***
Слухи всегда распространялись по Вилье-сен-Дени с ужасающе быстрой скоростью, и остановить их распространение было невозможно. Город буквально захлебывался от обилия чрезвычайных происшествий в последнее время, но лишь немногие пребывали в мрачном ожидании, зная, что это ещё не конец. Одним из таких людей была, как это ни странно, Жозефина де Лондор. Приезд герцога Дюрана в свое время породил целую волну слухов. Столько же должен был вызвать и его внезапный отъезд, который стал такой же неожиданностью. Многие говорили о том, что причина столь поспешного бегства кроется в женщине. Подобный вариант, учитывая все особенности характера Эдмона, казался всем наиболее вероятным, и теперь вся округа, нисколько не заботясь о том, насколько их предположение соответствует истине, смаковали неизвестные им подробности. В качестве женщины выступала никому неизвестная парижская красавица, которую некоторые описывали как прекрасного белокурого ангела, а другие как черноволосую красавицу с демоническим взглядом. В существование столичной незнакомки Жозефина Лондор не верила. Не потому, что считала, будто подобная история невозможна, а потому, что предпочитала искать причину внутри Вилье-сен-Дени, в том месте, где герцог Дюран провел больше всего времени. Но улицы маленького городка на берегу Марны были, как всегда, переполнены прогуливающимися сплетниками, сквозь армию которых юная маркиза пыталась пробраться в надежде встретить Клода. Чем было вызвано её желание она и сама не могла объяснить: с одной стороны она была уверена, что Клод знает тайну отъезда своего друга, а любопытством Жозефина все же не была обделена. С другой стороны она уже давно признала за собой склонность к обществу Клода и к нему самому. То, что Лезьё будет здесь, она не сомневалась: Клод всегда предпочитал быть в курсе слухов, которые витали вокруг близких ему друзей. Поэтому Жозефина прохаживалась по главной улице из одного конца в другой, переходя от мадам Бонн и её дочери к Катрин Алюэт и её кузенам, старательно высматривая Клода, никак не желавшего появляться. Чем больше Жозефина находилась в их обществе, тем более нелепые версии случившегося она узнавала. Через два часа любое упоминание фамилии Дюран настолько раздражало юную маркизу, что она, в самых изысканных выражениях извинившись перед мадемуазель Алюэт, с которой разговаривала, быстрым шагом направилась в сторону границы городка, где он переходил в окружавшие его поля. Несколько лишних мгновений, проведенные сейчас в этом обществе, могли стоить ей если не рассудка, то головной боли. Торопясь покинуть Вилье-сен-Дени, Жозефина не желала задерживаться даже для соблюдения приличий, поэтому женщина, которую юная маркиза задела плечом во время своего бегства, так и осталась бы без извинений, если бы не остановила девушку за руку. — Мы столько часов провели в одной гостиной, а теперь вы даже не извинитесь, мадемуазель Лондор? — с усмешкой спросила женщина и Жозефина узнала, наконец, виконтессу Воле. — Я не имела намерения задеть вас, — ответила она, выдергивая руку из пальцев Иды. — По крайней мере, не в этот раз. Ида слабо улыбнулась и, окинув взглядом улицу, поинтересовалась с ухмылкой, которая показалась мадемуазель Лондор несколько вызывающей и издевательской: — Не смогли совладать с собственным любопытством? Что же, общество удовлетворило вашу жажду знаний касательно событий мирового масштаба для отдельно взятого столичного пригорода? — Знаете, мадемуазель Воле, я слышала сегодня уже достаточно, — натянуто ответила Жозефина. — И у меня нет ни малейшего желания обсуждать все это снова. — Вы тоже верите в это? — внезапно спокойно спросила Ида, слегка приподнимая брови. Издевка и ирония исчезли из её голоса, не оставив следа. — В то, что он уехал из-за женщины? — Разве можно в это верить? — резко ответила Жозефина и снова попыталась продолжить свой путь, но виконтесса Воле вновь удержала её за локоть. — Я чувствую ревность в вашем голосе, — с улыбкой произнесла она, глядя точно в глаза юной маркизы. — Нет ничего постыдного в том, чтобы мечтать о любви. Тем более, о любви такого человека. Любая желала бы быть для герцога Дюрана донной Анной. — Здесь, в Вилье-сен-Дени, нет ни одной женщины, которая могла бы быть его возлюбленной, — осторожно проговорила Жозефина, невольно вспоминая о своем неловком признании, но Ида, криво усмехнувшись, качнула головой: — Вы хотели сказать — любовницей, мадемуазель Лондор. — Да, — еле слышно произнесла Жозефина и, несмело подняв глаза на собеседницу, продолжила неоконченную мысль: — Кроме, пожалуй… Холодный и непреступный вид виконтессы Воле, которая спокойно глядела ей в глаза, заставил несчастную девушку запнуться и отвести взгляд. Герцог Дюран говорил ей о том, что при озвучивании подобных обвинений нужно смотреть в глаза, но Жозефина ничего не могла с собой поделать. Будь перед ней любой другой человек, она спокойно дала