***
С тех пор минуло три года. Компания путников, прибывших тем ненастным летом, так и осела в той деревушке, и, как и принято среди быстро привыкающих к хорошему раскладу карт людей, постепенно стала забывать о том, какой долгий и сложный путь им пришлось проделать, чтобы достичь этих мест живыми и невредимыми. Все трудности, опасность и риск- все это осталось позади, отделенное могучей каменной завесой форта-стены и дубовыми воротами, засов на которых не оставлял сомнений в их верности. И все же никто из тех, кто мог бы наблюдать со стороны жизнь этого селенья, не набрался бы смелости перед богами сказать, что жизнь крестьян вернулась в свое русло без потерь и изменений. Нет, ничто не проходит без следа, и дни, раньше приносившие только покой и умиротворение, стали мрачнеть с каждой новой луной. Река больше не была местом благодати и изобилия, поля и пашни скудели, лопасти мельниц вертелись все неохотнее и медленнее, а ветры приносили все больше и больше пыли. Селяне шептались, ища в своем поведении хоть какие-то грехи, за которые боги могли их так сурово наказать, а некоторые и вовсе косо глядели на путешественников, вслед за появлением которых и начались все беды. К чести путников стоит заметить, что самим им жизнь тоже не казалась слаще медовой сыти. Ганс, воин по крови и призванию, денно и нощно работал в кузне, силясь хоть как-то оплатить то гостеприимство, которое его соседи подарили ему и его друзьям - небольшой, но крепкий и теплый дом. Возвращаясь к своему крыльцу поздно ночью, мужчина часто и подолгу замирал, глядя на далекие созвездия, которые раньше были ему понятнее и роднее любой раскрытой книги, а луна, глядевшая теперь так смиренно и степенно, в его памяти все еще плясала в ветках старых осин безумный турдион. Флинт (по его собственному заявлению) «был создан не для тяжелой грязной работы», и большую часть своего времени проводил на центральной улице, в окружении детей и торговцев. За сущие гроши он показывал волшебные фокусы и рассказывал страшные истории, тайком советуя матерям брать их на заметку и, в случае чего, припугивать непослушных детей. Но богатство его одеяний и всегда блистающий роскошью дом не оставляли мудрому человеку сомнений: рука бывалого вора побывала едва ли не во всех карманах, в которых хоть что-то можно было украсть. Даже его товарищи и бывшие спутники не раз замечали, как деньги, лежавшие в недостаточно укромных местах, неизвестным образом пропадали, а уже на следующий день Флинт щеголял по улицам в ярких одеяниях, хитро и довольно сверкая глазами на бледном, как смерть, лице. Милтон же, моментально прослывший среди селян местным простачком и любимцем, трудился везде, где только просили помочь его сердобольные хозяйки. Парнишку посылали пригнать коров с луга, принести воды, надоить молока, собрать ягоды. А после добросовестно выполненной работы ( все дела Милт делал безусловно на совесть) непременно угощали пирогами, свежим хлебом, творогом, а то и щедро предлагали остаться на ужин и разделить трапезу со всей семьей. Парнишка начинал счастливо светиться всем своим нутром, щуря голубые глаза в истинно детской улыбке от уха до уха, и соглашался. И все бы ничего, но дорога всегда оставляет свой след на сердцах идущих, и даже для такого простака, как он, она бы не сделала исключения. Пугающий и запретный лес, отделенный от уютного мира села, помнился ему вечными приключениями, верными друзьями и прекрасным пением птиц, не знавших людской жестокости и доверявших путникам куда больше, чем запуганные деревенские воробьи. Проходя мимо запертых ворот, которые всего лишь несколько лет назад так радушно открылись для них, даруя шанс на спасение, он часто глубоко и по-детски наивно вздыхал. Милтон ожидал, что вдруг его новые соседи разрешат ему выйти хотя бы на один вечер, притронуться к тем огромным ясеням, растущим прямо за стеной, ветви которых видны над ней, но так непомерно далеки! Теплыми днями, когда добрые женщины едва ли не метлами гнали его на улицу, заставляя оторваться от плетения корзин или иной работы и пойти отдохнуть, он надевал свою старую шляпу с медной бусиной, пришитой над правым ухом, и шел вдоль плетеней, нюхая цветы и кидая хлебные крошки курам, пока не доходил до границы поселка. Он мог часами ходить вдоль стены, то ли ища что-то, то ли вспоминая былые дни, и постепенно деревенские жители смирились с его странными прогулками, больше не обращая внимания на одинокую фигуру в шляпе, шагающую вдоль троп.***
