Какая грусть в кремлевском парке Октябрьским ознобным днем! Здесь девочка еще за партой Счастливо думала о Нем. Не просто девочка — царевна В кремлевском тереме жила. Там с нею сладко и напевно Аукались колокола. Юлия Друнина «Мир до невозможности запутан», 1997
Налаженная и понятная жизнь рушилась медленно, но неумолимо. Великая княжна Вера, старшая царевна из рода Никитиных, никогда раньше не замечала, как неуютно в их милом небольшом Царскосельском дворце. Как неприятно воет ветер в трубах, как тянет холодом из разрисованных зимними узорами окон в танцевальных залах. На стеклах, в самых углах, виднелись завитушки и инициалы, выцарапанные mama — у государыни с юности осталась неполезная привычка задумчиво чертить гранью драгоценных перстней на окнах. С недавних пор Вера злилась, когда видела первый автограф mama, тогда еще германской принцессы, в большой бальной зале — изящным росчерком переплетенные буквы — «Т» и «S», Theodor и Sofie. Счастье родителей состоялось вопреки всему. Собственные же мечты и надежды на любовь царевны Веры рассыпались пеплом, улетели в трубу черным дымом. Катастрофа настигла ранним снежным утром, когда на землю тихо ложились пушистые снежинки, успокаиваясь после ночной метели. По дворцу вдруг забегали слуги, заметалась любимая фрейлина mama Маруся Дубова. — Отец Еремей пропал намедни, — шепотом пояснила комнатная девушка великих княжон Таня и перекрестилась на икону. Добросовестная служанка боялась Заплатина больше самого Князя тьмы. Маруся постоянно переговаривалась по телефону с мадмуазель Д., исполнявшей при «друге государевой семьи» обязанности секретаря. После первой волны паники и слез толстая фрейлина все-таки рассказала, что Нюрочка Д. не застала утром Еремея Григорьича на квартире, и местоположение его неизвестно. Вера не пошла к mama выяснять подробности. Истерические крики государыни слышались даже на втором этаже, где располагались детские. Младшие царевны, Надежда и Любовь, рискнули спуститься в гостиную, но быстро вернулись, бледные и подавленные. — Maman не в духе, — стараясь казаться спокойной, сказала Надежда и, вздохнув, взялась за переплет толстой книги сказок, чем занималась в самые неприятные моменты жизни, в основном — во время наказаний. Вера молча смотрела в окно, перебирала тонкими пальчиками красивый витой шнур портьеры. Как сквозь пелену летящего снега слушала шепот прислуги и отрывки тихого разговора между сестрами: со слов испуганной м-ль Д., вчера ночью отец Еремей собирался в особняк к князю Бахетову. В ту же ночь у бахетовского дворца на Мойке слышали выстрелы, а один из думцев, всегда выступавший за расправу над государевым любимцем, хвалился прибывшему постовому, что застрелил мужика. Отца Еремея так и не нашли — ни утром в квартире, ни позже, когда организовали масштабные поиски. Уже вечерело, а от Заплатина не было ни слуху, ни духу. История выходила более чем странная. Логичный ум Веры сразу отметил несостыковки: отец Еремей не мог поехать к Иммануилу, они не были знакомы, хотя всхлипывающая в телефонную трубку девица Д. утверждала обратное. Молодой Бахетов отзывался о «старце» с неприязнью и побрезговал бы пригласить в свой княжеский особняк невежественного крестьянина. К тому же, мужика ненавидел его друг, великий князь Павел. Эсер, похвалявшийся ночью убийством, был слеп как крот, носил круглые очки с толстыми стеклами, которые не помогали ему даже в ярко освещенных залах Думы, и на роль меткого стрелка решительно не годился. Вера искренне не понимала охватившего дворец волнения. Отец Еремей не в первый раз внезапно исчезал, а во время Рождественского поста набожный крестьянин вполне мог устроить себе небольшое паломничество в ближайший из монастырей. — У mama было предчувствие, — оглядываясь на дверь, прошептала Надежда. Вера кивнула. Конечно, предчувствие. Мama, считающая себя натурой, склонной к мистицизму, в последнее время постоянно тревожилась из-за странных снов, окружила отца Еремея двойной заботой и усилила его охрану. — Изверги! Глупые мальчишки! Да как у них рука поднялась на святого человека! — доносились снизу яростные выкрики матери. — Говорят, великого князя Павла Дмитриевича видели той ночью в бахетовском особняке, — многозначительно добавила младшая Любочка. Старшая сестра нервной спиной чувствовала ее пристальный взгляд. — Mama считает, что они убили отца Еремея… Царевны уже знали, что по приказу государыни великий князь Павел, князь Бахетов и эсер Бутришевич посажены под домашний арест, и то лишь после долгих увещеваний многочисленных Никитиных, ибо разгневанная Софья Александровна желала расправиться с предполагаемыми убийцами без суда и следствия. — Еще бы не волноваться! Мы же сами слышали! — воскликнула Надежда, невольно дернула только что приклеенный книжный корешок и с досадой встряхнула косами. — Замолчи! — стараясь придать голосу строгости, оборвала Вера. Прикрыла глаза, чтобы не видеть умиротворенно падающего снега — слишком большой контраст с бурей, поднявшейся в ее душе. Они сами слышали, в жарко натопленной гостиной, под треск поленьев из камина, под вой первой ноябрьской метели. Государыня только что закончила читать отрывок из Писания. Во время чтения отец Еремей согласно кивал из темного угла. — Ох и люблю же я, матушка, когда ты священное читаешь! Душевно сразу становится, — Еремей неуловимо вытек из своего угла. Светлые глаза на темном лице мерцали, подобно лампадкам. Он пригладил руками гладкие волосы и бороду. — А вот я когда во Святую-то Землю шел, такая благодать охватывала меня по пути… Ласковая напевная речь убаюкивала, заставляя наяву грезить странствиями по просторам России. Царевны опустили на колени рукоделия, тихо внимая складной речи удивительного крестьянина. Сердца наполнялись благодатью и радостью. Младший братик, цесаревич Иоанн, затих на руках государыни, перестал возиться, устраиваясь поудобнее. В глазах Софьи Александровны блестели слезы. Еремей, не прерывая монолог, приблизился к креслу, где сидела государыня, погладил наследника по золотистым кудрям. — Ишь, сморило тебя, Иванушка. Никак спать уж хочешь? Девятилетний Иоанн, очнувшись, сонно захлопал длинными ресницами. Государыня отдала мальчика дядьке-матросу и обратилась к нему, тихо отдавая приказы. Еремей Заплатин мелкими шагами подошел к окну, проследил взглядом за снежной круговертью. — Буря-то разыгралась какая. Первая, но не последняя. — Как зловеще вы это произнесли, Еремей Григорьевич, — заметила Вера. Mama раз и навсегда наказала дочерям обращаться к пожилому крестьянину уважительно. — Как же иначе, голубушка, — вздохнул отец Еремей. — Трудные времена наступают. Дай Бог сил пережить. Государыня вдруг сильно стиснула ладони. — Что вы такое говорите, друг мой? — Ты чуешь, матушка, недаром охраны ко мне приставила, — усмехнулся Еремей и произнес так отстраненно, что у Веры похолодели пальцы. — Убить меня хотят. И убьют наверное, коли Бог на другое не надоумит. А знайте, что скажу: если погубит меня кто из государева рода, то ни один из Никитиных не выживет после моей смерти. Изживут вас всех в два года, — он отошел от окна. — Поеду я. На сердце тяжело от дум. Государыня сидела, сжимая дрожащие бледные губы. Как всегда, в моменты наивысшего волнения у нее отнимались ноги. Она перевела беспомощный взгляд на старшую дочь. — Проводи отца Еремея, Вера. Чувствуя