Дыхание в басовом ключе

Взорвали ли мы Питер? Знаете, впоследствии мне посчастливилось побывать и на других концертах Рельефа, уже в качестве зрителя, когда за барабанную установку вернулся, наконец, их невозможный неформал. Так вот, по сравнению с этим ударником от Бога, то наше выступление смотрелось, конечно, довольно убого. Но это только если сравнивать. А так, особенно учитывая, что на всё про всё у нас было каких-то три дня, думаю, его можно считать скорее блистательной победой, чем позорным провалом. Во всяком случае, гнилыми помидорами нас не закидали, хотя и было несколько прицельных попыток осчастливить Дэна чьими-то бюстгальтерами. Он, нисколько не смущаясь, распихал кружевное безобразие по карманам, чтобы потом торжественно добавить к своей, как оказалось, довольно обширной коллекции. Кстати, Дэн. Ох, уж этот мальчик-колокольчик! Кто бы мог подумать, глядя на это уверенное в себе создание, носящееся по сцене, заигрывающее с фанатами, срывающее с себя майку под восторженный рев публики и обнажающее огромную, на всю спину, витиеватую татуировку обвитого плющом египетского креста, что он способен так мило краснеть от любой мелочи? К тому времени, как мы с Шесом и гитаристами поднялись на сцену, он уже оккупировал микрофон. Впрочем, тот и так был его по праву. — Салют, Питер! — и оглушающий рокот в ответ. — Ты нас ждал? Вижу, что ждал! Ну, так мы у тебя есть! Дальше шел невоспроизводимый треп о том, как мы рады снова здесь быть. И о том, какие молодцы ребята, выступавшие ранее. И о том, как чудна погода и отвратителен кофе. И о том, каким гадом оказался Шес, сломав себе руку. И так далее, и так далее. Вообще, неугомонный солист Рельефа не затыкался ни на секунду. Если он не пел, то трепался, если не трепался, то пел, а если ни то и ни другое… Да, нет, не было такого. При этом он умудрялся еще и мотаться по сцене, прыгать, бегать, скакать, подносить нам воду, играть на своем синтезаторе, когда это требовалось и ни разу не сбиться с дыхалки. Пот градом катился по его разукрашенной под хохлому сценическим гримом физиономии, но голос звучал ровно и уверенно, как будто он в шахматы играл или клеил папье-маше. Невероятный человек. Такое впечатление, что ему в роддоме случайно засунули кое-куда вечную батарейку, да так и забыли достать. Начали концерт мы с того, что представились. Точнее, представлял нас рыжий, а мы, по мере называния имен, мило улыбались (или скалились — тут уж у кого как срослось) и проигрывали небольшую партию. По мере добавления инструментов, партии сливались, разрастались и к тому моменту, как солист, заявив: «Я — Дэн Боровски и с вами Рельеф», тронул клавиши, над стадионом уже лилась ритмичная, зажигательная и довольно сложная мелодия. Этот момент мы репетировали раз двадцать, но для постороннего слушателя все звучало, наверное, немного интимно и спонтанно. Особенно когда я, названная «нашей феей-спасительницей», тронула крэш вместо рабочего драма, резко разбивая серебристые переливы ритм-гитары. Волновалась ли я? О, да! Не истерила, конечно, как до разговора с Шесом, но определенно волновалась. И это мое напряжение, видимо, хорошо ощущалось остальными, потому что через пару-тройку песен солист вдруг обернулся ко мне и, задорно подмигнув, заявил: — Фея, снимайся с ручника! Уреж-ка нам «Мурку»! Вот так и сказал — «уреж». При этом еще и ухмыляясь, ну в точности, как булгаковский Бегемот. Во всяком случае, мне всегда казалось, что тот должен ухмыляться именно так: загадочно, многообещающе и немного паскудно. Я и урезала! И знаете, полегчало. Мигом вспомнились все эти наши бесконечные