Основное отличие

— Ты не Шерлок… «Пи***ц» — пронеслось в голове у Шерринфорда. Давно ему не приходилось соображать так быстро — тюрьма была не тем местом, где можно развивать скорость мышления. Он мгновенно изобразил растерянность и взволнованность. — Джон? Что с тобой? Джон вскочил с кресла и замер, чуть покачиваясь, явно раздираемый противоположными желаниями — отойти подальше от самозванца или схватить его за плечи и вытрясти правду. — Джон? Выражение его лица испугало Шерринфорда по-настоящему. Похоже, доктор был на грани панической атаки. — Джон! Он шагнул к Ватсону, но тот отшатнулся и, задыхаясь, сказал: — Не подходи! Кто ты? Кто ты такой?.. И почему… Где Шерлок? Джона колотило. Если это двойник, то настоящий Шерлок всё-таки мертв, и после сегодняшнего дня, после того, как он с таким трудом все же смог принять возвращение Холмса, вдруг осознать, что всё это было ложью… В общем, Джон решил, что может позволить себе упасть в обморок — чтобы сохранить рассудок. Не то чтобы это было сознательным решением, но измученный переживаниями мозг просто отключился. Перепуганный Шерринфорд подхватил падающее тело, не позволив ему свалиться на пол, и перенес на диван, по пути отпихнув ногой журнальный столик. Он судорожно вспоминал, как можно привести в себя человека, потерявшего сознание. Нашатыря нет — он помнил, в лекарствах он не разбирался, да и укол такими трясущимися руками не смог бы сделать. Устроив Джона поудобнее, он метнулся на кухню, налил кружку холодной воды и схватил бутылку с виски, но тут же воду отставил в сторону — очень не хотелось ему Джона обливать. Схватил с полки стакан, уронив два, пару секунд посмотрел на осколки, понял, что нужно успокоиться, и сделал большой глоток прямо из бутылки. Глубоко вдохнул, мысленно сосчитал до десяти и медленно выдохнул. Помогло — паника улеглась. Шерринфорд налил-таки виски в стакан и пошел в гостиную, мрачно размышляя, что доктор всё же его поколотит сегодня, когда придет в себя. Осторожно поддерживая голову Джона, Холмс влил ему в рот немного алкоголя. Ресницы Ватсона задрожали, дернулся в инстинктивном глотательном движении кадык, и Шерринфорд, непроизвольно отследив это движение, вдруг с ужасом почувствовал, что снова возбуждается. Непрошеные, но очень яркие картины промелькнули перед его внутренним взором. Холмс стиснул зубы и пожалел, что оставил воду в кухне — похоже, надо было вылить ее на голову себе самому. Слишком уж несвоевременно его либидо решило напомнить ему о своем существовании. Джон тихо застонал и душераздирающим тоном проговорил: — Шерлок… Не надо, Шерлок… Из-под сомкнутых ресниц выкатилась слеза. А Шерринфорд почувствовал, как волна чистой незамутненной ярости поднимается из глубины его души, давя неуместное вожделение, и подумал: «Я сам его убью, когда он вернется. Разбить сердце Джона… Как он посмел?! Ненавижу». Он невесомым движением стёр со щеки доктора свидетельство его слабости и бережно помог сделать следующий глоток виски. После третьего глотка Джон пришел в себя, а Шерринфорд вспомнил о необходимости притворяться Шерлоком. Ватсон, открыв глаза, глянул на него, как на чудовище, что больно полоснуло по сердцу. От невозможности прекратить игру и сказать правду Холмса начало тошнить. — Джон, — тихо начал он, — что случилось? — и едва сдержался, чтоб не поморщиться от отвращения к себе.  — Ты не он. Не Шерлок. Он мертв, да? Вы все это… — доктор попытался сесть, но Шерринфорд довольно резко приказал: — Лежи! — и, смягчив интонацию, продолжил блеф, мучительно перестраивая собственное поведение под интонации брата. — Я понимаю, тебе сложно, ты сегодня сильно перенервничал, но, Джон, это глупо — решить, что я — не я. Ватсон все-таки сел, дернув Шерринфорда за руку, заставляя его тоже опуститься на диван. Рыкнул: — Не двигаться! Холмс послушно замер. Джон двумя руками взял его голову и повернул лицом к лампе, оттянув большими пальцами нижние веки. Шерринфорд умудрился закатить глаза. — Ты серьезно, Джон? Линзы? Ну, смотри, — и попытался распахнуть глаза еще шире. Джон раздраженно шикнул на него, отпустил его лицо и ногтем ковырнул родинки — сначала над бровью, потом на шее. — Больно же! — воскликнул Шерринфорд, потирая потревоженную кожу. — Джон, это просто идиотизм! — Раздевайся, — скомандовал Джон. Холмс замер. — Что?! — У Шерлока был шрам от ножевого ранения под… — …Под правой лопаткой, — сердито закончил Шерринфорд, нервно расстегивая пуговицы. — Какое счастье, что шрам на приличном месте! — саркастическое замечание вылетело без труда — Холмс был в бешенстве от страха. Развернувшись к Джону спиной, он спустил рубашку до талии, не вынимая рук из рукавов. — Вот, смотри! Убедился? Внезапно вся его злость испарилась — Джон кончиками пальцев осторожно провел по шраму. Шерринфорд забыл как дышать. Прикосновение было настолько бережным, ласкающим, что у него ком встал в горле. Холмс почувствовал смесь испуга и стыда — шрамы все же немного различались. Что делать, если Джон увидит разницу, он не знал, но снова видеть презрительное недоверие не хотел ни за что на свете. — Так, ладно, — пробормотал Джон. Шерринфорд развернулся к нему, накидывая рубашку и начиная застегиваться. Джон сидел, уперев локти в колени и спрятав лицо в ладонях. Холмс боялся даже предположить, о чем он сейчас думает. — Так. Тогда объясни мне это. — Что конкретно, Джон? — Шерринфорд ненавидел себя за этот сочувственно-покровительственный тон. Доктор явно пытался собраться с мыслями и вспомнить ту логическую цепочку, что привела его к подобному заключению. — Аптечка? Не те чашки? Шерринфорд вспомнил заметки Шерлока: «На всякие мелочи, если что, говори…» — Боже, Джон! Я просто удалил эту информацию. — Удалил? — растерянно повторил доктор. — Это не было жизненно важно, — с шерлоковской это-же-очевидно интонацией сказал Шерринфорд. — Краска для волос? Шерринфорд нахмурился. — Ну конечно, запах… — он вошел в роль окончательно, на лице его появилось выражение сердитого смущения и он отвернулся от внимательно глядящего на него Джона. — У меня… седина, — выдавил Холмс. — Доволен? — и искоса глянул на Ватсона, оценивая его реакцию. Тот удивленно моргал, но недоверия в его глазах стало намного меньше и, кажется, появилось сочувствие. — А кофе? — уже совсем тихо и неуверенно спросил Джон. — Что — кофе? — раздраженно выпалил Шерринфорд и, вскочив с дивана, забегал по комнате. — Я просто не знал, как ещё… Я не думал, что ты сразу вспомнишь о том случае! Я просто хотел, — он остановился напротив сидящего Ватсона, смущенно отведя взгляд, — хотел, чтобы ты простил меня и оставался со мной.

