***
Два месяца в чужой стране для Куроко пролетают как две недели. Слишком быстро. Хотя первое время было тяжело, но Тецуя очень быстро нашел таких же, как и он, студентов по обмену. Все они были из разных стран, но все одинаково дружелюбны и приветливы. А ещё все они были безумно увлечены процессом обучения, жадно впитывали каждую лекцию и семинар, охотно участвовали в групповых проектах, делились философией своего ВУЗа и просто получали удовольствие от жизни и от всего происходящего. Рядом с ними Куроко научился жить сегодняшним днем, основательно пробуя на вкус каждую минуту нового дня. Каждый проект с этими людьми превращался в маленькое приключение и приятное времяпрепровождение. С ними не было того ощущения нависшего над тобой обязательства. Всё воспринималось так, будто это не учебное серьезное задание, а интересное развлечение, которое ты выбрал сам, да и еще с пользой. Потрясающе. Куроко много смеялся, ходил на вечеринки и гулял по ночному городу с той огромной разношерстной компанией ребят. А перед сном записывал матери видеосообщение, восторженно рассказывая о своем дне, чтобы утром послушать ее ответное сообщение. Созваниваться у них получалось редко ввиду разницы во времени, и это было единственное, что вызывало у Куроко легкий укол грусти. Вдыхая жизнь полной грудью, Куроко не знал, что где-то там в его маленькой квартирке в Токио чужие руки прикоснулись к его прошлому.***
Момои в кои-то веки освободилась с работы пораньше, но всё равно чувствовала себя выжатой, как лимон. И даже мысли, что впереди два дня выходных, не вдохновляли. Сил ехать на метро не было, так что Момои заказала такси и купила стаканчик любимого кофе в киоске, ожидая машину. Промозглая сырость погоды только усиливала чувство апатии и усталости, накопившиеся в течение рабочего дня. Хотелось поскорее оказаться дома под мягким одеялом с вкусным ужином. И плевать, что она уже давно не ребенок, Сацуки любила уплетать ужин, сидя на диване с одеялом на плечах, под очередную серию какого-нибудь сериала. Это была её зимняя традиция. Когда погода не балует теплом, то нужно создавать свою комфортную погоду дома. Но сегодня ужин под сериал придется отложить, потому что Сацуки должна еще заехать в квартиру Куроко и передать деньги хозяину. К чему такие трудности, когда в двадцать первом веке возможно перевести деньги с карты на карту, потратив на это ровно минуту? Для Сацуки оставалось это загадкой, так что она мысленно обозвала хозяина квартиры старомодным хреном и села в прибывшее такси. Сацуки открыла дверь только со второго раза, потому что ключ отказывался поворачиваться в замке. — Да будь ты проклята, чтоб тебя, — яростно бубнила она, дергая ручку двери, и та натужно скрипнув, открылась. Сацуки включила свет и обомлела. С прошлого раза у неё остались только негативные воспоминания о маленькой квартире, в которой нет ни намека на уют, даже крохотная надежда сделать это жилье уютным, казалось, умерла. Но у Куроко получилось. Он добавил света с помощью напольных торшеров и гирлянд, поменял те жуткие серые занавески, переставил мебель, и теперь жилая комната смотрелась гармонично, а не походила на заставленную хламом кладовку. У Куроко есть, наверное, какая-то суперспособность делать из дерьма конфетку, иначе Сацуки не могла объяснить резкую перемену настроения в квартире. От уютного комфорта отступило даже плохое настроение Сацуки, погода за окном вдруг перестала быть отвратительной, и Момои нисколько не разозлил звонок от хозяина квартиры, который сказал, что опоздает примерно на час. Сацуки повесила пальто в прихожей, нацепила на ноги тапочки Куроко (вряд ли бы он был против) и с интересом рассматривала каждую деталь интерьера. Она остановилась у подвесной полки с книгами, большую часть из них занимала учебная литература с кучей закладок между страниц, рядом аккуратной стопкой лежали тетради, исписанные