Дикие розы

Погода стояла жаркая, как, впрочем, всегда в июне. Было душно и справедливо было полагать, что к вечеру разразится гроза, хотя небо оставалось чистым. Худший день для похорон невозможно было придумать, но природа решила превратить похороны Жерома в ещё большее испытание для тех, кто решил на них поприсутствовать. Единственным, кому погода, казалось, не доставляла неудобств, был отрешенно-спокойный Клод, стоявший почти у самого края могилы и почти равнодушно разглядывавший распятие на крышке гроба. Рядом с ним, осторожно поддерживая друга под руку, стоял герцог Дюран. Со стороны это выглядело так, как будто Клоду тяжело было сохранять равновесие, и поэтому он судорожно впился пальцами в локоть друга, но никто не обращал на это внимания. Сестры Воле, накинув на лица темные вуали, расположились с другой стороны свежевырытой могилы. Жюли, сцепив руки спереди, молча смотрела в землю. Моник не сводила немигающего взгляда со священника, который торопливо читал молитву. Взгляд Иды, так же, как и взгляд Клода, был прикован к гробу, который вскоре должен был опуститься в яму и навсегда скрыться под землей. Чуть поодаль, неловко переминаясь с ноги на ногу и ежесекундно оглядываясь, стояла сдержавшая свое слово и явившаяся на это мрачное торжество, Жозефина. Среди этих людей, которых связывали между собой узы крови и дружбы, она чувствовала себя чужой, так как её с большинством из них не связывало ничего, кроме взаимной неприязни. Больше никого, кроме работников кладбища, на похоронах Жерома Лезьё не было. Клод, отдавая последнюю дань уважения памяти своего брата, устроил все без многословных прощаний и торжественных месс. Никакой излишней демонстрации горя, никакого пафоса. Единственное, чего на этих похоронах, самых скромных на памяти Вилье-сен-Дени, было много, так это цветов, за которыми не было видно даже надгробия. По странному стечению обстоятельств все они были белыми, лишь Дюран, отличавшийся всегда и во всем, принес огромный букет кроваво-красных роз, перевязанный черный атласной лентой. Эти розы, совершенно некстати, напоминали всем, кто был посвящен в тайну, что сегодня они хоронят не просто умершего, а убитого. Священник закончил читать молитву и так же торопливо перекрестился, кивком головы говоря, что гроб можно опускать в могилу. Все остальные так же молча перекрестились, кроме герцога Дюрана, который продолжал поддерживать Клода, впавшего в безразличное оцепенение, из которого он не вышел даже тогда, когда ему, вслед за священником, нужно было бросить на пущенный в могилу гроб горсть земли. Он выполнил это действие, как-то не задумываясь, глядя не в зияющую чернотой могилу, а куда-то внутрь себя, где была, пожалуй, куда большая пустота. Жозефина, все ещё чувствовавшая себя здесь лишней, робко приблизилась и, вслед за всеми, бросила в могилу свою горсть земли. К её удивлению, ни Жюли, ни виконтесса Воле не одарили её презрительными взглядами и не отступили на несколько шагов, когда она осталась стоять рядом с ними. Жюли вообще не выразила никакого удивления, словно её присутствие здесь было само собой разумеющимся и естественным. Ида, хоть и пристально оглядела свою главную соперницу, по все же удержалась от своих обычных едких комментариев. Мадемуазель Лондор, впрочем, считала, что обе вели себя так лишь потому, что момент совершенно не подходил для выяснения отношений и потому что уважали чувства своего брата. За все время её присутствия здесь не было произнесено ни слова, находившиеся здесь люди обходились без них, и это была еще одна причина, по которой Жозефина чувствовала себя здесь чужой. Даже непримиримые враги, герцог Дюран и виконтесса Воле, понимали друг друга по взглядам и легким кивкам лучше, чем она Клода. Наверное, теперь ей никогда не стать частью мира этих людей. — Вот и всё, — внезапно, хриплым и неровным голосом, проговорил Клод, все тем же невидящим взглядом следя за тем, как последняя земля соскальзывает с лопаты на образовавшийся над могилой холмик. Эти простые слова должны были вместить куда больше, чем могли. Заканчивалась