***
Со дня смерти Жерома прошел месяц. Марнское общество негромко шепталось в гостиных, бросая многозначительные взгляды на теперь уже единственного представителя семьи Лезьё в Вилье-сен-Дени. Все старательно пытались сделать вид, что всё произошедшее лишь дурной сон, но, словно полагаясь на никогда не подводившее чутьё, ждали продолжения трагедии. И трагедия готова была продолжаться. Косые взгляды и приглушенный шепот действовали на Клода угнетающе. Да, он держался безукоризненно, если ему случалось все же выйти в свет, но последние мосты уже готовы были рухнуть, а Рубикон был перейден только в одну сторону. Все больше и больше Клод отдалялся от общества, запираясь в доме, из-за чего каждое его появление в городе вызывало ещё больше косых взглядов и ещё более приглушенный шепот. Впрочем, в доме Клод тоже практически не появлялся, предпочитая проводить время на берегах Марны в компании своих ястребов. Застать его в поместье почти не представлялось возможным, а найти где-то среди лугов и вовсе казалось невыполнимым. Ида, Эдмон и даже Жозефина де Лондор безуспешно дожидались его в гостиной часами, иногда вместе, иногда по отдельности, но с одинаковым упорством. Эти встречи были пропитаны неловкостью, как губка водой, но никто не собирался отступать. Управляющий лишь обреченно разводил руками и говорил, что господин Лезье уехал почти на рассвете и вернется, вероятно, к полуночи, и поражался глупому постоянству друзей своего господина, которые каждый день надеялись на чудо его возвращения. Первой, по обыкновению, уходила Жозефина, которая старательно хранила в тайне свои посещения Клода. С трагическим вздохом она поднималась с дивана и, шурша шелковыми юбками, уходила, оставляя на каминной полке маленький квадратный конверт. Читал ли её небольшие, ободряющие послания Клод, она не знала, но к следующему её визиту конверт с каминной полки исчезал. После короткого, но доброжелательного прощания, когда дверь за мадемуазель Лондор закрывалась, в гостиной воцарялось напряженное молчание. Иногда, почти сразу после Жозефины, уходил и Эдмон. Правда, через несколько часов он возвращался, растрепанный и разгоряченный быстрой скачкой, но всякий раз в одиночестве. На безмолвный вопрос, мелькавший в потухших глазах виконтессы Воле, он отвечал отрицательным покачиванием головы и, тяжело вздыхая, откидывался на спинку кресла, закрывая глаза, или опускал голову на руку. Говорили здесь мало. Ответственность за темы для бесед по какому-то негласному соглашению лежала на Жозефине, поэтому с её уходом гостиная становилась похожа на заброшенную, давно не обитаемую комнату. Для усиления впечатления не хватало лишь многолетнего слоя пыли, истертой мебельной обивки и потускневших зеркал. Ида даже ловила себя на мысли, что начинает проникаться какими-то теплыми чувствами к этой девушке, которая, из каких-то своих соображений, но все же испытывала симпатию к её брату. Если Жозефина и желала завоевать расположение виконтессы Воле, то путь она, сама того не зная, выбрала самый верный: ничто не могло расположить Иду к человеку так, как хорошее отношение к дорогим для неё людям. Конечно, до заключения мирного договора было ещё далеко, но огонь соперничества, в который не подкидывали дров, начинал постепенно затухать. Ида покидала дом своего кузена поздно вечером, оставляя герцога Дюрана нести этот бессмысленный, добровольный караул. Терпение Эдмона, который оставался ждать Клода даже за полночь, впрочем, всегда вознаграждалось. Клод являлся обыкновенно усталым и измученным и, едва взглянув на друга непроницаемым стеклянным взглядом, уходил к себе. В таком состоянии он был совершенно непригоден для чего бы то ни было, поэтому разговор вновь откладывался до следующего раза. В эти минуты Дюран всегда радовался тому, что ни Ида, ни Жозефина так ни разу и не застали возвращения Клода: слишком уж отличался тот человек, что переступал порог дома от того человека, которого они ждали. Одиночество сводило Клода с ума, но он искал его настолько упорно, что оставалось надеяться на то, что он понимает, чем оно может для него обернуться. И тем удивительнее было то, что он, избегавший встречи со всеми, кто пытался ему помочь, явился на «Виллу Роз» с таким видом, словно принял решение объявить кому-то войну. Истина, впрочем, была не так