Песчаная лилия

Мир не просто перевернулся с ног на голову — Саюри буквально приходилось изучать его заново. Вместо изображения перед глазами была кромешная тьма, и картинка собиралась лишь из звуков, запахов и тактильных ощущений. Девушка никогда не умела как следует вслушиваться. Она могла не заметить, как к ней подойдут, не обращала внимания на окружавшие ее звуки. Теперь слух стал ее основным источником информации. Какая ирония. Когда Какаши проводил ее в дом Казекаге, Саюри хотела призвать Кумомо, чтобы та ненадолго стала ее глазами, но сил ей не хватило даже чтобы просто сложить печати. Доктор настоятельно рекомендовал провести в больнице ещё хотя бы пару ночей, чтобы относительно реабилитироваться, но она просто не могла. Не могла оставаться там, пока все готовились к войне. Не могла делать вид, что ее это не касается. Не могла оставить Гаару одного, когда на его плечи легла такая тяжёлая ноша. Он был лишь немногим старше неё, но уже руководил своей деревней и всей армией Альянса. Чуть что — все ждали его слова, его решения, ответственность за которое он тоже нёс сам. Короткая прогулка от Резиденции до дома Казекаге далась Саюри с трудом. Наступать на правую ногу было практически невозможно, и она хромала, несмотря даже на твёрдую руку Какаши, поддерживавшую ее. С каждым шагом дышать было все больнее. Саюри казалось, что снаружи на ее грудь давит невероятно тяжёлая бетонная плита, а внутри тупым лезвием ее лёгкие режут на кусочки. — Тебе нужно поспать, — заботливо сказал Какаши. — Во сне организм быстрее восстанавливается. — Не думаю, что я смогу уснуть, — возразила Саюри, покачав головой. Хокаге понимающе кивнул, должно быть, не подумав о том, что девушка не увидит этот жест. — Тебе стоит хотя бы попытаться. Гаара распорядился, чтобы Саюри больше не оставляли одну. По всему периметру, у каждой двери и в коридорах теперь стояли члены АНБУ, которых прежде никогда не было в доме Казекаге. Один из них встретил ее у порога, взял под руку и помог дойти до комнаты, заставляя постоянно смущаться от чрезмерного количества внимания к ее персоне. — Вам совершенно необязательно делать все это для меня, — сказала Саюри, когда он расстелил для неё кровать и подал одежду. — Я могла бы и сама... — У меня приказ, — ответил тот. — Казекаге-сама велел, чтобы Вы ни в чем не нуждались. Девушка приняла одежду и благодарно улыбнулась, хотя даже это движение спровоцировало боль. Шиноби вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Прислушавшись к его шагам, Саюри поняла, что он остался за ней на случай, если понадобится. Казекаге-сама должен сосредоточиться на войне, а сам думает обо мне даже сейчас... — с досадой подумала девушка, опускаясь на кровать. — От меня вечно одни проблемы. Найти положение, в котором, как минимум, можно будет нормально дышать, оказалось не так просто. До боли закусывая губы, Саюри ворочалась, пока не устроилась на боку, обхватив руками подушку. И без того светлая кожа побледнела за эти дни ещё сильнее и слилась бы по цвету с белыми простынями, если бы ее не исполосовали полоски шрамов. Саюри не могла уснуть. Боль во всем теле была такой сильной, что не давала девушке ни секунды, чтобы забыть о ней, поэтому она просто лежала и думала, что делать дальше. Она не могла и печать сложить — руки тряслись, пальцы не слушались, — что уж говорить о выполнении техник нин-дзюцу. Тай-дзюцу тоже ещё долго будет под запретом. И что остаётся? — Твоя мама была удивительной женщиной, Саюри. Ты и сама это знаешь. Девушка не смогла сдержать горькую улыбку. С потерей матери она уже давно смирилась, и воспоминания о ней теперь причиняли не столько боль, сколько тёплую, как