***
Алин вошла в холл гостиницы и невольно замерла на несколько мгновений, оглядывая его. Вот каким он был, приют аристократов: сиял золотом, мрамором, зеркалами, был устлан коврами, сделан из красного дерева и обит шелком. Сейчас здесь было довольно мало народу, на большом диване сидели две почтенные женщины с детьми, поодаль от них курили три господина, по всей видимости американцы, ближе к стойке беседовало несколько молодых женщин и мужчин, а в одном из ближайших к Алин кресел сидел мрачный молодой человек, весьма миловидный, со спадавшими на лоб золотыми волосами. Неуверенно оглядываясь в непривычно великолепной обстановке Алин подошла к стойке и обратилась к администратору, теребя в пальцах платочек: — Здравствуйте. Я хотела бы видеть господина Клода Лезьё… Не успела она закончить фразу, как молодой человек с золотыми волосами сорвался со своего кресла и, подскочив к ней, воскликнул: — Алин! Я уже потерял всякую надежду вас увидеть! Девушка с недоумением смотрела в лицо незнакомца, который поспешил отвести её от стойки в самый дальний конец холла. — Откуда вы меня знаете? — наконец выговорила она, вырывая свою руку из пальцев молодого человека. — О, в том то и дело, что я вас не знаю, — усмехнулся незнакомец. — Но вижу, что не ошибся. Клод Лезьё, к вашим услугам. — Алин Ферье, весьма рада знакомству... — Алин все ещё не могла прийти в себя. — Итак, — лицо Клода вновь сделалось мрачно-серьезным, — мы с вами здесь по делу и дело это крайней важности… Я бы даже сказал — дело жизни и смерти, но в данной ситуации это излишний сарказм. — Женщина… которая сказала мне найти вас… Она передала вам письмо… — Алин запиналась, неуверенно оглядывая холл шикарной гостиницы, — Она сказала… что вы все мне объясните… — Женщина? Если бы я сам понимал, — в недоумении произнес Клод. — Вы сказали, что она передала вам письмо для меня? — Да, она сказала, что я должна прочесть его только вместе с вами, — Алин протянула Клоду маленький конверт и тот, отвернувшись к окну, одним движением сорвав сургуч с края, быстро прочитал исписанные все тем же твердым, совершенно не женским подчерком листы. Несколько секунд он стоял, молча глядя на оживленную улицу и затем, повернувшись к Алин, осторожно спросил: — Та женщина, что дала вам письмо, как она выглядела? Встречали ли вы её раньше? — Нет, господин Лезьё, никогда, — покачала головой Алин. — Она не назвалась, я даже не видела ее лица, она закрыла его вуалью. — Значит, ей есть что скрывать, — усмехнулся Клод. — Как впрочем, и всем нам в ближайшее время. — Господин Лезьё, умоляю вас, объясните мне хоть что-нибудь! — воскликнула Алин, молитвенно складывая руки. Клод оглянулся по сторонам, осторожность никогда не бывает излишней, и, оттащив все ещё ничего не понимающую Алин к самому дальнему дивану, спрятанному в нише, еле слышным шепотом заговорил: — Эдмон попал в крайне неприятную историю, и я не удивлюсь, если и здесь не обошлось без женщины, но не в этом главное. Сейчас он находиться в тюрьме по обвинению в убийстве. Не мне судить совершал он его или нет, как его друг я надеюсь, что все же это чудовищная ошибка, но за убийство в нашей стране до сих пор карают смертной казнью, даже представителя герцогской фамилии. Алин негромко вскрикнула и закрыла лицо руками, чем привлекла внимание нескольких неодобрительно посмотревших в её сторону дам. — Неужели его и, правда, казнят? Та женщина не преувеличивала? — спросила она не в силах сдерживать слезы, которые катились у нее из глаз. — Боюсь, что да, — кивнул Клод, и ему самому внезапно стало не по себе от этой мысли. — Я и мой брат, как его ближайшие друзья, пытаемся сделать все возможное, но я не думаю, что мы сможем ему помочь. Улик, которые доказывают его виновность мало, но тех, что