репетиции и чувство того самого единения. Короче, как Шес и обещал, я довольно быстро забыла, кто я, что я и где нахожусь, и просто наслаждалась музыкой. Шес не оставлял меня ни на секунду: сидел рядом, что-то одобряюще бормотал, подсказывая и корректируя. Он даже страницы партитуры мне переворачивал. От него исходила такая волна спокойствия и уверенности, что не поддаться ей было просто невозможно. И только убедившись, что я владею ситуацией и не собираюсь прямо тут, не отходя от кассы, грохаться в обморок, он позволил себе встать и преподнести всем — и нам и поклонникам, — сюрприз. Выждав окончания очередной песни, он внезапно подошел к Дэну и что-то тихо прошептал тому на ухо. Солист хмыкнул, удивленно почесал макушку и расплылся в какой-то чересчур довольной улыбке. А потом… — Я Вам обещал вечер сюрпризов? — обратился он к стадиону. — Да! — прогудело в ответ. — А Вы к ним готовы? — Да! — Точно? — Да! — Тогда ловите! — и, скорчив хитрющую морду, кинул микрофон через плечо… прямо в руку Шеса. — Соскучились, бандерлоги? — разнесся над стадионом его низкий хрипловатый голос, и толпа сошла с ума. — А-а! Да-а! У-у! Э-э! — взорвался вечер. Вот теперь в самом деле взорвался. — Давно я не держал в руках ружьишко, — не особо убедительно пожаловался он, а затем выверенным до миллиметра жестом крутанул майк между пальцами и ловко подхватил его назад. — Ну, что? Зажжем? Хан, — повернулся он к басисту, — давай «Наваждение»? Хан кивнул, соглашаясь с предложенной темой, и на всякий случай подошел ко мне убедиться, что я знаю, о какой композиции идёт речь. Между тем наш псих продолжал общаться с публикой: — Я сейчас буду жевать свои суровые мужские сопли, — доверительно сообщил он, а Хан тем временем уже начал перебирать струны. — Парни, держите свое нижнее белье при себе. Девушки, — наглая и самоуверенная рожа. — Вас это не касается, милые. И он запел. Скажи, ты веришь в наважденье? Тиха вселенная твоя, И вот одно прикосновенье В такое краткое мгновенье Перевернёт вдруг всё и вся. Каскады чувств слепой волною, Не вняв рассудка берегам, То накрывают с головою И в омут тянут за собою, То поднимают к небесам. Уже собою не владеешь И каждый миг чего-то ждёшь. То очарованный робеешь, То не понятно как смелеешь, И сам себя не узнаёшь. И, кажется, готов смириться, Но чудо вдруг произойдёт — В глазах напротив отразится То, чем душа твоя томится, И пальцы накрепко сплетёт. Как он пел… Меня, конечно, уже просветили, что до эры рыжего паразита солистом Рельефа был Шес, но слышать его раньше как-то не приходилось. Да и где бы я его услышала? А тут… Если баритон Дэна можно было сравнить с бархатным теплом, проникающим под кожу, растекающимся по венам, будоражащим воображение… Молоко с медом, вот с чем бы я сравнила голос солиста. Теплое молоко с медом какого-то экзотического цветка, дразнящего еле заметным намеком на акцент. То сильный, немного хриплый голос Шеса — это определенно виски. Хороший выдержанный ирландский виски, обжигающий все внутри, заставляющий кровь бурлить, а сердце биться сильнее. От него исходила такая харизма, что, казалось, ее можно ощутить кожей, потрогать пальцами, попробовать на вкус кончиком языка. И песня эта, вроде романтичная и трогательная, но благодаря музыке одновременно полная какого-то внутреннего напора и силы, необычайно ему подходила. Позже я узнала, что ее написал Хан, когда познакомился со своей, тогда еще только будущей, женой. Шес исполнил еще пару песен и вернул микрофон Дэну, который не преминул тут же проехаться на тему заржавевших шестеренок и, получив ожидаемый подзатыльник, продолжил в своей