бы волю своему высокомерию и острому языку, но ледяное спокойствие виконтессы Воле заставляло раздумывать над каждым словом. — Ну что же вы, договаривайте, — Ида сделала широкий приглашающий жест и, немного помолчав, добавила: — Имейте смелость быть честной, мадемуазель Лондор, особенно с теми, кого ненавидите. — Кроме вас, — несколько сдавленно проговорила Жозефина и тут же залилась краской от того, что не только посмела подумать подобное о виконтессе Воле, но и сказать вслух, да ещё и в лицо. — Что ж, как вы видите, на вашу голову не обрушилась кара небесная за столь ужасные мысли, а я не кидаюсь на вас, обвиняя в клевете и аморальности, — Ида поправила перчатку и снова пристально взглянула на Жозефину, которая почувствовала себя ещё неуютнее. — Достоинство никогда нельзя терять, мадемуазель Лондор. Это единственное наше оружие. — Особенно, когда про вас лгут? — приподняла брови Жозефина. — Особенно, когда про вас говорят правду, — печально улыбнулась виконтесса Воле и, немного помолчав, добавила: — Никогда ни перед кем не оправдывайтесь, как говорил один мой знакомый. — Даже если человек требует от вас оправдания? — спросила мадемуазель Лондор. Улыбка Иды стала ещё печальнее. Интересно, поняла ли Жозефина, кто подразумевался под этими словами? Чтобы почувствовала эта нежная и наивная девушка, если бы узнала, что её предположение было правдой? Кто бы вообще здесь выдержал эту правду? — Тот, кто вас любит, сам придумает вам оправдание, а тот, кто вас ненавидит, никогда вам не поверит. По крайней мере, так утверждал мой знакомый. — Ваш знакомый был далеко не глупым человеком, — кивнула Жозефина, раздумывая над только что услышанными словами. — Да, — задумчиво проговорила Ида, глядя куда-то вдаль странным, отстраненным взглядом. — Но, к сожалению, он предпочел растратить свой ум на мелочи жизни, вместо того, что бы дать это миру что-то более стоящее, чем философ-циник. — И все же общество требует от нас оправдания, если мы совершаем что-то, чего не должны были бы делать, — вздохнула Жозефина. — Разве возможность быть примером для подражания не стоит оправданий? — Посмотрите на моего кузена, мадемуазель Лондор. Он всегда поступает соответственно своей совести, а не морали общества. Для него куда важнее жить в согласии с самим собой, — спокойно ответила Ида и, пожав плечами, добавила: — Зачем пытаться быть образцом для подражания, если цена этому — вечные муки совести? Жозефина кивнула и, замолчав, устремила взгляд в серую стену одного из ближайших домов. Сейчас она отчаянно боролась с желанием спросить у своей извечной соперницы, что она думает обо всем этом. — А что думаете вы сами? — наконец спросила она, снова переводя взгляд на виконтессу Воле. — Что заставило герцога Дюрана уехать? Ида равнодушно пожала плечами: — Возможно, желание найти то, что он всегда искал, но не мог найти. Впрочем, если он не смог найти это там, где родился, то вряд ли найдет где-либо ещё. — И что же это? — после короткого молчания спросила мадемуазель Лондор, на мгновение задумываясь о том, что виконтесса Воле говорит так, словно знает герцога Дюрана так же хорошо, как своего брата. — Любовь? — Ну что вы, мадемуазель Лондор. Это было бы слишком просто и прозаично для такого человека, как господин герцог, — рассмеялась Ида и Жозефина почувствовала легкое смущение. — Нет, он ищет самого себя. Люди, подобные герцогу Дюрану, всегда ищут себя везде и во всем, и, чаще всего, к сожалению, не находят. — Надеюсь, герцогу Дюрану повезет больше, и он найдет желаемое, где бы оно ни было, — кивнула мадемуазель Лондор и, присев в легком реверансе, добавила: — Приятно было побеседовать, госпожа виконтесса. — Ещё два слова, мадемуазель Лондор, если позволите, — внезапно произнесла Ида и Жозефина нехотя кивнула, боясь того, что виконтесса Воле заговорит о своем брате. — Я не думала, что скажу это когда-либо, — проговорила Ида, как-то странно усмехаясь и протягивая мадемуазель Лондор узкую руку в тонкой перчатке, — но я рада тому, что мы нашли в себе силы говорить друг с другом не в своем обычном тоне. — Вы предлагаете мне дружбу? — с удивлением переспросила Жозефина, переводя взгляд с протянутой ей руки на лицо собеседницы. Ида, принимая этот взгляд за пренебрежение, усмехнулась чуть сильнее и ответила: — Временное перемирие. Мою дружбу вы никогда бы не приняли, а я бы никогда вам её не предложила. С некоторой долей недоверия Жозефина пожала протянутую ей ладонь, так как ничего другого ей не оставалось. Отказ от столь великодушного предложения выглядел бы, по меньшей мере, крайней невежливостью. — Не хочу, что бы вы думали, будто мне это льстит, — произнесла она, легко кивая в знак прощания. — В мыслях не было льстить вам, — холодно улыбнулась Ида и, тоже кивнув, направилась дальше по улице, с таким видом, словно только что случившегося разговора никогда не было.***