подтверждают его невиновность, нет вообще. — И как? Как его казнят? — девушка почти не дышала. — Гильотина, — тяжело вздохнул Клод, стараясь не смотреть на побледневшую мадемуазель Ферье. — Неужели, уже ничего нельзя сделать, господни Лезьё? — сквозь слезы спросила Алин, легким движением вытирая глаза платочком. — Неужели нельзя подкупить судью или полицию, или что-то ещё? Клод молчал. Он взвешивал каждое слово письма, которое ему передала эта девушка, мысленно проигрывая предстоящую ему роль. Да, это было рискованно, но таинственная незнакомка все спланировала до мельчайших подробностей, видимо великолепно осведомленная. Быть может, стоило попробовать, ведь пока это был лучший из всех вариантов, каким можно было спасти Эдмона от гильотины. — Можно, мадемуазель Ферье и именно поэтому вы здесь, — решительно сказал Клод, принимая игру. — План прост, хотя мне и придется подвести себя под удар, а вам помочь мне в этом. — Что я должна делать? — негромко и несколько безразлично произнесла Алин. — Вы — лишь подтверждать показания, — Клод всем телом повернулся к девушке и, глядя ей прямо в глаза, заговорил как можно более спокойным голосом, хотя внутри у него все содрогалось при одной мысли о том, что эта авантюра вскроется. — Слушайте и запоминайте. В ночь с 13 на 14 апреля вы виделись с герцогом Дюраном здесь, в Париже и он никак не мог находиться в своем загородном поместье. Если вас спросят о цели вашей встречи, то стойте на том, что это не важно и не имеет отношения к данному делу. Если вас попросят сказать, присутствовал ли при вашей встречи кто-нибудь ещё — смело называйте мое имя. Вы поняли? Повторите! — В ночь с 13 на 14 апреля у меня была назначена встреча с герцогом де Дюраном, по поводу, который не имеет отношения к данному делу. Он прибыл на эту встречу, а, значит, не мог быть в своем загородном поместье. Вместе с нами там был его друг, которого он назвал Клод Лезьё. Это все что я могу сообщить, — уверенно, без запинки, с должным чувством произнесла Алин, не опуская глаз. — В вас умирает великая актриса, мадемуазель Ферье, — улыбнулся Клод, и уверенность этой девушки прибавила ему сил. — Вы… Надеюсь, вы понимаете, что я не могу вам ничего обещать ни от своего имени, ни от имени вашей таинственной незнакомки. Вы же знаете, что за лжесвидетельствование… — Знаю, — Алин опустила глаза и отвернулась к окну. — Но та женщина сделала мне предложение, от которого я не могла отказаться. — Да, в письме сказано о том, что она обещает обеспечить будущее вашей дочери, — кивнул Клод. — Я от себя лишь могу выразить вам благодарность и надежду на то, что наши усилия не будут напрасны. — Вы же верите в успех, господин Лезьё? — Алин все ещё смотрела в окно. — Я верю в невиновность моего друга, — решительно заявил Клод. — Не в обиду вам, — Алин повернула голову и посмотрела на собеседника, — но в вас видно глубокого и серьезного человека, честного и открытого, а друга вы себе нашли не подходящего. Клод некоторое время молчал, склонив голову и наконец, произнес: — Я знаю, что про Эдмона говорят. Знаю, что это правда. Но и он глубоко несчастен, я уверен. — Такие, как он не страдают, — поджала губы Алин. — Мадемуазель Ферье, если вы не хотите… — Клод осекся, но тут же набрал воздуха и продолжил, — Если вы не желаете помочь Эдмону по личным причинам — я пойму и не буду настаивать. — Нет, я помогу ему, — почти шепотом произнесла Алин, опуская голову. — Куда мне нужно прийти? — На заседание суда. Оно состоится через неделю во Дворце Правосудия, — Лезьё откинулся на спинку дивана, устремляя взгляд в потолок. — Они сделают все для его скандальной казни. — Её не будет, — решительно заявила Алин, вставая с дивана и хватая Клода за руки. — Я обещаю вам, господин Лезьё, так же как я