трепет от только что услышанного, девушка выбежала вслед за неказистой фигурой в черном кафтане. Еремей с помощью вышколенного слуги надевал тяжелую шубу. Царевна едва заметно поежилась от пронзительного взгляда светящихся глаз. Вдруг мужик погладил шершавыми ладонями белоснежное личико Веры. — А ты, горлинка, за старшую останешься, — непонятно произнес Еремей и улыбнулся. — Ежели не струсишь. Да ты смелая, не струсишь. Благослови тебя Господь, Верушка. Вера лишь ощутила странный запах от густой бороды, когда Еремей коснулся губами ее лба. Он уже давно ушел в метель, а царевна все стояла в холле дворца, грустно улыбаясь непонятно чему. «Верушка». В семье государя не были приняты нежности. Трех сестер-погодок и младшего брата воспитывали по-английски, строго и разумно. Каждый день девочки начинали с прохладного душа. Занятия гимнастикой для тела, уроки для ума, домашние обязанности с рукоделиями и чтение тщательно подобранных книг для души. Mama, сама рано потерявшая родителей, воспитанная бабкой — великой английской королевой, не позволяла себе весело возиться с дочерьми. Но детские души жаждали любви, и вскоре маленький Иоанн привязался к своему дядьке-матросу, который гладил по волосам, целовал и крестил на ночь и называл, когда никто не слышал «Ванечкой». Сестры искренне любили комнатных девушек, хоть и городских и строго себя держащих, но все же — русских, теплых, с ласковыми глазами и мягкими руками, с улыбками выполняющих несмелые просьбы небалованных детей. Papa-государь казался приветливее mama — подкидывал дочек вверх, пока те были маленькими, играл в салочки, звал «невестами», щелкал по носам и по-мальчишески дергал за косички. Между собой сестры договорились называть друг друга — Верочка, Наденька, Любочка. Им тоже хотелось нежности. Когда во дворце появился Еремей Заплатин, крестьянин с необычным, словно мерцающим взглядом и такой напевной, непонятной, но наполненной любовью речью, то царские дети сразу потянулись к нему, будто к теплу жаркой русской печи. Поначалу он говорил непонятно, глухо и запинаясь, размахивал руками и пугал бы отменно воспитанных девушек, но глаза его светились лаской, а большие грубые ладони гладили по светлым волосам царевен мягко, словно родных. И — Еремей Григорьевич исцелял. Одним своим взглядом, одним прикосновением врачевал головные боли бедной mama, ее частые нервические припадки. Лечил приступы маленького братика, золотоволосого цесаревича, которому по наследству от материнского гессенского рода досталось неправильное устройство сердца, сводящего в могилу принцев древней фамилии в юном возрасте. В семье настало блаженное время, печальные глаза mama засветились надеждой. Понемногу Вера начала понимать оригинальную речь «старца», прониклась его идеями безмерной любви Бога к людям. Отец Еремей оказался славным — простым, настоящим русским крестьянином, говорящим то ласково и поучительно, то стуча кулаком по столу, увещевая так грозно и смело, что даже своенравная mama растерянно обхватывала плечи руками и каялась в «чрезмерной гордыне». Царевны же находили особенную прелесть в его молитвах, обращении к Богу — искреннему, от всего сердца. Вера сама желала бы так молиться и прислушивалась к каждому слову, запоминала, вбирала в душу. Какие-то темные слухи пытались просочиться сквозь стены дворца, что-де отец Еремей в столице ведет себя неподобающе званию друга государя. Papa лишь один раз говорил об этом с дочерьми. Разъяснил, что недоброжелатели намеренно очерняют хорошего человека, перевирая незначительные события его жизни и неправильно понимая его крестьянские привычки. Первые отголоски надвигающейся беды царевна Вера увидела в ненавидящих темных глазах Павла. Великий князь никогда прежде не говорил ни о ком с таким яростным отвращением, как о «чудесном» крестьянине. Веру раздирали противоречия — она безусловно верила Павлу, любила его девичьей пылкой любовью, доверяя категорически и абсолютно, но не могла совместить злодея, о котором вещал Павел, с тем образом Еремея Григорьевича, что был в ее душе. От этого царевна терялась, мучилась мигренями и видела жуткие сны, в которых снова и снова переплетались все страхи. И мир начал сыпаться. Сначала, прознав про речи великого князя Павла об отце Еремее, mama впала в гнев и запретила Вере как-либо общаться с кузеном. Почти обговоренная помолвка тут же расстроилась. Вскоре великая княжна Вера с удивлением обнаружила, что с их семьей никто из родственников не общается. Даже дорогая сердцу mama тетя Элен была отлучена от дворца. Потом страна вступила в войну. Государыня сразу организовала сестринскую службу в госпитале своего патронажа, а юные царевны надели серые платья с красными крестами. В одно мгновение жизнь — прекрасная, молодая и светлая, превратилась в ужас, наполненный страшными ранами, болью и смертями. Великий князь Павел Дмитриевич воевал на фронте. Вера не находила себе места от нехватки информации о нем. Papa все больше напоминал загнанного в ловушку зверя. До царевен доходили слухи, что война почти проиграна, а страна полна немецких шпионов. В этом хаосе лишь слова отца Еремея имели хоть какой-то смысл, вселяли надежду, что все будет хорошо. Стоя на коленях перед Пречистыми ликами, Вера не вспоминала молитв и не думала о спасении крестьянина. В ее ушах стоял крик матери: «Убийцы!» Вера не могла поверить в совершившееся преступление. Разве мог Павел убить? Девушка качала головой, пытаясь не услышать от самой себя очевидный ответ — мог. Великий князь был мужчиной и военным, он много раз видел смерть и он люто ненавидел отца Еремея. Причин ненависти Вера не могла постичь, однако в ее наличии была уверена. Где-то еще теплилась надежда на скорое появление отца Еремея — заснеженного, в медвежьей нелепой шубе, с заиндевевшей бородой и новыми рассказами о житие святых. Но робким мыслям не суждено было сбыться. Вскоре Еремея Заплатина обнаружили под темным льдом Малой Невки, слишком далеко от дворца Бахетовых, мертвого и страшного, в нарядном костюме, со следами метких выстрелов и ужасных ударов по голове. — Расстрелять предателей! — кричала государыня, когда царевны вбежали в залу, потрясенные известием. Обычно такое спокойное лицо mama было искажено гневом. Ее за руки удерживала любимая фрейлина Маруся, к счастью, обладающая достаточной массой и силой. Mama швырнула на драгоценный паркет кипу свежих газет и вдруг сверкнула блестящими от слез глазами на Веру. — Я сразу сказала, что это они! Мерзавцы! Вот полюбуйся, твой герой расправился со святым старцем! Его рук дело! Бутришевич и Бахетов никогда не держали в руках оружия, а тут — два выстрела и оба в сердце! Он родился убийцей, твой Павлик! Убил собственную мать своим рождением, а теперь погубил весь род! А ты не верила нам, доверилась ему, я ведь все вижу! Убирайся вон! Не чувствуя ног, Вера выбежала из залы. Черная злоба кипела в сердце. Чтобы не выплеснуть обжигающие горло слова, девушка закрыла рот обеими ладонями. Бросилась на кровать в спальне. Никогда прежде не испытанная ярость захлестнула, забурлила в венах, отключила ясность сознания. Вера очнулась от ощущения теплой ладони на затылке. Царевна подняла голову и встретилась с ясным взглядом печальных голубых глаз. Papa будто понимал состояние старшей дочери, молча гладил ее по волосам, вкладывая в простое движение всю