Тот день, третий после праздника середины лета, выдался особенно душным. Дороги пылали жаром, небо выглядело тусклым и выгоревшим, а птицы и звери притихли, ища спасения под лавками и кустами. Торговля шла плохо, ремесленники сетовали на непослушные от жары руки, даже дети смирно сидели по домам, не отпрашиваясь сбегать с друзьями к речке и искупаться: слишком уж палило солнце. Милт нежился в тени высокой, разлапистой яблони, росшей прямо возле его излюбленного места для прогулок. Рядом с ним, высунув язык и тяжело дыша, лежал старый, лохматый сторожевой пес. В начале своей жизни он исправно охранял ворота, ловил непутевых кур и гусей, лаял по ночам. Но время делало свое дело, и теперь он уже не смог бы защитить людей от разбойников или волков, зато чудесно выпрашивал у сторожей аппетитные косточки. Солнце медленно начинало клониться к закату. Милтон встал с жухлой травы, и хотел было направиться в сторону дома, где его ждал свежий хлеб и желанная холодная похлебка, как вдруг почувствовал под своей ногой нечто мягкое, словно наступил на болотный мох, покрывший мягкую древесину гниющей коры. Стоило ему опуститься на корточки, как глаза его сверкнули угасшим за день интересом к жизни: прямо там, где только что стоял каблук его сапог, земля осыпалась, открывая глубокую яму, уходящую тоннелем куда-то вниз. После пары ударов сапогом отверстие расширилось до добрых двух футов в поперечнике. Спустив ноги вниз и с трудом нащупав твердую опору, он, ни капли не раздумывая о том, что может ждать его внизу, спрыгнул, оказавшись в земле едва ли не по уши. Пес, до этого дремавший в десяти шагах от него, заинтересованно поднял голову. Милт глянул вниз, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте, окружающей его ноги, попытался опуститься на колени, чтобы получше разглядеть найденную им небольшую пещерку, как вдруг камень, задетый им, упал, и лучик света коснулся подола рубашки. Через пол часа усердной работы юноша наконец достаточно расширил тоннель, чтобы взрослый человек, пусть и на четвереньках, но мог по нему пробраться. А еще через четверть минуты Милтон, весь в грязи и поту, но счастливый, как никогда, стоял по другую сторону стены, зачарованно поглаживая кору высокого ясеня.***
Жары в лесу, казалось, никогда и не было: сочные листья шептались на легком ветру, пели птицы, а ужасные, корявые ветви, которые так пугали селян, словно исчезли. Повсюду благоухали цветы, яркие шляпки мухоморов пестрили в траве, доверчивые бабочки садились на плечи. Милт широко улыбался, озираясь по сторонам. Сотни раз они с друзьями путешествовал по лесам, но такой красоты он не видел ни разу, даже тогда, три года назад, когда извилистая дорожка привела их к этой деревне. В тот день лес был мрачен и дик, отталкивал черным валежником и буреломом, а вверху то и дело слышался крик воронов. Может, это и вовсе был другой лес? Но размышления никогда надолго не задерживались в его голове, и он уверенно зашагал вперед, не стараясь запоминать дорогу или ориентироваться по садящемуся солнцу. Какая разница, куда он забредет, он ведь много раз возвращался к привалу цел и невредим, да к тому же друзья ни за что не бросят его одного на ночь в лесу...***
С тех пор каждый день Милт, беззлобно прозванный деревенскими мальчишками за его вечно широкую улыбку дураком, свободными вечерами бродил по светлым опушкам приветливых лесных чащоб. Никому он не открыл правды, и даже его улыбчивое выражение лица не могло выдать большую тайну, которая принадлежала только ему. Но поступки никогда не остаются без последствий, и тень, то и дело возникавшая на пороге дремавших домов, это знала. Человека, что её отбрасывал, никто ни разу не видел, но присутствие его ощущали все...***