далека от впечатления, которое он производил. Едва увидев его, Ида поняла, что привело его сегодня к ней. Она, вопреки всему, даже не испытала радости от встречи, которой с таким упорством искала. Будь рядом с ней Жозефина или даже герцог Дюран, Клод никогда бы не завел разговор, для которого он сейчас приехал на «Виллу Роз». Но беседа один на один была рассчитана на полную откровенность и, в первую очередь, на откровенность самого Клода. Кабинет на «Вилле Роз» был погружен в обычные для него полумрак и тишину. Клод молча сидел на стуле, опершись локтем на широкий письменный стол и постукивая пальцами по столешнице. Сама хозяйка кабинета стояла возле окна, скрестив на груди руки, и задумчиво глядела в сторону Клода, но таким взглядом, словно вовсе не видела его. Да, взгляд до ужаса напоминал взгляд загнанной лошади, а отстраненная и несколько холодная манера держаться явно была позаимствована у Дюрана, но виконтесса Воле отчаянно желала верить в то, что это все тот же Клод. Он выглядел старше, в лице появилась какая-то принципиальная острота и Ида подумала, что никогда не обращала внимания на то, что у её брата столь тонкие черты. Извечный прямой пробор теперь придавал ему почти неуловимое сходство с суровым прокурором, которого Ида не без содрогания вспоминала уже не один месяц. — Я не могу перестать думать об этом, — наконец произнес Лезьё, опуская голову на руку. Пожалуй, единственным, что осталось от прежнего Клода, были его манеры и привычки. — Я пытаюсь убедить себя, что Жером лишь отправился в очередное путешествие, — тихо ответила Ида, нервно усмехаясь. — Просто не в долину Луары, а к Стиксу. — Ты думаешь, я не пытался? — Клод вскинул голову и подался вперёд. — Что такое самоубеждение против осознания смерти и воспоминания о гробе посередине гостиной? Ты лучше многих знаешь, что ничто. — Мы поступили так, как были должны, — вздохнула виконтесса Воле и, медленно подойдя к столу, села в кресло. — О нет, — Клод поднялся со стула, опираясь руками на стол и Ида, взглянув в его глаза, вздрогнула, увидев в них лихорадочный блеск, — мы оба побоялись поступить так, как были должны, поэтому каждый предоставил право решать другому. И, прости меня, дорогая кузина, я не могу больше делать вид, что внезапно забыл обо всем, что здесь происходило. — Она моя сестра, Клод! — глаза Иды гневно сверкнули. Клод резко выпрямился и сделал несколько шагов по кабинету. — А Жером был моим братом, — глухо произнес он, оборачиваюсь. — Ты так же бы защищала её, если бы была на моем месте? — Жером виноват в собственной смерти не меньше Моник! — прошипела виконтесса Воле, тоже поднимаясь и опираясь на стол. — Он совратил мою сестру, а ты требуешь от меня снисхождения? — Я не отрицаю его вины, но мы уже не можем заставить его ответить. Или его смерти тебе не достаточно? — ответил Клод, продолжая глядеть на сестру из-под бровей. Ида усмехнулась и, скрестив на груди руки, поинтересовалась: — Ты можешь хоть раз поступиться своей честностью, тем более, если речь идет о спокойствии и добром имени семьи? Клод вздрогнул и отступил на шаг. — Я однажды поступился честностью, когда речь шла о человеческой жизни и посмотри, как бог наказал меня за это, — глухо проговорил он, и Ида почувствовала неприятный, подступивший к горлу ком. Из-за неё, из-за её желания спасти Эдмона, Клод пошёл на ложь, даже не зная наверняка, какая участь грозит ему, если обман раскроется. Если смерть Жерома и вправду была карой небесной, то она была непомерно жестокой. — Я не позволю тебе ничего сделать, — холодно, пожалуй, даже слишком холодно, произнесла Ида, пытаясь не обращать внимания на ком, который все еще стоял в горле. — Не смей даже пытаться говорить с Моник. — Если я захочу поговорить с ней, то ты даже не узнаешь об этом, — ответил Клод, и Ида поразилась этим незнакомым, жестким ноткам в его голосе. В каждом жесте, в каждом слове ее брата сквозили злость и отчаянье. — Не смей! — виконтесса Воле хотела, что бы это прозвучало, как требование, как обязательный для выполнения приказ, но прозвучало, как робкая просьба, сказанная умоляющим, дрожащим голосом. От злости на саму себя за подобную слабость она опустилась обратно в кресло, прикрывая глаза ладонью. — Я позволил оставить… — начал, было, Клод, но тут же осекся. Что он хотел сказать? Что