В Вилье-сен-Дени Ида пришла с единственной целью, которая, по воле случая, оказалась точно такой же, как и у Жозефины де Лондор. Иде необходимо было как можно скорее найти кузена, которого она не застала дома. То, что Клод не сможет остаться в стороне, когда вся округа обсуждала такое событие, как отъезд его лучшего друга, Ида знала так же хорошо, как и Жозефина. Отчасти Ида искала Клода для удовлетворения собственного любопытства, если, конечно, её заинтересованность можно было назвать любопытством. Ей Эдмон не сказал ни слова и лишь поставил перед фактом своего отъезда, предоставив самой додумать его причину. Но виконтесса Воле была уверена, что Клод знает если не более менее правдоподобную причину, то уж точно направление, в котором Эдмон уехал. Иде отчего-то казалось, что герцог Дюран дорожил дружбой с её братом настолько, что захотел бы сохранить её, даже покинув Вилье-сен-Дени. Разумеется, она не собиралась бросаться следом за ним, хотя подобные мысли и посещали её в первые часы после прочтения письма. Но гордость взяла верх над чувствами, не без усилий со стороны самой виконтессы и желание отправиться в погоню было подавлено. Подобное поведение сделало бы её похожей на других женщин, таких, как Алин Ферье, а Ида, которую любое сравнение с подобными женщинами только раздражало, не могла позволить себе опуститься до такого. Пройдя главную улицу из одного конца в другой, и не найдя Клода среди сплетничающих соседей, Ида в нерешительности замерла напротив распахнутых дверей церкви. Если отъезд друга подействовал на Клода так же, как смерть брата, то она сама не сможет найти его среди Марнских лугов и уж точно не сможет ещё раз вернуть его к жизни. Это с трудом удалось Эдмону, а для неё, поглощенной собственными страданиями, должно было неминуемо обернуться неудачей. Клод не отличался истеричностью, даже презирал её, но события последних лет изрядно пошатнули его нервы, этого не отрицал даже он сам. Склонность к драматизации довершала картину. Он был частью семьи Воле, это означало способность вынести и пережить все, что Господу вздумается послать, но если Ида постепенно прогибалась под тяжестью сваливавшихся обстоятельств, то Клод склонялся сразу, но затем выпрямлялся и сохранял непоколебимое спокойствие до следующего удара судьбы. Виконтесса Воле надеялась, что теперь, когда самое страшное уже произошло, Клод сможет выстоять, чтобы не случилось, потому что ноша давила на её плечи так, словно Ида была Атлантом, который держал землю. Её кузен должен был стать тем, кто смог бы избавить её от этой ноши, хотя бы до тех пор, пока она не будет снова в состоянии нести её. Повинуюсь какому-то неясному внутреннему порыву, Ида медленно поднялась по ступеням и вошла в растворенные церковные двери. Внутри царили приятные полумрак, прохлада и, самое главное, тишина, которая после главной улицы, наполненной голосами, казалась звенящей, как бокал, по которому ударили вилкой. Церковь была пуста, что впрочем, мало удивило виконтессу Воле: люди здесь собирались только во время служб. Невольно ей вспомнился разговор с Эдмоном, который произошел почти что в дверях этого Божьего дома. Тогда она спросила его, верит ли он в Бога, на что герцог Дюран ответил, что считает себя самого куда лучшим богом, чем тот, которого предлагала ему Римская Католическая Церковь. Сейчас ей казалось, что он имел в виду не столько свое превосходство, Эдмон не считал себя лучше других, сколько то, что вера в себя и свои силы дает ему куда больше, чем вера в абстрактную всемогущую сущность. — Ида, — этот негромкий оклик показался ей в этой звенящий тишине почти набатным колоколом. Клод, казавшийся особенно бледным в полумраке и траурном костюме, сидел на краю последнего ряда скамей, так, чтобы его не было видно от входа. — Вот уж где я не думала встретить тебя, так это в церкви, — как можно спокойнее произнесла Ида, приближаясь и присаживаясь на стоявшую впереди скамью. — Жозефина Лондор очень настойчиво дожидается тебя на главной улице. — Я знаю, — Клод снова устремил взгляд на распятие над алтарем. — Именно поэтому я здесь. Никому, к счастью, не придет в голову искать меня в церкви, что, кстати, не делает чести нашему набожному обществу. — Использовать дом Господа для подобных целей неблагочестиво, дорогой брат, — назидательным тоном проговорила Ида, тоже глядя на распятие. — Господь пережил столько оскорблений от своих последователей, что мое должно казаться ему булавочным уколом, — ответил Клод и опустил глаза. — Обсуждать чужую жизнь, ничего не зная о ней куда более неблагочестиво, но еще никого не поразила молния. — К сожалению, — негромко добавила Ида, не удержавшись. Клод еле заметно усмехнулся. — Ты слышала, что они говорят? — спросил он, немного помолчав. Виконтесса Воле кивнула: — Да, все ищут женщину. Она едва удержалась от того, чтобы не сказать, что лишь Жозефина смогла найти её. Но время для этого откровения ещё не пришло. Ида знала, что рано или