пообещала той женщине. — Я даже не знаю, как вас отблагодарить! — воскликнул Клод, тоже вскакивая и радостно пожимая маленькие ладошки Алин. — Право, не нужно, — покачала головой мадемуазель Ферье и, видя, что Клод рванулся, чтобы проводить её, печально улыбнулась, — Не стоит меня провожать. У меня плохая репутация, если вас увидят в моем обществе… — Я не принят в свете и вряд ли буду, — засмеялся Клод. — А репутации нет вообще, мне нечего портить. — И все же, я не хотела бы, что бы вы меня провожали, — Алин слегка присела в реверансе, но сообразив, что её слова могли прозвучать грубо, улыбнулась и добавила, — До встречи на заседании суда. Была рада знакомству. Клод сдержанно кивнул, ещё раз пожав руки девушки и проводив её взглядом до выхода, снова опустился на диван. Да, Дюран совершенно не умел ценить женщин, которые дарили ему свою любовь.***
Взбежав по широкой лестнице в номер, и плотно закрыв за собой дверь, Клод несколько мгновений стоял, прислонившись к ней спиной и мучительно соображая, что же делать. Только что он согласился лгать под присягой, да ещё и в сообщничестве с проституткой с Монмартра, которой руководила давняя, не до конца разбитая любовь, и какая-то женщина, а может и не женщина, а черт знает кто вообще. Вытерев лоб платком, Клод слегка нетвердо пересек комнату и опустился на стул перед небольшим изящным бюро. Должен ли он рассказать об этом брату теперь, когда принял этот странный вызов и стал участником игры, правил которой не знал? Вряд ли Жером одобрит его решение. Да и к тому же, чем меньше человек знают об этой предстоящей интриге, тем больше вероятность, что она удастся. Но как он сможет ходить целую неделю и смотреть людям в глаза, делать вид, что он по прежнему не знает, что делать и как помочь своему другу… Клоду претила ложь, он ненавидел её, и крайне редко к ней прибегал. А теперь был вынужден лгать не в светской гостиной, а перед судом, перед зрителями, перед теми, кто знает его и считает порядочным и честным человеком! Это представлялось ему адской пыткой, которую, однако, нужно было пережить ради спасения друга. Клод обхватил руками голову, опираясь локтями на стол. Внезапно он вспомнил об одном человеке, у которого он уже попросил в этом деле помощи. Что скажет Ида, когда он на суде объявит о том, что у Эдмона есть алиби в виде проститутки и что он, Клод Лезьё, может это алиби подтвердить. Она будет вне себя. Она так ненавидит Эдмона, что даже не будет разбираться в том, правда ли это и для чего все это было устроено. Ещё не совершив ничего дурного, Клод чувствовал потребность оправдаться перед Идой заранее. Взяв дрожащей рукой перо, Клод обмакнул его в чернила и, изо всех сил стараясь сделать свой подчерк ровным, медленно вывел на листе бумаги с эмблемой гостиницы: «Здравствуй, милейшая кузина» Он старался сделать тон письма как можно более непринужденным, что бы Ида не догадалась о смятении, которое царило в его душе. «Надеюсь, ты и твои сестры в добром здравии, потому что я жду увидеть тебя и Моник в конце недели на судебном заседании. Я полагаю, что ты с твоим вниманием к Эдмону, не захочешь пропустить этот процесс. К тому же, насколько я помню, я взял с тебя обещание помочь мне оправдать его. Собственно поэтому поводу я и пишу тебе» Тут его рука еле заметно дрогнула, но все же подчерк изменил свой наклон, став совершенно прямым и натянутым. «Я знаю, что у моего друга мало шансов оправдаться (мне кажется, я вижу, как ты приподнимаешь брови и усмехаешься), поэтому я решил прибегнуть к последнему средству и, надеюсь, ты не будешь меня осуждать. Я хочу попросить тебя спокойно отнестись к тому, что ты можешь услышать от меня в суде и простить меня, если услышанное тебе не понравится. Эдмон здесь совершенно не причем, это