ровным почерком Куроко. На их страницах он размышлял об авторе или героях прочитанных книг, анализируя строки стихотворения, он открывает скрытый за ними мир и приглашает читателя прогуляться вместе с ним. Слова Куроко веют осторожностью и уважительной почтительностью, сначала он вежливо приоткрывает завесу чужого мира, сам с ним знакомится и только после этого протягивает свою руку своему невидимому собеседнику и утягивает его в тот другой мир. Он ступает осторожно и так же осторожно ведет читателя за собой, шаг за шагом погружая его в иной мир, как под воду. И глубина слов и мыслей Куроко уводит читателя в волшебный мир, размывая границы между реальностью и вымыслом. Сацуки пораженно качает головой, закончив читать эссе Куроко, и думает, что её друг не зря был выбран деканатом для обучения за границей. — Тецу-кун, я тебя не прощу, если ты не станешь писателем, — улыбается Момои, возвращая тетрадь на полку. Она опускается на стул перед рабочим столом и смотрит на странную коробку. Любопытство берет вверх над вежливостью, и она пытается заглянуть внутрь, но коробка сверху заклеена скотчем, и Момои фыркает, откидываясь на спинку старого деревянного стула, но присмотревшись, замечает, что нижний угол коробки не достает до столешницы, потому что в этом месте её немного криво подрезали. Сацуки понимает, что коробка перевернута и накрывает что-то собой. Она с победной улыбкой тянется к коробке и заинтригованно снимает ее со стола. Под ней обнаружилась пишущая машинка. Та самая, которую Аомине заставил её тащить от пункта доставки до его дома. Всё-таки Момои была права, она предназначалась Куроко, но после Сацуки как-то совсем забыла спросить об этом подарке у самого Тецуи. Момои отчего-то глупо улыбается, вспомнив, как бегали глаза Аомине, когда она пыталась расспросить его об этом, и как удивленно хлопал глазами Куроко, когда она приволокла антиквариат в квартиру Дайки и водрузила на стол. Сацуки проводит пальцами по гладкому каркасу машинки и улыбается, представляя, как Куроко сосредоточенно стучит по клавишам. Затем ее взгляд падает на аккуратно сложенную кипу листов. Куроко уже что-то печатал на ней. Сацуки с интересом тянется к скрепленным черными канцелярскими зажимами листам и читает первую страницу, на которой всего одна строка в самом верху. «Hello, I’m Kuroko Tetsuya. And this is my story». Она, словно будучи под гипнозом, перелистывает страницу, начинает читать вторую и с головой уходит в слова, написанные Тецуей, в созданную им реальность, и испуганно дергается, когда в дверь громко стучат. Хозяином квартиры оказывается низенький мужчина, на вид ему около шестидесяти. Он немногословен и недовольно хмурится на Момои — наверное, просто недоволен, что вместо жильца здесь его подруга. Мужчина быстро пересчитывает деньги, за пару минут обходит квартиру, и Момои задается вопросом, нравится ли этому человеку уют, созданный руками Куроко. По лицу хозяина сложно понять, но Момои предпочитает думать, что тому всё нравится, просто он не желает показывать это другим людям. — Будете уходить, не забудьте погасить свет. И в ванной тоже, — говорит он, кутаясь в шерстяной шарф, и исчезает за дверью, словно его и не было вовсе. Момои возвращается в комнату, садится за стол и начинает читать рукопись Куроко сначала. Еще раз читает строку на первом листе и перечитывает вторую страницу. Краем сознания она успевает подумать, что домой сегодня вернется поздно. Прочитав первую главу, Момои хочет позвонить Куроко по FaceTime и сказать ему в лицо, что он просто обязан писать книги. Но вспоминает, что у Куроко сейчас разгар рабочего дня, и он скорее всего занят. Так что Сацуки глотает своё восхищение и открывает вторую главу. С этой главы история становится откровеннее с каждым новым словом. Момои словно вторгается в мир Куроко, скрытый от чужих глаз, и чувствует себя расхитительницей гробниц или кем