невысказанную любовь. Вера, наконец, всхлипнула. Слезы неудержимо покатились по щекам. — Не бойся, родная. Все наладится, — глухим голосом сказал papa. Вера уткнулась носом в жесткое сукно дорожной шинели, пахнущее табаком и железной дорогой. Тем же вечером Вера нашла в себе силы, чтобы спуститься к общему ужину и подойти к государыне. — Простите, mamа, — тихо выговорила Вера, скользнув на колени и целуя протянутую сухую руку. Софья Александровна подняла старшую дочь с паркета и холодно посмотрела в упрямые глаза. — Как ты не понимаешь, отец Еремей был нашей единственной надеждой на спасение и будущее династии! — Бог милостив, mama, — бесцветно отозвалась Вера. Государыня покачала головой. — Господь милосерд, когда мы понимаем Его Волю. Когда мы сопротивляемся в своей гордыне, то Он посылает испытания. Иди и подумай об этом. Вера склонила голову и вернулась в спальню, не чувствуя совершенно никакого аппетита. На нее навалилась странная апатия. Память словно прокручивала вхолостую недавние события, с помехами и черными вставками, без эмоций, без желания анализировать. Лишь однажды Вера очнулась от своего состояния, когда papa тихо сообщил, что дело по убийству отца Еремея прекращено, а великий князь Павел отбывает на турецкий фронт. — Там сейчас неопасно, — отводя взгляд, выговорил государь. Вера горько усмехнулась. Она понимала, что это mama, не умея по-иному сопротивляться дружно выгораживающим Павла родственникам, сплавила его подальше и наверняка. В столице по-прежнему было тревожно, война уже вслух называлась бесперспективной, царь — слабым, министры — бездарными, а правящая триста лет династия — безнадежно устаревшей. В холодном воздухе Петрограда запахло мятежом. Государь, как-то беспомощно понурив плечи, попрощался с детьми и супругой, и отбыл в Ставку. Вера рьяно взялась за свои обязанности в госпитале, стараясь активностью отогнать тревожные впечатления от жизни. Теперь даже у нее появились плохие предчувствия. — От кого? — строго спросила Веру государыня, аккуратно сложила сестринский передник и протерла руки дезинфицирующим раствором. Царевна молча протянула записку матери. Письмо пришло от Кати, товарки по обучению, которая просила давнюю подружку навестить ее перед свадьбой. Кати была обручена с румынским принцем и собиралась уехать на родину жениха сразу после венчания. Внимательно прочитав текст, государыня кивнула. — Только недолго. Возьми Марусю и возвращайтесь к ужину. От компании тайной доносчицы mama Веру избавил счастливый случай — у фрейлины разболелась голова после посещения нескольких тяжелых больных. Но благородной девице было запрещено ездить одной с визитами, и ей в сопровождающие выделили другую фрейлину, милую Лидию Тэн, с которой старшая царевна всегда общалась с большим удовольствием. Кати застали в гостиной. Счастливая невеста принимала поздравления от заехавших родственников, представителей одной из старинных фамилий. Все присутствующие радостно приветствовали великую княжну и Лидию Карловну. Подруги не виделись почти два года, по-институтски подбежали друг к другу, всплеснули руками, о чем-то заговорили одновременно и оживленно, перебивая и смеясь своей неловкости. Мать Кати рассмеялась. — Долго же вы не имели возможности поболтать! — и обратилась к присевшей рядом фрейлине государыни, с которой также дружила. — Выпейте чаю, дорогая. Мороз нынче знатный. Завязался общий разговор. — Я покажу Вере свой жемчуг, мама? — с уморительной гримаской капризного ребенка спросила Кати. Мать, не отвлекаясь от описания румынских красот и замков, где они недавно побывали, изящно взмахнула рукой. Кати потянула Веру прочь из гостиной. — Жемчуг? — переспросила Вера. Кати хитро улыбнулась. — Три нитки отборного розового бурмицкого, по двадцать три штуки в каждой, от Димитру, жениха. Восхитишься потом. А сейчас пойдем. Они остановились у библиотеки. Кати открыла дверь, пропуская подругу в помещение. — Я тебя здесь подожду. Из-за дубового стола, на котором лежали книги, поднялась молодая дама в европейской строгой прическе и модном платье стального цвета. У Веры внезапно подкосились ноги. — Таша. — Верочка. Герцогиня протянула руки. Они стиснули ладони друг друга, жадно всматриваясь в лица. — Я так рада, Таша… — Я надеялась, что увижу тебя. Меня не примут во дворце запросто, а на официальном приеме я не скажу того, что хотела бы. Наталья приложила палец к губам, призывая не тратить время на слова. Взяла со стола, рядом с раскрытыми книгами, толстый конверт, вытряхнула несколько листов мелко исписанной плотной бумаги со знакомыми монограммами. Нервно перелистнула, перегнула и подала Вере. — Прочитай последнюю страницу. Это от Павла. Царевна с трепетом всматривалась в милый сердцу почерк, лаская взглядом строчки, и поначалу даже не поняла смысла написанного. «Дорогая моя Таша, если бы ты только знала, как я желал встречи с ней! Я не считаю нужным оправдывать себя перед кем бы то ни было, но именно Вере я хотел бы все объяснить, рассказать, увидеть отклик в ее глазах и услышать… наверное — что она меня понимает, как и было всегда, когда я называл ее сначала сестрой, а потом надеялся назвать невестой. Становится невыносимо от мысли что, возможно, я больше никогда ее не увижу. Уже сейчас, по дороге, ощутима близость к фронту. Да это война, тебе неинтересно, милая сестрица. Повидай Веру, пока ты в России. И если вы остались подругами, если она будет расположена выслушать и если это будет удобным, то передай моей сероглазой кузине — я помню о своем обещании спасти ее из горящего дома. Может быть, косвенно я это уже сделал. В любом случае, поцелуй ее от меня. Тебе же — мои братские лобзания. С любовью, твой Павел». Вера ладонью утирала слезы, не позволяя капать на драгоценную бумагу. Письмо было написало неделю назад, видимо, по пути великого князя к месту пребывания полка. Таша решительно вытянула из рук подруги бумаги, аккуратно отделила последний лист. — Возьми, родная. Вера, всхлипнув, прижала автограф с дорогими строками к груди. Герцогиня крепко обняла подругу и расцеловала в обе щеки. — Когда увидишь брата, — сквозь слезы прошептала Вера. — Скажи, что мое сердце принадлежит только ему. Таша еще раз коснулась губами ее мокрой щеки. В дверь заглянула Кати, сделала испуганные глаза. — Вера! Утри слезы. Нам пора вернуться. Что же вы так неосторожно, — она покачала головой. — В гостиной заметят, что ты расстроилась. — Я отвечу, что от зависти, — не аристократически шмыгнула носом великая княжна. — Уж очень розовый жемчуг хорош. Разумеется, по возвращению во дворец государыне сразу доложили, что великая княжна была чем-то сильно взволнована. Во время ужина Софья Александровна пристально вглядывалась в спокойное лицо дочери. — Кати сообщила что-то неприятное? — поинтересовалась государыня за десертом. — Нет, mama, — Вера отодвинул тарелочку с яблочным пирогом. — Мы вспоминали юность и немножко расчувствовались о прошлом. — Вы вспоминали юность в ваши юные года, — покачала головой государыня. — Много ли бед уже видели… — В моей жизни тоже война, mama, — сдержанно отозвалась Вера. Вечером сестры, тихо переговариваясь, собирались ко сну в общей спальне. Надежда и Любочка, с молчаливого согласия старшей, забрались в одну постель с нашумевшим «дамским» романом, потихоньку пронесенному во дворец одной из симпатизирующих царевнам