признание будет моим личным желанием. Честно говоря, я даже не говорил с ним об этом» Клод на мгновение замер, быстро пробегая глазами написанное, и продолжил: «Пока я не могу сказать тебе больше, дорогая кузина, и надеюсь, что ты оставишь это письмо между нами, и не будешь расспрашивать меня при встрече. Я лишь хочу предупредить тебя о том, что возможно мне придется пожертвовать частью своего образа ради Эдмона и прошу тебя понять меня. Я даже почти уверен, что ты поймешь меня, потому что знаю, как высоко ты ценишь дружбу и любое её проявление» Поставив дату, он с уверенным росчерком поставил внизу страницы «твой кузен Клод» и, сложив лист, убрал его в конверт с той же эмблемой отеля, запечатал и подписал адрес Виллы Роз. Он ещё не знал, отправит это письмо или нет, но однозначно мог сказать, что теперь ему стало немного легче. Сейчас ему казалось, что возможно даже этого письма Иде не стоит видеть. Может быть, будет лучше, если она, как и все, узнает все только в зале суда. Со вздохом убрав письмо к сестре в жилетный карман, туда же где хранилось письмо таинственного незнакомца, Клод откинулся на спинку стула, запустив пальцы в волосы. Сколько же всего стало происходить в его тихой и размеренной жизни, когда в ней появился герцог де Дюран. Как будто этот человек нес с собой сплошное разрушение всего, что казалось привычным. Казалось, сама суть этого человека была в разрушении, хотел он того или нет. Ведь он фактически ворвался в замкнутый мир маленького пригорода на Марне и перевернул его одной своей улыбкой. Там где уже много лет подряд не происходило ничего, кроме череды свадеб и похорон, он заставил людей стряхнуть пыль со своих чувств и эмоций. Даже теперь, стоя на грани смерти, он заставляет людей переживать и обсуждать себя, становясь повесткой дня во всех гостиных. А между тем ведь Клод как никто знал о том, что этот человек устал от жизни так, как будто уже прожил её всю. Захочет ли он, что бы его друг подвергал себя опасности, лжесвидетельствуя на суде, ради того, что бы он вышел на свободу? Наверняка нет. Клод подался вперед, снова опираясь локтями на стол. Теперь, после того, как он сам кое-как примирился со своей новой ролью, ему предстояло убедить Эдмона в том, что ещё не пришло время умирать и что стащить его с эшафота вполне реально.***
Посидев так ещё несколько минут, Клод решительно поднялся и, выйдя из номера, спустился в холл. Там он помедлил на несколько мгновений, сжимая в жилетном кармане краешек конверта, а затем, твердо решив сжечь этот бред по возвращении, вышел на улицу и, найдя свободный экипаж, отправился к Консьержери. Эдмона стоило посвятить в план его спасения как можно скорее. У Клода даже не возникало мысли, что Дюран может воспротивиться такому спасению, ему казалось совершенно естественным, что спасение происходит почти без ведома и участия спасаемого. Добравшись до Консьержери, он велел вознице дождаться его и быстрым шагом вошел в здание тюрьмы. Часы, по которым заключенные могли видеться с посетителями, ещё не истекли и Клода провели к решетке, возле которой, как всегда, происходило ещё несколько свиданий, причем и узники, и навещавшие их выглядели весьма спокойными и, казалось, болтали в собственной гостиной, а не через тюремную решетку. Эдмон появился через несколько минут. Выглядел он ещё хуже. Одежда уже пропиталась странной пылью, свойственной только тюрьме, и теперь и рубашка, и жилет с тонкой вышивкой, и фрак, и брюки были в едва заметном налете. Волосы были зачесаны налево на прямой пробор, передние пряли падали на лицо, которое, было слегка серым и сохраняло какое-то апатичное выражение. Эдмон приблизился к решетке и, опершись на нее руками, безразлично произнес: — Рад тебя видеть, Клод. Знаешь, я уже начинаю