целая жизнь. Умерли не чьи-то старшие родственники, умер один из них, часть их поколения, тот, кто должен был прожить еще три десятка лет, тот, кто мог бы увидеть восход нового века, но не смог пережить двадцать второе лето. Эдмон, тяжело вздохнув, отпустил локоть Клода, который больше не рисковал упасть в могилу, пошатнувшись в очередной раз. — Мои соболезнования и храни вас господь, — быстро пробормотал священник и чинно, но все же поспешно покинул свих скорбящих прихожан. — Amen, — отозвался Дюран, провожая служителя церкви взглядом, почти полным презрения. Клод лишь рассеянно кивнул, Ида и Жюли гордо вскинули головы, выражая молчаливое согласие с герцогом, а Моник тяжело и благопристойно вздохнула. Жозефина тоже желала принять участие в этой немой сцене, но потупилась под взглядом священника, который словно бы осуждал её за то, что она связалась со столь неблагополучной частью местного общество. — Почему за столько веков люди не придумали что-то менее удручающее, чем закапывание в землю деревянных ящиков с телами умерших? — негромко произнесла Жюли, отворачиваясь от надгробия. — Кремация, мадам Лондор, — почти равнодушно пожал плечами Эдмон, и Жозефина невольно вздрогнула, услышав свою фамилию. Втянутая своей матерью в семейные скандалы, она совершенно отвыкла думать о Жюли, как о Жюли де Лондор и думала о ней исключительно как об очередной Воле. — Весьма зрелищно, но католическая церковь этого не одобряет. Кроме этого есть бальзамирование. В Палермо есть катакомбы для подобных захоронений. Выглядит ещё более удручающе, поверьте мне. — Я думаю, мы вполне можем пережить ещё одни похороны, как делали это уже не раз, — холодно, даже, пожалуй, жестко, бросила Ида. — И кого же ты собралась хоронить следующим, любезная кузина? — неожиданно резко осведомился Клод, вскидывая голову и одаривая сестру мрачным взглядом. Ида невольно отступила на шаг, словно его взгляд прошелся огнем по земле прямо под её ногами: она и раньше видела у Клода такой взгляд, но ещё никогда он не был обращен на неё. — Очевидно, того, кто умрет, — как можно спокойнее ответила она, с достоинством выдерживая этот полный ярости взгляд. — В конце концов, ведь когда-нибудь каждый умрет, — робко произнесла Жозефина, пытаясь напомнить о своем присутствии и о том, что время для семейных ссор ещё не настало. Но Клода это указание на очевидность и естественность течения жизни ничуть не успокоило, а, казалось, наоборот привело в ещё больший гнев, хотя внешне он оставался всё таким же спокойным. — С меня более чем достаточно вашего цинизма, — тряхнув головой, отчего золотые пряди рассыпались из всегда идеальной прически, проговорил он, гордо выпрямляясь и оглядывая всех присутствующих. — Идите и скорбите так, как умеете, если, конечно, умеете, а меня оставьте в покое. На последних словах он порывисто развернулся, намереваясь уйти, но Эдмон удержал его за руку. — Клод, — примиряюще сказал он, но Лезьё резко вырвал свой локоть из его пальцев друга и одарил его таким взглядом, что герцог Дюран отступил назад. — Не нужно, — сухо проговорил он, быстрым шагом направляясь в сторону церкви. — Мы же не оскорбили его ничем? — взволнованно спросила Жозефина, прижимая сцепленные руки к груди и подходя чуть ближе. — Все будет в порядке, — уверенно ответил и направился вслед за другом, поправляя на ходу тонкие черные перчатки. Виконтесса Воле, обменявшись с Жюли мрачными взглядами, бросилась следом тем же быстрым шагом, подбирая тяжелые черные юбки. Жозефина пожалела, что ей не пришла подобная мысль и со злостью подумала о том, что это она должна была сейчас бежать следом за Клодом Лезьё, а вовсе не его горячо любимая сестра. И она, а не его великолепный друг, должна была подставить ему плечо. Но они, уверенные в его ветрености и вздорности, никогда и ни за что не подпустят её к Клоду на расстояние выстрела, чтобы она, не дай бог, не причинила ему ещё большей боли. С негодованием думая о том, что они не имеют права судить о ней подобным образом, Жозефина совершенно забыла о том, что с иной стороны она себя не показывала.