будто бы сладковатую, грусть где-то в глубине души. — Да. — Саюри кивнула. — Знаю. Хокаге улыбнулся, чуть крепче сжав руку девушки. На секунду он прикрыл глаза, вспоминая Имари, которую не видел так много лет. Ее сердце было слишком мягким, чтобы быть настоящей куноичи — она не могла причинять окружающим боль. Вместо этого она отдавала столько добра, сколько могла, не ожидая ничего взамен. За это ее все и любили. Воздух в пустыне остывал с приближением вечера, но солнце все ещё светило довольно ярко — девушка чувствовала это кожей. Они шли медленно, в сопровождении двух шиноби: одного из Конохи и одного из Суны. Они должны были защитить Хокаге и пострадавшую куноичи Тумана в случае нападения, но необходимости в этом не было. С объявлением военного положения улицы практически опустели. Лишь иногда кто-то из редких случайных прохожих оглядывался на девушку с перевязанными глазами, о которой уже несколько дней шепталась вся деревня. — Они познакомились с твоим отцом, когда он прибыл с миссией в Коноху, — продолжил Какаши, собравшись с мыслями. — Разумеется, наши куноичи тут же окружили его вниманием, но Аюми понравилась ему сразу. — Вы поругались с мамой из-за него? — спросила Саюри. Какаши тяжело вздохнул. — Да, во многом. Кироши предложил ей переехать в Киригакуре, которая имела славу деревни Кровавого Тумана. Я был против. Я представлял, что может случиться, чувствовал, что добром это не кончится, но... — Но она Вас не послушала, — заключила девушка, перебив его, но тут же осеклась. — Простите меня. Какаши тихо засмеялся. Он увидел, как бледные щёки Саюри от смущения вспыхнули румянцем. — Ты похожа на неё не только внешне, — сказал он. — У неё не было твоих способностей, но я едва ли встречал куноичи отчаяннее, если дело касалось защиты того, что ей дорого. Или тех, кто ей дорог.

***

Саюри проснулась уже посреди ночи. Она не видела ни тьмы за окном, ни белого диска полной луны, но чувствовала, как сильно остыл воздух в комнате. Поёжившись, девушка приподнялась на локте и села в кровати, повыше натягивая одеяло. Ее разбудил тихий скрип половиц. Сначала Саюри не поняла, откуда доносился звук, но, когда он повторился, стало очевидно, что кто-то шёл по коридору. И она даже знала кто. Она ожидала, что вот-вот отворится дверь и он зайдёт к ней, но этого не произошло. Половицы вновь тихо скрипнули через несколько секунд. Он прошёл мимо. Наверное, не хочет меня видеть,— решила девушка, вздыхая. Грудную клетку вновь полоснула острая боль, и Саюри прикусила губу, зажмурившись. Сжав пальцами ткань одеяла, она прислушалась. Отворилась дверь — должно быть, в комнату Казекаге. Послышался тихий стон, скрипнула кровать. Саюри было сложно понять, что происходит, но что-то было не так. Услышав негромкий звук глухого удара, словно об стену, девушка не выдержала и вскочила с кровати. Ее нога подкосилась. Саюри рухнула на пол, ухватившись за одеяло. Девушка приземлилась на больную руку, охнув от боли, но тут же поднялась и нащупала дверь, потянула ручку на себя. Та поддалась со щелчком. До комнаты Казекаге было лишь несколько метров. Дверь осталась незакрытой. Саюри подошла так тихо, как только могла, и замерла в проходе, надеясь, что Гаара ее заметит. Этого не произошло. — К-Казекаге-сама?.. — позвала она растерянно. Ответа не последовало. Не хочет говорить со мной... — подумала Саюри, опуская голову. Ей было горько думать, что она снова подвела его, подвела всех. Совет Каге ждал от неё ценной информации, но она не сказала ничего нового, только доставила всем проблемы. Как всегда. Девушка хотела закрыть дверь и вернуться к себе, но тихий всхлип заставил ее остановиться. Она повернула голову на