-Урожай в этом году совсем не задался! — две женщины сидели на скамье возле дома, зашивая порванные на коленях штаны своих непосед-детишек. — Что мы будем есть, когда наступят холода? Река больше не приносит рыбы, яблони чахнут, пшеница гниет, даже коровы стали давать меньше молока. Это явно не к добру. -А ведь три года назад, -подхватила вторая- всего лишь три года назад мы жили в достатке и сытости, медовуха лилась ручьем через каждый порог... - Люди шептались, что в тот миг, когда в деревню ступили убийца и вор, именно тогда все началось. Боги карают нас за нашу доверчивость, ох, не к добру! - Да, троица знатная. Только вот не верю я, что они во всех бедах виноваты. Они же не на шеях у нас сидят. Да и путь они проделали большой, пусть поживут в покое. Передай нитку… -Ума ни приложу, зачем ты их выгораживаешь. Ладно бы этот простачок Милт. Бедняга увязался за ними, считает их своими братьями! А они, между прочим, самому дьяволу бы пыль в глаза пустили. -Ну не знаю, подруга. Ганс так трудится, работает за двоих... А в том году, помнишь? Он же все поле перепахал, когда остальные от жары и засухи ноги протянули и в тень уползли. Нет, он определённо хороший человек. А какой красавец!.. -Раз уж на то пошло, то и Флинт, по-твоему, тоже не злодей? -Нет, конечно. Жутковат он лицом, но то не его вина ведь. Детишек он развлекает отлично, я его сказками иногда тоже заслушиваюсь, аж жуть берет! А то что руками во всех кошелях и подо всеми юбками побывал- дело привычки да времени: поживет у нас ещё с годик да и остепенится. Как бы то ни было, но увлеченное обсуждение сплетен, пустая болтовня и умиротворяющее мельтешение игл может и могли отвлечь женщин от всяких пустяков, вроде расхваливающего свой товар аж на три улицы восточнее гончара, но ничто: ни вой ветра, ни испуганный лай собак не могло заглушить ужасный, рвущий душу крик, заполнивший небо. Женщины испуганно прижались друг к другу, дети, игравшие в сенях, заплакали, а мужчины настороженно притихли, оборачиваюсь туда, откуда только что был слышен терзающий сердце звук. Десять человек сначала медленно, а затем быстрой трусцой направились туда, откуда любой зверь бы бежал, не щадя лап, лишь бы не попасть в лапы тому существу, которое вынудило человека издать такой страшный вой. Кто-то в наступившей тишине тихо молился... Дюжина крепких мужчин плечом к плечу окружили что-то, безвольно лежащее на сухой земле. Грязные пятна вперемешку с кровью покрывали все, что когда-то было кожей, а лохмотья одежды разметались вокруг грязными тряпками. Несчастный тихо стонал, из последних сил прижимая колени к животу, пытаясь более-менее целой рукой достать до собственной спины. Между ссутуленных плеч тускло сверкала рукоять ножа, который глубоко вошел в спину бедняги. -Милтон! — тихо ахнул кто-то из мужчин, прикрывая рукой рот и из последних сил подавляя тошноту, — дурак! -Куда же его занесло? Ни один мясник такого с товаром не сделал бы, что уж о человеке… -Дружище… — шагнув вперед из круга, на колени рядом с ещё хрипящим юношей опустился Ганс, — Кто это был? Кто-то из деревенских? Ни один мускул не дрогнул на лице бывшего убийцы, но неминуемая смертельная бледность накатила на него волной, а глаза помутились от ярости и ранее чуждого ему горя чужой смерти. Милт, то и дело кашляющий кровью и всхлипывающий от боли, медленно поднял на друга глаза. Губы умирающего шевелились едва заметно, но плотно обступившим его людям слова были ясны. -Я… Я был в лесу. Там есть лаз. Я видел нечто… Демона. Да, демона! Или самого чертова дьявола…,- парень сглотнул, потом продолжил,- Он заманил меня, его душа и сердце — тьма… Он идёт сюда. Он несёт мрак и проклятия за собой. Не пощадит… Не отпустит… Мне от него не убежать. Раненый снова закашлялся, лихорадочно направляя взгляд то на Ганса, то на нависшую над ним каменную стену. Теперь он говорил куда четче, но взор его с каждым словом становился все более пустым и безумным. -Теперь он зол. Он идет из леса. Скоро он будет здесь. Я видел! Я видел, как этот проклятый демон несет за собой смерть и страдания! Я видел! .. Больше говорить он не мог: из расширившейся от усилий раны хлынул поток темной крови. -Несите его к лекарю! — приказ вскочившего Ганса вывел бледнеющих людей из ступора. Те, кому не стало плохо от ужаса зрелища и речей умирающего, аккуратно помогли кузнецу поднять Милтона и бережно, но быстро понесли к стоящей на отшибе хижине старика-знахаря. Кровь мерно капала с ног дурака, сапоги на которых были стерты до самых стоп. Оставшиеся еще долго стояли возле стены, пустыми глазами глядя на темнеющий над ними ужасный лес. Холодный ветер трепал голые ветви, крики птиц