***

Эдмон догнал Клода у самой церкви и остановил, почти повелительно схватив за плечо. Он ожидал чего угодно: новой вспышки гнева, обидных слов, вброшенных в лицо в запале нервного напряжения, но Клод не сделал ничего из этого. Он лишь взглянул на друга усталым мутным взглядом и, покачнувшись, молча уткнулся в его плечо. — Как же я устал, — это было единственным, что он прошептал, глубоко вдыхая запах ткани сюртука на плече друга, перемешанный с тяжелым ароматом парфюма. Эдмон не мог ничего на это ответить и лишь как можно более ободряюще похлопал Клода по спине. Подоспевшая в этот момент Ида по взгляду герцога поняла, что большее, что она может сейчас сделать для своего брата — это встать так, чтобы оставшиеся у могилы девушки не стали свидетельницами этой сцены. Клоду было, конечно же, все равно, но Эдмон знал, что после, когда скорбная апатия пройдет, он будет стыдиться этой слабости. — Это невыносимо, — продолжал Клод, все ещё продолжая опираться лбом на плечо друга. — Терпение, Клод, — ответил Эдмон, отстраняясь так, чтобы заглянуть ему в глаза. — Возмездие стоит того, чтобы терпеть, — кивнула виконтесса Воле, подходя ближе. Но Клод лишь усмехнулся, сбрасывая с плеч руки друга и мрачно глядя на сестру. — Себя хотя бы не обманывайте, — устало проговорил он и его взгляд, прежде горевший ненавистью, вновь сделался безразличным. — Никакого возмездия, ни людского, ни божественного, не будет. Нам никогда не найти эту женщину. Нам даже нечем будет доказать факт её присутствия в доме. — В тот день я нашел единственную вещь, которая может указать на виновную в смерти Жерома, — вздохнул Эдмон. Он не хотел раскрывать существование этого доказательства сейчас, но возможно только это могло дать надежду Клоду, который был как никогда за последние дни близок к тому, чтобы сойти с ума. — Я догадывался, что должно быть что-то такое, — прошептал Клод, целиком обращаясь в напряженное внимание. — К сожалению, это всего лишь перчатка, — пожал плечами Дюран, доставая из внутреннего кармана перчатку, которая уже почти стала ему родной. При первом же взгляде на бежевую замшу всегда спокойная и выдержанная виконтесса Воле побледнела, становясь белее смерти и не издав ни звука пошатнулась, падая на руки не менее бледного Клода, который устоял на ногах лишь потому, что был вынужден поддержать кузину. Эдмон, менее всего ожидавший подобную реакцию на этот клочок кожи, застыл в недоумении, продолжая держать в руке злополучную перчатку. — Святые угодники, — прошептала Ида, восстанавливая равновесие и прикрывая рот ладонью. — Быть этого не может. — Я знаю, чья это перчатка, — как можно более спокойно произнес Клод, не отрывая взгляда от вышитых на перчатке роз. — Она принадлежит Моник. — Что ж, в жизни бывает всякое и такое в том числе, — нервно усмехнулся герцог Дюран, поспешно пряча перчатку обратно во внутренний карман и на всякий случай оглядываясь. — Я, скажу честно, не желал бы знать, что у вас здесь происходит, но поскольку я добровольно и с собственного согласия участвую в этом, то спрошу, не могло ли быть совпадения… — Эти перчатки сшиты на заказ, — прервала его Ида, продолжая прикрывать рот рукой. — Если во Франции и есть вторая такая пара, то какова вероятность, что они оказались бы именно у той женщины, которая… Закончить фразу она так и не смогла, взмахнув рукой и покачав головой. Да, она уже приняла и смирилась с тем фактом, что её кузен умер от рук женщины, которая являлась его любовницей, но принять то, что, скорее всего, этой любовницей являлась её родная сестра, которая всегда считалась в обществе образцом благопристойности, она не могла. Это было чем-то совершенно противоестественным для их семьи, чем-то ужасно отвратительным и омерзительным, постыдным и, самое главное, насквозь пропитанным лицемерием. Все это время они оба лгали им всем. Постоянно. Во множестве мелочей. — Я даже не знаю, что сказать об этом, — проговорил Клод, отводя глаза в сторону и напряженно разглядывая могильные плиты и памятники. Он рассчитывал, что какие-либо сведения о таинственной незнакомке принесут ему облегчение, но одна тайна, как он и предполагал, потянула за собой другую, куда более отвратительную. — Как ни странно, я тоже, — вздохнул Эдмон. — Хотя я встречал людей со склонностями куда более странными и неприемлемыми. — Это слабое утешение, господин герцог! — внезапно воскликнула Ида. — Я бы даже сказала, что и вовсе не утешение. — Сколько же это продолжалось? — прошептал Клод, обессилено прикладывая ко лбу руку. Голова почти кружилась от количества вопросов, которые вызывало внезапно открывшееся обстоятельство, но отчего-то с языка сорвался этот, наименее неважный из всех. — Вряд ли Жером мог увлечься подобными мыслями, сидя в гостиной вашего дома, — пожал плечами Эдмон. — Такие вещи обычно подхватываются в путешествиях. — Значит, незадолго до смерти матери, — Клод сжал пальцами переносицу. — Как это все же отвратительно. Лучше бы я и вовсе никогда этого