вроде того, но всё равно не может заставить себя остановиться. После еще двух глав Сацуки становится душно от переполняющих её эмоций, и она поднимается со стула, чтобы открыть окно и приготовить себе чай. Свежий воздух отрезвляет Сацуки, и она закрывает рукопись, скрепляет её зажимами и возвращает коробку на стол, накрывая машинку и стопку листов рядом с ней, моет за собой чашку и немедленно покидает квартиру с пылающим чувством стыда за то, что так бесцеремонно вторглась в чужой мир. Сидя в такси, Момои отправляет Куроко сообщение, что с квартплатой всё в порядке, и Куроко в ответ присылает ей улыбающийся смайлик и неизменно вежливое «Спасибо», и девушка ещё сильнее корит себя за бестактность. Вернувшись к себе, Момои заказывает доставку из любимого ресторана и съедает ужин под очередную серию сериала, но то и дело теряет нить повествования, потому что мыслями она не здесь, а в той квартирке, сидит на том деревянном стуле и читает рукопись. Момои чертыхается, ругает саму себя и пытается втолковать себе, что поступила правильно, решив остановиться, и что пора бы перестать думать об этом. Но все её уговоры растворяются в ночи, когда Момои лежит в постели и не может сомкнуть глаз, потому что, закрывая глаза, она снова возвращается к машинописному тексту на светлой бумаге. Момои сдается во второй половине следующего дня, когда ругательства больше не действуют, а разумные доводы не могут сдержать любопытство. Сацуки покупает себе в ближайшем к дому Куроко продуктовом магазине закуски к чаю и поднимается в квартиру, где намеревается провести остаток дня (и ночи, если потребуется) и прочитать рукопись целиком. Сацуки решает, что покается Куроко в своих грехах сразу же, как он вернётся, и выслушает все его гневные тирады. Таким образом, договорившись с совестью, Момои листает рукопись до того места, где она остановилась вчера, и начинает читать. По мере чтения ей приходится прерываться, чтобы устаканить бурлящие внутри чувства, встревоженные исповедью Куроко. Она несколько раз открывает окно, а в четвёртом часу вовсе хочет пройтись, потому что она не в порядке. Но выходить одной на улицу ночью едва ли можно назвать разумным решением, так что Момои кутается в шерстяное покрывало и выходит на маленький балкончик, и если бы она курила, то сейчас непременно достала бы сигарету. Но вместо табачного дыма она жадно вдыхает морозный зимний воздух и стоит на балконе под приглушённый гул ночного города. Она возвращается в квартиру, когда начинает дрожать не из-за слов Куроко, а из-за холода, и снова садится за рукопись. На её глаза уже несколько раз наворачивались слёзы, как и сейчас, когда она дочитывает последнюю главу, Момои улыбается сквозь слёзы и не может сдержать восторженного вздоха, когда глаза пробегаются по последним строкам. Куроко заканчивает свою историю словами из песни Тайрона Уэллса «Time Of Our Lives»** Момои убирает на место рукопись, скрепляет листы зажимами, приглаживает помятый уголок и тянется к сумке, чтобы достать телефон с наушниками. Смахнув пальцами слезы с уголков глаз, она включает нужную песню, кутается в широкое покрывало, как в кокон и падает на расправленный футон, растворяясь в словах песни. This is where the chapter ends And new one out begins. Time has come for letting go The hardest part is when you know. Сацуки чувствует, как рассыпается окончательно, едва песня начинает играть, но в то же время слова дарят ей какую-то необъяснимую силу, как будто кто-то возвращает ей крылья, которые она потеряла очень давно, и теперь она снова может летать. Интересно, Куроко тоже так себя чувствовал? Сейчас он чувствует крылья у себя за спиной? Момои безумно хочет написать ему, позвонить ему, но она настолько обессилена сейчас, поэтому вместо звонков и сообщений она закрывает глаза и незаметно для себя засыпает в своем теплом коконе из покрывала по голос Тайрона Уэллса. ** https://youtu.be/fzZ0TdK3CAE (Tyrone Wells – Time Of Our Lives, песня, которая играет в наушниках Момои и которую автор советует послушать именно на этом моменте:)***
