Зима 99-го...
День голосования приближался с каждой минутой и теперь уже не казался таким уж нереальным и далёким, как раньше. Активная агитация, открытки, подарки, опросы, многочисленные плакаты и иная сувенирная продукция с изображением Белова, обнимавшего сына — в общем, имиджмейкеры свой хлеб ели явно не зря. Но и хлеб у них был какой-то слишком уж дорогой. Это порой знатно выводило из себя. Чёрный Мерседес остановился на светофоре, и его владелец, тасуя во рту жвачку, легко улыбнулся, заприметив в отдалении рекламный щит с изображением друга на фоне церкви. «Наше будущее в наших руках»! Ещё сказано-то как красиво. Понятное дело, что Белый этой фразы не произносил никогда, но недаром же двое толстяков-имиджмейкеров считались одними из самых лучших специалистов в области пиара. Слово-то какое. Пиар. Загорелся зелёный, и автомобиль резво стартанул с места. Признаться честно, водить он не любил никогда, но иного варианта не видел. Не на метро же ездить, в самом деле! Да и офис располагался буквально в паре минут езды от дома очередной пассии. Выбирать любовницу поближе к работе. А что, оригинально. Хотя, какая она ему любовница? Так, пару раз потрахаться, да и забыть с чистой совестью. У него самые длинные отношения длились чуть больше четырёх месяцев, и то только потому, что последние недели три из них он крутил одновременно с двумя, на голубом глазу обманывая свою «подругу». Что-то мало-мальски длительное и с замахом на серьёзность не то, что бы совсем уж пугало, скорее, имело особенность быстро наскучивать и вызывать омерзение. Ну, какой из него муж и отец? Разве что самый хреновый и ненадёжный. Какой нормальной бабе будет приятно терпеть постоянные загулы и измены? А он ведь будет делать и то, и другое. Он-то себя знает. Во двор офиса он въехал как раз вовремя — начинался снегопад, а колесить по дорогам в такую погоду жуть, как не хотелось. А так хоть на работе пересидит, уже неплохо. — Здравствуйте, Виктор Павлович! — стройная блондинка приветливо улыбнулась ему, стряхивавшему успевшие-таки налипнуть на дорогое чёрное пальто хлопья снега прямо на шикарный ковер. — Привет, Люд, — он ещё раз тряхнул предмет гардероба и поднял руку в знак приветствия. — У себя? — Да уже минут двадцать, как. — Отлично. Коньячку организуешь? — Конечно, — и Людмила поспешила покинуть рабочее место, дабы добыть этот самый коньяк из подсобки. Мужчина проследил за ней взглядом. Нет, всё-таки Космос огромный идиот. Такая девушка — и красивая, и неглупая, и любила придурка, а он? Совсем недавно вон, с кокаина слез, наконец-то. Что он ей даст-то? — Здорово, — он зашёл в кабинет Белова и не смог не заметить, как оба его друга, лишь кивнув и махнув руками, вновь уставились в телевизор. — А что, началось уже? — Ну ты бы ещё дольше у своей Таньки торчал, — хохотнул Космос. Пчёлкин кинул пальто в кресло. — Наташки, — машинально поправив друга, мужчина подошёл к друзьям и сел на край стола. Как бы ни относился он к своим пассиям, но по именам помнил каждую, и в комичных ситуациях а-ля «назвать девушку именем любовницы» не бывал никогда. — Давно идёт? — Да минут десять. — И как? — Пока ничего интересного. Пресс-конференция обещала быть горячей. Об этом даже толстяки говорили. Они и сами должны были вот-вот подъехать, но метель их, видимо, задержала. — Виктор Павлович, — он даже вздрогнул — столь тихо умудрилась Людочка подойти к нему с подносом, на котором красовался наполненный почти до краёв стакан и бутылка. Правильно, выучила — не будь на подносе последней, он бы отослал её