звук. — Казекаге-сама? — вновь позвала она, подходя ближе к его кровати. Тишину нарушало лишь его тяжелое дыхание. Гаара сидел на дальнем краю своей постели, обхватив голову руками, и крепко сжимал свои медно-рыжие волосы пальцами, сцепив зубы. Его руки и колени била дрожь. — Казекаге-са... Саюри протянула руку, коснувшись его спины сзади. Плечи Казекаге дёрнулись, все его тело затряслось. Его дыхание стало прерывистым, пальцы сжали волосы ещё сильнее. Саюри растерялась. Шукаку... — пронеслось в ее голове. Последний раз, когда она имела с ним дело, все не слишком хорошо закончилось. Но тогда он был ранен, это спровоцировало Хвостатого. А что теперь? Неужели с ним что-то случилось по дороге? Гаара накрыл ладонью ее руку, лежавшую на его плече. — С-Саюри... Его голос был хриплым и совсем слабым, он дрожал так сильно, словно Шукаку мог вот-вот захватить контроль. — Гаара-сама, не поддавайтесь ему! — взмолилась не на шутку перепуганная Саюри. — Слушайте мой голос, не давайте Шукаку... — Саюри, ты... должна уйти. Сейчас. Девушка вздрогнула, отдёрнув руку. — Почему, Казекаге-сама? Гаара вновь застонал от боли, обхватывая ладонями голову. Саюри почувствовала, как воздух в комнате вдруг пропитался невероятно сильной чакрой. Он пульсировал, отдаваясь звоном в ушах, и давление ощутимо возросло. — Я... он... — Из его груди вырвался звук, похожий на рычание, и тело Казекаге содрогнулось. — Саюри, уходи! Он встал, резким движением отодвинув девушку в сторону. Куноичи пошатнулась, но устояла, одной рукой схватившись за стену. Ее сердце забилось в несколько раз чаще, лёгкое вновь загорелось от боли, но Саюри решила не отступать. Только не сейчас, — твёрдо сказала она себе. — Ему сейчас нужна моя сила, а не слабость. — Я не уйду, Казекаге-сама, — заявила девушка, подходя к нему. — Я не боюсь. Гаара обернулся, посмотрев на неё с мольбой. Он хотел возразить ей, хотел приказать убираться из дома, но не успел. Шукаку слышал, как громко билось ее сердце, чувствовал кровь, бежавшую в венах девушки, что когда-то уже бросила ему вызов. Шукаку хотел ее крови. Хотел уже давно — долгих четыре года. И сейчас, при полной луне, когда контроль Гаары над ним был слабее всего, он намеревался получить своё. Джинчурики сдерживал хвостатого изо всех сил, понимая, что последствия послабления могут быть необратимы, но тот не на шутку разбушевался. В его сознании будто бы каждую секунду переключался тумблер управления: сейчас он себя контролирует — а теперь нет, контролирует — снова не контролирует. Перед глазами Гаары все плыло, взор то и дело затуманивался, а в голове звучала команда "УБЕЙ!". Он перестал понимать, где находится; забыл, что его окружает. Он ощущал лишь нестерпимую боль и невыносимую жажду крови, прямо как много лет назад. Беги, глупая! Беги! Подняв на Саюри почерневшие глаза, джинчурики оскалился, тяжело дыша. Его кожа на лице потрескалась; тело начал обвивать песок. Девушка не видела этого, но слышала его тихий шелест на фоне такого громкого дыхания. Если бы она в ту же секунду рванула оттуда, шанс спастись, возможно, ещё бы был. Можно было закричать, позвать кого-нибудь на помощь — наверняка поблизости дежурили шиноби. Но Саюри не стала этого делать. Она повернулась лицом к тому, кого многие искренне считали чудовищем, и... крепко обняла его за шею обеими руками. Гаара дёрнулся, его руки вцепились в плечи Саюри, готовые разорвать хрупкое тело в клочья. Вздрогнув от боли в покалеченной руке, девушка прижала его к себе ещё сильнее. — Я знаю, что Вы сильнее него, Казекаге-сама, — прошептала она ему на ухо, от чего тело Казекаге вновь забила сильная дрожь. — Не поддавайтесь. Песок подскочил, метнувшись