Куроко возвращается в Токио, когда серая облачность марта сменяется апрельскими солнечными днями. И когда Момои наконец-то обнимает Тецу, ей кажется, что она — серое небо марта, а Куроко — апрельское солнце. Хотя Тецуя ещё мог бы поспорить на этот счёт, но Момои не говорит об этом вслух. Она просто обнимает его так крепко, потому что хотела сделать это с того момента, когда закончила читать рукопись, и ее прямо колотило от невозможности обнять Тецуя немедленно. Куроко лишь смущенно улыбается в ответ, хотя ему пора бы давно привыкнуть к объятиям подруги, так что он отметает стеснение в сторону и думает, что не будет слишком зацикливаться на этом, списав внезапный эмоциональный порыв Сацуки на банальное «Ну, мы же давно не виделись», и поэтому он не сразу замечает, что что-то не так. Куроко понимает, что Момои ведёт себя странно вовсе не потому, что она соскучилась — в этом случае Сацуки крутилась бы юлой вокруг Куроко и спрашивала бы сразу обо всем. Но Момои подозрительно притихла, не задавала слишком много вопросов, а просто сидела напротив Куроко, молча слушала его неторопливый рассказ и пристально глядела на него, как если бы была загипнотизирована. — Момои-сан, всё в порядке? — обеспокоенно спросил Тецуя, заглядывая в стеклянные глаза подруги и накрыв ее ладонь своей. Момои дернулась, словно очнувшись от сна, и замотала головой. — Тецу-кун, прости меня, — прошептала она сбивчиво, на глаза выступили слёзы, и образ улыбчивой феи из волшебных сказок стерся под одинокой скатившейся слезой. — Момои-сан, — Тецуя встрепенулся, пересел на её сторону и крепче сжал её ладонь в своей руке. — Ты определенно не в порядке. Что случилось? Момои глубоко вдохнула и выдохнула, растерла глаза до красноты, то и дело смахивая слезы. Она кусала губы и ненавидела себя сейчас за то, что не может взять себя в руки и признаться Куроко, который смотрит на неё взволнованно, терпеливо ожидая от неё объяснений. — Я была у тебя дома не только тогда, когда отдавала деньги хозяину, — наконец, заговорила Момои, но понятнее не стало, и Куроко слушал её внимательно, невольно нахмурившись. — На следующий день я вернулась туда, чтобы дочитать рукопись, которую ты оставил на столе. Нахмуренные брови Куроко поползли наверх, плотно сжатые губы приоткрылись, а голубые глаза смотрели на Сацуки так, словно видели её впервые. Собранный образ Тецуи надломился и треснул, и теперь он выглядел застигнутым врасплох и уязвленным. Но Куроко, в отличие от подруги, сумел быстро совладать с собой. Он насупился, отодвинулся и посмотрел на Момои колючим взглядом, из-за чего Сацуки обдало неприятным холодом. — Ты не должна была это читать, — произнес Куроко, но не со злостью, а как-то отстраненно, как будто думал о чем-то другом. — Никто не должен был. — Я знаю, прости меня за это, — тихо ответила Момои, теперь сжимая ладони Куроко в своих руках. Тецуя хочет отстраниться, освободить руки, но Момои не позволяет ему ничего из этого, обхватывая его ладони ещё крепче. — Я хотела остановиться, понимала, что должна, но я не смогла. Тецуя молчит. Момои замолкает тоже. Гул кафе становится приглушенным, далеким. Всё это походит на сцену из кино, когда в фокусе только два главных персонажа, а остальной фон становится размытым, нечетким, неважным. Момои пытливо смотрит на Тецу, а тот, в свою очередь, опускает взгляд, освобождает ладонь из захвата Момои и устало проводит ею по лицу. Сацуки прикладывает титанические усилия, чтобы не взорваться и не рассыпаться в извинениях перед Куроко — это можно сделать позже. Сейчас Тецуе нужно немного времени в тишине, в молчании. Он принимает решение, и Момои терпеливо ждет его вердикта. У нее перехватывает дыхание, когда Куроко убирает ладонь от