исправлять ошибку. — Люд, я кофе дождусь сегодня? — Космос обернулся в сторону девушки и недовольно взглянул на неё. И та, к удивлению Пчёлкина, сохраняя вид крайне невозмутимый, взяла поднос подмышку. — Сегодня дождешься, — о, как. Совсем Кос её достал, похоже, раз она даже начальства не постеснялась и так открыто «ткнула» Холмогорову. Впрочем, его-то какое дело? Витя лишь усмехнулся, взял стакан и сделал глоток. Холмогоров уже собрался было что-то ответить, но Люда испарилась из кабинета столь быстро и ловко, что он лишь раздражённо дёрнул шеей и вновь отвернулся к телевизору. Информацию о поджоге типографии троица восприняла совершенно спокойно. О том, что это чистой воды провокация со стороны Каверина, они знали с самых первых минут после произошедшего. И на этой записи чётко увидели, что имиджмейкеры свое дело знали: уж больно убедителен был один из их коллег, потребовавший конкретных доказательств того, что поджог — дело рук Белова и его людей. И тема тут же была закрыта. — Ну, я надеюсь, мы находимся в цивилизованном обществе, — собственно, именно этими словами ведущий и закончил данную тему, спеша перейти к другой. Пчёлкин, не отрывая взгляда от экрана, перетасовал жвачку и отхлебнул коньяка. — Господа, я попрошу ещё минуту внимания. У нас в зале присутствует человек, способный подтвердить информацию, изложенную на листовке. Артур Лапшин развернулся к камере лицом медленно, явно волнуясь. Взяв протянутый ему микрофон, он банальным «раз-два» проверил его на рабочее состояние и прочистил горло: — Меня зовут Артур Лапшин. В девяносто первом году Белов и его бригада рэкетировали созданное мной предприятие. Отказавшись платить, я подвергся угрозам и издевательствам. Опасаясь за жизнь своей семьи, я вынужден был уехать за границу. Белов не просто отнял у меня моё любимое дело, — Лапшин замялся и окинул взглядом зал, — он украл у меня Родину. Украл любовь. И вот поэтому я вновь прилетел сюда, чтобы на своём примере предостеречь вас. Я отвечаю за свои слова и могу предоставить журналистам и следствию все необходимые материалы. Телевизор тут же умолк. Это сам Белов выключил его, застигнутый врасплох. Он не ожидал такого, никак не ожидал и не мог даже подумать о том, что Каверин найдёт этого урода и даст ему в руки сценарий, сделав своим козырем. Удар под дых удался, Белов оказался в тупике. Но телевизор он выключил не поэтому. В эти мгновения он ещё даже не понимал до конца, чем именно могло грозить ему возвращение Лапшина. Молча они с Космосом обернулись назад. Витя по-прежнему сидел на столе, немигающим взглядом пялясь на уже потухший экран. Если для Белова это был удар под дых, то для него — нож в спину. Какая к чертям собачьим любовь? Как он смел вообще произносить это слово на камеру? Он же даже на похороны не прилетел, хотя не мог не знать о случившемся. И сейчас спекулировал ею, используя память о покойнице, чтобы обелить себя перед избирателями, чтобы предстать перед ними мучеником, настрадавшимся из-за «бригады Белова». Сука. Ни один мускул не дрогнул на лице Пчёлкина. На какие-то мгновения Космосу и Александру даже показалось, будто их друг и не услышал пронзительной речи Лапшина. Они даже перебросились недоуменными взглядами, а Витя, оторвав, наконец, взгляд от телевизора, сделал большие глаза и воззрился на друзей. — Что? — мужчина передёрнул плечами и холодно усмехнулся. — Всё нормально. Да ничерта не нормально. Свои же слова он тут же опроверг, схватив бутылку и отпив крепкий напиток прямо из горла. Горло привычно обожгло, и от этого стало полегче. Не произнеся больше ни слова, мужчина спрыгнул со стола, схватил валявшееся в кресле пальто и вышел из кабинета. Он даже не взглянул на друзей, а те, впрочем, и не ждали иной реакции. В его «Всё нормально» мог бы поверить кто-то, кто знал его совсем недавно. Но никак не они.***