обычной манере. Песня, треп, треп, песня. Спасибо. Нам с вами очень понравилось. Мы обязательно приедем еще. Бывай, Питер! Вот так и прошел мой дебют на большой сцене. Совсем не больно и почти не страшно. На спуске со сцены нас уже ждали киллеры и охотники за головами. Кхе-кхе. Шучу. Нервное. Ребята нас ждали — техперсонал Рельефа, их знакомые и даже Олег с Романычем. Дэн тут же сбежал в душ и буквально через десять минут смылся. Оказалось, что его близкий друг открыл в Питере клуб. На сегодня была назначена торжественная презентация — так, кажется, принято теперь называть пьянку по поводу разрезания красной ленточки, — на которую он клятвенно обещал явиться в качестве звезды, дабы обеспечить повышенное внимание прессы. А вот то, что шел он туда вместе с Алеком, меня, признаться, удивило. Конечно же, не сам факт того, что молодой парень собирался посетить элитную тусовку — это как раз вполне в духе принятых в наше время развлечений. Я и сама не отказалась, если бы кто позвал. Но по обрывкам фраз, брошенных рыжим и случайно услышанных мной, выходило, что хозяин клуба очень расчитывал на присутствие Ала. Начинающий экономист. На открытии клуба. Ага. Или он их единственный и неповторимый бухгалтер, или меня начинают терзать смутные сомнения. Я уже собралась поинтересоваться у пристроившегося в кресле напротив Романыча, кем работает его голубоглазый дружок, когда Леголас, валявшийся в уже знакомой мне позе морской звезды на полу гримерки, удовлетворенно заявил: — Обожаю выступать в Питере! — Да, — согласился Шес, натягивая с помощью Лизы чистую футболку. Он уже выкупался и казался вполне довольным жизнью вообще и сегодняшним днем в частности. — Здесь хорошая публика. — А как по мне, — отозвался Хан, — так, где угодно, лишь бы не в Саратове. Шес на это громко и заливисто расхохотался и хлопнул его по плечу, а Димка удивленно приподнялся на локтях и непонятно уточнил: — Всё еще? Ал тут же был забыт и я, не сумев сдержать собственное любопытство, поинтересовалась: — А что не так с Саратовом? — Саратов? — сделал вид, что задумался Шес. — Да всё так. Чудный город, чудные девушки… — Чудные родственники, — присоединился к нему Грег. — Стебетесь, да? — зыркнул на них Хан. — Ну, ничего, ничего. И на моей улице перевернётся грузовик с родичами ваших жен. — Да ни в жизнь! — отрезал ударник. — Кое-кому надо перестать зарекаться, — пакостно ухмыльнулся басист, — и подсуетиться в ближайшее же время. Если он, конечно, не жаждет попасть под тот самый грузовик. — Умеешь ты испортить настроение, — скривился Шес. — Черта с два вам. Если я когда-нибудь и решу жениться, что очень вряд ли, то буду выбирать девушку без сестер, без братьев, даже без домашних животных. И лучше всего — сироту. Так, на всякий случай. — А ты знаешь, что Олег это родной брат Виктории, — абсолютно неожиданно заявила Ленка, устраиваясь поудобнее на коленях мужа. Вот, к чему она это сказала? И почему в ее прищуренных глазах танцуют румбу стадо чертей? — Эх, — ударник склонил голову к плечу и печально цокнул языком, — похоже идеальных женщин не бывает. А я уже губу раскатал… Мне в бок незамедлительно что-то воткнулось. Судя по вопросительному взгляду и насупленным бровям — указательный палец того самого брата. — Это шутка, Олежек, — отмахнулась я и с облегчением вскочила, повинуясь приглашающему жесту Грини. Она уже закончила с Ханом и теперь звала меня, чтобы помочь снять грим. — Так что с Саратовом? — Саратов… — Грег повернулся к гитаристу. — Можно рассказать? Тот пожал плечами, словно показывая, что он тут вообще не причем, и Лёня, изредка перебиваемый хохочущим