***

Джон лежал на кровати и по установившейся за эти полгода привычке смотрел в потолок. Он чувствовал себя так, словно ему в мозг вкололи лидокаин — прямо в ту часть, которая отвечает за эмоции. Сегодня он настолько устал от всей происходившей карусели, что эту «заморозку» воспринимал как благословение и возможность разобраться в происходящем. Джон был солдатом. Солдаты, не имеющие чутья, на войне не выживают. А еще Джон был хирургом. Хирурги без интуиции очень быстро остаются без пациентов, особенно, опять же, в полевых условиях. Джон был хорошим врачом и хорошим солдатом, и интуиция у него была тоже хорошая, как бы Шерлок ни насмехался над этим понятием. И сейчас эта самая интуиция кричала во весь голос. Глаза Джона утверждали, что это Шерлок. Ватсон был врачом, хирургом, и он прекрасно знал возможности любой хирургии. От пластической операции должны были оставаться шрамы. Но сегодня он внимательно изучил голову Шерлока, и шрамов под волосами не обнаружил. Да и вообще… Ладно еще лицо, но невозможно же подделать все знакомые родинки! И эти нереальные глаза, меняющие цвет в зависимости от освещения и настроения Шерлока. Даже крохотная точка над правым зрачком была на месте! Знакомая манера расстегивать верхние пуговицы рубашки и закатывать рукава, королевская осанка, привычка вскидывать голову, словно породистая лошадь, походка — это Шерлок, должен быть Шерлок! Уши Джона тоже утверждали, что это Шерлок. Слишком уж необычен был тембр голоса детектива — глубокий, пробирающий до нутра. Да и разговаривал он, как Шерлок, только вот… Не совсем. Не совсем те слова, не совсем тот тон, но это можно было бы списать на пережитое Шерлоком за время его отсутствия, если бы… Если бы не эта сумасшедшая, не дающая покоя мысль. Джону лгали его глаза и уши. Джон чувствовал, что человек, который сегодня пришел в их дом, человек, которого он обнимал и ругал, человек, который сейчас спал (или не спал) в комнате внизу — это не Шерлок. И ему надо было решить, что с этим делать. Потому что, задавая вопросы в попытке вывести двойника на чистую воду, он не услышал ни одного неверного ответа. Даже Майкрофт не мог быть настолько осведомлен. И сейчас, безэмоционально анализируя все произошедшее, Джон отчетливо понял, что Шерлок всё-таки жив и сам консультировал того, кто его заменит. Эта мысль была… неприятной. Шерлок не пришел сам, он прислал вместо себя другого человека, который был вынужден извиняться за то, чего не делал, перед тем, кто был ему никем. И зудела еще более неприятная мысль, что, если бы Джон не догадался сам, то Шерлок никогда бы ему не сказал о подмене. За него отдувался двойник, что могло быть лучше для него? А сам бы появился, когда всё бы наладилось и Джон успокоился бы. Это было отвратительно. О, Джон прекрасно понимал, что заданием подменыша были отнюдь не извинения перед ним. Операция не закончена, охота продолжается, две недели — это всё он уловил. Понятное дело, что у Шерлока и Майкрофта (Джон был абсолютно уверен, что Майкрофт в курсе) наверняка были серьезные причины для такого. Но всё равно было обидно — за всё сразу. За падение, которое оказалось спектаклем, за возвращение, которое было таким же представлением… И за парня-двойника тоже было обидно и немного страшно, ведь двойников всегда использовали для сохранения основной фигуры. Значит, этого неШерлока, эмоционального, как мальчишка, искренне огорченного Джоновыми истериками, заметно более хрупкого — не физически, морально — чем Шерлок настоящий, вполне могут отправить под пули для того, чтобы враг был уверен, что Холмс мертв. И это было хуже всего. Потому что сейчас, уже полностью разделив в своем сознании этих двоих, Джон отчетливо понял, что неШерлок ему очень нравится. И что его инстинктивное желание беречь и защищать теперь распространяется и на этого парня.

***

Он бежит. Бежит по огромному тёмному помещению. Вокруг него много статуй, огромные белоснежные статуи, покрытые жёлтыми иероглифами, они сдвигаются, нависают над ним, не пускают туда, откуда раздаются выстрелы, а ведь там кто-то, кого надо спасти, найти, но статуи перемещаются, сбивают с пути и тихо шепчут: «Его нет, нет…» Он сидит за столом в темной комнате. Он знает, что должен бежать, но ноги не слушаются его. Сердце разрывается от тоски и страха, он знает, что если не сбежит, то случится что-то ужасное, но не может сдвинуться с места, а в дверь раздается стук… Он бежит. Бежит по тёмным туннелям, освещенным какими-то факелами, под бой барабанов — или это так сильно стучит его сердце? Мимо летят стрелы, и он кричит: «Не я, это не я!» Но стрелы продолжают лететь, и сквозь их свист раздается: «Его нет! Нет!» И стрела попадает ему в спину, и он падает, падает в злобно смеющуюся темноту… Он пытается держать дверь, чтоб ее не открыли страшные чёрные существа снаружи, но дверь почему-то не совпадает с проёмом, становится совсем маленькой, а дверной проём — огромным, он пытается удержать её за ручку, чтоб никто не вошел, но дверь падает, ручка остается у него в руке, и в комнату врываются огромные, страшные… Он бежит. Бежит по тёмным переходам, по неудобным лестницам, спотыкается о разбросанные трубы. Бежит за тёмной фигурой впереди, которую обязательно надо догнать, чтобы что-то спросить. Он догоняет, хватает за плечо, разворачивает к себе и сразу понимает, что искал не её. Она смотрит на него и смеется: «Его здесь нет!» Он отшатывается от неё в ужасе, глядя, как она превращается в огромную чёрную птицу, он бежит, а она летит за ним с хохотом и кричит: «Его нет! Нет! Его нет!» Они пытаются его схватить, звучат страшные голоса: «…арестован… за нарушение секретности… должны… ехать с нами…», но в руках у него вдруг оказывается что-то тяжёлое и он начинает отчаянно отбиваться от них, и один из них падает, и начинает течь кровь, много, много крови, кровь на его руках… Он бежит, пытаясь поймать тёмную птицу, падающую с неба, но она слишком большая, а он бежит так медленно, проталкивается сквозь толпу безликих людей, а птица падает, размахивая крыльями и руками, и он подбегает к ней, и видит окровавленное белое лицо и глаза, слепо глядящие в пасмурное небо, и слышит выстрел. Он в ужасе оборачивается и успевает подхватить на руки человека в черном пальто, точно такого же, как лежащий на асфальте. Второй тоже смотрит в небо мертвыми глазами, из раны на его груди течет кровь, много крови, кровь на его руках… Кровь на руках… Кровь на руках…

