Ты знаешь, ты помнишь, подруга, Хоть память о том тяжела. Жестока военная вьюга, По улицам мертвым мела. Мы горечь потерь без остатка Испили до самого дна. Ведь мы же с тобой ленинградки, Мы знаем, что значит война Макс Дахие
Из госпиталя Людмилу выписали в конце мая. О ранении почти ничего не напоминало, остался только незаметный шрам на бедре. После ранения она попала не в свой, уже в другой полк. В авиационный гвардейский — вместо своего пехотного. Осталась при той же должности и том же звании: младший лейтенант, переводчик при разведотделе. В масштабе целой страны начинался важный этап, началась Сталинградская битва, а Людмила получила первую весточку из блокадного Ленинграда. В последней сводке о нём ни слова не было, а вот весточка дошла. От Оксаны. Именно весточка, несколько строчек. Самым главным было то, что подруга жива и работает в одном из госпиталей города. Что она смогла пережить первую военную зиму. Это было главное. Большее знание было не нужно. Весточку от Оксаны Людмила читала стоя возле штабной палатки, прислонившись спиной к косяку. Так зачиталась, что не заметила, как кто-то из лётчиков (она плохо различала их поначалу) через плечо заглянул в тетрадный лист: — Вы ленинградка? — Что? — Девушка «вынырнула» из своих мыслей и обратилась к собеседнику. — Чужие письма читать некрасиво, товарищ старший лейтенант. — Даниил. — Людмила. Я ещё не всех запомнить успела, извините. По рождению сибирячка, по воспитанию ленинградка. Почти всю жизнь там жила. — Кто там остался? — Подруга. — Сергеева как-то странно повела плечами. — Отец воюет, мачеха в эвакуации. А к чему все эти вопросы? — У меня там сестра, писем нет давно, волнуюсь. — Всё обязательно будет хорошо, я в этом уверена, — улыбнулась Людмила. — Когда-нибудь всё будет очень хорошо. И письмо обязательно дойдёт. Почта просто ходит плохо, вы же понимаете? — Понимаю. — Даниилу от слов девушки и правда немножко стало легче — А где в Ленинграде жили? — На Ваське*. На первой линии. — Кажется, что видел вас где-то, только вспомнить не могу где и когда. Людмила пожала плечами: — Вполне возможно. Каким бы большим город ни был, в итоге всё равно получается, что большинство друг друга знают. А вы где жили? — На Петроградке. — А учились где? — В ЛИИКСе. А что? — Думаю, где мы могли встречаться. Я закончила ЛГУ и единственным местом, где мы с вами могли встречаться могу назвать Тучков мост** — Сергеева рассмеялась, убирая в карман гимнастерки свёрнутый тетрадный лист. Даниил рассмеялся в ответ: — И правда. — Пойду я, меня ждёт куча трофейных документов. Заходите, время будет — поговорим. Про Ленинград и вообще. А насчёт письма не волнуйтесь, придёт обязательно, просто нужно время.***
Людмила долго после этой беседы вспоминала этого лётчика. Они все были для неё на одно лицо за исключением этого земляка, Даниила. Даниила Болотова (она узнала его фамилию из каких-то штабных документов). Молоденькие медсёстры вовсю крутили с лётчиками романы, стараясь не попасться начальству. Отношений не заводила ни с кем только Людмила (просто потому что мало кого знала) и Антонина (врач, бывшая постарше молоденьких девочек, которые сразу после окончания медучилища ушли на фронт). Антонина была почти ровесницей Людмилы: ей было двадцать семь лет. На почве отсутствия романов они и сошлись. Даниил к ней как-то в разгар работы зашёл. Они немножко поговорили. Вспомнили Ленинград. — Я понял, где тебя видел. В процессе этого разговора они с обоюдного согласия перешли на «ты». — Интересно даже, — улыбнулась Людмила. — Где? — Давным давно, на самом деле. Выпускались когда и рассвет встречали у Невы на Дворцовой набережной. Ты встала сейчас ко мне полубоком, и я вспомнил. Ты тогда в реке стояла так же полубоком. И коса развевалась. Я помню прямо этот образ. — Чудны дела твои, — пробормотала девушка, — с выпускного семь лет прошло. Не верится даже. Пришло тебе от сестры письмо? — Пришло. Не от сестры правда, от приятеля институтского, но он пишет, что был в Ленинграде недолго и что со Светкой всё хорошо. И что она мне пишет, и что письма будут обязательно. — Поздравляю! — Людмила с трудом скрывала грусть. — Что такое? — От отца давно писем нет, я волнуюсь немножко. Но это так, мелочи на самом деле. Я ему тоже из госпиталя не писала, чтоб не волновать. Мачехе писала — ему нет. Поэтому остаётся ждать. Какая-нибудь весточка всё равно должна прийти. Лучше, конечно, чтобы это было письмо, а не похоронка, но… Как судьба распорядится, так и будет. В данной ситуации лучше ничего не знать, спокойнее так немножко. Мне так кажется. Дань, я не выгоняю тебя, но… — Понял. Ухожу. Не буду мешать важному государственному делу, — улыбнулся парень. — Это у тебя важное государственное дело. А я так, с бумажками вожусь.