поздно ей придется признаться во всем хотя бы брату, но делать это сейчас, да ещё и в храме, она не хотела. — А знаешь, что ужаснее всего? — Клод резко вскинул голову и в упор посмотрел на сестру серьезным, почти суровым взглядом. — Что именно теперь они правы. — Ты хочешь сказать, что здесь дело в женщине? — как можно спокойнее осведомилась Ида, сжимая одной рукой другую. Больше всего она боялась того, что Клод осведомлен о её отношениях с Дюраном и молчит, ожидая признания от неё самой или от своего друга. Пожалуй, более унизительного положения она не могла себе представить. Но Клод развеял её подозрения, неуверенно кивнув, и снова устремил взгляд на распятие. — Клод, помилуй, твой друг не из тех, кто стал бы столь спешно убегать от женщины, — Ида усмехнулась, пытаясь вернуть своему лицу утерянное выражение уверенности. — С ним что-то произошло. Вернее будет сказать, что происходило что-то в последние месяцы, — задумчиво ответил Лезьё. — Он много пил и был насмешлив сверх всякой меры, иногда даже жесток в своих высказываниях. Это был совершенно не тот человек, с которым я когда-то завел дружбу. Тот тоже был ироничен, но в нем чувствовалось стремление к жизни, стремление к удовольствию… Он замолчал и опустил глаза, разглядывая свои руки, затянутые в черные перчатки из тонкой кожи. Ида тоже молчала, ожидая продолжения. — Я не знаю, что должно случиться с человеком, чтобы он сгорел внутри, оставшись снаружи таким же, каким был, — тяжело вздохнул Клод, качая головой. — Он пытался вести себя так же, как раньше, но не мог. Знаешь, когда человек устает и его веселость перерастает в злость, и он сам, не может понять причину этой злости и от этого злится ещё больше. — Сгоревшее должно было быть подожжено, — пожала плечами Ида, и тоже посмотрела на свои руки. Ей невольно вспоминался высокомерный красавец, которого она встретила на вечере у Боннов. Его улыбка была насмешлива и обаятельна, а в глазах горел вызов, бросаемый всему миру и его конкретно взятому уголку. Последнее воспоминание о герцоге Дюране рисовало ей бледного измученного человека, с бровями, сдвинутыми к переносице, плотно сжатыми губами и тусклыми глазами, вокруг которых залегли темные тени. Пожалуй, даже внешней оболочки не осталось от того, кто когда-то приехал в Вилье-сен-Дени. — Я должен был заметить это, — голос Клода стал ещё тише, почти превратившись в шепот. — Он пытался помочь мне, когда я в этом нуждался, а у меня не хватило проницательности, чтобы понять, что он страдает. Виконтесса Воле повернулась и осторожно взяла руку Клода и легко сжала его пальцы, словно пытаясь сказать, что в этом если и есть чья-то вина, то не только его, но и её. Ведь, в конце концов, она тоже была близка к этому человеку и даже не заметила произошедших с ним перемен. Слишком медленными и на первый взгляд незаметными они были. — И все же ты не виноват, — прошептала она, продолжая сжимать руку брата. — Если ты так хочешь винить кого-либо, то вини эту женщину, о которой все говорят. — Боже, Ида, ты не понимаешь! — внезапно воскликнул Клод, порывисто вскакивая и взмахивая руками. — С меня хватит того, что я не могу простить себе смерть брата. Если Эдмон тоже умрет, то я и это приму на свою совесть, потому что мог и должен был, как друг помочь ему, но не сделал этого. — Клод, опомнись! — Ида тоже вскочила и теперь смотрела прямо в глаза брата. — Герцог Дюран не тот человек, который совершит самоубийство. Разум тут же воскресил в памяти тот момент, когда она со злобой бросила в лицо Эдмону слова о том, что для того, чтобы умереть нужна смелость, которой у него нет. Он тогда смотрел на неё спокойно, даже отстраненно, словно уже давно принял решение и только ждал случая для его осуществления. Вспомнилось и письмо, оставившее неприятный осадок не столько из-за своего тона, сколько из-за того, что выглядело как прощание, как одно из тех последних писем, что хранят в шкатулках вдовы павших в бою военных. Клод отступил на шаг и, не отводя глаз, глухо спросил: — К чему же самоубийство, когда есть война? — Война? — этот вопрос сорвался с губ виконтессы прежде, чем она поняла, что задала его вслух. Она даже боялась предположить, какие чувства и эмоции отразились на её лице, когда это слово, отдававшее на вкус металлом, было произнесено. В её памяти были слишком живы воспоминания о том февральском дне, когда в их дом принесли конверт с черной печатью. Это письмо обозначало покойника и само выглядело, как покойник: торжественное, немое, безответное. Она плохо знала Антуана, но отчего-то его гибель, столь внезапная, неожиданная, действительно тронула её. — Да, — Клод кивнул. — Он уехал на войну. Я бы даже сказал: уехал на войну умирать. Проговорив последние слова, он вынул из внутреннего кармана черного сюртука сложенный вчетверо листок и, развернув, протянул его Иде. Виконтесса Воле невольно содрогнулась, узнав почерк Эдмона, не смотря на то, что