— Здесь налево. Шмидт, выхваченный им буквально на пороге офиса и согласившийся побыть сегодня кем-то вроде личного водителя, послушно крутанул руль и мягко вписался в поворот. Узкие дорожки были плохо предназначены для автомобилей, но ушлые охранники за пару зелёных бумажек не то, что ворота открывали — едва ли не честь спешили отдать. — Вить, может, объяснишь? — начальник охраны Белова никак не мог взять в голову, почему вдруг Пчёле понадобилось ехать сюда посреди дня, да ещё так скоро и решительно. — На дорогу смотри. Направо. Сейчас узнаешь всё. Он уже пожалел, что взял Шмидта с собой. Не нужны были здесь лишние глаза, по большому счёту. Но ехать одному, после коньяка, да под снегом, почему-то было страшновато. — Всё, тормози. Шмидт послушно нажал на педаль, и машина остановилась. Мужчина чувствовал себя, мягко говоря, дискомфортно. Всё же, по таким местам обычно в одиночестве принято ездить, и Дмитрий сейчас чувствовал себя чем-то вроде пятого колеса. Но что было поделать? Витя вылез из автомобиля и, обогнув его, жестом сказал Шмидту выйти. И, когда тот завозился с врученными ему ключами, чтобы поставить машину на сигнализацию, едва ли не рассмеялся. — Уймись, кому она нужна здесь? Пошли. Завязали бы ему глаза — он всё равно смог бы найти дорогу сюда. Было время, когда он приходил сюда едва ли не через день. Теперь приезжал дважды в год. Его мама оказалась права. Правда, лишь отчасти. Утопая в девственно-белоснежном снегу практически по щиколотку, он шагал прямо и остановился так неожиданно, что Шмидт едва ли не влетел в спину товарища. — Ну, вот. Пришли. Шмидт непонимающе взглянул на Пчёлкина, и тот, поймав этот взгляд, покачал головой и сделал несколько шагов влево, чтобы Дмитрий понял, куда именно «пришли». Рукой, облачённой в дорогую кожаную перчатку, Виктор смахнул лёгкий снег с памятника и перехватил букет поудобнее. Шмидт молчал. Он заприметил памятник с портретом сразу же, но даже не думал, что Пчёла шагнёт именно к нему. И сейчас просто не знал, что сказать или спросить. Все слова показались глупыми и бестактными. Пчёлкин опустился на корточки и несколько раз провел рукой по памятнику вновь, смахивая снег окончательно. Сыпать почти перестало, но редкие снежинки вновь падали на темный гранит. Впрочем, никакого неудобства они уже не приносили. Глядя на портрет, мужчина улыбнулся. Он давно уже мог улыбаться, глядя на неё. После всего случившегося, в самый день похорон он попросил у Саши ровно месяц. И из того самого месяца он не помнил практически ни дня. Месяц он не выходил ни с кем на связь, месяц топил горе в алкоголе и находился в таком беспамятстве, что, периодически приходя в себя, даже не мог сообразить, какой сегодня день. Ровно месяц. И за этот месяц ему удалось похоронить её окончательно. Выйдя на работу, он своим поведением вызвал у всех окружавших его людей неподдельное удивление. Даже у друзей детства. Он вёл себя ровно так, словно ничего не было, словно всё, что случилось, это всеобщий дурной сон. Казалось, к ним вернулся тот самый, прежний Витя Пчёлкин. Но все они ошибались — он не был прежним. Он озверел. Пусть в глубине души, но это было так. И проявления этого «зверства» окружающие стали замечать не сразу и не скоро. Цинизм, жажда