однажды уже позволил убийце остаться на свободе, и теперь жизнь снова ставила его перед выбором, словно бы говоря, что прошлый раз он принял неверное решение? Нет, Иде не обязательно было это знать, особенно, если учесть, что и она сама тогда была в защите Эдмона. Но оставить всё так, как было, он не мог. Одна мысль о том, что он должен приветливо улыбаться своей кузине, которая убила его брата, заставляла Клода ощущать почти физическую боль. Это ощущение можно было сравнить с пыткой, во время которой на голову по капле лили холодную воду. Впрочем, Клод не был уверен, что донос в полицию избавит его от этого: Моник, все же, несмотря ни на что, оставалась такой же его сестрой, как Ида и Жюли. Кроме того, причинять боль Иде, на которую было страшно смотреть в последнее время, ему тоже не хотелось. — Клод, — тихо проговорила Ида, отнимая от лица руку, — ей всего лишь девятнадцать лет. Для неё это станет непосильным испытанием. — Может быть, ты скажешь, что и Жерома она убила сама того не желая? — Клод сам поражался своей ожесточенности, но не мог ничего с собой поделать. — Она была его любовницей. Ты понимаешь, что это значит? — Лучше, чем ты думаешь, — огрызнулась Ида, и её лицо мгновенно стало похоже на непроницаемую маску. — Так посмотри на неё. Она ведет себя так, словно ничего не случилось и она ни в чём не виновна, — Клод с трудом удерживался от желания перейти на крик, понимая, что если он повысит голос, Ида не услышит его, замкнувшись в себе. — Она убила человека, которого любила, но находит в себе силы улыбаться, глядя нам в глаза. — Так может быть, она и в самом деле не виновна? — Ида снова резко встала, ударяя ладонями по столу. Графин с водой, стоявший на краю, отозвался легким дребезжанием. — У нас есть только слова твоего друга, но нет оснований верить им. — Помнится, ты не ставила его слова и выводы под сомнение, — усмехнулся Клод, разводя руками. — Когда речь идет о справедливости, родственные связи не должны ничего значить, я очень хорошо убедился в этом. — Так не пытайся убедить в этом меня! — резко выкрикнула Ида и, уже спокойно, продолжила: — Справедливость не стоит нашей репутации. — Ты предпочитаешь, что бы все стало известно совершенно случайно? — холодно произнес Клод, вздергивая голову. — Что же тогда будет с нашей репутацией? — Есть прекрасное умение, Клод — умение молчать, — язвительно проговорила виконтесса Воле, глядя на брата суженными глазами. Сейчас она как никогда напоминала оскалившуюся волчицу. — Нам всем стоит приобрести его. — Ида, если ты готова молчать ради поддержания иллюзии спокойствия, то меня молчание скоро сведет с ума, — весь вид Клода и в особенности его лихорадочно блестевшие глаза говорили о том, что он и в самом деле близок к сумасшествию, как никогда, но Ида, прекрасно зная о склонности своего кузена к драматизации, предпочитала не обращать на это внимания. — Что же, наша репутация не стоит ни справедливости, ни чужого рассудка? Ида, ты пытаешься обменять на все сокровища мира то, что в сущности ничего не стоит. — Речь о нашем добром имени! — упрямо проговорила Ида, тряхнув головой, отчего из прически выпало несколько прядей. — Доброе имя — это всего лишь то, что о нас думает общество, а оно всегда думает так, как ему удобно! — не менее упрямо ответил Клод. — О нас не станут думать лучше, даже если мы внезапно займемся благотворительностью и всей семьей уйдем в монастырь! С каких пор ты стала так дорожить мнением общества? — Клод, мы говорим об убийстве и внебрачной связи, а рядом с этим, согласись, мое, возможно, в чем-то вольное, поведение выглядит детской забавой, которой, в сущности, и является. Клод тяжело вздохнул и покачал головой. — Милейшая кузина, ты противоречишь сама себе. — Пусть так, — устало кивнула Ида, — но вершить в нашей семье справедливость я тебе не позволю, до тех пор, пока эта справедливость будет угрожать моей сестре. — Ида, сокрытие тайны, а тем более преступления, влечет за собой ужасные последствия, — Клод не желал уступать, жажда справедливости так глубоко въелась в его сознание, становясь навязчивой идеей, что Ида начинала злиться. — Давай обойдемся без ненужного мистицизма, Клод, — жёстко сказала она, прерывая брата, — и грома среди ясного неба. Если тебе больше нечего мне сказать, то ты можешь уйти. — Вот