Живи и помни

      Пустынная квартира впервые давила безмолвием так сильно.       Витя сидел в гостиной на диване — в одном халате, с початой бутылкой виски в руке — и тупо пялился в стену напротив. Разбитая губа мерзко саднила, каждый глоток отдавался резкой болью, от которой уже порядком надоело морщиться, но попытки напиться не оставлялись. Да только вот не брал алкоголь, как ни сильны были старания забыться.       Сегодня днём они могли встретиться.       Мысль вызывала скупую ухмылку. Всего пару часов назад он, Витя Пчёлкин, стоял на краю собственной жизни — в холодной сырой яме и под прицелом десятка автоматов. Стоял, понимая лишь две вещи, и обе они вызывали волны хладного ужаса, бившегося на подкорке. Первая — бежать ему некуда, у СОБРовцев все автоматы заряжены и взведены. Так что из ямы путь существовал лишь один. Вторая же мысль сливалась с первой в какой-то чудовищный коктейль, целиком завладевала остатками разума.       Они с Лизой впервые за долгие годы оказались слишком близко.       Выстрел, мгновение, и они оказались бы вместе. Осознание этого сводило с ума, а теперь, когда всё осталось позади, когда расстрел каким-то чудом оказался ложным, Витя волей-неволей возвращался к странным и совершенно безрадостным мыслям. За минувшие семь с лишним лет Лиза превратилась в тень — далёкую, недосягаемую для него, но неотступно следовавшую рядом, а теперь же получалось, что…       Оберегала?       Витя хоть и крещёный, но в высшее провидение не верил, крест почти не носил. На шее много лет оставлял только цепь, которую Лиза подарила ему однажды. Не мог снять, даже не думал о том всерьёз ни разу. Да только вот сейчас, когда тепло пустынной трёшки расслабляло тело и возвращало в суровую реальность, не мог найти объяснения иного. Что стоило автоматчикам довести дело до конца? И искали бы их — троих «новых русских» — в загородной лесополосе чёрт знает, сколько времени.       А ведь сколько раз до сегодняшнего дня он, Витя Пчёлкин, стоял на пороге смерти? Если начинать считать, то пальцев рук не хватит. И каждый раз как будто отводил кто-то, отмаливал. Смерть блуждала совсем рядом, но не подступала ближе, чем жалкие часы назад. Вите вдруг захотелось думать, что это Лиза отмаливала, не позволяла встрече состояться раньше положенного. Да только вот когда оно, это положенное, настанет?       Готов ли Витя к этой встрече? Нет.       Ответ приходил на ум моментально, и иного не существовало. Вите мало, чем гордиться в жизни, но расставаться с этой самой жизнью он не был готов. Потому сейчас, скупо усмехнувшись, одними губами проговорил скупую благодарность.       Спасибо тебе, Лиз. Спасибо, что не сейчас.       Пошатнувшись, встал с дивана, вновь прихлебнул виски и неспешно прошёл в коридор. У спальни остановился, вгляделся в тёмную комнату. Скольких девок повидали эти стены? Скольких ещё повидают? Витя бы всё отдал, чтобы рядом была не вереница случайных безотказных любовниц, а лишь одна. Лиза почему-то довольно легко представлялась ему здесь — в коридоре, в спальне. Причём не двадцатиоднолетней девушкой даже, а взрослой, состоявшейся женщиной, сильной, способной принять его всего, со всей выбранной им жизнью, и любящей, несмотря ни на что. Его одного любящей. К её ногам Витя без раздумий бросил бы весь мир.       А теперь лишь ромашки на могилу клал.       Мама была бы счастлива, если бы он остепенился наконец, завёл семью, стал бы, как Саня, мужем и отцом. Но Витя лишь отшучивался от всех подобных разговоров, научился распознавать их по одному лишь мягкому маминому взгляду. Не нужна ему такая жизнь. С лета девяносто первого не нужна. Тут маме только смириться надо, хотя она не оставляла робкой надежды.       Витя ни в чём не оправдывал родительских ожиданий.       Но ему рано уходить. Слишком рано. Он не готов расставаться с привычной жизнью, которая давала ему целую гору возможностей. Хоть и плата за неё оказалась неизмеримо высока.       Лиза, если видела его, по счастью, это понимала.       Всё, связанное с ней, Витя сделал темой необсуждаемой, наложил табу, и парни как-то совершенно естественно приняли это правило. Лизина тень всё равно никуда не девалась — часто Витя, роясь в архивах документов «Курс-Инвеста», натыкался на начинавшие желтеть бумаги, подписанные ею много лет назад. Рассматривая терявшие цвет росчерки, задумывался, а о чём, и сам понять не мог толком.       Только мама нет-нет, да вздыхала протяжно, косила взгляд на книжную полку, где стояла небольшая чёрно-белая совместная фотография. Витя принимал снимок и его неизменное место, как данность, хотя в доме собственном все фотокарточки убрал в самый дальний и тёмный угол шкафа. Ему не нужны картинки, чтобы жить и помнить.       Пройдя в кухню, Витя грохнул опустевшую наполовину бутылку на стол и щёлкнул пультом. Показывали футбол, бубнёж комментатора оказался как раз к месту — нарушал тупое безмолвие. Открыв окно и пустив в помещение морозный воздух, схватил сигареты. Алкоголь постепенно начинал делать своё привычное дело, даря хоть какое-то расслабление.       Когда СОБРовцы ушли, оставив их с Косом и Шмидтом в яме, Витя не сдержался — дал волю эмоциям, только лицо ладонями вовремя закрыл. Чувствовал, как по щекам стекали горячие слёзы, и не имел силы их побороть. Лиза, его Лиза, как же близко она была! Что было бы, если бы автоматная очередь не по кустам ударила, а по его груди? Что ждало бы там, на той стороне? Обрадовалась бы Лиза встрече? Или не приняла бы, осуждая за всё, что совершить успел? Если второе, значит, Ад и впрямь есть.       Задумавшись, Витя вдруг осознал, что ждало его после смерти. За всю пролитую кровь, за всё причинённое зло, за прогнившую душу его ожидал лишь один исход — Лизино непрощение.       Плечи свело холодом, глубокая затяжка не принесла успокоения. Витя понимал, что возвращение на прежние дороги делало внезапную догадку более реальной. Он должен сделать всё, чтобы Лиза его простила. Бред какой-то, думать о прощении от девушки, которая много лет в могиле. Но, раз зацепившись за эту мысль, Витя понял, что отпустить её уже не в силах. Лиза его любила, любила до последнего вздоха, а он, храня в душе вину за то, что не успел исправить совершенную ошибку, лишь наделал новых, таких, за которые ни перед какими Богами прощения не вымолить. Но, если она, Лиза Черкасова, его всё-таки берегла, отдаляла неминуемую встречу, можно ли думать, что всё же не держала зла?       Затушив окурок, Витя сел на диван и вперился взглядом в экран. Мысли по-прежнему напоминали кашу, никак не желая упорядочиваться. Он уже знал, что завтра поедет на кладбище и будет долго рассматривать выгравированный на мраморе портрет. Будет тихо благодарить за спасённую шкуру и повторять слова, которые говорил ей слишком редко. И успокаивать себя, надеясь на то, что она его слышит.       Но это будет завтра.       Из коридора донёсся звон мобильного. Вздрогнув, Витя встал из-за стола, вытряхнул наизнанку остатки пальто и ответил на звонок. На том конце раздался Сашин голос, против воли возвращавший в реальность.       Завтра.       Всё завтра.