Дыхание в басовом ключе

— Не знаю, — улыбнулся Дэн. — Наверное, просто повезло. — В каком смысле «повезло»? — не поняла я. — В том смысле, — поднялся с колен Шес, — что Боровски с нами уже больше трех лет и пока, вроде, не жалуется. Ты же не жалуешься, Дэн? — Ну, как тебе сказать, — сощурился тот. — Есть, конечно, определенные моменты… — Ой, — перебил ударник, — в моих речах проскользнул знак вопроса? Простите великодушно, но он был риторическим. — Так, — вмешался Леголас. — Стоп! Всем — стоп. Вы так до вечера можете упражняться в красноречии. Вы, часом, ничего не забыли? — скосил он глаза на свою гитару. — Да, ребятушки, — поддержал его Хан, — давайте уже начнем, что ли? Все готовы? Тогда я даю отмашку. Раз. Два. Раз. Два. Три. Четыре! Черт! Я никогда раньше не играла с оркестром. В смысле, с группой. В смысле, еще с кем-то. Собачий вальс в четыре руки в музыкалке не в счет. Уж простите, но масштаб совсем другой. Абсолютно, кардинально, несопоставимо другой. Оказывается, разучить и отыграть свою партию — это не самое сложное. Самое сложное — это не запороть ее, пытаясь совпасть с остальными. Возможно, потому, что у меня никогда раньше не было подобной практики. А может, из-за неуверенности в своих действиях. А может, еще из-за чего. Не знаю, в чем была причина, вполне возможно — всё сразу. Но мне постоянно казалось, что я тяну не в ту степь. И, вместо того чтобы сосредоточиться и внимательнее присмотреться к нотации, я начинала прислушиваться к Леголасу. И подстраиваться под него. Не знаю, почему именно к нему, а не к басисту, но факт. Не то, правда, чтобы это что-то меняло… После того, как я успешно запорола всё на свете в четвертый раз, Шес, наконец-то, поинтересовался такой настойчивостью: — Витёк, что не так? Если бы я знала, что не так! Я даже объяснить внятно не могла, почему все время уплывала в сторону. Слушаю его, слушаю и вдруг — оп, и я уже там, в его партии. Даже веселее, его-то нот я не знаю. Так что я и не там, и не здесь. Я вообще невесть где. Вика, родненькая, ау, ты где? — Не слушай меня, — посоветовал Дима. — В ноты смотри и всё. — Нет, так дело не пойдет, — не согласился ударник. — Как ты себе представляешь «не слушать»? Она должна слышать всех. И чувствовать всех. Ты же сам знаешь! Вик, давай еще раз. Соберись. Держись своей партии. Не уплывай. Вспомни, что мы вчера делали. Поехали! Через пару минут Хан резко хлопнул по струнам, прерываясь и останавливая нас: — Ее опять сносит… Вик? — Я не знаю… — признала я. — Думаю, я просто не уверена в том, что делаю. Надо еще раз… — Не поможет, — нахмурился Шес. — Это либо есть, либо нет. Ты обязана быть уверена. Все лажают время от времени. Даже у меня порой такое бывает… Но это должно быть внутри твоей партии, понимаешь? Твоей, а не его… А знаешь, — вдруг просветлел он, — у меня идея. Ужарь-ка нам «Мурку»! — Чего? Или у меня появилось эхо, или гитаристы тоже не поняли логики. И только Дэн с прежним пофигистским видом продолжал крутить микрофон, смиренно ожидая, пока мы разберемся, где чьи ноги, простите — ноты, и можно будет ввести вокал. — Если проблема в самом деле в неуверенности, — начал объяснять наш добровольный дирижер, — то давайте попробуем танцевать от обратного. Будем играть то, что умеет она. — Понял, — согласился Хан. — Нам сейчас главное — сыграться. А ей прежде всего необходимо научиться оставаться при своем, чувствуя при этом других. Может, и правда будет удобнее делать это на её поле. — Ну, давайте попробуем. Хуже-то всё равно уже не будет. — Ой, Димочка, ценю твою веру в меня. — Вика, ты начинай. Мы с Ханом посмотрим по ходу дела, что куда, и подтянемся. Ну, здравствуй, Мурка! Давно