***
Как только Ида переступила порог «Виллы Роз» к ней кинулась бледная Жюли. Маркиза Лондор с округленными глазами и сползшей с плеч шалью выглядела действительно напуганной и встревоженной. Моник, не менее бледная, стояла в дверях гостиной и опиралась рукой на косяк, словно боялась, что упадет, как только попытается сделать хоть шаг. — Ида, умоляю, скажи, что не случилось ничего серьезного! — воскликнула Жюли, хватая сестру за плечи и напряженно глядя в её глаза. Виконтесса Воле молчала, видя, как лицо тяжело дышавшей Жюли становится ещё бледнее. — Ида… — прошептала Жюли, бессильно опуская руки и прижимая их к груди отступила назад. Когда она обернулась и обменялась быстрым, почти поверхностным, взглядом с Моник, Иде показалось, что они уже все знают и всего лишь ждут, когда она расскажет им. Она не могла говорить о смерти с тем спокойствием, с каким о ней говорил герцог де Дюран. Совершенно некстати в голове проскользнула мысль, что никто из их родственников не умер тихо и спокойно: каждая смерть в семье Воле была внезапной и оглушающей. Словно судьбе было мало посланных им испытаний и она хотела проверить остававшихся в живых ещё и смертями близких. — Жером умер, — произнесла Ида, собиравшись с силами. В этот момент она чувствовала себя, как приговоренный к казни, который осознает, что нож гильотины скользнул вниз, и, одновременно, как палач, который отпустил веревку. Примерно такие же чувства должен был испытывать и Клод, когда с его губ сорвались эти слова. Моник шумно выдохнула, закрывая рот рукой, и, пошатнувшись, прислонилась плечом к дверному косяку. Жюли несколько мгновений смотрела прямо перед собой, продолжая прижимать к груди руки, а затем медленно, словно во сне, перекрестилась. — Во имя всего святого… — прошептала она, переводя пустой, непонимающий взгляд на сестру. — Как же так? Он же ничем… Ему же всего лишь двадцать один… — Смерти всё равно. Сердце останавливается тогда, когда ему надоедает биться, — пожала плечами Ида, стараясь хотя бы выглядеть спокойной. Когда все вокруг теряли рассудок, должен был быть кто-то, кто сохранял трезвость и в их семье, Ида была даже благодарна за это, этим человеком являлась она. Необходимость сохранять хотя бы внешнюю невозмутимость неизбежно помогала привести в порядок чувства намного быстрее, чем это делали окружающие. Необходимость думать о других и о сотне различных проблем не позволяла сосредотачиваться на горе и самозабвенно тонуть в слезах. Со временем показное равнодушие перерастало в равнодушие истинное и в глубине души Ида боялась, что рано или поздно станет обладательницей такого же циничного сердца, каким обладал Эдмон. Младшая Воле надрывно вздохнула и закрыв лицо руками, бросилась наверх по лестнице, уже в середине своего пути перестав сдерживать слезы и оглашая «Виллу Роз» громкими рыданиями. Жюли, все свои слезы потратившая на оплакивание маркиза де Лондора и обладавшая более сильным характером, осталась в холле. Несколько мгновений она почти не отрываясь глядела Иду, а затем, шагнув назад, в открытые двери гостиной, спросила: — От чего он на самом деле умер? Ида не двинулась с места. Обсуждать с Жюли подробности она была не в силах, а потому предпочла сделать вид, что не обратила внимания на то, как сестра пригласила её в гостиную. — Я же сказала, остановилось сердце. Он, должно быть, умер во сне, — как можно спокойнее произнесла она. — Ида, Жером был совершенно здоров. Он никогда не жаловался на боль в сердце. Он вообще никогда не болел и ты прекрасно это знаешь, — упрямо качнула головой Жюли и, делая быстрый шаг обратно к сестре и понижая голос, спросила: — Он покончил с собой? Виконтесса Воле попыталась, было, качнуть головой, но под испытующим взглядом Жюли, это движение, которое должно было быть уверенным, получилось больше похожим на выражение сомнения. Маркиза Лондор тяжело вздохнула и опустила голову, принимая жест сестры за подтверждение своих мыслей. — Что он сделал? — прошептала она, не поднимая головы. — Из-за чего? Он оставил записку? Хоть что-нибудь, что объяснило бы, почему он так поступил? Господи, поверить не могу, что он, даже при всей своей склонности к меланхолии… — Жюли, — резко оборвала её Ида, которая была больше не в силах слушать это, — он не кончал с собой. — Тогда как он умер? — неожиданно громко воскликнула Жюли, резко вскидывая голову и сверкая глазами, которые внезапно стали похожими на два ярких сапфира. — Я знаю, что ты лжешь. Там произошло что-то, что… Не говоря ни слова, виконтесса Воле схватила Жюли за руку и решительным шагом