он был далек от каллиграфического изящества. Быстро пробежав короткий текст глазами, Ида обессиленно опустилась на скамью, возле которой стояла. Она отказывалась верить в только что прочитанное. Герцог Дюран, насмешливый, холеный, аккуратный и рядом с ним все эти ужасы войн, о которых она столько слышала. Это просто не могло быть правдой. Медленно переведя взгляд с письма, которое она все ещё держала, на Клода, виконтесса Воле, попытавшись улыбнуться произнесла: — Это, должно быть, какая-то очень неудачная шутка твоего друга. Но Клод лишь качнул головой, забирая у сестры письмо и бережно, как ценную реликвию складывая его. — Это не шутка, — тихо проговорил он. — И ты прекрасно это знаешь. Да, она знала. Так же как и то, что характер не позволял Эдмону оставить без ответа брошенный ему вызов. А вызов был брошен ею в тот миг, когда она обвинила его в трусости и пожелала смерти. Она могла бы смириться с тем, что Эдмон уехал куда-то на другой конец Европы, пусть даже за океан или вовсе на Восток, что там он нашел другую женщину, которая заняла её место, но ни тем, что человек уехал на войну лишь для того, чтобы умереть. Трудно было представить, что же столь сильно угнетало этого человека, что фраза, брошенная в запале ссоры, стала для него поводом наконец-то пойти на дно. Словно он хотел переложить вину за свою смерть на чужие плечи, чтобы человек, упрекнувший его в малодушии, страдал до конца жизни и раскаивался в опрометчиво сказанных словах. Или же желал в последний раз угодить последней из своих любовниц. Или ему все же не хватило силы духа совершить самоубийство, и поэтому он решил совершить его чужими руками. Ида не знала, что предположить. — Он уже наверняка на пути в Варну, — проговорил Клод, снова усаживаясь на скамью. — Ужас в том, дорогая кузина, что Эдмон настойчив в поисках. Если он ищет смерти, то он найдет её. — Я бы сказала, что он скорее любит доводить до конца то, за что берется, — тихо возразила виконтесса Воле. — Результат ведь будет одинаков, как не назови это качество, — Лезьё снова взглянул на распятие. — Я жалею лишь о том, что ничего не смог сделать и допустил это. Ида с уверенностью могла сказать, что в финале этой истории не останется того, кто не жалел бы о том, что совершал, пока шел к этому самому финалу. И более всего, она была в этом так же уверена, наиболее счастлив будет тот, кто так и не сможет добраться до конца. Они, кто-то от скуки, а кто-то в силу обстоятельств, довели свои жизни до того, когда смерть действительно выглядела единственным и самым легким вариантом избавления.***
Оставшийся путь, который предстоял им до ставки маршала, Дюран и Ромини проделали верхом. Местные жители, уже привыкшие к французским и английским солдатам, не обращали на них совершенно никакого внимания. Впрочем, Ромини и сам не глядел на них, а Эдмон держался равнодушно в силу привычки, не видя смысла углубляться в изучение этих людей хотя бы потому, что он не намерен был задерживаться здесь надолго. Так, быстрой рысью по пыльным песчаным дорогам Болгарии, они добрались до ставки де Сент-Арно. Теперь Ромини говорил много, пытаясь объяснить Эдмону все тонкости и превратности жизни в военном лагере. Герцог Дюран, впрочем, слушал внимательно и когда впереди показался, наконец, лагерь, ему казалось, что всю жизнь провел в бесконечных военных походах. — Если вы были в Англии, капитан, то можете представить себе, что представляет собой английский военный лагерь, — усмехнулся Ромини, заставляя лошадь перейти на шаг. — Они ценят комфорт превыше всего, — спокойно отозвался Эдмон, следуя его примеру. — Вряд ли можно осуждать их за желание чувствовать себя везде, почти как дома. — Проблема в том, Дюран, что любовь к комфорту у них пересилила страх перед холерой, — качнул головой Данте. — От одного из наших врачей я слышал о том, что больные у них содержаться в ужаснейших условиях. — В таком случае нам остается порадоваться за нашу медицину, которая опережает английскую, — улыбнулся Эдмон. Ромини звонко рассмеялся. — Скажите это в присутствии нашего хирурга Жиро и он тут же поделиться с вами прекрасным вином из своих личных запасов, — проговорил он сквозь смех. — Я, честно сказать, уже давно недоумеваю, как англичане смогли захватить половину мира, если для них даже свертывание лагеря оборачивается проблемой. — Полагаю, они просто приходили, ставили лагерь и располагались, как дома. — Прекрасная тактика, хоть и самонадеянная, — Ромини искоса взглянул на спутника. — Я бы с большим удовольствием не перебирался каждые две недели с места на место, но говорят, что это сдерживает распространение холеры. — Есть что-то унизительное в том, чтобы отправиться на войну и умереть от эпидемии, — грустно усмехнулся Эдмон, качая головой. — Война, капитан, дело весьма неприглядное, — негромко и строго возразил Ромини. — Баталии только на полотнах выглядят зрелищно. — Я знаю. Мне доводилось