не виделись — со вчера. Я начала играть в полном одиночестве, но довольно быстро ко мне присоединился Хан, аккуратно перебирая струны, не вторя ударным, а как бы выделяя, подчеркивая определенные моменты. Получалось красиво, как-то объемно, что ли. И удивительно, но я абсолютно не терялась. Более того, я чувствовала, что это я веду его. И когда зазвучала ритм-гитара — звонко, немного резко и жестко, со своей, заранее известной только хозяину, партией, — я осознала, что понимаю, наконец-то, что же Шес имел в виду. Я четко представляла себе, где заканчивается мой инструмент и начинаются их. И когда, ближе к концу, Леголас разошелся во всю, и решил побаловать нас импровизированным соло, я совершенно спокойно смогла подстроиться, меняя свою партию, но не скатываясь на его. Это было… чудесно. — Вот! — Шес даже изобразил некое подобие аплодисментов, а Дэн показал поднятый вверх большой палец. — Вот! Умничка! А теперь, еще раз! Я уже говорила, что ненавижу это его «еще раз»? Мурку во всевозможных вариациях мы мучили раз восемь, пока мсье тиран и деспот не решил, что ваша покорная слуга усвоила урок и можно приступать к самому вкусному. И, знаете, он оказался прав. Как только я научилась разделять себя и их, дело сдвинулось с мертвой точки. Не то, чтобы Шес стал меньше цепляться, но теперь мы в самом деле репетировали, а не играли в «я угадаю эту мелодию с пятой, максимум с шестой, попытки». А Шес изгалялся во всю. И не только надо мной. Потом меня уже просветили, что он вообще по жизни такой — несгибаемый перфекционист. Всё должно быть идеально или… Без «или» — должно, обязано быть идеально, и точка. — Витек! Не знаю, что играешь ты, а мы «Ангела»! — Димон, ты сегодня ел? Спал? Так, а в чём тогда дело? Это рок, детка, а не колыбельная! — Дэн, ты скрываешь от нас свой настоящий возраст?.. Да потому что в двадцать шесть голос уже не ломается! Когда, ближе к полудню, Хан рухнул на пол и, раскинув руки в стороны, безапелляционно объявил перерыв, я была уже мокрая, как мышь, уставшая, как Бобик, и счастливая, как уставший Бобик, догнавший мокрую мышь. Это было здорово! В самом деле, здорово. И дело не в том, какую музыку мы играли. Хотя, думаю, после сегодняшнего опыта, я стану по-другому относиться к року. Не возлюблю внезапно, но определённо по-другому. Дело в самом процессе. В слиянии со своим инструментом. В слиянии с другими. В Творении. Когда где-то в глубине тебя звучит Это. Зовет, настойчиво просится наружу, дразнится покалыванием на кончиках пальцев и теплом вдоль позвоночника. И ты пропускаешь Это через себя, пробуешь на вкус и отдаешь, отпускаешь, делишься. И слышишь, уже на самом деле слышишь, как твое Это сплетается с чужим, находит в нем свое продолжение и оживает… Это волшебство, родные мои, настоящее волшебство. — Это волшебство, — прошептала я. — Так всегда? — Знаешь, — счастливо улыбнулся Хан, — наверное, больше да, чем нет. То есть, это труд, да. Часто тяжелый. Часто неблагодарный. Иногда приедающийся до оскомины. Как любой другой. Но на репетициях, когда мы одни, это почти всегда… волшебство, как ты говоришь. — А разве на концертах по-другому? — удивилась я. — Мне наоборот всегда казалось, что вершина всего, самый пик эйфории, это во время выступлений. Энергии, наверное, должны быть просто бешенными. — Они такие и есть, — согласился Леголас. Вернув обе их гитары на стенд, он подошел к нам и, блаженно выдохнув, растянулся на полу рядом с басистом и продолжил: — Только, Вика, это работает в обе стороны. Когда энергии хорошие, ты получаешь такой заряд положительных эмоций, кайфа, драйва, что никакой наркоты не надо. Но бывает, что-то идет не так. Ты