направилась в единственное место в этом доме, где она могла спокойно рассказать обо всем произошедшем: в свой кабинет. Плотно закрыв дверь и повернув в замке ключ, Ида быстро метнулась к окну и зачем-то задернула портьеры, словно боялась, что то, что она скажет станет известно всему миру, если в этой комнате останется хотя бы одна щель, которая будет пропускать свет. Маркиза Лондор с некоторым недоумением и почти ужасом наблюдала за этими приготовлениями, не в силах произнести не слова. Наконец, удостоверившись, что ни один звук, ни одно слово или вздох, не выйдет за пределы комнаты, средняя Воле перевела взгляд на Жюли и негромко произнесла, глядя точно в глаза, сестры: — Его убили. Жюли, хоть и ожидала ужасных подробностей, оказалась к ним не готова и потому едва не потеряла сознание и осталась стоять на ногах только лишь потому, что Ида вовремя поддержала её. — Во имя всего святого, Ида, что… — пробормотала она и невидящим взглядом обвела комнату. Виконтесса Воле помогла сестре добраться до стоящего поблизости кресла и молча направилась к своему столу за стаканом воды. Нужно было дать Жюли время осознать и смириться с произошедшим, смириться с тем, что их брат не просто умер, а пал жертвой ужасного преступления. Только сейчас он подумала о том, что, наверное, так же ужасно чувствовала себя мадам Шенье, когда узнала о смерти своего брата. Быть может, Жоффрей точно так же поддерживал растерянную мать, как Ида поддерживала Жюли. Что ж, они заплатили за однажды совершенное преступление. Единственной несправедливостью было то, что большую цену заплатил ни в чем не виновный Клод. — Боже мой, — прошептала Жюли, закрывая рот рукой и поднимая полные слез глаза на Иду, которая вернулась к ней со стаканом воды, — что же теперь будет? Как Клод? Господи, он, должно быть, вне себя от горя. — Клод держится хорошо, — как можно спокойнее ответила Ида. — Куда лучше, чем я могла себе представить. Когда я уезжала с ним оставался Эдмон. — Уж он-то знает, как вести себя после убийств! — не сдержалась маркиза Лондор и, залпом осушив предложенный ей стакан. — С ним должна была остаться ты! Ты! А ты позволила этому… — Он его лучший друг, Жюли, — резко перебила сестру виконтесса Воле. — А ты его сестра! Ты знаешь его двадцать лет! — продолжала гневно отчитывать её Жюли, словно позабыв о том, что всего мгновенье назад не могла стоять на ногах. — Вы с ним были ближе друг другу, чем кто бы то ни было! — Какая разница, кто кого будет утешать, когда наш брат убит! — почти выкрикнула Ида и её крик привел маркизу Лондор в чувство, заставив несколько пристыжено опустить глаза. — Не просто мертв, а убит, задушен, в собственном доме и не кем-то, а женщиной, которая была его любовницей! Поняв, что она сказала больше, чем следовало сейчас, да и вообще, говорить, Ида поспешно прикрыла рот рукой, словно это могло помочь ей вернуть неосторожно сказанные слова. В кабинете повисла гнетущая, давящая тишина, которую никто из сестер не решался нарушить, пока Жюли, наконец, не проговорила прерывающимся, еле слышным голосом: — Что ты сейчас сказала? — Задушен в своем доме собственной любовницей, — спокойно повторила Ида, понимая, что теперь ей уже не возможно отказаться от сказанных слов. — Откуда ты это знаешь? — бесцветно спросила Жюли и, внезапно подняв голову, сверкнула всё ещё горящими глазами: — Её уже поймали? Уже нашли эту женщину? Она предстанет перед судом? — Нет, — покачала головой Ида. — Тогда откуда ты это знаешь? — с необыкновенной настойчивостью спросила Жюли, продолжая сверкать глазами. Ида могла поклясться, что старшая сестра подозревает её, если бы не знала, что сама рассказала ей о собственной связи с Эдмоном. — Клод догадался, — уклончиво ответила она, избегая говорить о том, что на эту правду их натолкнул герцог Дюран, иначе Жюли могла устроить новую истерику. — По многим признакам. — Надеюсь, она получит по заслугам и будет вечно гореть в аду, — со злостью выплюнула Жюли, снова опуская голову и пристально вглядываясь в свои руки. — Клод хочет этого не меньше, уверяю тебя, но пока её не нашли и вряд ли найдут, — виконтесса Воле осторожно опустилась на подлокотник кресла. — Эта женщина скорее всего уже далеко отсюда, а мы даже пока не знаем, кто она. Возможно, Клод найдет что-то о ней в личных вещах Жерома, но пока нам остается только помолится о его душе. Я уверена, что рано или поздно его убийцу настигнет возмездие. Маркиза Лондор устало взглянула на сестру и устало качнула головой, словно желая этим сказать, что не верит и надеется на помощь высших сил в этом деле. — Эдмон сделает все возможное, чтобы найти её, он пообещал Клоду. В конце концов, Жером тоже был ему другом, — успокаивающе проговорила Ида. Жюли снова качнула головой и негромко произнесла: — Франция велика. Где он будет искать её? — Он найдет, — вздохнула Ида, прижимаясь щекой к волосам сестры. — Я знаю, что найдет.***