денег, готовность ради цели идти по головам, готовность перегрызть горло практически любому. Это он хладнокровно прикончил людей Луки. Это он первым согласился на поставки оружия в Чечню. Это он больше всех бесился из-за тех одиннадцати миллионов. Деньги могли решить всё, а человеческая жизнь была ничтожной. Она бы не позволила ему стать таким. Но её больше не было. Он до сих пор любил её. Он похоронил, но не сумел забыть. Иногда она даже снилась ему. Поначалу это сводило с ума, но потом он привык. Прошло уже восемь лет. Но он всё равно любил. Сколько раз он пытался найти ей замену? Он менял женщин, как перчатки, отчаянно ища в новых кандидатках знакомые черты. Но ни одна так и не смогла полностью заменить ему Лизу. Возможно, подсознательно он и не хотел, чтобы эта замена находилась. И потому через какое-то время искать перестал. Лёгкая жизнь, в которой были алкоголь, красивые девушки и практически никаких обязательств, полностью его устраивала. Ради неё он смог бы бросить, наверное, всё. Но её не было и никогда больше не будет. А значит, он волен делать всё, что захочет. Часто он задумывался: что бы она сказала, увидь его сейчас? Она бы, наверное, разочаровалась в нём. Однажды она уже простила его, но смогла бы простить сейчас?.. Сидя перед могилой, мужчина провёл рукой по цветнику и нахмурился. Он и не заметил сразу этих цветов, припорошенных снегом. Взяв их в свободную руку, Виктор тряхнул букетом, стряхивая с него белоснежные хлопья. Алые розы. Совсем свежие. Ненависть и злоба тут же скрутили внутренности, и ему отчаянно захотелось вышвырнуть чёртовы цветы куда подальше. Он сразу понял, кто их принёс сюда. Артур. Он был здесь, несомненно. Почему Витя был в этом уверен? Потому что после восьми лет со дня смерти Лизы сюда приходило гораздо меньше народа, чем раньше. Когда приезжали Алла Дмитриевна и Андрей Степанович, он прекрасно знал, да и не приносили они никогда этих пошлых роз. Его, Витины, родители тоже приезжали ближе к двум датам. Да и он сам не должен был быть здесь сегодня. Просто, когда он увидел Лапшина по телевизору, внутри все вспыхнуло. А здесь, рядом с ней, всегда становилось легче. Плюс ко всему, выборы были уже на носу, и это добавляло нервоза в его состояние. Здесь же было тихо и спокойно. Потому он и приехал «не по расписанию». Отложив розы на край цветника, мужчина опустил на их прежнее место огромный букет полевых цветов. Еще восемь лет назад он нашёл и прикормил цветочный магазин, который с тех пор всегда имел в своем ассортименте эти простые, но такие дорогие Пчёлкину цветы. И он переплачивал за них, как за самые дорогие и редкие экземпляры, совершенно не заботясь о суммах, выкладываемых на прилавок дважды в год. Сегодня продавцы его не ждали. Но, тем не менее, букет собрали. — Я до сих пор люблю тебя. Он произнёс это беззвучно, одними губами – так, чтобы не услышал Шмидт. Но от этого его слова не перестали быть правдой. Он до сих пор любил её. Она уже девятый год в могиле, а он до сих пор мечтал о том, что никогда не сбудется: увидеть её не на фотографии. И не во сне. Мужчина снял перчатку и закрыл глаза рукой. Нет, он не плакал. Последний раз он плакал здесь именно восемь лет назад. И год назад сорвался, стоя в собственноручно вырытой могиле после «расстрела», организованного СОБРом. Тогда, в холодной и мокрой яме, ему показалось на мгновения, что вот ещё совсем немного — и он бы её встретил. И это осознание, наложенное на сильнейший стресс, дало выплеск эмоций. Проведя рукой по лицу, Виктор вздохнул и коснулся пальцами холодного