В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви. Первое послание Иоанна 4:18
Они ждут наступления ночи. – Пошевеливайся, Истребительница. – Почему я не могу привязать тебе к животу шар для боулинга и полюбоваться, как ты будешь бежать в гору? – Хочешь, чтобы я понес тебя? – И как это нас ускорит? Ох. – Баффи останавливается и упирается руками в колени; ее живот снова напрягается. Она пыхтит, восстанавливая дыхание, и ждет, когда спазм утихнет. Забег увел их на полмили прочь от бензоколонки – факелы армии мерцают в отдалении. Спайк стоит в нескольких ярдах от нее, выше по склону песчаной дюны. Секунду спустя его руки обхватывают плечи Баффи, заставляя ее сжаться. Она взрыкивает и шипит: – Даже не пытайся, – когда Спайк начинает ее поднимать. – Либо ты позволяешь мне нести тебя, либо встаешь и двигаешь задницей. Баффи бросает на него свирепый взгляд и выпрямляется; ее туфли зарываются в почву, отвороты джинсов для беременных собирают горсти песка. Топая следом за Спайком, она интересуется: – Теперь ты счастлив? – В экстазе. Они пробираются вверх и вниз по песчаным дюнам, сияющим в лунном свете; Баффи догоняет Спайка, только чтобы каждые несколько минут останавливаться от тугой боли, пробегающей по ее животу; Спайк нетерпеливо понукает ее, осыпая оскорблениями. На гребне очередной дюны комок в животе взрывается, и по ногам Баффи стекает жидкость. – О боже, – выдыхает Баффи, примерзнув к месту. – Что? – Спайк нюхает воздух. – Это то, о чем я думаю? Прижав руку к животу, Баффи стонет: – У меня только что отошли воды. Глаза Спайка в панике расширяются: – Ну, засунь их обратно. Верни все, как было. – Я не могу «засунуть их обратно», идиот, – огрызается Баффи, тяжело дыша. – Тогда сдержи их. – Ты умственно отсталый? – стонет Баффи, выгибаясь, когда сквозь ее тело проходит очередная схватка. Спайк осматривает местность, затем устремляется к Баффи, подхватывает ее, не обращая внимания на протесты, и несет вниз по дюне. Вниз – и снова вверх. Вниз и вверх. – Спайк, опусти меня, – приказывает Баффи в тысячный раз, потом хватает его за ухо и сильно дергает, пока Спайк с воплем не ставит ее на ноги. – Мы еще недостаточно далеко. Надо продолжать двигаться, лапушка. – Спайк вновь тянется к ней, но Баффи качает головой. – Я не могу. Я должна лечь. Я… – Она заваливается вперед, и Спайк ловит ее за локти и направляет в высокую траву на вершине дюны. Они заходят подальше, пока не оказываются в центре зарослей кустарника. Спайк скидывает плащ и расстилает его на траве, затем протягивает руку Баффи. Та вцепляется в его ладонь и позволяет уложить себя. Дышит она по-прежнему тяжело. Боль не невыносима. Она сталкивается и с худшей каждую ночь, но эта ощущается по-другому. Чужой и незнакомой. Когда Баффи истребляет, боль подобна внезапной вспышке. Она ослепляет, но немедленно притупляется, и Баффи снова может сосредоточиться. Теперь же боль глубокая, постоянная, разрывающая надвое – Баффи не в силах переступить через нее, она может лишь следовать за ней, пережить ее и надеяться, что она скоро отступит. Эту боль нельзя игнорировать. – Ну так что, ты уже придумала имя? Баффи откидывается назад, падая на землю, когда стихает очередная схватка. Моргая, она смотрит вверх, на Спайка. – Имя? Нет, я… – Имена важны. Нужно дать ей имя, которое что-то значит. Джудит прекрасное имя – означает «прославленная». – Слушай, Спайк, я просто пытаюсь пережить этот момент, – цедит Баффи. – А когда я переживу его, то собираюсь попробовать пережить следующий. Вот так это происходит. Я делаю это и иду дальше. И я делала это с того самого момента, когда обнаружила, что монахи поместили Ключ в меня. Так что нет, я не подобрала имя. Потому что, по правде сказать, прямо сейчас мне плевать на это. Спайк тянется, чтобы положить руку ей на живот, но останавливается в волоске от ее кожи. – По-моему это немного несправедливо, – задумчиво говорит он. – Все винят ее за нечто, над чем она не властна. Плачевная участь, а ведь она даже еще не родилась. Бедное дитя. – Спайк отдергивает и опускает руку и смотрит на Баффи – Хорошо, что у нее есть мама, чтобы позаботиться о ней. – Никто и не говорит, будто это ее вина, – шепчет Баффи. – Я просто… я не знаю, как это делать. – И это пугает, да? В этом есть что-то первобытное. Полностью неподконтрольное тебе. Похоже на любовь – ты теряешь частичку себя. – Ага, пугает, – бормочет Баффи с закрытыми глазами. – Это меняет тебя способами, которых ты не можешь понять. Не можешь предугадать. И не узнаешь, пока это не случится. – Возможно, я не хочу меняться. – Баффи открывает глаза и с неодобрением смотрит на Спайка. – Кто-нибудь вообще подумал об этом? – Жизнь никогда не спрашивает – просто дает и отбирает. И мы можем либо держать удар, либо лечь и помереть. – Спайк кривит рот в усмешке. – Конечно, некоторые из нас продолжают держать удар даже после смерти. – Он склоняет голову набок, прислушиваясь к звукам в отдалении, затем придвигается ближе и встает рядом с ней на колени. – Я буду защищать тебя, Баффи. Обещаю. – Мне не нужно, чтобы ты меня спасал. Я… ах! – Она стискивает его кулак, ее тело извивается в волнах сильной схватки. – У тебя тут битва поважнее, милая. – Спайк кладет ладонь на ее живот, его длинные пальцы гладят напряженную плоть, прикосновение успокаивает ее. – Судя по всему, на данный момент ты немного занята, поэтому как ты смотришь на то, чтобы я сыграл этот раунд, а ты возьмешь на себя следующий? Баффи хватает его руку и крепко сжимает: – Ты не можешь… ты не можешь драться с ними. Чип… Спайк смотрит на их соединенные руки, затем встречается с ней глазами. Его взгляд торжественен и серьезен. – Не могу не драться. Иногда наступает момент, когда не имеет значения, что ты можешь сделать. Ты делаешь то, что должен. – Не будь дураком, – шепчет Баффи. В ее глазах стоят слезы, и она не уверена в их причине. Спайк мягко улыбается, его взгляд полон любви. – Кем же еще я могу быть? Баффи смеется, но смех больше напоминает стон, так что она сжимает руки Спайка, словно убеждая его в своей силе, словно успокаивая саму себя его силой. Спайк медленно наклоняется и целует ее в лоб, нежно и ласково, и Баффи удивляется тому, как тесно у нее в груди; из глаз текут слезы. – Не забывай тужиться, любимая. А потом Спайк уходит. Он уходит, и Баффи охватывает новая волна боли – но она держит удар.* * *
Зажигалка «Зиппо» в его руке искрит и вспыхивает. Спайк прикуривает свисающую с губы сигарету, затягивается и, откинув голову назад, выдыхает. Он выпускает колечко дыма и смотрит, как то поднимается к звездам. – Весь день об этом мечтал, – говорит Спайк, затягиваясь поглубже. В его груди поднимается хриплый смешок, и он покачивается на каблуках, переполненный беспокойной энергией. Спайк оглядывает окружающие его дюны и песчаный котлован, в котором стоит – как раз между Баффи и полуразрушенной бензоколонкой. Спайк выпускает очередное дымное колечко, роняет сигарету на песок и давит ее ботинком. – Давайте-ка посмотрим, смогу ли я привлечь ваше внимание. Спайк принимается за работу, сгребая ветки, высокую траву и пальмовые листья в большую кучу посреди котловины. Он поджигает сухой хворост и смотрит на ярко разгорающийся огонь, ждет, когда кучу охватит бушующее пламя, и снимает рубашку. Черный слишком заметен на светлом песке. Спайк отходит с тропинки и зарывается в песок, закапываясь поглубже, позволяя песку укрыть его с головой. Он смотрит на яркий искрящий костер целую вечность. Он смотрит на огонь и ждет. Они приходят. Конечно же они приходят. Кто может устоять перед маяком в ночи? Спайк бесшумно поднимается, песок омывает его тело и ложится к ногам. Он подкрадывается к ближайшему из пялящихся на костер рыцарей. Когда Спайк сворачивает рыцарю шею – после, во время, до, время расплывается, попав в вихрь его вампирской скорости, – электрические разряды пульсируют в его мозгу, скользят вниз по позвоночнику, чистая агония, требующая, чтобы он съежился, требующая, чтобы он рухнул и свернулся в комок, рыдая, и прося, и умоляя о пощаде, умоляя проявить милосердие, умоляя не трогать его. Спайк отбрасывает этот инстинкт самосохранения. Потому что вот что такое боль – инстинкт самосохранения, базовая потребность, настойчивое стремление продолжить существование. Боль предупреждает о смерти, заставляет повернуть назад, но он уже принял смерть, так что не нуждается в боли. Нет пути назад. Его выживание не главное. Их смерти не главное. Он знает только одно: они не пройдут. Спайк выпускает на волю ярость своего демона. Спайк выпускает на волю гнев. Он чудовище. Вот почему она никогда не полюбит его. Так что он будет чудовищем, а она будет жить. Это все, что имеет сейчас значение. – Она будет жить, – как молитву повторяет Спайк, – а вы не пройдете. Боль ярче, чем пламя, на песок проливается первая кровь, окрашивая его темно-красным, лезвия сияют в лунном свете, кольчуга звенит и переливается отблесками металла. Они окружают его. Спайк убивает их, кричащий убийца с глазами, налитыми кровью из-за пылающих, лопнувших от напряжения сосудов – напряжения, которое он принимает и направляет в свои кулаки, в свои клыки. Пламя кричит: смерть – и его руки соглашаются с ним. Вырванные глотки, сломанные шеи, оторванные конечности, выкручивание, и терзание когтями, и рычание. Спайк ест их заживо, изголодавшись по их смерти, не крови. Изголодавшись по безмолвию в ночном воздухе. Они рвут его на части, лезвия, пронзающие его тело, колющие его, везде, снова и снова. Спайк уверен, эти идиоты никогда прежде не сражались с вампиром: никогда не используй для истребления меч, если только не для отсечения головы. Идиоты, они все идиоты. Лезвие проходит под правым локтем, срезая руку начисто, поэтому следующее горло Спайк вырывает левой рукой. – Умрите, – рычит он. – Перестаньте существовать. Если перестанете, то не сможете пройти. Не сможете, не сможете, не сможете. Не существуйте. Никто из вас. Спайк падает, единственный звук – сочащаяся из смертельных ран еще теплая кровь, кровь, впитывающаяся в песок. Сердцебиений нет. Больше нет. Кровь на нем, вокруг него, она пробуждает голод, и Спайк облизывает губы – только чтобы обнаружить, что кровь его собственная, его щека проткнута насквозь и разрезана надвое. Спайк стонет и осознает, что все закончилось, раз он наконец-то слышит желание тела уйти от боли. Но нет, еще нет. Его правая рука безвольно повисла – кровавая культя чуть ниже локтя. Спайк ползет вверх, выбираясь из песчаного котлована, в котором лежит, тащится вперед, вонзаясь когтями для опоры, вцепляясь в песок. Еще чуть-чуть, почти на месте. Спайк хватается за корень, в последнем усилии подтягивается вверх – и видит перед собой пару красных шпилек, погрузившихся в песок. Они цвета крови, эти шпильки. Единственный цвет в пустыне – красный. – Посмотрите-ка, что я нашла. Вампир. – На его глотке смыкается железная хватка, и Спайк стонет, когда на его вздернутое в воздух разбитое тело обрушивается сила тяжести – рыба, попавшая на крючок. – Ну, и где она? Где эта сучка-Истребительница, укравшая мой Ключ? Спайк стонет, и все слова, образующиеся в горле, быстро тонут в наполнившей рот крови. – Что такое? – Она втыкает палец в рану на его животе, погружает до упора, терзает его внутренности. – Давай, поделись. Ты знаешь, что хочешь этого. У Спайка темнеет в глазах, затем во тьме вспыхивают искры, похожие на красноватые пылинки, и он вспоминает, как двигаться, несмотря на боль. Спайк начинает бормотать, дожидаясь, когда она наклонится поближе, и плюет ей в лицо, и любуется брызгами крови. Он улыбается широко, как может, искромсанные мышцы лица говорят ему, что выходит кривая безобразная ухмылка. В груди нарастает, грохочет смешок, протискивается сквозь жестокую хватку на его горле, катается по окровавленному языку. Она сжимает его шею, едва не раздавливая трахею, и рычит: – Где. Мой. Ключ? – затем ослабляет захват, ожидая ответа. – От-твали… сука… – невнятно произносит Спайк, по-прежнему ухмыляясь, и демонстрирует ей зажатый между зубами язык. В его глазах искрит насмешка. В отдалении раздается крик младенца, взгляд Глори озаряется пониманием – а затем ее кулак крушит горло Спайка. Миг – разрыв, и все взрывается, и Спайк думает: «Никогда не был достаточно чудовищем».