Шесом и фыркающим Ханом, поведал следующее. Было это пару лет назад. Рельеф давали концерт в славном городе Саратове и Хан, бывший в ту пору не разлей вода с ритм-гитаристом в плане потаскаться по бабам, познакомился с девушкой. Ну, как познакомился? Поймала она не особо сопротивлявшегося парня прямо после выступления и предложила… хм… ну, скажем, пообщаться поближе. Возражений не последовало и без лишних проволочек поехали к ней домой. Ночь была долгой и жаркой, а с утра собиравшийся потихоньку улизнуть Хан обнаружил на кухне всё честное семейство при полном параде — отец, мать, старшая сестра и жизнерадостный щенок афганской борзой. В пылу ли страсти, в пьяном ли угаре, но не сообразил он, заваливаясь в квартиру ночью, поинтересоваться, одна ли девушка живет. Вот и просидел там полдня, игнорируя бесчисленные звонки потерявших его ребят и вынужденный общаться с родственниками своего одноразового развлечения. Да и не общение это было, а скорее допрос с пристрастием да элементами давления. А все потому, что отец девицы оказался чрезвычайно заинтересованным в данном общении майором милиции. С такими не шутят. И таким не объяснишь в двух словах разницу между быстрым перепихом и любовью до гроба. Хотя, насчет гроба возможны варианты. К полудню его уже называли сыночком, а сама девчонка даже не пыталась предпринять каких-либо попыток разрешить недоразумение. Напротив, ситуация ее, кажется, более чем устраивала, и она уже во всю примеривалась к новой фамилии. В общем, Хан и сам не поверил своей удаче, когда его, после долгих нотаций и, чего греха таить, откровенных запугиваний, вдруг отпустили, взяв напоследок обещание никогда больше не попадаться главе семейства на глаза. Рассказав ребятам о таком, мягко сказать, напрягающем приключении, он дал клятвенный зарок никогда больше и ни под каким видом не связываться с незнакомыми нимфоманками. А на следующий день, абсолютно неожиданно для всех, пошел туда опять. И специально вечером, когда все семейство, включая перепугавшего его до чертиков отца, наверняка было в сборе. Шес тогда, помнится, только пальцем у виска покрутил и обозвал искателем экстрима. Встретили его настороженно. Девушка попыталась было утянуть в свою комнату, но Хан, аккуратно вывернувшись, уединился на кухне с отцом. О чем они там говорили, осталось тайной до поры до времени, только вышли они чрезвычайно довольные и как будто договорившиеся о чем-то. До отъезда Хан заскакивал к ним еще несколько раз, всегда по вечерам. Девушку немного смущало его ровное скорее братское, чем хоть в какой-то мере романтическое, поведение. С другой стороны это было объяснимо, поскольку встречи их проходили под неусыпным надзором семьи, при котором особо не пофлиртуешь. По большому счету, эти вечерние чаепития устраивали всех, кроме старшей сестры, отчего-то невзлюбившей Хана с самого первого дня. Точнее, изначально, она восприняла его довольно равнодушно, философски относясь к загулам своей младшей сестры. Но вот после повторного визита словно взбесилась и всё пыталась открыть младшей глаза да наставить на путь истинный, убеждая, что Хан неподходящая партия. Но кто бы её слушал. Тем более, что отец не был против. И вот настало время вернуться в Москву. Хан чуть ли не каждую неделю заказывал в Саратове доставку цветов, ходил угрюмый и мрачный, и сутками напролет писал. Его лучшие любовные тексты были написаны в тот период. Ребята только диву давались, что же произошло. И только Шес, к тому времени уже разобравшийся, что к чему, загадочно улыбался. И так бы это и продолжалось, наверное, еще долго, если бы месяца через