И звезда обелиска. И любовь. И война

На войне почта долго идёт, наш солдат обнимает конверт Вспоминает сейчас  о былом Дрожь в руках и от счастья поёт душа Запах дома, треугольный конверт и войны будто не было и нет На минуту вернулся домой живой Сергей Волчков

«Здравствуй, Даня. Долго я не решалась написать это письмо, долго ходила, думала, как именно тебе это рассказать… Нет, не то. Всё не то. Дань, ты наверное знаешь, что ещё в марте сорок второго у меня был твой институтский приятель — Александр Дроздков. Ты наверняка это знаешь, он наверняка тебе написал об этом. А вот я не написала. Не написала тебе сразу, как прорвали блокадное кольцо и наладили нормальную связь с Большой Землей. Не могла собраться с мыслями и написать. Почему решилась сейчас? Сама не знаю, будто что-то заставило. Данька, нашей с тобой мамы не стало в самом начале октября сорок первого. Почему она тогда не спустилась в убежище? Я корю себя за то, что отпустила маму в тот день к подруге. В дом попала бомба. Не в наш, в соседний, который стоял рядом. Стоял. В прошедшем времени. С этого момента прошло уже почти два с половиной года, а я всё не могла решиться. И Дроздкову об этом не рассказала ничего. Мы встретились абсолютно случайно. Я выскочила из госпиталя буквально на десять минут, потратив на этот разговор свой перерыв. Дань, я понимаю, что всё очень сумбурно, но я верю, что когда закончится война и ты вернёшься домой, то я расскажу тебе всё более подробно. О себе… Живу, работаю, живая. Это главное, Дань. Это самое главное. Твоя сестра Светлана. Ленинград. 31 января. 1944 год».       Даниил отложил письмо сестры, которое он перечитывал вновь и вновь. Первое письмо лично от Светки, которое ему пришло за всю войну. Первое. Первое и такое сумбурное письмо от единственного родного и близкого для него в этой жизни человека, от младшей сестры. Нет, была ещё и Людмила, но… Сестра всё равно была для Даниила ближе и роднее. Младшая сестра, которую он обязался защищать и оберегать после гибели отца. Он сам себе пообещал, что не даст в обиду ни Светку, ни маму.       Мама… Даня всегда её любил и одновременно жалел. Он знал и понимал, как матери было трудно «поднимать» их с сестрой. Хотя, когда отец погиб Дане уже было восемнадцать лет и он всячески старался матери помочь. Старался сделать так, чтоб они не жили на одну материнскую зарплату. Врачом было работать престижно, но денег всё равно не хватало. Мама…       Людмиле он письмо не показал, хотя обычно они это делали, это уже вошло в определённую традицию: говорить о письме и зачитывать определённые его строчки.       Людмила… В его жизни это была не первая любовь, он всегда нравился девушкам и девушки нравились ему, романы были начиная с выпускных классов и заканчивая учёбой в институте. Но такую как Людмила он повстречал впервые. А может война так повлияла? Людмила была первой девушкой, на которой он действительно хотел жениться. И хотя с момента их знакомства прошло только лишь два года, Даниил это понимал. У него даже возникало желание пойти к командиру полка и попросить его их расписать. Борис Игнатьевич Самарин, в условиях военного времени, как командир Даниила имел полное право так сделать. Но Даниил не решался, считал, что ещё не время. Глупо наверное было так считать, война идёт, его могут в каждом вылете убить, но он почему-то так считал.       Примерно в те же дни письмо пришло и Людмиле. Оно было менее ошеломляющим.       «Здравствуй, Люда. После окончательного снятия блокады мы с Надюшей решили вернуться в родной Ленинград, и сейчас я бегаю по инстанциям, собирая документы, чтобы доказать, что до войны мы действительно жили в Ленинграде. Люда, если знаешь кого-то, кто может сделать вызов мне и Наде, пожалуйста, напиши этому человеку, ты наверное представляешь, насколько это для нас важно. Люда, я обещаю тебе, что когда закончится война, то мы обязательно съездим в район Сталинграда на то самое место, где убили Костю! Люда, ты в своих письмах очень мало пишешь о себе, всё больше задаёшь вопросов. Задам вопрос и я: Как ты там, родная? Возможно, мой вопрос покажется тебе глупым и наивным, но я его всё-таки задам. В своём последнем письме ты спрашивала, как Надюша. Отвечаю: плохо. Совсем отбилась от рук, прогуливает школу и весь день пропадает неизвестно где. Наверное, в этом есть и моя вина, я не уделяла ей должного внимания за эти годы. Люда, дочка, родная, пиши как можно чаще. Марина. Акмолинск. 5 февраля 1944 год».       Людмила, неожиданно для себя самой прослезилась, когда впервые прочитала это письмо. Всему виной было зачёркнутое «дочка». Марина никогда раньше так её не называла. Хотя воспитала Люду именно она. Отец женился на Марине, бывшей младше его на десять лет летом двадцать шестого, через два года после смерти матери. Несмотря на всё это, Марина никогда не называла её «дочка». «Дочкой» всегда была Надя, младшая сестра Людмилы. Люду Марина всегда называла иначе, чаще всего по имени. Ни разу у Марины не вырвалось «дочь» или «девочка моя». Люда всегда была для Марины Людой. «Люся» могла у мачехи проскочить лишь в минуты душевного волнения. И вот теперь это зачёркнутое «дочка»…       «Марина переживает, — внезапно поняла Людмила». Переживает за неё, потому что больше просто не за кого. И ещё Марина очень сильно её любит.       «Надо же быть такой дурой! — Про себя ругнулась девушка. — Я столько гадостей Марине наговорила в промежутке от тринадцати до шестнадцати лет, а она… Марина…»       Девушка понимала, кто может сделать вызов Марине и Надюшке. И если до того момента, как она увидела это «дочка», зачёркнутое химическим карандашом, девушка сомневалась, то сейчас сомнений не осталось. Она достала чистый лист бумаги и вывела первую строчку: «Оксан, Марине очень нужна твоя помощь…»