своего лица и поднимает на неё нечитаемый взгляд. — Хорошо, — говорит он ровным голосом и при этом больше не выглядит уязвлённым. Теперь он смотрит на нее уверенно и решительно, и Момои боится представить, что кроется за этой решительностью. — В том, что ты прочитала рукопись, есть и моя вина. Если я не хотел, чтобы её обнаружили, я должен был как следует позаботиться о её сохранности. Но раз уж ты её прочитала, то пообещай, что больше ни одна живая душа о ней не узнает. Момои хочет возразить, потому что это нечестно. Эта рукопись не должна стать историей, написанной «в стол». О ней должен узнать, если не весь мир, то хотя бы Дайки. Потому что там, среди строк, Момои разглядела тот маленький шанс для Аомине, и она была уверена, что если Дайки узнает о мыслях и чувствах Тецуи всё, то обязательно сможет переписать финал, сделать его счастливым. — Пообещай, Момои-сан, — настаивал Куроко, глядя на неё опять тем чужим взглядом без привычного тепла. Апрельское солнце Куроко спряталось за серыми облаками марта. — Но почему ты не хочешь, чтобы… — Если ты дочитала до конца, то ты должна была понять, почему, — резко осадил её Куроко. Он меньше всего хотел, чтобы о рукописи узнали. Это должен был быть только его секрет и ничей больше. Момои оказалась вовлеченной в тайну лишь из-за его неосторожности. Кто прячет свои секреты под картонной коробкой? — Эта рукопись не надежда на то, что всё можно вернуть, Момои-сан. Для меня эта рукопись — прощание. Последняя дань уважения к тому, что было. Но именно потому, что «было», пришло время оставить всё в прошлом и двигаться дальше. Эта история не надежда на будущее. Это окончательная точка, последнее слово. Просто прими это и забудь, а если нет, то… — Хорошо, — перебивает Момои, — я всё поняла, я никому не скажу. Обещаю. Куроко кивает, даже не представляя, с каким тяжелым сердцем Момои дала это обещание, потому что она всё ещё считает решение Куроко неправильным, но раз это именно то, что ему нужно, то она сохранит его тайну.***
Куроко не знает, стоит ли ему удивляться, когда ему на телефон приходит смс от Тайги с просьбой встретиться. «Зачем?» «Поговорить» «Это не займет много времени», — обещает в следующем сообщении Кагами, и Куроко соглашается. Не потому, что верит ему. И не потому, что хочет посмотреть ему в глаза или спросить, почему Тайга так поступил. Куроко больше это неинтересно. Он соглашается, потому что Кагами хочет что-то ему сказать, а у Куроко есть время выслушать его. «Хорошо» Кагами приходит в кафе Куроко ровно в тот момент, когда его смена подходит к концу. Тецуя приглашает его в пустое кафе. Они снимают стулья с одного столика и усаживаются напротив друг друга. Тайга молчит, насупившись, следит за тем, как бариста возится у стойки, натягивая на себя куртку. Куроко же смотрит на Кагами, и он даже не оборачивается, когда Изуки зовет его. — Куроко, ты идешь? — Я сам закрою, не жди меня. — Ладно, — пожимает плечами Изуки. — До завтра. Губы Куроко дергаются в улыбке, как будто Изуки может видеть его лицо. Раздается звон дверного колокольчика, и Куроко с Кагами остаются в кафе одни. Тайга прочищает горло, выпрямляется, собирается мыслями. Куроко думает, что тот вспоминает заученную подготовленную речь и усмехается про себя, находя это наблюдение забавным, но всё же терпеливо ждет, когда Тайга начнет говорить. — Я хотел встретиться, потому что через неделю улетаю в Америку, — начинает Тайга. Его голос не дрожит. Взгляд сильный и серьезный. Может, он и нервничает, но по его виду сложно сказать — держится Кагами уверенно. — Я пришел попросить прощения. Я не хотел бы, чтобы мы вот так расстались. Некрасиво. Ты поверил мне, а я поступил с тобой как последняя сволочь. — Это хоть того стоило? — спрашивает Тецуя. Без упрека и обиняков. Ему на самом деле интересно. — Это ведь был не одноразовый перепихон? — Нет-нет, — поспешно заверяет его Кагами и