вверх, и тут же безжизненно рассыпался по полу. Дыхание Гаары вдруг стало спокойнее, руки разжались, отпуская плечи Саюри. Его растрескавшаяся кожа вновь стала ровной, глаза медленно вернули привычный зелено-голубой цвет. С лица пропал кровожадный оскал. — С-Саюри... Он вновь дёрнулся, чтобы отойти назад, но девушка не отпустила. Она провела ладонями по его взлохмаченным волосам на затылке, приглаживая их. Не в силах унять дрожь в своём теле, Гаара опустил голову, уткнувшись носом в ее шею. Саюри улыбнулась. — Я знала, что Вы с ним справитесь, — сказала она, не разжимая рук. — Мне жаль, что Вам приходится проходить через это. — Ты должна была уйти, Саюри, — хрипло заговорил Казекаге. — Бежать как можно дальше, спасаться, пока есть шанс. Девушка покачала головой. — Я снова причинил тебе боль, Саюри, — виновато произнёс Гаара. — Это не так, — соврала куноичи, гладя пальцами его затылок. — Я мог тебя убить! — Но не убили же! Казекаге жадно вдохнул ее запах, словно хотел запомнить его на всю жизнь. Его руки потянулись к талии девушки, робко обвивая ее и притягивая ещё ближе; пальцы впились в ткань лёгкой майки. — Тебе опасно быть рядом со мной, — заключил Гаара. — Я хотел беречь тебя, Саюри, но это невозможно. Я не могу защитить тебя от себя самого. — Вам и не нужно... — Мне невыносимо причинять тебе боль, Саюри. Каждый раз, когда я вижу твои шрамы, — он провёл рукой по ее плечу, — я вспоминаю, что я сделал. Ты, может, и не злишься на меня больше, но я не прощу себя никогда. — Это был биджу, а не Вы, Казекаге-сама, — сказала девушка, отстранившись и склонив голову. — Вы ни разу не сделали мне ничего плохого. Гаара смотрел на Саюри, такую красивую даже при свете луны, и его сердце сжималось от боли. Он думал о том, что, как раз наоборот, стал причиной слишком многих плохих событий в ее жизни. Разве можно сделать человека счастливым, доставляя ему одни только страдания? Нет, конечно же, нельзя. Но Гаара меньше всего хотел, чтобы она страдала. Кто угодно, но только не Саюри. Неуверенно протянув руку, он коснулся повязки на ее глазах, тяжело вздыхая. Если она больше не сможет видеть, подумал Гаара, это будет полностью его вина. Из-за него ее похитили, из-за него ей пришлось сражаться с теми шиноби в одиночку. И его не было рядом, чтобы защитить ее. Колено Саюри вновь загорелось от острой боли, и девушка потеряла равновесие, едва не упав. Гаара подхватил ее под руку, притянув к себе, и снова обнял за талию. — Тебе больно? — спросил он, осторожно поддерживая ее хрупкое тело. Саюри не ответила. Впрочем, этого и не требовалось — Гаара и сам все понимал. Он виновато прикрыл глаза, мысленно ругая себя, и не заметил, как Саюри приблизилась к его лицу. Она помедлила секунду, обжигая его кожу горячим дыханием, после чего робко коснулась его губ своими, оставляя на них невесомый поцелуй. Гаара опешил. Он замер неподвижно, его сердце забилось с невероятной силой. Все мысли в голове разом смешались; кровь, бежавшая по его венам, вдруг стала заметно горячее, и жар накатил огненной волной. Саюри отстранилась, заливаясь краской, и тут же отвернулась, пряча лицо. Гаара коснулся своих губ, где все ещё чувствовалось тепло поцелуя, проводя по контуру пальцами. — Простите меня, К-Какекаге-са... Гаара не дал ей закончить. Не выпуская Саюри из своих рук, он приподнял ее лицо и притянул к себе за подбородок, на этот раз взяв инициативу на себя. Губы девушки были невероятно мягкими и сладкими на вкус, и от этого ему ещё сильнее хотелось продолжать. Он целовал ее немного неумело, но с таким удовольствием, будто она была спасением, лекарством от его неизлечимой болезни. И она действительно им была.