привыкать к этой жизни и даже находить в ней определенную романтику. — У меня хорошие новости, — Лезьё многозначительно поднял брови. — В самом деле? Какие же? — Эдмон, — быстрым шепотом заговорил Клод, — слушай меня внимательно. Одна из твоих отставных любовниц выразила горячайшее желание стащить тебя с эшафота. — Что? — таким же быстрым шепотом отозвался Эдмон, приникая к решетке. — Послушай, я сам толком ничего не понимаю, но разбираться будем потом, — лихорадочно продолжал Клод. — Скажи, ты давал показания о том, где был в ночь убийства? — Нет, я не говорил ничего определенного… — пожал плечами Дюран, напрягая память. — Это превосходно, друг мой, потому что я обеспечу тебе алиби при помощи некой Алин Ферье. — Кого? — Эдмон, казалось, готов был просочиться сквозь прутья. — Тихо, — усмехнулся Лезьё, — имя тебе, вижу знакомо. Так вот, эта милая девушка подтвердит твою невиновность, если ты скажешь, что в ночь убийства у тебя была назначена с ней встреча. — Но… — негромко запротестовал Эдмон и тут же осекся. Что подумает Ида, если узнает, к какому способу он прибегнул, чтобы избежать смерти? Ведь она будет уверена, что это он сам попросил Алин о помощи, да ещё впутав в это дело Клода. — Послушай, Эдмон, времени сомневаться нет, — продолжал шептать Клод. — Либо эшафот, либо ты говоришь о том, что с тобой была Алин Ферье. Если понадобиться ещё один человек, который должен будет подтвердить твое алиби, то называй меня и говори, что я тоже там был, и плевать на то, что подумают все. Я не хочу присутствовать на твоей казни, поэтому пусть уж лучше думают, что мы шляемся по проституткам. — А твоя сестра? Что она подумает? — Эдмон уцепился, наконец, за это, как утопающий за соломинку. — Не беспокойся, я уговорю её не бить меня и тебя за этот маленький проступок, — улыбнулся Клод и, тут же снова приняв серьезное выражение, добавил, — Это один из немногих шансов спасти тебя. По крайней мере, самый реальный. — Хорошо, попробуем рискнуть, — согласился Эдмон. — Я, знаешь ли, тоже не терял времени даром, так что, может быть, что-то и выйдет. — Эдмон, — лицо Клода резко помрачнело, — я хочу знать лишь одно, виновен ли ты на самом деле? Дюран посмотрел в серые глаза друга, чувствуя, что он просто не в силах лгать. Он не представлял себе, что сейчас произойдет в душе Клода, но он не имел права лгать. Не сейчас и не этому человеку. Пусть он отвернется от него после этого признания, но это лучше, чем жить с осознанием того, что ты солгал человеку, которого называл лучшим другом. Тяжело вздохнув и приготовившись выдержать страшный, молчаливый укор Клода, полный холодного презрения, Эдмон глухо произнес: — Да, Клод, я виновен. Лицо Клода не дрогнуло, оставшись таким же мрачным, как было, лишь какая-то неведомая сила оттолкнула его от решетки. Отступив на несколько шагов, он замер и как-то не естественно вытянулся. С минуту он молча, без ожидаемого упрека, без презрения, без страха смотрел на Эдмона, сведя брови на переносице. Он осознавал услышанное, пытался примириться с этой мыслью, понять свои чувства. Наконец, облизав пересохшие губы, он проговорил тихим, прерывающимся голосом, словно в легких его не осталось воздуха: — Спасибо, что не солгал. Он все ещё стоял в метре от решетки, словно боясь приблизится, как будто за ней был дикий и опасный зверь, который в любой момент мог вырваться и разорвать его на части. — Если ты больше не хочешь… — начал, было, Эдмон речь, которую он прокрутил в голове уже много-много раз, отвечая и за себя, и за собеседника. — Эдмон, ты мой друг. Мой лучший друг, — сурово прервал его Клод, делая решительный шаг, к разделявшей их преграде. — Я хочу думать, что знаю тебя, поэтому буду верить в то, что у тебя не было иного выхода, кроме как поступить