так, значит? — горько усмехнувшись, спросил Клод, но Ида, словно не обратив внимания на его слова, продолжила: — Я надеюсь, что ты понял меня и впредь не побеспокоишь меня с этим. И имей в виду, что если ты начнешь свою войну за справедливость, то я без малейшего сожаления порву с тобой все связи. Несколько мгновений в комнате царило неприятное, давящее молчание. Виконтесса Воле продолжала стоять за своим столом, опершись ладонями на столешницу. То, что её и собеседника разделяла такая преграда, как стол, придавало ей смелости, которая была необходима для того, чтобы говорить с Клодом так, как она говорила сейчас. Да, ей было больно видеть, как он страдал, не в силах забыть обо всех обстоятельствах смерти своего брата, но ведь и она не могла позволить забрать у неё сестру, которая была ещё слишком молода, чтобы думать обо всех последствиях своих действий. Клод выглядел так, словно его ударили чем-то тяжелым по затылку, но он потерял не сознание, а лишь способность ориентироваться и связно мыслить. Ида, единственный человек, которого он теперь мог назвать действительно родным, требовала, что бы он заплатил за её расположение своим спокойствием. Впервые она заставляла выбирать между собой и чем-то другим. Впервые Клод не знал, что выбрать. — Хорошо, — произнес, наконец, он, кивая то ли Иде, то ли своим мыслям. — Мы прекрасно поняли друг друга, госпожа виконтесса. Столь официальное обращение, сказанное чужим, холодным, не принадлежавшим Клоду голосом, подействовало на Иду так, как действует стакан холодной воды, выплеснутый в лицо. — Не смей! — выкрикнула она, выбегая из-за стола и бросаясь следом за кузеном, который уже развернулся и направился к двери. — Не смей! — уже с угрозой повторила она, хватая его за руку так, словно готова была удерживать его до конца дней, лишь бы он не покинул этой комнаты и не решил добиваться справедливости, которой так желал. — Ты предоставила мне выбор, так что позволь выбрать то, что сочту нужным я, — так же холодно ответил Клод, глядя на Иду таким взглядом, что ей не оставалось ничего другого, кроме как самой отпустить его руку и отступить на шаг. — Всего доброго. Взявшись за дверную ручку, он на мгновение замер и, обернувшись, взглянул на Иду тем чистым и спокойным взглядом, каким смотрел до смерти своего брата. — Все тайное становится явным, дорогая кузина, — с сожалением проговорил он, и решительно распахнув дверь, вышел из кабинета, оставляя Иду стоять посередине комнаты. Стук входной двери возвестил её о том, что точно так же он покинул и «Виллу Роз», возможно, для того, чтобы больше никогда здесь не появиться. В первое мгновение виконтесса Воле хотела, было, броситься следом, но, неловко дернувшись, замерла и в бессильном отчаянии закрыла лицо руками. Все, кого она знала, даже вместе взятые, не стоили и волоса с головы Клода, а она жертвовала им ради сестры, которую, в сущности, не любила, но за которую была в ответе. Каждый из них выбирал того, кто был ему роднее с точки зрения кровного родства. И она не вправе была осуждать его за этот выбор. Он старался быть беспристрастным и непредвзятым, он желал справедливости, которая по стечению обстоятельств совпадала с его интересами.***
О странном состоянии Клода Жюли была наслышана от сестры и, видя, какие душевные муки ей доставляют разговоры об этом, старалась как можно меньше затрагивать эту тему. После туманных объяснений Иды и Клода о том, что Моник, которая из них всех наиболее тесно общалась с Жеромом, что трудно было отрицать, могла знать что-то об обстоятельствах его смерти, но отчего-то не хотела говорить об этом, Жюли решила, что не желает ничего знать об этой истории. Если Моник было известно имя любовницы брата, но она по каким-то причинам не желала выдавать эту женщину, то маркизы Лондор это совершенно не касалось. Неимоверным страданиям Клода Жюли почти не придавала значения, предпочитая, как и большинство окружающих, считать их лишь побочным эффектом присущего ему пессимизма. Но вот нервную напряженность Иды игнорировать не получалось. С виду виконтесса Воле была как будто спокойна и, как всегда, занималась делами «Виллы Роз», спорила с Моник по каждому пригодному для этого поводу, редко, но вполне охотно, проводила время с племянницей, в те дни, когда не ездила к Клоду, но Жюли чувствовала, что