В лычках трёх — ленинградскую славу Петроградскую ярость и боль Петербургскую гордость державы Под обстрелом носил он с собой Дрался Саня за слёзы любимой За зарытый в земле Летний сад За великого города гимн За родимый свой Ленинград Александр Розенбаум
Когда Людмила вспоминала первые военные месяцы, она всегда вспоминала только хаос. Немецкая армия продвигалась вглубь страны. РККА* оставляла новые и новые города. Восьмого сентября взяли в кольцо Ленинград. Узнав об этом, Людмила на какое-то время оцепенела. Когда в сводке услышала это, просто застыла. В Ленинграде, в её Ленинграде, в осажденном городе оставался очень близкий человек — Оксана. Подруга. Даже скорее сестра, чем подруга. Слишком многое их связывало, слишком через многое им пришлось пройти вместе. Оксана осталась в госпитале обычной медсестрой, хотя закончила медицинский ещё в тридцать девятом, став дипломированным хирургом. Оксанка… Писем не было. Было беспокойно и нелегко. Зато пришло письмо от Марины с Надюшкой. Они эвакуировались в Акмолинск**. Надя училась, Марина преподавала в местной школе географию. Важный предмет в это трудное время. Люда знала, что мачеха гордится ею. Гордится и волнуется одновременно. Люда это знала наверняка. От отца были редкие письма. Но отец был жив, а большего знать было не обязательно. — Сергеева! — голос начальника разведотдела оторвал Людмилу от мыслей о доме — Да, товарищ капитан! — Там «языка» привели, переводчик нужен. Задача ясна? — Так точно! — К непокрытой голове… — Извините, товарищ начальник. Девушка надела пилотку, которую всё это время держала в руках, и двинулась за капитаном в штабную землянку. Допрос она вела не в первый раз, но всё равно было непривычно. С документами работать было полегче всё-таки. Её не готовили на военного переводчика. В дипломе у Сергеевой было написано «специалист по романо-германской филологии», так как в сороковом она закончила немецкое отделение филфака ЛГУ*** и последний довоенный год проработала в школе преподавателем немецкого. Так вот, допрос шёл своим чередом, пока ответ на вопрос «Где у вас тылы?» не ввёл Людмилу в ступор. — An Tropshino. «Что за Тропшино, чёрт побери? Нет такого посёлка рядом с Ленинградом», — пронеслось в голове у девушки. — Schrieben Sie Neider**** — подсунула ему листочек — Сергеева, ты что творишь? — Секунду, товарищ капитан! Когда Людмила увидела, какие буквы выводит пленный, у неё отлегло от сердца. Не «Тропшино», а «Антропшино». Вот такой посёлок есть. Пронесло, а то могли и к стенке поставить по законам военного времени. В прифронтовой полосе законы только такие. — Антропшино, товарищ капитан. Это всё, собственно. Он же рядовой, что он может знать? Совсем ничего практически. Я могу идти? — Идите. При выходе из землянки её и зацепило.***
— "Все выше, выше и выше стремим мы полет наших птиц", — напевал себе под нос Даниил, направляясь к ангарам, где стояли самолёты. Полк стоял тогда под Москвой, готовились оборонять столицу. А эту песню очень любил отец. Он был рад, когда Данька пошёл в клуб и стал планеризмом заниматься. Даниил тогда даже хотел поступать в лётное, но передумал. Хотя в небо его всегда тянуло. И вот теперь он военный лётчик, старший лейтенант пятого гвардейского авиационного полка*****. Дождался. Ничего хорошего в войне конечно нет и быть не может, но… Мысли у парня скакали, словно лошади на ипподроме. Переключались с одной темы на другую: планеризм, отец, родной Ленинград… Ленинград… Ленинград, в котором остались две самые главные женщины в его жизни: мама и младшая сестра. Ленинград в блокаде. Его не сдали, не оставили, как до этого оставили Минск и Киев, но он в блокаде. С 8 сентября. Он до сих пор советский, но… Главное во всем этом, это «но»… Болотов махнул рукой, отгоняя от себя крамольные мысли. Вот до чего бездействие доводит: всякая чушь в голову лезет. Это от того, что вылетов долго у него не было. Надо срочно что-то сделать, чтобы не ждать попусту в ожидании письма, или хоть какой-нибудь весточки от родных из Ленинграда. Надо что-то делать, а то он с ума сойдёт от этих мыслей.