не знал. Эдмону было трудно не согласиться с этим заявлением. — Не могла же Моник начать все это… — виконтесса Воле сцепила руки так крепко, что, казалось, будто она желала сломать себе пальцы. — Господи, как же мы могли допустить все это? — Что нам теперь делать с этим? — эхом повторил Клод, поднимая потемневшие глаза и переводя взгляд с друга на сестру и обратно. — Я не знаю, — покачала головой Ида, продолжая ломать пальцы. Она не ожидала ничего подобного. Моник, её младшая сестра, была любовницей своего пусть хоть и двоюродного, но все же брата. И видимо была долгое время, да ещё и разделяя его весьма своеобразные взгляды, которыми он же её и заразил. Она не могла поверить в то, что Жером был способен на подобное. — Может быть, не стоит делать ничего? — осторожно спросил герцог Дюран и Лезьё в душе был вынужден признать, что это, пожалуй, было лучшим выходом из создавшегося положения. — Я бы стер себе память, если бы это было возможно, — прошептал Клод и, обращаясь к Иде, добавил: — Но… Мы оставим это просто так? — Мы не можем отдать Моник в руки правосудия. Она ведь наверняка даже не знала, на что шла, — тихо проговорила виконтесса Воле, переставшая ломать пальцы и теперь теребившая край вуали. На кону была репутация их семьи, которая могла рухнуть окончательно, стань хоть что-то известно обществу. Жертвовать тем немногим, что осталось от былой роскоши не хотелось, да и просто было непозволительно. Кроме того, речь шла о её сестре, которая совершенно не походила ни на убийцу, пусть даже невольную, ни на любовницу собственного брата. Слишком много вопросов рождала эта история, но Ида не была уверена в том, что она желает знать подробности. — Если вы позволите мне поговорить с ней, то я буду очень благодарен вам, — внезапно произнес Эдмон тем тоном, который не терпел никаких возражений. Память настойчиво напоминала ему о том, что за несколько часов до убийства своего брата мадемуазель Воле явилась к нему, герцогу Дюрану, с признанием в любви, которое было довольно грубо отвергнуто, и теперь в голове Эдмона настойчиво билась мысль о том, что возможно именно его поведение толкнуло девушку к преступлению. — Я бы даже сказал, что для меня это крайне важно и необходимо, коль скоро я выполняю в этом деле роль детектива, — пояснил он, видя направленные на него недоуменные взгляды. — У меня есть свои мотивы желать этого разговора, но их я предпочел бы не озвучивать. — Я готов позволить что угодно, лишь бы ничего больше не знать об этом! — воскликнул Клод, вздрагивая при упоминании личных мотивов. Теперь всё, о чем окружавшие желали умолчать, казалось ему ужаснейшей тайной, в которую лучше было даже не пытаться проникнуть. Он готов был попытаться простить Моник это убийство, принимая во внимание, что, скорее всего, не она сама толкнула себя в постель Жерома и что смерть — наказание за совращение юной и глупой девушки, притом собственной сестры, пусть и слишком суровое. — Что вы хотите ей сказать? — прерывающимся голосом спросила Ида, не сводя с Эдмона немигающего взгляда. — Хочу узнать, что или кто является причиной того, что она стала убийцей, — мрачно усмехнулся Дюран. — А заодно восхититься её актерским талантом, потому как скорбь, удивление и ужас в её исполнении поистине неподдельны. — Что ты хочешь этим сказать? — Клод напряженно свел к переносице брови. — Лишь то, что сказал, — Эдмон перевел взгляд на друга. — Вы, пусть не вслух, но пытаетесь оправдать её, совершенно забывая о том, что она ведет себя так, как будто не совершала ничего. Если мы все ошибаемся и она и вправду ни в чем не виновна, а эта перчатка и в самом деле совпадение, каких в жизни случается очень мало, то я буду готов принести извинения. Несколько мгновений стояла тишина. Клод и Ида синхронно повернули головы в сторону Жюли, Моник и Жозефины, которые все ещё стояли возле могилы, пытаясь вести отвлеченную светскую беседу в ожидании момента, когда им позволят вновь присоединиться к остальным. Ида, видевшая Моник все эти дни, не могла не признать, что в словах Эдмона было куда больше правды, чем она хотела бы. Её младшая сестра и в самом деле вела себя так, как будто всё произошедшее было для неё такой же неожиданностью, как и для всех остальных. Даже сам Дюран, Ида прекрасно это помнила, не вел себя так спокойно после смерти Андре Лорана. И если это означало, что младшая Воле сознательно скрывает хладнокровно совершенное, и, возможно, даже спланированное, ею убийство, то нужно было, чтобы хоть кто-то попытался узнать у неё правду. Ида знала, что она сама не в силах это сделать. Убитый горем и таким количеством откровений Клод подходил на роль дознавателя ещё меньше. — Только если вы обещаете не причинять моей сестре никакого вреда, — наконец негромко произнесла она, поворачиваясь к Эдмону. — Могу вас заверить, что верну в целости и сохранности, виконтесса Воле, — заверил Дюран, и Иде захотелось рассмеяться от этих слов: этот человек не знал, что такое снисхождение.