мрамора. Это он поставил памятник. Просто он отчаянно хотел сделать всё сам, чтобы оградить Черкасовых-старших от стрессов и переживаний. Он чувствовал свою ответственность перед ними. — Вить, — голос Шмидта заставил Пчёлкина отбросить воспоминания и переключить внимание на мужчину. Тот осторожно поскрёбывал абсолютно лысый затылок ногтем и смотрел на памятник, — а это кто? Виктор усмехнулся и вновь взглянул на выгравированный портрет. Как же красиво и легко она улыбалась… И фотографию для памятника тоже он выбирал. Лизины родители выказали лишь одно желание — чтобы она улыбалась. И он его выполнил. — Это… невеста, — тяжело он поднялся на ноги и отряхнул брюки. Однажды его окрестили женихом. И он приял этот названый статус, с тех пор так и называя её и себя именно так — «невеста» и «жених». — Восемь лет назад она умерла от инсульта. А одиннадцать лет назад мы с ней поругались, она уехала со своим другом детства куда-то в Подмосковье и по дороге они столкнулись с фурой. Он погиб на месте, она получила травму, которая её и убила. С задержкой на три года, — Витя посмотрел на изображение любимой девушки и некоторое время помолчал. — Вот так вот. Ему понадобился месяц, чтобы вырвать самого себя из пропасти. Ему понадобилось несколько лет, чтобы свыкнуться с потерей. Пройдет целая жизнь, но он не сможет разлюбить.***
Дверь открыли после второго звонка. — Витя! Ты не на работе? Почему? Он лишь неопределённо махнул рукой и кивнул внутрь квартиры. Женщина суетливо посторонилась, пропуская гостя в коридор. Из комнаты вышел седой мужчина, и Виктор пожал протянутую ему крепкую руку. — Случилось что? — Нет. Просто зайти решил. — Ой, ну проходи-проходи, раздевайся, — женщина всплеснула руками и буквально стянула с него пальто. — А мы и не ждали тебя, совсем же недавно приезжал… чай будешь? Виктор кивнул и стянул ботинки. — Андрей, иди, помоги мне. Опять плита барахлит. Андрей Степанович прошёл на кухню, и Пчёлкин двинулся следом. — Тёть Алл, предлагал же новую купить. Сколько раз предлагал? Женщина лишь махнула рукой, водружая на зажжённую мужем конфорку чайник с водой. То, насколько «по старинке» они жили, иногда приводило Виктора в изумление. Даже его родители постепенно осваивали сотовый телефон, а они на двадцать лет старше Черкасовых… — Садись. Мужчина послушно опустился за стол и проследил взглядом за Андреем Степановичем, который полез в холодильник и вытащил из его недр… — Будешь? Пчёлкин кивнул, и Лизин отец водрузил на стол бутылку водки. Витя не смог не заметить, как укоризненно покачала головой Алла Дмитриевна, при этом ничего не сказав. Женщина понимала: всё равно ведь не послушают, ни один, ни второй, смысл распыляться на нравоучения? Андрей Степанович достал из шкафчика две рюмки и разлил огненную воду. Выпили, не чокаясь. — Признавайся, что случилось. Виктор взглянул на Черкасова и сцепил руки в замок. Его отчаянно тянуло взглянуть на подоконник, но он мужественно сдерживался. — Выборы послезавтра, а всё с каждым часом больше и больше заматывается. Пресс-конференцию смотрели? Черкасовы синхронно покачали головами. — Лизкин бывший любовничек объявился. На стороне Каверина выступает. Алла Дмитриевна ахнула и всплеснула руками вновь. — Артур? Ты что, шутишь? Он же сколько лет пропадал где-то. — Не шучу, — Пчёлкин нахмурился и уставился на собственные руки. — За границей он торчал. А тут очень удобно стало — Каверину подыгрывай, да наслаждайся безопасностью. Он же боится нас, как огня. — Доиграетесь вы, — не выдержал Черкасов. — Мало вам всё, больше