фрейлин. Младшие углубились в «опасное» чтение, а Вера с любовью разгладила письмо Павла, прочитала еще раз, улыбнулась, сглатывая слезы. Аккуратно заложила дорогой лист в свой первый девичий дневник. Монотонный шепот сестер не мешал ей думать и вспоминать. Легкий ветерок с моря разносил по парку и дворцу приторный сладкий запах. Великосветские барышни варили варенье из поздних персиков на террасе второго этажа беломраморного ливадийского дворца. Это выглядело как милая забава и урок по домоводству — сама государыня сидела с вязанием у белой колонны и делала свои замечания. Ее фрейлина Маруся следила, чтобы указания Софьи Александровны исполнялись правильно. Великая княжна Натали, по праву старшей из девиц, стояла у жаровни и терпеливо выводила изящным половником круги в плотной янтарной субстанции. Младшая Любочка с любовью смотрела на варенье, едва заметно облизывалась на блюдечко с бежевыми пенками. Вера часто смеялась, игнорируя строго поджатые губы матери, обменивалась хитрыми взглядами с необычно оживленной Инной. И, так же, как и все присутствующие, наблюдала сверху за показательными маневрами красавцев-всадников, кузенов — великих князей, под предводительством самого государя, которые явно похваляясь удалью, гарцевали по широким песчаным дорожкам перед южным фасадом дворца. В вязком теплом воздухе четко слышались все команды и переговоры. Государь отсалютовал сидящим на террасе дамам и обратился к приблизившемуся Павлу: — А что, олимпиец, не перемахнешь ли? — Федор Николаевич небрежно указал рукой на стол с прохладительными напитками, только что старательно установленный слугами. — Что это они затеяли! — всплеснула руками государыня, но остановить мужчин не успела. Великий князь Павел шепнул что-то на ухо своему вороному Хосе и перехватил в пальцах повод. Развернул жеребца, прикинул прищуренным взглядом расстояние до стола. Красивой рысью отдалился примерно на десять метров. Поднял Хосе в галоп, легко взмыл в воздух над столом. Дамы замерли на террасе. Вера непроизвольно вскрикнула, прижала ладошку ко рту. Ветер от резкого движения снес с вазочек легкие салфетки, но ни один бокал не упал и не разбился. Со стороны казалось, будто взятие необычного барьера не стоило ни всаднику, ни лошади ни малейших усилий. Вороной развернулся и торжественным шагом вернулся к зрителям. Наблюдающие мужчины громко закричали, бурно выражая восторг удалью молодого великого князя. Сам государь, улыбаясь, одобрительно поглаживал усы. Софья Александровна схватилась за сердце. Маруся тут же поднесла ей стакан воды. — Это не конь, а дьявол, — пробормотала она, обмахивая свою госпожу батистовым платочком. — Разве ж можно так пугать людей! Натали засмеялась и уронила половник в таз с вареньем. Вера украдкой смотрела на героя. Принимающий поздравления Павел вдруг поднял голову и послал ей воздушный поцелуй. Царевна отвернулась. Сердце жарко стучалось в груди. — Что-то ты красная, Верочка. Наверное, сомлела от жары, — ехидным тоном выговорила средняя сестра Надежда. Спустя пять минут на террасе появился великий князь Павел с большим оцинкованным ведром в руке. — Уполномочен самим государем! — дурашливым армейским голосом гаркнул он, вытянувшись во фрунт перед дамами. — Что это еще? — не поняла Софья Александровна. Павел указал мизинцем на стоящего внизу, у стола с напитками государя, а сам смешно скосился на тазик с вареньем. — Послан лично государем за вареньем, ваше величество, — браво отрапортовал он и с грохотом поставил неказистое ведро на изящный столик. — Было велено наполнить и принесть гвардейцам. А то нет сил нюхать эту вашу… амброзию. Ну, то есть, нектар. Девицы захихикали. Даже государыня улыбнулась. — Вот повеса, — ласково протянула она руку приемному сыну. Павел подскочил к государыне, встал на одно колено и со смаком чмокнул изящную кисть. — А как же варенье-с? — поинтересовался Павел, вскочив на ноги и отходя на безопасное расстояние от державной родственницы. — Оно еще не готово. Так и скажи гвардейцам и дяде, — ворчливо отозвалась Натали, вылавливая половник. Павел горестно вздохнул, снимая со стола ведро. — Вера, угости героя, — смилостивилась Софья Александровна. Старшая царевна медленно набрала в чашечку севрского фарфора прозрачного ярко-желтого варенья, подошла к внимательно наблюдающему Павлу. Натали с грохотом отодвинула ведро, пересела поближе к Инне, уступив место у жаровни желающей активных действий фрейлине. — Давайте им целое ведро холодного квасу нацедим? — весело предложила Натали, отвлекая на себя внимание девиц и государыни. Вера осторожно подула на ложечку с вареньем, поднесла ее к самым губам Павла. Молодой человек улыбнулся, медленно коснулся кончиком языка сладкой субстанции. — Быстро остыло, — хитро объяснил выходку и облизал ложечку. — Только не говорите mama о моих манерах. Павел улыбнулся смотрящей на его губы Вере и поцеловал ее запястье, не скрытое вышитым мережками рукавом. — У вас ручки сладкие и ароматные. Так бы и съел. Вера выразительно округлила глаза. Верить в слова хотелось до безумия, но царевна боялась, что великий князь просто получил тепловой удар от маневров под южным солнцем. — Вы считаете удаль лишь глупым бахвальством, кузина? — прищурив темные, цвета густого чая, глаза, тихо поинтересовался Павел. — Ни в коем случае, — сразу ответила Вера, спеша сказать, пока за спиной компания обсуждала какую-то шутку. — Смелость пригодится, если например, надо вдруг спасти из огня людей… — Я обещаю, что если вдруг случится пожар, я вынесу вас из огня, дорогая моя царевна. Вера вспыхнула, замешкалась, позволила великому князю еще раз поцеловать тонкое запястье. Павел повернулся к пришедшему с бочонком кваса слуге, быстро понял замысел барышень, расхохотался и бодро скрылся с наполненным пенным напитком ведром. Внизу, на зеленой лужайке, над ведром склонились великие князья и государь, громко смеясь, наполнили бокалы, подняли их в честь дам, спасших мужчин от жары и жажды. — Что-то мне тоже захотелось квасу, — заметила государыня. Барышни заулыбались. Вера старалась не смотреть на Павла. Нежная кожа запястья еще помнила прикосновение мужских губ. Ночью Вере приснился пожар. Будто дворец охватил огонь, за порогом спальни стоял черный туман. Выйти было невозможно. Наверху уже трещали балки и сквозь прогоревшие проплешины сыпались красные угли. Где-то mama с завываниями призывала отца Еремея. Вера хотела покинуть спальню, но не могла решиться броситься сквозь удушливую пелену в вестибюль. Подбежала к окнам, начала дергать за рамы. Одна подалась, и в комнату яркой струей ворвался морозный воздух. На пороге комнаты взметнулось пламя. Внизу, на белом снегу, усыпанном обгорелыми досками и вещами, стоял великий князь Павел — возмужавший, изменившийся. Протянул руки. — Прыгай, Вера. Царевна пугливо оглянулась. Сзади полыхал огонь, но и сигануть из окна третьего этажа, в одной тонкой ситцевой сорочке она не могла. Заметалась по душной комнате, вдыхая запах гари и мороза, кашляя и задыхаясь, то прихватывая какие-то коробочки, то накидывая одежду на плечи, и понимая, что не успевает. — Вера! — кричал из окна Павел. — Не медли, прыгай! Вера с ногами залезла на подоконник. Она будто читала по его губам. — Доверься мне, Вера. Она не могла расцепить рук. Слишком высоко. Страшно. Вера была уверена, Павел не сможет поймать