Вспомните, ребята, вспомните, ребята, Разве это выразить словами, Как они стояли у военкомата С бритыми навечно головами. И, когда над ними грянул смертный гром Трубами районного оркестра, Мы глотали звуки ярости и муки, Чтоб хотя бы музыка воскресла! Вспомните, ребята, вспомните, ребята, Это только мы видали с вами, Как они шагали от военкомата С бритыми навечно головами. Виктор Берковский
Почему именно летчик – Даниил и сам не знал. Просто как-то, он тогда заканчивал восьмой класс, пошел "за компанию" заниматься планеризмом. Потом, уже учась в ЛИИКСе*, участвовал в соревнованиях, даже что-то выиграл. Но никто и не предполагал, что на фронт он уйдет именно летчиком. Не в пехоту, а летчиком. Об этом даже не думал никто. Но вышло так, как вышло. Даню провожала одна Светка. Да и то проводила только до здания военкомата, постояла там недолго и помчалась в госпиталь. Как шутила сама девушка: «Не получается пока в теории – значит будем изучать на практике». Двадцать первого у Светланы был выпускной. Девушка ещё с седьмого класса знала, что будет поступать в медицинский, но ее планам не суждено было сбыться – началась война. – Данька, пиши пожалуйста! Маме пиши, чтоб она меньше за тебя волновалась! Данька, вернись живым! – Светка, какой же ты еще ребенок – улыбнулся Даниил, обнимая сестру. Она уже была ему по плечи. Так странно, вроде совсем недавно маленькая была. А теперь взрослая, восемнадцать лет. Работает, помогает матери. – Данька… – улыбнулась девушка – перестань. – Свет, маму береги пожалуйста! Она же совсем сдала после папиной смерти. Слышишь, Свет? – Постараюсь, Дань. Постараюсь. Вернись живым и желательно поскорее – Светлана чмокнула брата на прощание и почти бегом помчалась в госпиталь. Даниил смотрел сестре вслед. А ведь действительно, как все изменилось после отцовской гибели в тридцать пятом. Мама очень сдала после этого случая, его в армию не взяли. Отец… Он всегда был для Дани примером. Красный командир, член партии с двенадцатого года. Он "делал революцию", поднимал страну после гражданской. Отец… Он тогда девушку спасал от бандитов. Абсолютно чужую и незнакомую ему девушку. А пуля зацепила именно его. Бандитов тех так и не нашли. Светке было тогда всего двенадцать. Отца она помнит плохо. А он, Даня, отца помнит хорошо. Он помнит, что отец очень любил мать. Ей было восемнадцать, когда они познакомились. Как Светке сейчас. А отцу как ему, Дане, двадцать четыре. Познакомились и не смогли расстаться. На долгие восемнадцать лет. А потом один случайный выстрел – и всё!***
– Ты когда уезжаешь, Люд? – Завтра. Или подожди, какое сегодня число? – ответила Людмила, пытаясь скрыть раздражение. Её всегда раздражала эта привычка Марины: задать вопрос или ляпнуть что-нибудь ни к месту и ни ко времени, а потом абсолютно искренне не понимать, почему тот, кому был адресован вопрос, злится. – Одиннадцатое – женщина взглянула на настенный календарь, чтоб убедиться в своих словах– Да, одиннадцатое. – Тогда все правильно. Двенадцатого в двенадцать сбор у военкомата. А что? – раздражение скрыть не вышло. К сожалению, а может и к счастью. Кто его знает. – Нет, ничего. Ты же нас проводишь? – женщина нервно ломая пальцы ходила по комнате. В одном из углов были сложены чемоданы. – Не знаю, Марин. Наверное. – Людмила поднялась, и очень неожиданно для самой себя подошла и обняла мачеху за плечи – Не волнуйся, Марин. Не нужно этого. – Ну он же мог не идти. В его возрасте… – Марина чуть не плакала. – Не мог. Он не мог этого не делать, Мариш. Потому что это папа. Он не может поступить иначе. Не плачь пожалуйста. Сейчас Надюшка придёт. Ты же не хочешь, чтобы ребенок это видел? – Ребенок – сквозь слезы усмехнулась Марина – Ей тринадцать будет в этом году. – Всё равно! Не плачь. Пойдем, выпьем. – предложила Людмила – Люська, ты что? – удивилась Марина Григорьевна – Тебе же уезжать завтра. Какое «выпьем»? – От половины одного стакана голова не заболит. Там немного осталось совсем. Надо допить – абсолютно серьезно продолжала говорить девушка. Ушла к себе в комнату и принесла початую бутылку коньяка. Достала из буфета два стакана. – Будешь, или передумала? – Только если немного. Дай, я сама налью – Марина отобрала у падчерицы бутылку – Откуда это кстати у тебя? – Подарили – неохотно ответила Люда – Не важно кто и когда. Просто подарили – А всё же? – За мной ухаживал сокурсник. Долго так ухаживал. Курса с третьего и до конца. Очень красиво ухаживал. Цветы, билеты в Мариинку, на лодке меня катал. На защиту диплома вот, коньяк подарил. – Людмила налила себе коньяка – Давай за то, чтобы всё хорошо кончилось. – И чтоб вы с Костей остались живы. Они молча чокнулись. – А потом что? – спросила Марина, отпивая глоток. – А потом позвал замуж. Его куда-то в Беларусь распределили, с собой звал. А я сказала, что его не люблю и никогда не любила. И что из Ленинграда никогда не уеду. Вот такая история. – А почему бутылка початая? Им был нужен этот отвлеченный от реальности разговор. Разговор о мирной жизни, о спокойном времени. Иначе они обе, Людмила и Марина Григорьевна просто бы сошли с ума. От тревоги, от страха, от незнания того, что будет с ними завтра. Они забыли тогда все обиды, накопившиеся за пятнадцать лет. – Мы с Оксанкой Новый год с этим коньяком отмечали. У Оксанки. Всей нашей компанией. А потом тетю Галю забрали. Я думала нет ничего страшнее: видеть как страдает родной тебе человек. Видеть и быть не в состоянии ему помочь. Теперь понимаю, есть. Есть гораздо более страшные вещи. Война. И всё, что с ней проклятой связано. Я теперь понимаю, финская это всё-таки было не так. Не так серьезно что ли. Не так страшно. Мариш, прости, я глупости говорю всякие. Забудь всё, что я сказала. Думать надо о хорошем. – Люда отставила на стол стакан. В коридоре послышались шаги, а потом в комнату влетела девочка лет тринадцати. – Надя, ты где ходишь?! – всплеснула руками Марина Григорьевна, сразу же спрятав стакан с недопитым коньяком – Сейчас отец придет! – Ну пришла же. Живая – огрызнулась девочка – Надька… Не стыдно тебе? – встала на сторону мачехи Людмила. – От тебя я такого не ожидала. Предательница! – Я предательница? – возмутилась девушка – мать пожалей. Её ценить надо. Заботу матери ценить надо. И саму мать. Пока она есть. Если у человека есть мать, то ему ничего не страшно. – Сергеева встряхнула чёрной копной волос, машинально схватившись рукой за цепочку медальона, в котором она лет с пятнадцати носила мамину фотографию. Всегда около сердца. Людмиле было семь лет, когда мамы не стало. Ей ведь нельзя было рожать. Никак нельзя. После царских застенок. А она родила. Родила в далекой Сибири, в ссылке, в январе семнадцатого её, Людмилу. Она же тогда была моложе Людмилы сейчас. Татьяне Герасимовне Поповой было двадцать лет. – Людка… Черт, я не то имела ввиду. Извини меня, Людка. – Извинись перед матерью лучше, а не передо мной – Девушка поднялась – Ты куда, Люсь? – обеспокоенным голосом задала вопрос Марина Григорьевна – Пойду, постою на улице. Проветрюсь. Папу может встречу. Не волнуйся, Мариш. – Только недолго, хорошо, Люсь? – Хорошо. Набросив поверх летнего платья какую-то кофту, девушка вышла на улицу. Парило солнце. Ленинград. Колыбель революции. Любимый и родной город Людмилы. Она сделает все возможное, чтобы защитить этот город. Чего бы ей это ни стоило.