надо, больше. И Лизка такая же была — всё говорила про жизнь красивую, хорошую. А в результате что? — Андрей, — Алла Дмитриевна вступилась было за Пчёлкина, но муж её лишь махнул рукой. — Ну что «Андрей»? Скажи, что я не прав. Молодые все, горячие, отчаянные, только заканчивается это всё чем? «Андрей»… Ты, раз так защищаешь их, скажи мне: кто вот нас хоронить будет, а? — Я похороню, — подал голос молчавший Виктор. Он произнёс это совершенно серьёзно, полностью понимая твёрдость своих слов. Но Черкасов лишь хмыкнул. — Ты смотри, как бы тебя самого не застрелили где-нибудь. Похоронит он… всю жизнь по краю ходишь и упиваешься этим. Андрей Степанович с трудом поднялся из-за стола и вышел из кухни, всем своим видом показав, что разговор начал вызывать у него омерзение. Пчёлкин тихо, невесело усмехнулся и покачал головой. Черкасов так и не смог оправиться. И во всем винил его, Виктора. Впрочем, для последнего это не было чем-то оскорбительным или удивительным. В конце концов, раз он сам считал себя виновным во всем, то почему нельзя другим думать так же? Встав, мужчина спрятал руки в карманы брюк и отошёл к окну. Взгляд всё же упал левее и зацепился за родные черты лица. — Вить, — Алла Дмитриевна опустилась на кухонный диванчик и взглянула на Пчёлкина, — ты уж не злись на него. — Да ладно. Я понимаю все. Шмидта он завёз в офис — за время пребывания на кладбище алкоголь выветрился, и в водителе он больше не нуждался. Да и сюда хотел приехать один, чтобы никто его не ждал. Механическим движением он схватил рамку с фотографией, и, повернувшись к окну спиной, провёл пальцем по изображению. Этот снимок всегда был здесь, на своем месте. И всегда он брал его, рассматривая родные черты лица. Раньше фотография была с лентой. Но её давно уже сняли, чтобы лишний раз не рвать себе душу траурным атрибутом. — Не понимаю, что происходит. Тошно как-то. — Волнуешься, это и понятно, — Алла Дмитриевна тепло взглянула на мужчину, но тот мотнул головой. — Это не то. Не волнение, — мужчина запрокинул голову назад и сложил руки на груди, прижав, таким образом, фотографию к себе. — Не знаю, что. Черкасова вздохнула и покачала головой. — Жениться тебе надо, Витюш. Не мальчик ведь уже давно. Нашёл бы себе девушку хорошую, да женился… спокойнее бы стало. Пчёлкин фыркнул. Сколько раз он уже слышал эти фразы? И от матери, и от Аллы Дмитриевны. Всё чаще они сводили практически любой разговор к этой теме. Он уже привык даже, просто раньше ловко переводил тему в иное русло. А сейчас он слишком сильно устал. — Тёть Алл, думаете, я не пробовал? Не могу я, не получается. Я вообще, кроме Лизки, только одну полюбил, — горький смешок сорвался с губ, и Пчёлкин дёрнул шеей, — и та — жена лучшего друга. Женщина беззвучно ахнула и покачала головой. А ведь это была чистая правда. Ольга Белова — единственная, к которой у Пчёлкина были чувства. Настоящие, как у мужчины к женщине. Не страсть, не желание обладать, а самая искренняя любовь. Хрупкая скрипачка со светлыми глазами. В ней он видел ту, которую потерял восемь лет назад, и сходил с ума от осознания того, что никогда не сможет быть рядом с ней. — Я вас попросить хотел, если совсем уж честно, — Витя отошёл от подоконника и сел рядом с женщиной. Положил рамку перед собой и сложил руки на столе. — Я понимаю, что вы сами выбирать вольны. Тем более, Каверин был сослуживцем Андрея Степановича, да и Лапшин… он… с Лизкой был, выдернул её из всего этого… — Вить, — Черкасова быстро поняла, к чему клонил мужчина, и мягко взяла его за локоть, — Лиза тебя любила. Тебя