ее, а значит, она переломает себе кости. Нет, она не готова. Царевна спрыгнула на пол и услышала одновременно с треском обрушающегося потолка отчаянный крик Павла. — Вера, Вера… — бесчувственную девушку трясли за плечи испуганные сестры. Вера вся горела, бредила и стонала. Прибежала разбуженная государыня. Появившийся через несколько минут доктор быстро поставил диагноз. Во дворце началась корь. К счастью, наследника, которого опасное заболевание могло свести в могилу, не было в столице вот уже несколько недель — Иоанн со своим дядькой-матросом, личным доктором и учителем-швейцарцем совершал путешествие по Италии. Вера болела тяжелее и продолжительнее сестер. Бредила, заходилась в кашле, теряла голос, металась и, плача, еле слышно просила избавить ее от огня. А когда очнулась в темной комнате с постоянной резью в глазах и пятнистой сыпью по всему телу, то так устала от борьбы со своими сумасшедшими кошмарами, что даже не обратила внимание на отсутствие длинных кос цвета остывшего пепла, обстриженных во время долгого жара. Переживать было некогда. Младшие Надя и Любочка подхватили эстафету эпидемии, фрейлина mama Маруся лежала с температурой под сорок в соседней комнате. Государыня с доктором и сиделкой бегали из одного помещения в другое, ухаживая за больными. За заботами о сестрах Вера не замечала течение времени, не думала о себе, а когда проваливалась в чуткий сон, то больше не видела кошмаров. Жизнь замкнулась на сражении с болезнью. Вера не знала, что творилось за пределами темных комнат. Не догадывалась об исходящей злобой Думе, приперших к стене отца-государя министрах и его последних отчаянных попытках сохранить достоинство и спасти самодержавие. Лишь залитое бессильными слезами лицо mama иногда заставляло Веру слегка тревожиться. Корь отступила с первыми неделями весны. Во дворце растащили тяжелые портьеры, впустили яркий дневной свет. Царевны, похудевшие и бледные, с короткими стрижками, которые, впрочем, их совсем не смущали, спустились в гостиную и по выражению лица mama поняли, что пришла новая беда. Едва сдерживая слезы, Софья Александровна донесла до дочерей страшную новость — ночью государь подписал Манифест об отречении от престола. Это была вынужденная мера, чтобы не развязать гражданскую войну в изможденном внешним военным конфликтом государстве. Власть переходила к младшему брату государя. Впрочем, великий князь также поспешил отказаться от опасного наследия предков. Это означало конец монархии. У штурвала тонущего корабля встало временное правительство. Потрясенные девушки плакали, еще не понимая весь масштаб события. Сердце Веры сжималось от жалости к mama, тоски за перенесенное унижение papa. Неосознанно царевна слышала гром всеобщей катастрофы над их головами. Тем не менее, когда в царскосельский дворец вернулся уже бывший государь, домочадцы спокойно и радостно встретили его после долгой разлуки. На днях же из итальянского путешествия приехал загоревший и полный впечатлений младший брат Иоанн. Он по-детски не придал нужного значения произошедшему перевороту, лишь поинтересовался у своего учителя, кто теперь будет править Россией, если больше нет государя. Учитель растерянно развел руками. Этот вопрос интересовал сейчас многих. Вскоре выяснилось, что сопровождающие papa военные — это конвой. Временное правительство, получив власть, первым делом арестовало бывшего государя и его семью. До особых распоряжений они жили во дворце и ждали своей участи. Софья Александровна и ближайшие Никитины полагали, что, скорее всего, кто-нибудь из иностранной родни потребует от новой власти выдачи семьи бывшего государя, но по печальным глазам papa Вера понимала, что он сам не надеялся на такой исход. Призрак французской революции витал во дворце — в шепоте mama во время очередного нервического припадка, еле слышно, по-французски: «Отрекся… Отрекся…», в стремительном бегстве прислуги, в хриплом исполнении «Марсельезы» охраняющими солдатами с красными бантами в петлицах, в ярких ночных кострах прямо на широких ступенях величественного строения. Старый мир стремительно рушился, вместе с тающим снегом, пытаясь похоронить под своими обломками государеву семью. Уже через несколько дней представитель нового правительства, боевой генерал с торчащими усами, громогласно и официально объявил Федору Николаевичу и его домашним об аресте. Теперь бывшему государю, супруге и детям, запрещалось покидать пределы дворца, а в парк предписывалось выходить исключительно в сопровождении военного конвоя. Софья Александровна, не теряя бодрости духа, собрала прислугу и предупредила всех о необходимости покинуть здание до темноты, иначе люди тоже будут считаться арестованными. Наутро Вера с удовольствием поздоровалась с комнатной девушкой Таней, которая без раздумий осталась с господами. По вестибюлю прошел, покашливая, доктор, направился в спальню Иоанна, чтобы проверить его здоровье. Знакомый лакей подал завтрак. Софья Александровна улыбалась, замечая, что во дворце осталась половина преданных слуг. Однако, вскоре настроение mama ухудшилось — приехал новый министр юстиции Нерецкий с приказом об аресте и изоляции фрейлины Маруси Дубовой. Государыня со слезами обняла подругу. Чтобы не расстраиваться, Вера предпочла покинуть место трогательного прощания. Теперь дни были заполнены еще и тщательной уборкой многочисленных комнат — mama приказала держать дворец в чистоте и порядке. Слуг оставалось мало, поэтому Вера и Любочка взяли эти обязанности на себя. Надежда прижилась на кухне — у великой княжны обнаружился кулинарный талант, а единственный оставшийся повар и кухонная служанка не справлялись с нагрузкой. В помещениях витал едкий запах сгоревшей бумаги — papa и mama жгли в кабинетных каминах документы. В семье все вели дневники — и родители, и сестры, и даже маленький Иоанн старательно записывал события в красивой памятной книжке крупными детскими каракулями. Федор Николаевич спокойно объяснил детям, что не желал делиться с общественностью своими мыслями и личной жизнью, и потому, на всякий случай, избавлялся от некоторых бумаг. То же самое делала и Софья Александровна, со слезами на глазах наблюдая, как яркое пламя охватывало исписанные красивым почерком страницы — ее юность, ее любовь, ее счастливую жизнь. Теперь papa и mama проводили время вместе, подолгу беседовали о чем-то в уютном кабинете государя. По вечерам, собираясь в гостиной за вечерним чаем, семья мирно общалась, потом Федор Николаевич читал вслух Чехова и Гоголя, mama задумчиво смотрела в окно. Вера сонно наблюдала за огнем в камине — за день она успевала страшно устать. Со свойственной ей активностью, девушка успевала переделать за сутки множество дел, как раз чтобы крепко заснуть, едва коснувшись головой подушки. Весна выдалась солнечной, с морозами по ночам, но горячим солнцем, звонкой капелью и быстро таявшим снегом. Федор Николаевич все чаще печально качал головой, смотря через окно на запущенный парк. Переговорив с комендантом, бывший государь получил разрешение на прогулку. Вера жадно вдыхала морозный воздух, перемешанный с запахами мокрых деревьев и костра. Papa, истосковавшийся по физической работе, сгребал почерневший грязный снег широкой лопатой. Вскоре к нему присоединились доктор, учитель и дядька-матрос. Mama сверкнула поголубевшими от синевы яркого неба глазами и