Ды-ши ров-ней...

Но Андерсен больше не лечит людей, Он новую жизнь не придумает ей: Исчерпан лимит, исчерпан лимит мудреца... И будет подушка хранить её след, Наследство её девятнадцати лет. Целуй этот след, пока он не исчез до конца!.. (Татьяна Винокурова - Выше птиц)

То, что Кристал ушла, он понял сразу. Просто ушла и просто понял: как дважды два. Четыре или групповуха, было неважно: просто мир в пределах одной небольшой квартиры изменился раз и навсегда. И пусть на подушке остался томик сказок Андерсена в адаптации на уровне "Beginner" (у его невесты были большие проблемы с английским, хоть он сам с ней занимался, хоть занимался ныне покойный Сугизо!), пусть на тумбочке у кровати ещё стояли полураспустившиеся алые розы, пусть февральский ветер пронизывал всё пространство, но её не было. И Сакураи в очередной раз набирал заветный номер, обнимая подушку, на которой она спала, пусть он в очередной раз слышал равнодушное механическое "абонент не абонент", пусть поднимал на уши всех, включая директора школы, пусть у Оле-Лукойе не было больше для него сказки - но этот томик что-то, да значил! Она не могла забыть любимую книжку просто так! И все февральские вьюги слились в один сплошной вальс снежинок за окном, потёртой книжки, школьной формы и лекций по философии. Тех лекций, которые он читал только для третьей парты в крайнем правом ряду, для ярко блестевшего благородным серебром тонкого обручального колечка на её изящной руке. Пусть Андерсен больше не лечил людей, а обручальное кольцо тускло сверкало обломком на прикроватной тумбочке. Там, среди осыпавшихся лепестков от алых роз. Но сверкало же, сверкало на её пальце! Сверкало и тогда, когда он назвал её невестой, нареченной женой! Но, наверно, лимит мудрого сказочника закончился именно на его истории, и некого было в этом винить: он пытался сделать всё. Но розы на прикроватной тумбочке оставили только шипастые стебли. И пусть бы она ушла - но не так исподтишка, оставив только, верно, самые ненужные вещи! Не так, после того вальса на холодном пустынном пляже, не после удивительно жарких молодой страстью вечеров вдвоём у дивана на пушистом ковре, не в этом грёбаном феврале. Нет, не так. Нет, он любил её, он делал всё - и получил только дыры в душе, затрёпанный до дыр сборник сказок, обручальное кольцо и на удивление ледяной ветер в стылой квартире. И подушку с запахом тонких цветочно-конфетных духов, которые так любят школьницы старших классов. И три облетевшие розы на тумбочке возле кровати, как наследство и память о их любви. Нет, так было невозможно, это казалось "заводным апельсином" из дешёвого бульварного романа в мягкой обложке - но лимит мудреца закончился именно на его истории, и игристое итальянское вино на "особый случай" заливало сказку про Оле-Лукойе, пока взрослый мужчина целовал подушку, ещё источавшую тонкий аромат недорогого парфюма, пока призывом к обитой войлоком и ватой палате сверкало в тусклом свете тонкое обручальное кольцо, пока было этому чувству имя "Любовь". Но нет, Андерсен больше не лечил людей, и приходилось так же обыденно читать лекции об Августине Блаженном, о Платоне и Сократе, не цепляясь взглядом за третью парту в крайнем правом ряду. ... Нет, этому последнему выпускному вальсу было имя - "Любовь". Последняя, поздняя и неизбывно проклятая томиком Андерсена любовь. Последняя, сломанная строгим блеском обручального кольца на его руке, любовь. И пусть три алых розы на прикроватной тумбочке облетели ещё полгода назад, но на подушке ещё оставался еле уловимый аромат её духов, но этому последнему вальсу было имя - "Любовь", и никак иначе.