одного, понимаешь? Всю жизнь, со школы ещё. А Каверин… были у Андрея и получше сослуживцы, которых по статье не увольняли. Мы оба за Сашу будем голосовать. Даже не сомневайся и не думай об этом. — Спасибо, — Пчёлкин кивнул и опустил голову, исподлобья взглянув на фотографию. Портретная, сделанная в ателье. Тогда ещё она точно была школьницей — они даже не встречались, он не помнил, как это фото делалось. Алла Дмитриевна проследила за взглядом Виктора и улыбнулась. — Да перестань, Витюш. Ты ведь мне, как сын. Всё будет хорошо.***
— Почему же он не звонит, а? Мужчина устало взглянул на жену и покачал головой. То, что она не понимала очевидного, его откровенным образом удивляло. Ведь, если Белов проиграл, то звонить и рассказывать о своём поражении не имело никакого смысла — всё равно утром все обо всём узнали бы. А, если победил, то сейчас ни одного трезвого человека в его окружении уже не было. — Успокойся, Алл. Всё у них нормально. Уверен, что сейчас они просто празднуют, и им не до звонков всем подряд. — Но он мне обещал, — Алла Дмитриевна укуталась в тёплый платок и отложила книгу. Постепенно приближалось утро, и итоги голосования, по подсчётам женщины, уже должны были бы быть известны. Честно говоря, Черкасовы практически не сомневались в уверенном лидерстве Белова, но, если Андрей Степанович был совершенно спокоен, сваливая отсутствие новостей на грандиозную попойку в честь новоиспечённого депутата, то на душе Аллы Дмитриевны скреблось стадо кошек. — Может, мне самой ему позвонить? — Угу, давай, — мужчина зевнул и потёр глаза, — а заодно можешь прямо к ним в офис поехать. Метро как раз через пару часов откроется. Алла Дмитриевна лишь нервно отмахнулась от мужа и зябко поёжилась. Предчувствие не давало ей покоя, несмотря на отчаянные попытки женщины отогнать его, куда подальше. Спокойствие мужа не то, что бы раздражало Черкасову, нет — оно её поражало. — Вале позвоню, точно. Уж ей-то он должен был сообщить… — Так, мать, хватит, — Андрей Степанович вдруг посерьёзнел. — Я сейчас телефон пойду отключу и на антресоль его уберу. — Не вздумай! — Тогда ты прекрати нести ерунду. Валя спит наверняка, имей совесть. Женщина откинулась на спинку дивана и поджала губы. Ожидание нервировало её. Стоило было, наверное, уйти спать, но на фоне беспокойства Черкасова была абсолютно бодра. Внезапная трель телефонного звонка заставила Аллу Дмитриевну вскрикнуть от неожиданности и подорваться на диване, вызвав тем самым укоризненный смешок мужа. Лишь цыкнув на мужчину, Черкасова поднялась и поспешила в коридор, оставив Андрея Степановича наедине с уже вчерашней «Комсомолкой». Проследив за женой взглядом, мужчина покачал головой и, встряхнув газетой, углубился в чтение. Впрочем, естественный интерес не давал ему сосредоточиться на печатных колонках, да и из коридора почему-то не доносилось ни звука. Не речь же ей там зачитывали, в самом деле, должна же она хоть как-то на новости отреагировать? Вздохнув и сочувственно взглянув на газету, Черкасов отложил её на подлокотник и нехотя поднялся с дивана. Жену он нашёл, как и полагал, в коридоре. С телефонной трубкой в руке. Только вот рука эта была опущена, и в абсолютной тишине мужчина услышал тихие короткие гудки — очевидно, звонивший уже отсоединился. Андрей Степанович сложил руки на груди и кашлянул, но женщина словно даже и не услышала попытки привлечь её внимание — так и стояла, уставившись в стену и словно окаменев. Черкасов напрягся. — Алл, что такое-то? Неужто проиграли? Быть этого не может… Алла Дмитриевна