повела дочерей и Иоанна по парку, собирать обломанные ветки и мусор. Конвой застыл у ворот, солдаты, сидящие вокруг костра, таращились на работающих «господ». Они старались просто жить, не думая о будущем. Радовались каждому солнечному дню, наступившему теплу. Охранники, поняв мирные настроения семьи, ослабили бдительность и уже не косились на пилящего вместе с доктором сухие деревья Федора Николаевича, не окружали конвоем гуляющих по парку барышень. От старших командиров узнавались новости. Газеты пленникам были запрещены, но тайком все же передавались, благодаря чему семья, хоть и с небольшим опозданием, следила за событиями в стране и мире. Все так же шла кровопролитная война, все больше активизировались разные партии, среди которых — некие «большевики» с лидером, в речах которого угадывались европейские новомодные учения и прекрасное университетское образование. Активизировался Петроградский Совет — организация решительно настроенных против Временного правительства партий, поддерживаемый матросами и солдатами. Федор Николаевич печально вздыхал. Вера знала, что судьба родины волнует papa больше, чем собственная участь. В мае по столице поползли слухи, что бывшего государя с семьей тайно увезли за границу. Однажды в тихий дворец, стуча сапогами и оставляя грязные следы на дорогих коврах, завалилась делегация представителей с требованием предъявить самодержца. Конвой, за время охраны проникшийся симпатией к приличной семье, пытался сдержать вооруженных людей. На шум в вестибюль вышел сам Федор Николаевич. — Добрый день, господа, — вежливо улыбнулся он. — Вы с новостями или с визитом? Что-то неразборчиво и недружелюбно ворча, делегация медленно отступила к выходу, немного потопталась в дверях и отбыла восвояси. — Вы бы так больше не делали, Федор Николаевич, — заметил старший из конвоя. — Бог знает, что в головы этим депутатам могло прийти? Начали бы палить из наганов, порешили бы всех. Бывший государь задумчиво рассматривал грязные следы на ковре. Недавно ему исполнилось сорок девять лет. Из разговоров охраняющих солдат с командирами вскоре стало понятно — непопулярность государевой семьи была так велика, что даже иностранные родственники в Англии и Франции не боролись за право приютить русских Никитиных. Лишь государыня-мать Ольга Александровна ждала в своем датском замке сына с невесткой и внуками. Но до Копенгагена нужно было еще добраться, а ситуация сложилась так, что без серьезной охраны бывшему самодержцу не рекомендовалось выходить за ограду собственного дворца, во избежание расстрела без суда и следствия. Страсти между Временным правительством и Петроградским Советом рабочих и солдат накалялись. Никитины оказались словно яблоком раздора между двумя органами власти. В семье все понимали — скоро их вышлют из дворца. Софья Александровна мечтала, чтоб это была крымская Ливадия, откуда при удобном случае возможно эвакуироваться морем. Разумная Вера надежд mama не разделяла. Она вообще уже не надеялась на лучшее, потому не удивилась, когда представители правительства, в сопровождении вооруженных матросов, объявили о решении сослать бывшего государя и его семью в Сибирь — туда, куда российские «тираны» отправляли несогласных и преступников. Федор Николаевич спокойно принял новость. Поблагодарил правительство за предоставленные для сборов несколько дней, а также за разрешение взять с собой верных людей, которые захотят разделить с семьей тяготы ссылки. После того, как за представителями власти закрылись двери, Софья Александровна широко перекрестилась. — В Тобольск поедем, — выговорила она и неожиданно улыбнулась. — На родину нашего Друга. Хороший это знак. Не иначе, следит за нами с небес святой старец. Бывшая великая княжна Вера отвернулась, пряча усмешку. На великие знамения от застреленного Еремея Заплатина она не рассчитывала. По комнатам испуганными птичками метались сестры, перебирали свои вещи. Две служанки застыли у раскрытых чемоданов, наблюдая за хаотичными движениями девушек. — Что нам брать с собой? — прошептала Люба, растерянно протягивала руки к старшей. — Шубку? Книги? Мы ведь уже не вернемся… обратно? Вера сглотнула горький комок и внезапно разозлилась на свое бездействие и апатию. Младшие привыкли к решительной и своенравной сестре, которая всегда имела свое мнение и могла противостоять любым невзгодам. События последнего времени будто смыли с нее характер, как хитрый состав стирает с фальшивых украшений позолоту. Вера встряхнула короткими волосами — она не была фальшивкой. — Собираемся, как для дальнего путешествия. Помните, как papa рассказывал нам о своей поездке по всей России, будучи цесаревичем? У нас сейчас та же возможность. Прокатимся до Сибири, надышимся вольным воздухом… — она сладко потянулась, вдруг представив себе такую вероятность. Люба и Надежда переглянулись и улыбнулись, принимая новую игру. Сразу стало понятно, какие вещи пригодились бы им в дальнем путешествии, а что только отягощало чемоданы. Вера тут же сама активно взялась за неотложные дела. Напоследок дворец был отмыт до блеска, сад расчищен, словно хозяева с добрыми помыслами оставляли свой дом будущим владельцам. Софья Александровна мелко перекрестила здание, в котором прожила столько счастливых лет. В двух автомобилях, ранним июньским утром, сопровождаемые конным конвоем, семья отправилась на вокзал. Отъезд был похож на бегство. Федор Николаевич тревожно всматривался сквозь плотный строй лошадей и шинелей. Он догадывался, что Петроградский Совет настаивал на показательном суде и казни государевой семьи. Прибывший для сопровождения комиссар намекнул, что спешно собранная Чрезвычайная Комиссия временного правительства на первый раз доказала невиновность деятельности бывшего самодержца и его супруги во время войны, и это дало время для быстрого отправления Никитиных из столицы, подальше от ярости новых лидеров и вооруженной толпы. В который раз за последнее время в семье молча вспомнили Французскую революцию. Их поезд отправлялся под флагами Красного креста, с плотно занавешенными окнами проходя большие населенные пункты. Лишь по названиям станций семья могла предполагать направление. Два состава с вооруженными гвардейцами — охраной. Сорок пять человек верных слуг, несколько фрейлин mama, доктор и учитель Иоанна. Начальником — комиссар Временного Правительства, обязанный доставить семью до места. Вера словно глотнула ветра свободы. Она жадно смотрела в окна на среднерусские пейзажи — леса, луга, реки, дальние деревеньки и храмы. Оживленно болтала с сопровождающими слугами и даже командирами конвоя, вызывая неодобрительные взгляды mama. Подбадривала и заставляла смеяться сестер. Внезапно ей стало весело жить. Словно свеча перед тем, как сгореть, вдруг ослепительно вспыхивает ярким пламенем, так и ее жизнь вдруг расцветилась красками. Радость Веры была упоительной и даже нервной, она глубоко дышала насыщенным летним воздухом и смеялась вопреки всему. Она ничего не желала ни от настоящего, ни от будущего, ведь ее истинное счастье осталось в прошлом, в несбывшихся мечтах. Лишь рара, кажется, понимал старшую дочь, иногда крепко прижимал к груди, молча целовал в висок, и тогда пронзительная тоска заполняла сердце. Но вместо того, чтобы жалко заплакать и завыть от бессилия, Вера гордо поднимала голову с модной стрижкой и весело скалилась. — Какое