напоминали стоны агонизирующего человека. -И какого черта его туда понесло… — один из мужчин сел на траву, сжимая виски руками, словно пытаясь прогнать преследующий его ночной кошмар. -О чем он твердил? — резкий голос заставил людей вздрогнуть. Флинт, стоявший до этого чуть поодаль, незаметно подошел к собравшимся, — Что за черный демон? -У тебя надо спросить, сказочник! Ты у нас мастер придумывать истории, от которых не то что детям- взрослым по ночам не уснуть! Запугал дурака, вот ему и чудится демон. Готов биться об заклад, что парень встретил разбойников- вот и все демоны. Флинт оскалился, с неприязнью глядя на говорящего. От лица его отхлынула кровь, и без того бледный мужчина теперь казался мраморной статуей над ором покойника. -Я знаю Милтона дольше твоего, и я бы не стал рассказывать ему глупую историю о каком-то черном демоне. Этот парень мне стал братом за четырнадцать лет дружбы, и пугать его до смерти на пятнадцатом году в мои планы не входило. -Я… Я кажется знаю, о чем он бормотал. — тучный высокий человек выступил из тесного круга людей, вытирая с узкого лба выступивший пот, — Я знаю эту сказку. Мой дед рассказывал мне, что несколько десятков лет назад этот лес славился буйством цветов и пением птиц, был прекраснее любого другого места в этом мире. Говорили, что сам король охотился здесь со своей свитой, и всегда его сопровождающие возвращались в замок с баснословной добычей. Но однажды в эти чащи и опушки прошел Черный. Никто толком не видел его, но поговаривали, что это человек без лица и глаз. Кто-то рассказывал, что спину его укрывала черная мантия, достойная своим богатством украшать плечи королей, а в руках он носил меч из самого прочного на свете металла с рукоятью из чистого серебра. Там, где ступала его нога, умирало все живое, а воздух чернел от гари. Вот тогда-то и построили эту стену, чтобы спасти нашу деревню. Дед говорил, что Черный раньше не был злом. Он питался человеческими душами после смерти их обладателей, и чем грешнее был человек, тем больше зла и греха появлялось в том чудовище, которое стало со временем черным, как преисподняя. Он получал и праведные души, но злых людей было так много, что он обезумел, и с тех пор стал зваться Черным... Долгая тишина повисла в воздухе, никто из людей не смел сказать ни слова. Если бы эта легенда была рассказана на центральной улице, то никто бы и не придал ей значения, но глаза, видевшие кровь; уши, слышавшие крик; рассудки, познавшие смерть, не могли отпустить свой страх так легко. Ночь была близка, а тень, вошедшая в город три года назад, склонилась над лицом умирающего дурака.***
С тех пор деревня, раскинувшаяся от пологого подножия гор до самой быстрой реки, погрузилась в страх. Легенда о возвращении Чёрного, о его проклятии, лежащем на всех селянах, разлетелась в тот же день, когда возле крутого берега похоронили тело Милтона. Засовы на дверях становились тяжелее с каждым годом, голод опустошал мельницы и поля, ветра приносили то засухи, то нестерпимый холод. Тучи, кружащие над землей все ниже и ниже, пахли гарью лесных пожарищ. Лес умирал тяжелой смертью: звери и птицы бежали, спасаясь от зла, которое неустанно шагало по чащобам, словно хищник, выжидающий момент для нападения. Люди знали, что он был рядом, но бежать было некуда. Судоходным делом никто из них отродясь не занимался, а открыть городские ворота, чтобы отправиться в путь через лес… Они прекрасно знали, чем это для них закончится. Друг мой, ты ведь никогда не видел смерть. Ты слышал хвалебные оды, которые люди в своем невежестве воспевают ей, ты лицезрел остолбеневшие в веках надгробия могилы. Но ты никогда не видел ее воочию! И лучше бы тебе с ней не встречаться. Ее ужасающий лик не предназначен для людских глаз. Тот лес умирал, корчась в агонии, как кончался бы подбитый зверь или раненый человек. Смерть шла уверенным шагом, задевая каменную стену подолом своих одеяний. Люди тоже умирали, мой друг. Чьи-то тела клали на горящие плоты и сплавляли вниз по реке, кого-то хоронили в земле, а чьи-то останки жгли на поминальных кострах. Но селяне оказались прочней и дружнее: они крепились, и старались жить свой обычной жизнью. Только вот как жить без страха, когда вместо привычного смеха вокруг слышен скорбный вой матерей над своими детьми?