так, как поступил ты. Я верю, что это случайность, неосторожность, несчастный случай, словом, что угодно, но никак не преднамеренное убийство. Когда-нибудь, когда это все закончится для тебя благополучно, ты расскажешь мне, что там произошло, если сочтешь нужным. Впрочем, я бы предпочел не знать. — Ты не обязан помогать убийце, пусть даже это твой лучший друг, — спокойно возразил Эдмон, устало прислоняясь лбом к решетке. — Ты с ума сошел, Дюран? — воскликнул Клод, но тут же понизил голос. — То есть ты думаешь, я позволю тебе умереть на гильотине? — Я не уверен, что не хочу этого, Клод, — отозвался Эдмон, поднимая глаза на друга. — Смелости покончить с собой у меня бы никогда не хватило, а тут выдается случай окончить свои дни с некоторым ореолом романтизма и изрядной долей драматичности. Лезьё сосредоточенно взглянул на него и после секундного молчания ответил: — Зная тебя, могу сказать, что это пустая болтовня. Ты слишком любишь жить, Эдмон. Как только ты заглянешь в глаза смерти, ты не захочешь умирать. Эдмон лишь молча усмехнулся и отступил от решетки. Время свидания закончилось. С самого своего рождения он идет под руку со смертью. Он как никто знал, что смерть внезапна и неизбежна, и, возможно, был готов к ней каждую минуту своей жизни. Он уже давно не любил жизнь, а лишь по привычке создавал видимость жизнелюбия. По наивности и глупости, по какому-то твердо укоренившемуся клише, люди почему-то верили, что предаваться всем порокам, потакать своим страстям, бесцельно, год за годом, прожигать жизнь значит любить её. Как можно любить жизнь и вести себя к её концу самой короткой и прямой дорогой? Если судьба до сих пор баловала его своим расположением, отсрочивая час расплаты, то это говорило лишь о том, что наказание будет особенно жестоким. Судьба — самый требовательный кредитор, по счетам которому заплатит каждый. Клод в странном оцепенении продолжал стоять перед решеткой, как будто все эти мысли яркой вспышкой молнии промелькнули в глазах его друга. В мозгу у него медленно, повторяясь разными голосами, пульсировало лишь одно слово — виновен. Что ж, он хотел правду, он её и получил. То, что она оказалась не такой, на какую он рассчитывал — его вина. Эдмон его друг и будь он виновен хоть десять раз, он не может позволить ему умереть. Если уж он решил лгать под присягой, спасая жизнь друга-убийцы, то нужно идти до конца. Эдмон, Клод был в этом уверен, не раздумывая сделал бы для него тоже самое, а значит, он не имел права отказываться от своего друга. Наперекор обществу и обстоятельствам, Лезьё видел в этом человеке, то, что никто видеть не хотел: доброту и готовность отдать свою жизнь за тех, кто, так или иначе, был ему дорог. Ведь не просто же так он нанес Лорану этот смертельный удар в висок, не из простой жажды убить, не из ненависти, в сущности Дюран никого не ненавидел, он лишь всех призирал. Нет, за этим ударом крылось что-то другое, что пока Эдмон был не в силах рассказать своему другу и Клод это чувствовал. Он не собирался допытываться правды, чтобы оправдывать друга в своих глазах. В чем бы ни был мотив герцога де Дюрана, Клод верил, что это убийство не было намеренным. Со вздохом отступив назад, Лезьё медленно побрел к выходу, слегка пошатываясь. Одно дело — спасать от несправедливой расплаты невинного. Но ему предстояло отстаивать в суде невиновность виновного, а для этого нужно было что-то более веское, чем просто верить в то, что Эдмон нанес этот злополучный удар случайно. Ему предстояло лгать, зная страшную правду и заставить других поверить в эту ложь. Одно он знал совершенно точно: ему было легче смириться с тем, что его друг совершил ненамеренное убийство, чем стать свидетелем его публичной казни, насколько бы справедливой она не была.