с Идой творилось что-то странное. Она слышала, как по ночам Ида расхаживала взад вперед по своей спальне, иногда подолгу останавливаясь у окна, но боялась даже заговорить об этом с сестрой. Хозяйку «Виллы Роз» совершенно однозначно что-то угнетало, но Жюли не могла сказать, связано это со смертью их брата или нет. В конце концов, за последние полгода ей пришлось пережить куда больше, чем её жизнь могла вместить. Все разговоры на тему своего собственного душевного состояния Ида пресекала улыбкой и благодарностью за заботу, так что Жюли уже совершенно отчаялась узнать, что же происходит с её сестрой. Но, не смотря на некоторую осведомленность, Жюли не меньше Иды была удивлена странному появлению Клода в холле их поместья. Было что-то странное в том, что человек, с которым все настойчиво искали встречи, являлся сам. Решительный вид кузена настолько плохо в её сознании сочетался с его состоянием, что маркиза Лондор даже не осмелилась подойти к нему и просто поприветствовать, лишь мельком взглянув на него через столовую. О чем он желал говорить с Идой, а приехал он, несомненно, к ней, Жюли даже не могла предположить, поэтому, когда Клод, заметно помрачневший, покинул «Виллу Роз» даже не оглянувшись на выходе, первым делом направилась в кабинет сестры, в надежде получить все ответы сразу и из первых рук. Ида все ещё стояла, прикрывая руками лицо. Подобное состояние для виконтессы Воле было такой редкостью, что Жюли в первую минуту хотела, было, уйти, что бы дать сестре прийти в себя, но, поразмыслив, все же переступила порог и, насколько могла решительно и безразлично, поинтересовалась: — Я видела, как приезжал Клод. Чего же он хотел? Неужели намерен вновь вернуться в общество? — Думаю, он сделает это в ближайшее время и возможно даже с блеском, — задумчиво ответила Ида, отнимая руки от лица и глядя на Жюли. — В самых лучших традициях своего друга. — Он узнал имя этой женщины? — Жюли бросилась к сестре и схватила её за руку. — Что же, он решится на огласку? После того, как сам пытался убедить всю округу в том, что смерть Жерома — это результат долгой и незаметной болезни? — Да, узнал, — взгляд Иды стал ещё более задумчивым, а голос ещё более тихим. — Но что он будет делать, я пока не знаю. — Значит, он приезжал за советом, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла Жюли. — Да, — ещё тише ответила Ида, освобождая руку из пальцев Жюли и отходя к столу, — в какой-то степени за советом. — И ты, конечно же, предоставила его ему. В советах ты никогда не отказывала, — в голосе маркизы Лондор послышалось облегчение. Увидев сначала мрачного Клода, спешно покидающего «Виллу Роз», а затем и растерянную Иду, Жюли успела предположить тысячу вариантов разговора, и один был хуже другого. — Разумеется, — Ида снова взглянула на сестру, пытаясь улыбнуться. — К несчастью, мы не сошлись во мнениях, но я надеюсь, что он примет мой совет к сведению. Сказать Жюли о том, что она впервые в жизни поругалась с Клодом, который всячески избегал ссор и мог простить, казалось, что угодно, было выше её сил. Ещё труднее было сказать, что она поставила его перед выбором, который он может сделать не в её пользу и не почувствовать своей вины, потому как будет поступать в соответствии со своей совестью. И упрекнуть его этим было бы почти невозможно: совесть Клода считалась чем-то вроде эталона чистоты. — Что же ты посоветовала ему? — Повременить и обдумать всё ещё раз, — пожала плечами виконтесса. — Разве могла я сказать что-то другое? Жюли удовлетворенно кивнула. — Клод в достаточной степени умен, чтобы понять, что ничего подобного делать не стоит, — сказала она после недолгого молчания, таким тоном, словно обращалась более к себе, чем к сестре. — Он желает справедливости, — тихо отозвалась Ида, беря со стола записную книжку и бесцельно переворачивая страницы, чтобы хоть как-то занять руки. — И он имеет права её желать, вот в чем дело. Жюли театрально закатила глаза и, всплеснув руками, направилась к дверям. Остановившись на пороге, она обернулась и произнесла: — То, что здесь произошло уже похоронено на кладбище Вилье-сен-Дени. Справедливость все только испортит. Клод должен это понимать. Ида надеялась на это. Слишком много сейчас зависело от решения её брата, целый мир мог перевернуться и больше не стать прежним.