это чувствуешь. Толпа это чувствует. Не в том смысле, что гнилыми помидорами закидают. Ой-ё-ой нам, если такое вдруг произойдет. Но, знаешь, будто что-то мешает, не лежит душа. Ты после такого вечера выходишь, как вроде не на гитаре пару часов играл, а всю ночь вагоны с углем разгружал… — Ага, — рассмеялся Шес. — И при этом чувствуешь себя оплеванным и изрядно поюзанным, но волшебником. Хорош девочку пугать! Что жрать, пардон, кушать будем? Жаркий спор, ведущийся, как мне показалось, больше для проформы и поддержки тонуса, был беспардонно прерван ворвавшимся без стука Тэкой. Его взору предстала живописная картина, состоящая из Шеса, Димки и Дэна, хрипло орущих друг на друга, меня, извините, фигеющей от этого натюрморта, и басиста, спокойного, как удав. Он, пристроившись на подоконнике, уже наговаривал кому-то заказ, не обращая никакого внимания на баталии вокруг. Тэка картинку не оценил и с порога проревел, перекрывая ребят. Сразу видно, данный способ привлечения внимания увлекшихся рокеров ему не в новинку. — Да хоть один придурок здесь носит телефон не для красоты?! Ой, Вик, привет. — У нас репетиция! — начал оправдываться Дэн, косясь на свой айфон. — Да мне плевать! У нас там сцена! — А что со сценой? — тут же посерьезнел Хан. — Грег с утра поехал разбираться… — Так это, — Тэка вытянул вперед руку с телефоном, — и есть Грег! В двух словах всё сводилось к тому, что какой-то там подрядчик, ставящий, или как это правильно называется, подмостки к пятнице, ошибся с высотой. Исправлять свою ошибку он категорически отказывался, мотивируя тем, что времени не осталось. И его абсолютно не смущало ни то, что времени еще вагон и маленькая тележка, ни то, что проблема была обнаружена и доведена до его сведения еще вчера, ни то, что, в конце-то концов, это его и только его проблема. Грега, как, впрочем, и незнакомых мне еще Юру и Антона, пытавшихся как-то контролировать это безобразие, не очень вежливо послали лесом, любезно сообщив конечный пункт следования и обнадежив, что «всем нормально было, и вам сойдет». И вот по этому-то поводу Грег уже больше часа вызванивает Гудвина и всех ребят по очереди, но ни одна скотина на телефон не отвечает. И что теперь делать, а? — Гудвин и не ответит, — «обрадовал» Шес. — Он на обсуждении контракта Снежного. Раньше трех не освободится. — Ну и что будем делать? — уточнил Тэка, всё ещё держа Грега на линии. — Отпускать подрядчика? Он собирается сваливать… — Какой сваливать?! — не понял юмора ударник. — Пусть переделывает! — Ты чем слушал? Он не хочет! — Да мне и не нужно его страстное желание, мне сцена нужна! Нужной мне высоты! Мелкий, — повернулся он к Дэну, — объяснишь товарищу политику партии? — Да запросто! Давай сюда Грега, — Боровски с энтузиазмом протянул руку к телефону. — Лёнчик, ну что там у вас приключилось? -… — Ага. А надо? -… — Да не, я всё понял. Как их главного говнюка зовут? -… — А можешь мне этого Семёна Петровича к трубке организовать?.. Ага, жду, — и, повернувшись к Хану: — Мы, кстати, определились с едой. — Кстати, да! — поддержал Дима. — Суши, — объявил Дэн. — Пицца, — одновременно с ним заявил эльф. — Не угадали оба, — спокойно парировал басист. — Я уже гамбургеры заказал. — Когда ты успе… Семён Петрович? — Дэн стал сама вежливость. — Добрый день. Простите заранее, это вас Даниэль беспокоит. Из группы… -… — Даниэль… Дэн… Ну, насчет имени, это вы к маме. Меня, как бы, никто не спрашивал. Я по другому поводу. Скажите, а это вы там самый главный, да? -… — Прям, самый-самый? -… — Ах, вы хозяин… Даже так? Тогда, именно вас мне и нужно. Какая удача! -… — Да нет, что вы, я не займу много времени. Буквально десять