читать старые дневники моего отца, — кивнул Эдмон. — Он был одним из того миллиона, что составлял Великую армию. Ромини усмехнулся, но несколько печально. — Не находите это ироничным? — спросил он. — Вы едете воевать с русскими, на войну, в которую Франция вступила по решению человека с именем Наполеон Бонапарт. — Не думал об этом, — покачал головой Эдмон, устремляя взгляд вдаль. В его жизни было слишком много ироничных совпадений и даже теперь, когда он твердо вознамерился окончить своё существование, судьба находила повод для тонкой шутки. Он даже был в том же возрасте, в каком был тогда его отец. — А, между тем, мы добрались. Добро пожаловать, Дюран, — воскликнул Данте, и, остановив коня на въезде в лагерь, обвел пространство рукой. — Запомните этот миг, последний миг вашей спокойной жизни. — Спокойная жизнь мне порядком претит, — ответил Эдмон, проезжая мимо. — Тогда вперед, — Ромини слегка ударил коня по бокам. На этой, несколько невеселой, ноте они въехали в лагерь. Дюран равнодушно оглядывал ровные ряды палаток и постоянно переходивших между ними солдат и офицеров. Примерно так он и представлял себе военный лагерь, хотя масштабы поразили его ещё на подъездах к Варне: казалось, что вокруг города не было свободного места, все было занято военными. Поля, на которых когда-то золотилась пшеница, теперь были безжалостно вытоптаны и распаханы колесами повозок, копытами лошадей и мулов и ногами людей. Вокруг постоянно что-то происходило и несколько десятков тысяч людей находились в непрерывном движении, каждую минуту готовые приступить к свертыванию лагеря. Все здесь ждали только одного — команду, которая означала бы отправку в Крым. О трудности жизни в подобных условиях Эдмон совершенно не думал, так как прекрасно помнил те времена, когда ему приходилось жить в дешевых гостиницах и пить отвратительное дешевое вино. Здесь же, в нескольких милях от лагеря располагалась Варна, которая производила на первый взгляд приятное впечатление. По крайней мере, организация жизни французской армии была превосходной, особенно по сравнению с тем, что приходилось переносить союзной английской армии, в этом Эдмон убедился, мельком взглянув на английский лагерь. К тому же, положение адъютанта маршала наверняка предполагало наличие привилегий и маленьких, простительных слабостей, которые могли бы облегчить жизнь. — Можете чувствовать себя как дома, потому что это место станет для вас домом на ближайшие несколько месяцев, если вам, конечно, повезет, — продолжал Ромини, останавливая лошадь и спрыгивая на землю. — Полагаю, меня не напугать эпидемией холеры, — усмехнулся Эдмон, тоже спешиваясь. — Это хорошо, капитан, что вы полагаете, что столь малое количество вещей в этом мире способны внушить вам страх, — серьезно ответил Ромини, забирая у своего спутника поводья и привязывая лошадей у коновязи. Он хотел, было, сказать что-то ещё, но внезапный оклик, заставил и его, и герцога Дюрана вздрогнуть и обернуться: — Господин полковник! — O, Santa Maria, неужели здесь уже что-то случилось в мое отсутствие? — обреченно вздохнул Данте, оглядывая спешившего к нему молодого капрала. Капрал, который уже преодолел те несколько метров, что отделяли его от только что прибывших, замер и почтительно вытянулся. Эдмон отметил про себя, что он был совсем ещё мальчишкой, с тонкими и нежными, чертами лица. Форма только подчеркивала это, делая его похожим на девицу, зачем-то облачившуюся в мундир. Молодой капрал не менее внимательно оглядел герцога Дюрана, окинув его с ног до головы внимательным взглядом круглых, темных глаз. Увидев, что разглядываемый им человек не менее внимательно смотрит на него, капрал опустил взгляд и доложил: — Господин полковник, сегодня в лагерь прибыл с проверкой господин маршал. — Так доложите ему о моем прибытии и прибытии его нового адъютанта, — воскликнул Ромини, взмахивая руками и пожимая плечами. — Уже доложили, господин полковник, поэтому я и искал вас, — с готовностью кивнул капрал, поднимая свои круглые глаза на Ромини. — Господин маршал хочет видеть вас. — Что ж, пойдемте, — ответил Данте, указывая рукой вперед и обращаясь толи к капралу, который снова кивнул и, развернувшись, быстрым, несколько резким шагом, направился куда-то в сторону центра лагеря, толи к Дюрану, который молча наблюдал за этим разговором. — Чего мне ожидать от встречи с маршалом? — спросил Эдмон, направляясь вслед за капралом, который то и дело оглядывался, словно сомневался, что Ромини и Дюран последуют за ним. Всякий раз он украдкой оглядывал нового адъютанта маршала, словно желал запомнить каждую, даже самую мелкую деталь, его облика. — Il fatto che tu non lo vuoi (Того, что вы ему не понравитесь), скорее всего, — улыбнулся Данте, и тут же успокаивающе добавил: — Готов поставить тысячу франков на то, что вы останетесь в моем обществе и моем распоряжении. Тем временем, капрал остановился возле одной из