тут же замолкает, думая о чем-то, и, усмехнувшись, продолжает: — На самом деле, Тацуя приехал, чтобы вернуть меня, — Кагами произносит это, и его глаза начинают сверкать как гребаные лампочки, и выглядит он по-настоящему счастливым. — Похоже, у него получилось, — подытоживает Тецуя, мягко улыбаясь, а Кагами крошится изнутри от осознания, какой Куроко все-таки удивительный человек, ведь даже несмотря на то, что Кагами предал его, он всё равно искренне радуется за Тайгу. — Прости меня, если сможешь, — говорит Тайга. — Это, действительно, важно для меня. Я бы не хотел, чтобы ты запомнил меня таким, предателем и лицемером. Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь простить мне то, что я осквернил нашу с тобой историю. Кагами замолкает и смотрит на Куроко пристально, практически не моргая, пытаясь прочитать во взгляде Тецуи ответы или незаданные вопросы, или невысказанную обиду, хоть что-нибудь, но не находит ничего. Голубые глаза смотрят на него спокойно, в них не плещется ни ярость, ни обида, ни разочарование. Глаза Тецу сейчас похожи на чистую водную гладь, без крутых волн и опасных водоворотов. Или на небо. Кагами вдруг вспоминает, как он смотрел в эти глаза, и ему всегда казалось, будто он падает прямо в небо… Тайга сдается, отводит взгляд в сторону и смотрит в окно. На улице уже стемнело. Загорелись оранжевым светом фонари. В темной витрине здания напротив отражаются огни кафе, в котором сидят они с Куроко. Отражается их столик и размытые силуэты. Кагами смотрит на Куроко через призму стекла и видит, что Тецуя продолжает в упор смотреть на него. Кагами вдруг чувствует успокоение, глядя на размытый силуэт Куроко в витрине магазина напротив, и снова поворачивается к Тецуе. Голубые глаза всё еще похожи на чистое небо или спокойное море, выражение лица Куроко мягкое, располагающее, и Тайга перенимает его настроение, тоже успокаивается и улыбается уголками губ. — Наверное, мне пора, — говорит он, и Куроко опускает взгляд. Тайга задвигает за собой стул и, уже дернув на себя дверь, слышит голос Куроко, который по-прежнему сидит на стуле к нему спиной. — Я никогда не забуду, — произносит Тецуя, и Кагами ощущает липкий холод на спине. Он замирает в дверях, маленький колокольчик позвякивает в тишине, как вестник чего-то плохого. Куроко поднимается со стула и оборачивается, но в его глазах по-прежнему нет злости или разочарования, и Кагами растерянно хмурится. — Нашу историю, — уточняет Куроко. — Я её никогда не забуду. С губ Кагами слетает тихий смешок, он расслабляется и поднимает глаза на Тецу, тот смотрит на него пристально, и Кагами, легко кивнув, улыбается уголками губ и в следующую секунду разворачивается, чтобы уйти из жизни Куроко теперь уже навсегда.***
Май у Куроко выдается суматошным, потому что ему нужно досрочно закончить и защитить дипломную работу и сесть за подготовку к итоговой аттестации. В июле, после выпускных экзаменов, он должен лететь в Европу на стажировку. Предварительно на полгода, но если он успешно пройдет аттестацию по истечении срока стажировки, то с ним заключат договор, как минимум, на четыре года. Момои, узнав об этом, так сильно плакала и от радости за успехи друга, и от печали, что придется так надолго расстаться. Но потом она принималась заверять то ли Куроко, то ли саму себя, что всё это к лучшему, ведь это такой шанс, и Тецуя должен ухватиться за него, вгрызться в него зубами и показать всем там, в Европе, на что он способен. — Момои-сан, для них я буду одним из многих, — напоминал подруге Куроко, но Сацуки его как будто не слышала и продолжала говорить о том, какой он исключительный, и что обязательно добьется успеха. Куроко на это лишь качает головой и смущенно улыбается, незаметно для Сацуки. В июне Куроко превращается в затворника, запирает себя в квартире и с редкими перерывами готовится к выпускным экзаменам. Такого напора не выдерживает