***

Шерринфорд открыл глаза. Его колотила дрожь. Снова этот кошмар… Он нервно поднес ладони к самым глазам, пытаясь разглядеть, есть ли на них следы крови, не сообразив даже включить свет. Он совершенно забыл, что он уже не в тюрьме, и пытался дышать потише и не скулить от ужаса, чтоб не разбудить соседа по камере. Но по улице проехала машина, свет фар скользнул по потолку, и Холмс осознал, где находится. — Господи… — тихо выдохнул он. Воспоминания, разбуженные кошмаром, нахлынули на него волной. Гибель Лесли, отчаяние и ярость, глухая черная тоска, желание отмстить… И закрытый трибунал. Десять лет строгого режима за взлом компьютерной базы МИ-5, распространение секретной информации, которую правительство пыталось скрыть, и убийство агента при сопротивлении аресту. То, что убийство было совершено в состоянии аффекта, суд во внимание не принял. Шерринфорд повернулся набок, обхватил подушку, уткнувшись в неё лицом, и тихо заплакал. Но неожиданно сквозь собственные беззвучные всхлипы он услышал тяжёлые шаги с верхнего этажа. «Джон» — вспомнил Холмс, и быстро вытер слёзы. Вот сосед подошёл к двери, а вот уже спускается по лестнице. Судя по звукам, хромает. Шерринфорд встал, выскочил из комнаты и подошел к лестнице как раз в тот момент, когда Джон наконец спустился. Увидев его, Ватсон, словно не веря глазам, протянул руку и осторожно положил ему на плечо. Шерринфорд слабо улыбнулся и, шагнув вперед, устало ткнулся лбом Джону в ключицу. Он не смел дотронуться до него окровавленными ладонями, пусть эта кровь и была только в его воображении. Последний судорожный всхлип вырвался из его груди, и Джон тут же обхватил его руками за плечи и тихо проговорил: — Тшш… Ну что ты… Все хорошо. Кошмар приснился? Шерринфорд мелко затряс головой. — И мне, — чуть улыбнулся Джон. — Пойдем пить чай. Холмс вздохнул и, не поднимая головы, прошептал: — Джон… Я… — Тшш… — повторил Джон, — я знаю. Все будет хорошо. — Правда? — по-детски жалобно спросил Шерринфорд. — Обещаю.