Эдмон плотно закрыл за собой дверь и остановился, оглядывая кабинет. Теперь, когда он видел только лицо преступления, он понял, как пугающе это выглядело. Холодная комната с полузадернутыми портьерами, смятая постель, складки на которой выглядели, как осколки фарфоровой чашки, оплавившиеся свечи, потухший камин и, самое главное, тело. Человек, который не был незнакомцем, хоть и не являлся близким другом. Эдмон, глядя перед собой невидящим взглядом, подошел к креслу и сел в него, предварительно наткнувшись на подлокотник. Жером был мертв, а точнее, и это не подлежало сомнению, убит. Эдмон потянулся к стоявшему на столе графину и налил в стакан темную жидкость, которая, которая мгновенно распространила вокруг себя терпкий, горьковатый запах. Некоторое время он просто держал стакан в руке, разглядывая напиток на свет. Собственная беспомощность раздражала. Он, видевший в смерти эстетику, считавший смерть самым естественным, что только могло происходить в жизни, гордившийся тем, что смерть не страшит его, сейчас испытывал перед ней безотчетный страх. Убийцей была женщина, это не вызывало сомнения, но проблема в была в том, что ни он сам, ни Клод, ни Ида не слышали ни о какой женщине. И честно сказать, Эдмону не хотелось расспрашивать подробнее, хотя он подозревал, что, возможно, Клоду известно больше, чем он сказал: слишком уж много пошлости и неприглядности было в этом убийстве, той грязной, отвратительной пошлости, которую и Клод, и сам Эдмон презирали и ненавидели. Было стыдно, и герцог Дюран был уверен, что и Клод, и Ида испытывают это липкое чувство стыда. Да и невозможно было чувствовать себя иначе, когда узнаешь о своем близком родственнике. Кроме того, единственным, что указывало на преступницу, была перчатка. Эдмон разглядел её со всех сторон, но не нашел ничего, кроме нашивки с названием одного из парижских галантерейных магазинов, весьма известных в высшем свете. Перчатка была, несомненно, новая, одетая всего лишь несколько раз, но что-то, толи еле уловимый запах, который впитала в себя замша, толи ещё что-то, казалось очень знакомым. Эдмон даже смутно вспоминал о том, что, возможно, однажды видел эту перчатку на руке. Что ж, значит она была богата. Залпом осушив стакан, герцог Дюран резко встал и прошелся по кабинету, сложив пальцы шпилем. Найти виновного для него теперь было чести, чем-то вроде шанса очищения собственного имени. Как будто судьба нашептывала ему о том, что он остался безнаказанным убийцей и теперь, с его помощью другой убийца должен быть пойман, предан правосудию, осужден, наказан. В любом случае, после похорон он отправится в Париж, где попытается найти эту таинственную незнакомку. То, что женщина сбежала в Париж, герцог Дюран почти не сомневался: скрыться в большом городе не составляло труда. К счастью, о женщине было известно то, что делало её куда более приметной фигурой, особенно в тех кругах, в которых она должна была периодически вращаться. Понимая, что сейчас он не в состоянии думать о случившемся отстраненно и непредвзято, Эдмон налил в стакан ещё коньяка и снова залпом осушил его. Не сегодня, но он обязан хотя бы попытаться найти виновного. Если не ради очищения собственной совести, то ради спокойствия Клода, который наверное, сейчас не находил себе места. Хотя, Эдмон не мог с уверенностью сказать, что имя убийцы принесет ему спокойствие. Какое облегчение принесет ему взгляд в глаза той, которая убила его брата, особенно, если в её глазах не будет раскаянья? Эдмон надеялся лишь, что благородство в душе его друга пересилят горе и Клод не опуститься до мести, если доказать убийство будет невозможно. Герцог Дюран давно не верил в людей, но Клод в его представлении олицетворял все то хорошее, что в принципе могло существовать на земле и умещаться в одном человеке, и, прекрасно зная о том, как непрочен человеческий характер, он боялся только того, что Клод сломается под натиском внешнего мира и растеряет и свое благородство, и свою честность, и прямоту. Поэтому где-то в глубине души Эдмон надеялся, что разыскиваемая женщина скрылась так хорошо, что даже он со своими связями окажется бессилен в поисках. Слишком много страданий. Куда больше, чем эта маленькая семья могла вынести.