минуток, уточнить один рабочий момент. — На твоем месте, Витек, — склонился к моему уху ударник, — я бы заткнул сейчас уши. — Видите ли, уважаемый Семён Петрович, — продолжил весьма вежливо Дэн, улыбаясь в трубку и излучая добродушие, — в современном деловом мире весьма распространено одно простое правило: кто девушку кормит, тот ее и танцует. А так как кормишься ты, Сёма, с моего кошелька, ты будешь перестраивать эту # непечатно # сцену вдоль и поперек, и снова вдоль, пока не начнешь # непечатно # соображать своим # непечатно # мозгом, на кого можно тявкать, а кто тебя, # непечатно #, за такое нагнет и # непечатно # # непечатно # # непечатно #… Тут я сообразила, наконец, внять совету рокера и всё же заткнула свои многострадальные уши. Вот тебе и «солнышко». У «мальчика-колокольчика» оказались зубы почище акульих — в два ряда и все клыки. В десять минуток, как было обещано Семёну Петровичу, Дэн не уложился. Он уложился в пять. Включая то подчеркнуто вежливое вступление и не менее вежливый эпилог, в ходе которого рыжий абсолютно серьезным тоном пообещал лично познакомить Сёму со всеми прелестями интимной жизни секс-меньшинств, если еще хоть раз в жизни, кто-нибудь, когда-нибудь позвонит ему с какой бы то ни было жалобой на последнего. Сёма проникся и пообещал всё исправить до вечера. Как мне потом объяснили, Дэн обладал удивительным талантом доносить до людей свою точку зрения, не прибегая к физическим санкциям. — Испугалась? — заглянул он мне в глаза и улыбнулся, извиняясь. — Да нет, — призналась я. — Просто не ожидала. Ты создаешь впечатление такого, всего из себя, интеллигента до мозга костей, как-то не вяжется… — Это в каком таком месте я тебе не интелехнат? — перебил, деланно возмущаясь, Дэн. — Да я почти закончил почти пять классов почти музыкальной школы. — В почти двух странах, — встрял Дима. — Спасибо, родной, — Дэн начал загибать пальцы. — У меня педучилище за плечами. — Это ты у него за плечами, — хохотнул Шес. — Завидуй молча, деспот! Я знаю три иностранных языка. — Русский матерный иностранным не считается, — подключился Тэка. — О! Точно! Значит, три иностранных и четыре родных. Я знаю, как пишется слово сольфеджио, и примерно догадываюсь, что оно обозначает. — И что же? — подколол Шес. — Ой, ты не поймешь, — не остался в долгу рыжий язва. — Это с музыкой связано, а не с боксом. Да я, если хотите знать, самый интелехнатистый интелехнат в этой комнате. Переплюнуть меня мог бы, пожалуй, только Шес, с его консерваторией, если бы не был таким хамлом и психом! — И с каких это таких пор, психические расстройства не являются признаком интеллигенции? — раздался вкрадчивый голос от входа. Первое, что я увидела, обернувшись, были голубые-голубые, как весеннее небо глаза, спрятанные за стеклами модных очков без оправы, на разукрашенном всеми красками палитры лице — синяк на синяке и синяком погоняет. Новоприбывший снял бейсболку с широким козырьком, зашвырнул ее на диван, взъерошил стильную, явно недавно уложенную, стрижку и, задорно ухмыльнувшись, поинтересовался: — Ну, что? Бить сразу будете, или сначала кофе угостите? — Дамы и господа, — торжественно объявил Дэн. — В виду вновь открывшихся критериев, спешу сообщить, что пальма первенства интелехнатости нашего живого уголка сменила владельца. Вика, знакомься. Это не обремененное даже зачатками совести, блондинистое голубоглазое недоразумение, лишившее нас ударника на неопределенный период, зовут Ал. — Да мы, кажется, знакомы, — подмигнул мне изрядно побитый парень, в котором я с удивлением узнала Ромкиного бывшего однокурсника. — Это же ты пыталась не допустить меня до тех гонок, на которых я Шесу байк раздолбал?