палаток, которая по виду отличалась от остальных и выполняла роль местного штаба и зала офицерских собраний, и, все так же почтительно вытягиваясь, произнес: — Прошу вас подождать одну минуту, я доложу о том, что вы пришли. Ромини нетерпеливо махнул рукой и капрал, кивнув, исчез внутри палатки, бросив напоследок ещё один взгляд на герцога Дюрана. — Il vostro arrivo e stata la notizia piu discusso, in modo da essere pronti per questo (Ваш приезд здесь был одной из самых обсуждаемых новостей, так что будьте готов к этому), — негромко, почти одними губами, проговорил Ромини, от наблюдательности которого не ускользнул живой интерес молодого капрала. — Вы не хуже меня знаете, что о вас говорят. Поэтому учтите, что возможно вас многие заочно не любят. —Lo sono abituanto (Я привык к этому), — улыбнулся Дюран. — А так же, — голос Данте приобрел наставнические нотки, — учтите то, что всегда есть те, кто приписывает таким как вы, множество положительных качеств. — Как этот молодой капрал? — спросил герцог, едва сдерживая смех. Ромини тоже усмехнулся и с теплой улыбкой сказал: — Да, он наш всеобщий любимец. Удивительной доброты мальчик, но по никому не известной причине идеализирует всех, кто занимает вашу должность. — Постараюсь не разочаровать его, — кивнул Дюран. Ромини собирался сказать что-то ещё, но в этот миг из палатки, все так же неслышно выскользнул молодой капрал и, отодвигая полог рукой, объявил: — Господин маршал ждет. — Con Dio, Duran, (С богом, Дюран) — прошептал Ромини и Дюран коротко кивнул в ответ, хоть и считал, что помощь Бога это последнее, что ему понадобиться.***
— Прибыл капитан де Дюран, адъютант господина маршала, — с поклоном доложил капрал. Сент-Арно нетерпеливо махнул рукой, говоря тем самым, что бы капрал позвал вновь прибывшего. Ближайшие офицеры с интересом перевернулись, некоторые даже успели обменяться усмешками и парой слов, очевидно, не лестными для того, кто сейчас должен был предстать перед их глазами. Как только Эдмон, стараясь держаться настолько гордо, насколько позволяло ему сочетание герцогского титула и капитанского мундира, вошел в палатку, шепот среди офицеров усилился. В нескольких фразах, сказанных особенно отчетливо, с таким расчетом, чтобы объект обсуждения услышал их, можно было уловить насмешку. Герцог Дюран, впрочем, предвидел подобную встречу, поэтому окинул офицеров одним быстрым взглядом, казалось, даже не удостаивая их своим вниманием, и, делая несколько шагов к столу Сент-Арно, отдав честь, сказал самым без эмоциональным голосом, каким только мог: — Капитан Эдмон де Дюран, прибыл и готов к исполнению обязанностей. — Оставьте, этот штабной этикет Дюран, — отмахнулся маршал, едва взглянув на нового адъютанта. — Как скажете, — пожал плечами Эдмон и эти небрежные слова, сказанные в ставке самого маршала Франции, заставили Сент-Арно поднять глаза и впиться ими в молодого человека. Дюран, поняв, что позволил себе недопустимую вольность быстро выпрямился, пытаясь прислушаться к шепоту стоявших поблизости офицеров, которые уже обсуждали его первые слова. Маршал Франции снова опустил глаза к документам и спокойно, как бы стерев из памяти досадное недоразумение, произнес: — Я хотел бы задать вам несколько вопросов, Дюран, чтобы хотя бы иметь представление о том, какой вы человек. — Как вам будет угодно, господин маршал, — Эдмон слегка кивнул головой, сделав свой голос на сей раз вежливо-светским. — Что нужно делать для того, что бы никогда не оказаться побежденным? — внезапно спросил Сент-Арно, внимательно глядя на своего нового адъютанта. — Никогда не проигрывать? — слегка вопросительно повел бровью Эдмон и среди офицеров пронесся легкий шепот. Он ожидал почти любого вопроса, кроме, разве что, подобного. — В какой-то степени это правильное решение, — спокойно кивнул маршал Франции, — но что нужно для того, что бы никогда не проигрывать? — Я бы мог ответить, что не вступать в игру. Или же никогда не сдаваться? — снова вопросительно ответил Эдмон. Офицеры снова зашептались, а Сент-Арно откинулся на спинку стула и некоторое время глядя на стол перед собой, наконец, произнес: — Почему вы не говорите утвердительно, словно не уверены в своей точке зрения? — Я уверен в ней. Я не уверен в том, что знаю, что вы хотите слышать, — Эдмон продолжал стоять ровно, перебарывая в себе желание оглянуться на офицеров сзади него, которые беспрерывно шептались. — Вот как, — Сент-Арно слегка качнул головой. — Зачем же вы должны мне говорить, то, что я хочу услышать, если высказываете мне свое мнение? — Мне служить под вашим командованием. Должен же я вам понравиться. Хотя бы попытаться это сделать, — Эдмон продолжал стоять по стойке смирно. — И вы хотите сделать это путем того, что будите делать вид, что думаете так же как я? — маршал вновь качнул головой и добавил, — Вольно, Дюран, можете встать поудобнее. — Простите, господин маршал, я не умею нравиться людям. Мы