четыре, осмелев после всех этих подарков и прилагавшихся записок, девушка не начала мягко намекать, мол, пора бы уже выводить отношения на новый уровень. Вон подруга ее замуж недавно вышла, сестра предложение получила, а она чем хуже? И Хан словно взбесился. Разгромив после этого звонка студию и подравшись с Шесом, он неожиданно… заслал сватов. Представьте себе удивление мирных жителей Саратова, когда томное утро выходного дня прервали резкий звонок в дверь и нарисовавшиеся вслед за ним непередаваемо колоритные Шес с Грегом. — У Вас товар, у нас купец, — заявил сверкающий свежеподбитым глазом ударник Рельефа, внаглую проходя на кухню. — Будем торговаться или так отдадите? — Ох, ты ж батюшки! — хлопнула в ладоши опешившая мать семейства и помчалась будить Андрюшкину зазнобу, боязливо косясь по пути на утыканного пирсингами, как ежик колючкам, Грега. И только отец спокойно посмотрел на них, закурил и сообщил: — Будет не просто. Он в курсе? — Разберемся, — пообещал Шес, тоже прикуривая. Минут через пятнадцать на кухне появилась сверкающая и разодетая невеста. — О! — Шес затушил сигарету, поднялся со стула и направился к ней. — То, что надо! Берем, — и неожиданно дернул за руку… стоящую за ее спиной сестру. Какой был скандал! Обиженная девушка ни за что не хотела признавать, что поводов Хан не давал, что подарки слал не ей, и что она, будучи кареглазой, никак не могла быть «моей любимой сероглазой девочкой», как гласили абсолютно все прилагавшиеся записки. Сестра ее, по душу которой собственно и приехали, тоже уперлась рогом — мол, это она поводов не давала, подарков не принимала и вообще, становиться на пути к счастью младшей сестры не собирается. Не известно, чем бы все это закончилось, если бы глава семейства, устав от этих разборок, не рявкнул одной перестать таскаться со всеми подряд и ожидать при этом большой и чистой любви, а второй не валять дурака и хотя бы просто поговорить с парнем. И Юлька, под обиженное сопение сестры, отбыла с ними в Москву. Поговорить. Свадьба была через месяц. А не разговаривают сестры до сих пор. Младшая, потому что считает, что старшая увела у нее такого перспективного жениха, а Юлька потому, что провалялась полтора месяца сразу после свадьбы в больнице. Отходя от встречи с разочарованными таким поворотом событий фанатками, узнавшими обо всем, несмотря на секретность церемонии, догадайтесь от кого. — Вот такая Санта-Барбара, — закончил свой рассказ Грег. — Поэтому Хан и не любит Саратов. — Свадьба там была, — скрипнув зубами, пояснил тот. — Не хорошо с девушкой получилось, — все же нарушила я их праведное негодование. — Я все понимаю, но мог бы ей прямым текстом объяснить… — Не мог, — вздохнул басист, — прямым не мог. Мне Юлька еще после первого раза, как я к ней подкатил, пообещала, что если я сестре хоть пол словом намекну, она мне оторвет все, до чего дотянется. А не прямым… Поверь, я изнамекался. Но есть люди, которые слышат только то, что хотят слышать. — Да что мы все о грустном? — хлопнул себя по колену Шес, пытаясь разрядить обстановку. — У нас сегодня такой повод, пойдемте в клуб? Витек, Олег, вы как? — У меня там Даня с соседкой, — не особо уверено попыталась отказаться я, но Олежек, переведя внимательный взгляд с меня на ударника, перебил. — Это у меня там Даник, а ты иди. Развлекись. Шес, можно тебя на пару слов? — Олег… — начала я. — Пойдем, — согласился ударник. — Котик! — раздалось от двери и через гримёрку пролетела ухоженная холеная блондинка, чем-то напоминающая мне Ленку, и повисла у него на шее. — Я приехала, как только узнала! Бедненький мой! Ты соскучился?