у нас путешествие удачное, не так ли, рара? На маленьких станциях состав останавливался по техническим нуждам. Солдаты курили, разбредались по перелеску или валились на лугу, прямо в скошенную щеткой траву. Софья Александровна чинно усаживалась под белым зонтиком в тени ближайших деревьев, в окружении фрейлин и дочерей. — Не могу больше, — отряхивая подол летнего платья, решительно выговорила, наконец, Вера. — Я засиделась в вагоне и в девках! От запаха железной дороги уже тошнит. Пойду с рара в лес прогуляюсь, хоть отвлекусь немного! — Что это за дерзости?! — сдвинула брови mama, однако, Вера подбежала к отцу, прося разрешения сопровождать. Было видно, как Федор Николаевич улыбнулся и кивнул головой. — Мы тоже, мы тоже! — подскочили со своих мест Надя и Люба. Софья Александровна не успела отдать им решительного приказа остаться, дочери уже увлекали отца в лес. — Никакого воспитания в такой обстановке, — вздохнула mama, обращаясь к верным фрейлинам. Довольные барышни носились по перелеску, ломая сухие ветки под ногами и пугая ящерок. Нашли заросли дикой малины и щавеля, пенек с опятами и семейку лисичек, и вернулись к составу уставшие, исцарапанные колючими ветками малинника, но с трофеями. Вечером семья ужинала жареной картошкой с грибами и пила чай со свежим малиновым конфитюром. Никогда еще еда не казалась им такой вкусной. Между гвардейцами и прислугой бывшего государя постепенно налаживались отношения. Учитель Иоанна был чудесным рассказчиком, и солдаты собирались около него, слушая уроки на природе в духе Руссо, словно прилежные гимназисты. Несколько солдат из охраны принялись ухаживать за миловидными комнатными девушками бывших царевен — Таней и Аней. Их взаимные робкие заигрывания чрезвычайно интересовали сестер. Некоторые особенно смелые гвардейцы пытались делать комплименты и «барышням». Надежда как-то подслушала диалог между командиром и одним из своих незадачливых «поклонников» и потом вечером пересказывала сестрам. — Уж очень мамаша у них строга, — сокрушался солдат. — Никакой воли не дает. — А и правильно, — отзывался командир. — Твоя мамаша тоже, небось, своих дочерей блюдёт! Вера и Любочка покатывались со смеху в своих постелях. С тех пор строгие взгляды и замечания mama сестры называли «мамаша нас блюдёт» и чрезвычайно веселились по этому поводу. Вдалеке показался силуэт величественных Уральских гор. Миновали Урал ночью, Екатеринбург проехали с занавешенными окнами. Весь день двигались без остановок. По молчанию и серьезным лицам конвоиров и комиссара, Вера поняла — скоро конец их пути. Рано утром поезд остановился в Тюмени, рядом с пристанью, где семью бывшего государя ждал пароход с символическим названием «Русь». В обстановке строгой секретности, в плотном кольце охраны, «господин полковник», как теперь обозначался Федор Николаевич, с супругой и детьми, взошел на борт. Уже оттуда Вера с сестрами и братом наблюдали, как грузили их основной багаж на соседний пароход, как медленно распределялись люди. На «Руси» и сопровождающем «Кормильце» арестованные Никитины со слугами и конвоирами отправились по реке Тура, потом вошли в Тобол. Река стала шире, берега выше. Ранним утром показались белые купола церкви и темные крыши деревенских изб — пароход шел мимо села Рождественское, где родился и жил до своих странствий Еремей Заплатин. Глазами, полными слез, Софья Александровна смотрела вдаль, шепча благодарственную молитву. Близость к памятному месту показалось бывшей государыне добрым знаком. Скоро причалили в Тобольске. На пристани собралось много народу, но люди вели себя прилично и тихо, лишь с любопытством рассматривали охраняемых многочисленными гвардейцами немолодого полковника с Георгиевским серебряным крестом, держащего за руку мальчика лет десяти в солдатской шинели, и дам — одну строгую и в возрасте, в черном модном пальто, и трех стройных девушек в похожих темно-синих дорожных костюмах. Во всех храмах звучали колокола — был праздник Преображения Господня. Так, под торжественный перезвон, семья бывшего правителя прибыла на место ссылки. По иронии судьбы поселили самодержца на улице Свободы, в доме губернатора. После царскосельского дворца комнаты показались маленькими, темными и грязными. Едва распаковавшись, все приехавшие принялись за уборку. Первый этаж был отведен прислуге, второй — семье. Дом окружал высокий забор, недавно еще надстроенный, чтобы наверняка исключить побег. Имелся небольшой дворик с тенью от разлапистых кленов и запущенный огород. Жить было можно. Софья Александровна изо всех сил поддерживала светский тон — требовала переодеваться к столу и соблюдать субординацию, старательно прописывала простое меню на карточках с гербами своим острым строгим почерком. Вере казалось это нелепым, но она понимала mama, которая была так резко оторвана от привычной жизни. Сами сестры называли друг дружку «мещанками», вскоре начали понимать местный говор и смело вступали в перепалку с конвоем из-за мелких надобностей. Надежда даже стала отличать командира одной смены, бывшего студента Московского университета, обаятельного русоволосого молодого человека лет двадцати пяти. Смешливая Любочка дразнила старшую «невестой», но сестры дружно прикрывали запрещенные диалоги между Надин и охранником-ухажером от mama и бдительного учителя-швейцарца. У служанок царевен в разгаре были романы с солдатами, начавшиеся еще по дороге, и барышни с интересом следили за перипетиями развивающихся отношений, иногда снабжали девушек мелкими дамскими хитростями из своих запасов. Пока позволяла погода семья пила чай на обширном балконе второго этажа, всегда привлекая к себе немалое количество зевак. Но в Тобольске зима наступила рано, и уже в октябре выпал первый снег. Время пребывания на свежем воздухе было ограничено. Долгие темные вечера «господин полковник» с супругой и детьми проводил в душных гостиных за чтением и осторожным обсуждением событий. Хоть и с опозданием, к ним пришли известия из Петрограда — в конце октября в столице случился военный переворот с участием матросов и армии. Временное правительство пало, власть перешла Советам. Председатель Нерецкий бежал за границу, многие депутаты оказались в тюрьме. Новости чрезвычайно взволновали и расстроили Федора Николаевича. — Не удержали, пошли по французскому пути, — отчаянно говорил он супруге. — Теперь начнется гражданская война. А новое правительство будет стрелять и вешать тех, кого только что свергли. История повторяется… Он косился на дочерей и сына и отводил глаза, не вспоминая о самом главном — о судьбе французского короля и его семьи, но Вера хорошо знала историю. Впрочем, отчего-то перспектива скорой гибели ее не пугала. Возможно, она просто не представляла себе такого развития событий. Она отчаялась и устала. Она безумно тосковала по Павлу. Вера видела его почти каждую ночь, в душных и томительных сновидениях. Каждый раз ей снился новый вариант, где она то сбегала с ним заграницу, игнорируя запреты родителей, то ссорилась еще в детстве, или отговаривала от страшного шага той декабрьской ночью и, наконец — гибла с ним в пожаре. Каждое новое видение сводило ее с ума, доводило до бессильной ярости невозможностью наяву сказать все те слова, посмотреть в любимые глаза. Осталась только память. И мучительные сны. Как назло, семья так и жила по давно заведенному порядку — вечерами рара читал, остальные слушали. Вера не понимала ни слова из новой пьесы, погружаясь в воспоминания… Тихий зимний вечер. Семья уже отужинала и собралась в гостиной перед камином. Государь читал вслух рассказ Чехова. Вдруг — шум, звуки шутливой потасовки, и в уютную комнату ворвались великие князья Павел и Сергей. — А мы к вам на огонек! Не прогоните? — расшаркались молодые люди. Федор Николаевич приглашающе махнул рукой. — У вас литературный вечер, — догадался Павел, аккуратно завладел книгой. — Вы, наверное, устали читать, дядя? Позвольте помочь. Серж, ты за даму! Подсевший рядом великий князь Сергей возмутился было, почему это он за «даму», но посмотрел в хитрое лицо кузена и кивнул. Павел начал с выражением читать только начатый государем рассказ «Душечка», причем его молодой голос вдруг зазвучал скрипуче и назидательно, как у старого учителя математики, безуспешно и нудно обучающего великих княжон. Сестры насторожились, пристально вглядываясь в серьезное лицо Павла. Они почувствовали подвох, только еще не поняли, было ли это розыгрышем. Когда пришла очередь вступать Сергею, тот прочел свою дамскую роль, мастерски копируя интонации фрейлины Маруси, мирно задремавшей подле государыни с недовязанной митенкой в ослабевших пальцах. Барышни завозились на местах и захихикали, изо всех сил стараясь не рассмеяться перед mama. Федор Николаевич надувал щеки и отворачивался к окну. Тем временем по книге начался диалог между героями, который Сергей вел голосом Маруси, а Павел, неожиданно — басом Федора Федоровича, командующего армией. Государь громко расхохотался. За ним радостно засмеялись царевны. Софья Александровна подняла голову от вышивания, обвела строгим взглядом веселящуюся компанию. — Я упустила какой-то смешной момент? — искренне удивилась она. Федор Николаевич смахнул с глаз невольные слезы. — Вот негодники, — он отобрал у Павла книгу. — Идите себе, от греха подальше. Великий князь подошел к Софье Александровне, с уважением приложился к руке с гобеленовой иглой в тонких пальцах. — Вы, ma tante, настоящий полководец. Сохраняете хладнокровие в любой ситуации. — Спокойной ночи, кузины! — пропел тем временем Сергей, расцеловывая сестер во влажные от смеха щеки. — Приятных вам снов! — добавил Павел, повторяя выходку кузена. Любочка с удовольствием подставила брату розовые щечки. Надин уткнулась в свою вышивку. Вера ощутила знакомый запах от темных волос, головокружительный аромат табака и еще чего-то волнующего, горько-сладкого, что всегда чувствовала именно от Павла. Мягкие губы легко коснулись ее щеки, потом другой. Павел хитро покосился на государыню, что-то громко обсуждающую с Федором Николаевичем, и вдруг быстро чмокнул Веру прямо в середину губ. — Сладких снов, кузина, — прошептал он, лукаво улыбнувшись. Глухой голос рара вырвал из того времени в действительность — шло бурное обсуждение прочитанной части. — От нынешних нравов у меня кружится голова, — жаловалась mama. — Это Бог знает что! — У господина Чехова есть пьеса «Вишневый сад», — выговорила Надежда. — Помещица была вынуждена продать свое родовое имение с большим садом. И в конце некто из «новых людей», сын ее лакея, купил все за бесценок и вырубил сад… — Очень актуальная пьеса, — морщась, заметила Софья Александровна. — Эти… большевики, наверное, в восторге! — Вовсе не обязательно, дорогая, — задумчиво отозвался рара. — Они ведь не скупают имения, а жгут их или просто отбирают. Вера не слышала дальнейшего развития диалога, зацепившись за выражение «Вишневый сад». Солнечный счастливый май, белые кружева вишневых лепестков. Фруктовый сад в Царском Селе. Вера сидела на изящной скамеечке под цветущим деревом. Рядом лежала забытая книга. Павел отвлеченно рассказывал о планах на лето, скользя по лицу Веры быстрым взглядом, словно гладил мягкой пушистой кисточкой. Потом тряхнул толстую ветку над головой. Их сразу осыпало белыми лепестками, как новобрачных. Вера вздрогнула и подняла голову. Сердце забилось часто-часто. — Я вас люблю, Павел. Великий князь сел на скамейку, совсем близко, касаясь ее батистового плеча гимнастеркой. Густо-карие глаза вдруг вспыхнули шальными искрами. Чувственные губы улыбнулись. — Вы выйдете за меня замуж, Вера? — Тогда вы не сможете называть меня сестрой. — Я буду называть вас женой. — С благословения mama и papa. — Я уверен, они будут рады. Да, она тоже была уверена, что родители одобрят их союз, ведь иначе они бы не позволили своей дочери и Павлу так сблизиться за прошедший год. Как же много головокружительных желаний переполняли тогда ее разум и душу! Лежа без сна в общей с сестрами спальне, Вера внимательно изучала тени от деревьев в квадрате окна. Когда она впервые сказала себе, что влюблена? Может быть, еще в детстве, когда близко подружилась с Ташей и Павлом. Но она точно помнила свои первые взрослые ощущения от близости темноволосого кузена. Наверное, была середина осени. Павел внезапно вернулся из европейской поездки и принес с собой охапку красных и рыжих листьев. Любочка заглянула в спальню, где Вера пыталась вникнуть в проблемы книжных глупых героев. — Павел приехал! Вера бросилась вслед за сестрой, опрокинув стул. В вестибюле, смеясь, прыгали Люба и Надежда, а Павел осыпал их яркими листьями, остро пахнущими дождями и корицей. И такая же пряная радость внезапно охватила Веру, горячо пронеслась по венам, вспыхнула в сердце. Она разом ощутила все запахи осени, распространяющиеся от шинели Павла и листвы. Заметила тонкие кружева длинного передника младшей сестренки и ее пепельные кудри. Изящные руки Надежды со смешными цветными браслетиками — на счастье. Вера подошла поближе, ошарашенная и очарованная, осторожно втягивая воздух ртом и носом, вбирая все больше впечатлений. Царевна вдруг только сейчас осознала, как Павел высок и строен, как красиво его выразительное лицо, как темны и густы волосы. Кузен стал мужчиной. От этой мысли моментально стало жарко. Великий князь перевел на нее взгляд. Медово-тягучий, темно-прозрачный взрослый взгляд. Оценивающий, ласкающий, от которого вдруг сладко заныло внизу живота. Кончики грудей напряглись, в них словно легонько закололись маленькие иголочки. Павел улыбнулся, и Вера впервые засмотрелась на его губы — крупные, идеально очерченные, упругие, невозможно… манящие. — Вера? — его изменившийся — о Боже, когда у него так изменился голос?! — с бархатными интонациями, будто окутал теплой персидской шалью. Павел поднял брови, насмешливо наблюдая за краснеющей кузиной. — Я, кажется… соскучилась, — заставила себя очнуться от колдовского морока Вера. — Кажется? — великий князь засмеялся. — Я мчался к вам, проигнорировал, между прочим, французскую премьеру, а вы «кажется, соскучились»? Ну, признайтесь, милая кузина, вам было смертельно скучно без меня! Он наклонился над ней и, не таясь, вдохнул запах ее волос. Вера медленно подняла голову, снова увидела, так непозволительно близко, влекущие улыбающиеся губы. — Мне было смертельно… без вас, — тихо призналась Вера. Прохладные пальцы Павла быстро скользнули по ее лицу, ласково огладили скулы. Прикоснулись к губам. От пальцев пахло жухлой листвой и табаком. — Павел Дмитриевич? — раздался из гостиной голос mama. Великий князь подкинул оставшиеся листья над головой. Яркие кленовые звезды запутались в волосах Веры.Часть 5. Вера
3 июля 2015 г. в 11:05