даже старый деревянный стул и через неделю самоотверженной подготовки Куроко начинает жалобно скрипеть всякий раз, когда Тецуя устало откидывается на спинку. Куроко заканчивает разбирать блок с вопросами, сдает пробное тестирование в программе на девяносто шесть процентов и думает, что заслужил стаканчик мокачино. Он выныривает из квартиры в шортах, футболке и сланцах. Ему плевать. На улице и дома жарко, так что пусть все идут к черту. И только в лифте Тецуя смотрит на себя в зеркало и, возможно, если бы у него были силы, он бы устыдился лохматой прически, мятой футболки и мешков под глазами, которые кажутся больше, чем есть, из-за очков, на носу Куроко. Тецуя снимает очки, трет глаза, но мешки от от этого меньше не становятся, и он, вздохнув, водружает очки на место. На улице светит солнце, небо чистое, как будто кто-то украл все облака и, тем самым, отнял у жителей душного города малейшую надежду на переменчивую облачность. Теперь Куроко хочет чего-нибудь со льдом и выбирает из списка меню холодный чай с мятой и корицей. Куроко не спешит домой, потягивая напиток за столиком на летней террасе. Впервые за несколько дней Тецуя отвлекается от учебы и смотрит на город вокруг него. Город, который ему скоро предстоит покинуть. Может быть, на шесть месяцев, а может, и на долгие годы. Какая жизнь ждет его в другой стране? Одно дело ехать туда студентом и совсем другое, когда ты едешь вроде как готовым специалистом, во что Куроко не верит совсем. Будут ли в этот раз у него такие же друзья, какие были, когда он уезжал в январе? Такие, с которыми было тяжело прощаться после двух месяцев совместной учебы? Куроко улыбается, вспоминая, как они всей толпой прощались в последний вечер, и как Ким Хе Сон, девушка из Южной Кореи, со слезами на глазах цитировала Винни-Пуха: «Как хорошо иметь тех, с кем так тяжело прощаться!». И Куроко неожиданно осознает, что скоро ему придется попрощаться, хоть и на время, с дорогими ему людьми. С мамой и Момои-сан. С коллегами из кафе, с которыми они сдружились за годы совместной работы. С куратором, под чутким руководством которого Куроко защитил не один проект и написал дипломную работу. В памяти внезапно всплывает имя Аомине. Куроко усмехается про себя, потому что это странно. Ведь он сам говорил Момои, что подвел черту, поставил точку и так далее. Разве нет? Так почему сейчас имя Дайки всплывает в памяти? Может, это из-за недавнего разговора с Кагами, который стал той самой финальной точкой в их отношениях? Может, Куроко тоже не хватает этого последнего разговора? Ведь его столько раз посещали мысли, что он так и не извинился перед Аомине. Не поблагодарил его за всё то немалое, что сделал для него Аомине. Стоит ли написать ему? Попросить о встрече или ограничиться письмом? Вернувшись в квартиру, Куроко открывает ноутбук, заходит в электронную почту и вбивает в строке адресата e-mail Дайки. Но не печатает и слова. Тецуя понимает, чтобы поставить точку нужно сказать всё при личной встрече, потому что письмо может остаться без ответа, а пока оно остается без ответа, то это не конец. В конце концов, Куроко плагиатит Тайгу и пишет Аомине смс с просьбой о встрече, но в отличие от Тецуи, Дайки без всяких вопросов отправляет короткое «Ок», и через пару дней Куроко сидит в Starbucks на станции Сибуя. Из окна виден знаменитый Сибуйский диагональный пешеходный переход, по которому за один цикл проходит больше людей и проезжает больше машин, чем за три дня рядом с домом Куроко. Тецуя смотрит, как сменяются сигналы светофора, как автомобили уезжают, и потоки людей устремляются по переходу, хаотично смешиваясь между собой, но уже через несколько секунд всё снова становится организованным. Удивительно, но каким-то образом из хаоса рождается порядок, думает Куроко, но потом понимает, что это, наверное, потому, что хаос — это множество порядков, а не беспорядок, как принято