медленно повернулась к мужу, и тот напрягся ещё больше — больно уж вид у жены был отрешённый. — Их убили два часа назад, — она проговорила это медленно, голосом, совершенно лишённым каких-либо эмоций. — Витю с Космосом. — Что? — на какой-то момент Андрею Степановичу показалось, что слух вдруг подвёл его, и жена на самом деле сказала ему что-то совсем иное. Но то, как беспомощно она заплакала в следующий миг, молнией пронзило его. Она сказала ровно то, что он услышал. Ему не послышалось. Мужчина закрыл глаза ладонью и зажмурился. Всё внутри словно налилось свинцом, и дышать стало очень сложно. Так уже было. Восемь лет назад. — Господи, ну за что нам всё это?! — Алла Дмитриевна взвыла, устремив полные слёз глаза куда-то в потолок, и медленно сползла по стене вниз. Она любила Виктора, как сына, и не врала ему, говоря об этом. И сейчас сердце словно вырвали, оставив вместо него пустоту и адскую боль. Так ведь не бывает… Это не могло быть правдой.***
…Солнце светило ярко и тепло, словно пытаясь согреть их, собравшихся у ворот кладбища и старавшихся держаться хоть каким-то группами. Молодые и старые, мужчины и женщины, знакомые и незнакомые — все они сегодня словно были одним целым. Их объединяло одно — непреодолимая и разрывавшая на части боль. Боль потери близких сердцу людей. Четыре катафалка. Четыре гроба. И огромное количество людей, для каждого из которых погибшие были дороги и любимы. А солнечные лучи светили ярко и тепло. Им была чужда скорбь. Тогда тоже было солнечно. Тогда, восемь лет назад. Молча стояла Алла Дмитриевна, прижав носовой платок к губам и глядя на алую ленту, закреплённую на крышке гроба. «Витеньке. От мамы и папы». Буквы сливались перед глазами, и женщина то и дело закрывала их, позволяя слезам скатываться по щекам. Тогда становилось немного легче. Что ждало их теперь? Одинокая старость, доживание своего века в одиночестве. И дети, которые остались лишь на фотографиях. — Что же теперь делать-то, а? — Алла Дмитриевна оторвала взгляд от алой ленты и повернула голову вправо — это Валентина Степановна, едва сдерживая слёзы, обращалась к своему мужу. — Я ведь даже носочки ему связала, а он их ни разу и не надел… — Ну, что ты, мать? — Павел Викторович обнял жену, и голос его дрогнул. — Что ты… Бог дал, Бог взял. Бог взял. Лучше бы он забрал всех их. Они уже успели пожить. И их дети рано или поздно смогли бы смириться с потерей. Они смириться не смогут никогда. Родители не должны хоронить своих детей. Никогда. Алла Дмитриевна коснулась ладонью лакированного дерева и посмотрела на Распятие. Он долго сомневался, стоило ли креститься, и даже спрашивал у них совета. Думал, что так жить будет легче. Ошибался. — Ну, вот и дождалась тебя Лизонька, — слеза упала на ленту с позолоченными буквами, и Алла Дмитриевна прижала ладонь ко рту, чтобы сдержать стон. Совсем скоро они встретятся, она была в этом уверена. Души-то, они ведь не умирают… Внезапно женщина улыбнулась и взглянула в чистое голубое небо. Быть может, раз они не смогли быть счастливы здесь, то где-то там, далеко, всё будет совсем иначе? Ведь она ждала его долгие восемь лет. Ведь он так её любил… Даже после смерти. — Господа… Господа! — тихие и редкие переговоры прервал взволнованный и громкий голос. Это малознакомый присутствовавшим мужчина стоял возле одного из автомобилей и призывал толпу обратить на него внимание. И тем, что он произнёс мгновение спустя, была подведена окончательная черта. Это был конец. Теперь уже точный. — Т-только что сообщили… на въезде в Москву убит Александр Белов.