***

На другом конце Лондона тоже кое-кто не спал этой ночью. Майкрофт Холмс задумчиво крутил в руке бокал с коньяком. Для того, чтобы успешно лгать другим, необходимо не менее успешно лгать себе. Но иногда, когда становится невыносимо быть лицемером, можно позволить себе немного правды с коньяком. Прекрасный коктейль, главное — не злоупотреблять… В этом мире Майкрофт Холмс был неравнодушен лишь к пяти людям. Родители, братья и… еще один человек. Но сейчас он думал о братьях. Шерлок и Шерринфорд. Одинаковые до такой степени, что даже отпечатки пальцев у них почти не отличаются. Разные до такой степени, что… Майкрофт вспомнил, как в детстве довольно долго считал, что близнецы нарочно подчеркивают свое сходство. Один упал — второй заплакал, а через некоторое время оба щеголяют одинаковыми синяками. Но однажды он понял, что это действительно судьба, какая-то непонятная простым людям связь. Тогда семилетний Шерлок свалился с дерева в саду и сломал запястье на правой руке. Через полчаса в больнице, где его близнецу накладывали гипс, Шерринфорд полетел с лестницы. Перелом запястья правой руки.* Врач тогда только покивал и наложил еще один гипс. Видно, уже сталкивался с близнецами. А Майкрофт запомнил. Разница в их характерах начала проявляться в подростковом возрасте. Шерлока интересовали химия и детективные истории, Шерринфорда — программирование и электроника. Шерлок оттачивал навыки наблюдения на людях, не стесняясь озвучивать свои выводы, Шерринфорд изучал способы проникновения в электронные базы данных и запускал в них вирусы — из чистой вредности, как подозревал Майкрофт. Шерлока регулярно били. Шерринфорда дважды арестовывали. Разница между ними стала очевидной, вот только… Через некоторое время после драк Шерлока у Шерринфорда появлялись почти такие же травмы. Пока Шерринфорд был «задержанным» (несовершеннолетних хакеров в тюрьму не сажают), Шерлок забивался в комнату и ни с кем не разговаривал. А Майкрофт каждый раз пытался минимизировать последствия, так сказать, не позволить второму близнецу упасть с лестницы. И каждый раз опаздывал. В восемнадцать близнецы впервые расстались надолго — разъехались по разным университетам. Шерлок отправился в Рэдинг изучать химию с биологией, Шерринфорд уехал в Шеффилд, где была лучшая на его взгляд программа обучения IT и электроники. Встречались они только на каникулах, временами переругиваясь на тему новых синяков Шерлока. Шерринфорд с вирусами больше не шалил, а может, просто научился хорошо заметать следы и не попадался. Окончательно разругались они в двадцать три, когда уже оба вернулись после обучения в Лондон. Шерлок тогда впервые твердо назвал себя социопатом, на что Шерринфорд мерзко ухмыльнулся, и сказал: — Ну нет, брат, прятать свою мизантропию, гордыню и эгоизм за красивым диагнозом я не согласен. После чего они некоторое время мрачно смотрели друг на друга (так проходили все их настоящие, не на публику, ссоры), а потом разошлись. Каждый заявил, что не желает больше ничего знать о близнеце. Каждый сказал, что будет теперь самостоятельным и ни на кого не похожим. Оба в разных районах сняли абсолютно одинаковые маленькие квартирки. Шерринфорд мирно (если смотреть со стороны) сидел дома за компьютером, хотя у Майкрофта, знающего, чем конкретно занимается младший, частенько волосы дыбом становились. Шерлок носился по Лондону, общаясь с бродягами, изучал криминалистику и разрабатывал свой дедуктивный метод, что тоже не способствовало спокойствию старшего. Близнецы не общались, опять же, если смотреть со стороны. Но Майкрофт-то знал, куда смотреть, и каждый раз, когда Шерлок, абсолютно не разбирающийся в программировании, делал вид, что это именно он взломал очередную совершенно необходимую ему для дела базу данных, или когда Шерринфорду с извинениями возвращали украденный ноутбук или кошелек, Большой Брат понимал — снова сговорились. Как они это делали, не встречаясь, не созваниваясь и не переписываясь? Кто знает… А когда Шерлок попал в больницу с ножевым ранением, Шерринфорд через несколько часов оказался с ним в одной палате с точно такой же раной, но полученной в результате аварии. Увидев друг друга, они только глаза закатили.* Так они и жили, не видясь и не общаясь, но выбирая каждый день одинаковые рубашки и время от времени одинаково потирая одинаковые синяки. А потом грянул гром. Шерринфорд влюбился в одного из полевых агентов МИ-5, с которым его сам Майкрофт и познакомил. Проблема была не в том, что Шерринфорд влюбился в мужчину, в конце концов, как шутил сам Большой Брат, у них в семье женщин предпочитал лишь отец, нет, беда была в том, что Шерлок, упорно поддерживающий свой имидж социопата, влюбляться отказался наотрез. И начал роман с кокаином. Звякнул мобильник, оповещая о пришедшем сообщении, и Майкрофт вынырнул из воспоминаний. «Всё будет хорошо, не переживай» — гласила СМСка на экране телефона, номер которого знал один-единственный человек, ведь никто не должен догадаться, что и у мистера Британское Правительство может быть личная жизнь. Холмс-старший слабо улыбнулся. Завтра операция «Доппельгангер» входила в активную фазу. И участвовали в ней трое из пяти любимых им людей. Завтра он снова превратится в надменного хладнокровного лицемера, держащего в своих руках судьбы народов. Но сегодня он еще может допить коньяк, закрыть лицо руками и честно признаться себе, что ему безумно страшно.