считать. Куроко усмехается собственным мыслям, и в этот момент на стул напротив него падает Аомине. — Давно ждешь? — Нет, — честно отвечает Куроко и согласно кивает, когда Дайки говорит, что сходит взять себе кофе, но возвращается через минуту со стаканом воды. — Жарко для кофе, — объясняет Аомине и одним глотком осушает половину стакана. — Ну? О чем хотел поговорить? — спрашивает Аомине и с позором для себя ловит себя на мысли, что хотел бы, чтобы Куроко попросил о втором шансе и так далее, но нутром чувствует, что разговор пойдет совсем не об этом. — Я понял, что за всё время ни разу так и не поблагодарил тебя, как следует, за всё, что ты сделал, — начинает Куроко, и Аомине хмурится. Разговор намечается странный и, по-видимому, тяжелый. — Я знаю, ты не любишь все эти благодарности и считаешь, что они всегда лживы, но я не могу не сказать их. — Куроко смотрит на него серьезно, но взгляд мягкий, открытый. — Спасибо, Аомине-кун. Ты многому меня научил, ты многое мне показал, ты очень много для меня сделал, — продолжает Куроко, и Аомине не понимает, почему вдруг Тецуя решил выдать такую автоматную очередь. — Прости, что я солгал тебе, хотя мы не обещали друг другу ничего, кроме честности. Это было единственное, о чем ты меня просил, а я подвел тебя. Прости за это. И еще раз спасибо за всё. — И что это значит? — хмурится Аомине, прочищая горло. Ему непривычно слышать подобные слова. Они ему никогда не нравились. Из-за них ситуация всегда начинала казаться какой-то неправильной, иррациональной, и Аомине чувствовал себя неуверенно и растерянно, и это его раздражало. Как и сейчас. Он не знал, как реагировать и что нужно сказать, поэтому он отчаянно цепляется за показушную невозмутимость и пытается отшутиться. — Звучит как гребаное прощание. Или как предсмертная записка. На последнее Куроко усмехается и качает головой. — Это не предсмертная записка, — заверяет Тецуя, потому что это действительно не она. — Но это, на самом деле, прощание. От этих слов Аомине напрягается, натягивается, как струна, но внешне остается спокоен. В конце концов, ему столько раз приходилось изображать невозмутимость, когда внутри всё переворачивалось с ног на голову и разлеталось на куски. Он гребаный гений в этом плане. Хочешь не хочешь, а когда жизнь подкидывает очередную порцию дерьма, ты научишься принимать его с постным выражением лица. — Уезжаешь? — Да, — кивает Куроко. — На стажировку в Европу. — Понятно, — протягивает Дайки, прокручивая пальцами полупустой стакан на столе.— Когда? — Сразу после выпускных экзаменов. Аомине хмыкает. Выходит, что скоро. Обычно экзамены у Куроко в университете выпадали на конец июня - начало июля. Аомине снова хмыкает, вспоминая себя пару дней назад, когда пришло сообщение от Куроко. Он представлял себе совсем другой разговор. Даже слова подбирал, а теперь, сидя напротив Тецу, который говорит, что уезжает, не может придумать ни одного внятного ответа. Так и хочется съездить себе по лбу. Но вместо этого Аомине залпом осушает стакан и со стуком ставит его на стол. — Тогда, наверное, я должен тебя поздравить, — говорит он и, наконец, поднимает глаза на Тецу. Тот в ответ смотрит так же мягко и открыто. — Спасибо, — произносит Тецуя, улыбаясь, и его голубые глаза кажутся такими чистыми, когда в них отражается эта легкая улыбка. — Тогда прощай? — Куроко поднимается со своего стула и протягивает руку Дайки для рукопожатия. Аомине тоже поднимается со своего места и пожимает протянутую ладонь. Несколько секунд, которые показались вечными и в то же время закончились так быстро, и Аомине понял, что они действительно попрощались. — Прощай. И Тецу уходит. Выходит из-за стола и уходит из кафе. Уходит из жизни Аомине. Дайки стоит неподвижно еще несколько долгих секунд, прежде чем сорваться с места вслед за Куроко, но Тецуя уже растворился в хаотичном потоке людей на гребаном переходе Сибуя.