считаем умными только тех, кто поддерживает нашу точку зрения. Все остальные сразу попадают в разряд людей недалеких, — приняв более удобное положение, Эдмон почувствовал, что ведет себя несколько увереннее. Сент-Арно с улыбкой кивнул головой и через несколько секунд молчания, наконец, проговорил: — Вы мне нравитесь, Дюран, но мы с вами не сойдемся. Два льва никогда не будут мирно сидеть в одной клетке. — Поэтому я и не сижу в ней, — спокойно и твердо ответил Эдмон, вызвав новую волну шепота среди офицеров. Сент-Арно усмехнулся и, кивнув, с улыбкой проговорил: — Добро пожаловать в Варну, капитан Дюран. Да здравствует император! — Да здравствует Франция, — мрачно продолжил Эдмон. — Пожалуй, я знаю, где вам и вашему уму найдется лучшее применение, — кивнул маршал и, повысив голос, добавил: — Ромини! Полковник Ромини быстро вышел вперед, становясь рядом с Дюраном и выжидательно глядя на маршала. — Вы просили того, кто мог бы помочь вам здесь, — продолжил де Сент-Арно, обводя рукой пространство лагеря, — и я полагаю, что капитан Дюран, которого вы сочли достойной кандидатурой на пост одного из моих адъютантов, сможет быть для вас полезным.***
Первые дни Эдмон ходил по лагерю лишь в сопровождении Ромини, который представлял ему всех встречных офицеров и в полголоса давал краткую и весьма едкую характеристику. Эдмон смотрел, слушал и запоминал. Ларже он увидел в первый же день и сразу же узнал. Лейтенант, впрочем, удостоил его лишь взглядом и, усмехнувшись, что-то сказал стоявшему рядом капитану, который поднял на Эдмона мрачный, тяжелый взгляд. От Ромини это не укрылось и он, как можно тише, произнес: — Это капитан Анхель Блан и лейтенант Рене Ларже. — Я знаком с лейтенантом, — отозвался Дюран, замечая, что капитан все ещё наблюдает за ним с пристальным вниманием. — Да, о подробностях вашего знакомства мне уже шепнули, — губы Данте тронула улыбка, но глаза остались серьезными. — Я бы опасался его злопамятности. — В самом деле? — насколько Эдмон помнил, Рене Ларже был более кичливым крикуном, чем человеком действия, иначе нашел бы его и отомстил гораздо раньше. — Не все так просто, Дюран, — лицо Ромини окончательно приобрело серьезное выражение. — In primo luogo: è, per così dire, nel "preferiti" Blan capitano (Во-первых: он, так сказать, в «фаворитах» у капитана Блана). E c'è il capitano Blan e autorità e client (А у капитана Блана здесь есть и авторитет, и покровители). Se Blanc, anche con una mano leggera Largeau, decidere che non appartieni qui, allora non sarà qui, è solo una questione di tempo (Если Блан, пусть даже с легкой руки Ларже, решит, что вам здесь не место, то вас здесь не будет, это лишь вопрос времени). — А во-вторых? — холодно спросил Эдмон, который уловил в голосе полковника покровительственные нотки. — Non so che cosa era Largeau che tra di voi c'era questo malinteso, ma ora sembra che tutti i meridionali: caldo, stupido e disperato (Я не знаю, каким был Ларже, когда между вами произошла эта размолвка, но сейчас он походит на всех южан: горяч, глуп и отчаян), — продолжил итальянец, медленно, заложив руки за спину, двинулся прочь от штаба. —Allo stesso tempo, è abbastanza furbo per farvi sparire una volta per tutte (Вместе с этим он коварен в достаточной степени, чтобы вы исчезли раз и навсегда). — Именно к этому я и стремлюсь, — усмехнулся Эдмон. Ромини несколько устало покачал головой и слегка закатил глаза. — Речь не о том, желаете вы себе смерти или нет. Речь о том, что другой человек желает вам смерти. — Мне все равно, — холодно пожал плечами Дюран. — Я хочу умереть и мне все равно, как это произойдет и кто этому поспособствует. — Avevo un amico (У меня был друг), — Данте снова перешел на итальянский, как делал всякий раз, когда хотел сказать что-то так, чтобы это было только между ним и его собеседником. — Degno e una multa ufficiale, Antoine de Londra (Достойный человек и прекрасный офицер, Антуан де Лондор). — Come un piccolo mondo (Как тесен мир), — мрачно усмехнулся Дюран. — Conosco la sua vedova. (Я знаком с его вдовой). — Spiacente (Сочувствую), — непроизвольно выдохнул Данте и, неловко кашлянув, продолжил, — Non voglio entrare nei dettagli, perché si sa il risultato (Я не буду вдаваться в подробности, потому как итог вам известен). Nel loro desiderio di morire, mi ricjrdi di lui (Вы напоминаете мне его в своем стремлении умереть). — Но ведь лейтенант не настолько глуп, чтобы… — нахмурился Дюран, но Данте лишь мрачно рассмеялся и проговорил: — Смерть на войне слишком обыденная вещь, чтобы обращать на неё внимание. Даже на такой войне, как эта. Даже смерть адъютанта самого маршала. Поэтому я дам вам один совет, а вы решите, стоит ли он того, что прислушиваться к нему или нет. — И каков же он? — поинтересовался Эдмон после некоторого молчания. — Я советую вам приобрести такое качество, как осторожность. Здесь оно вам пригодиться более чем где бы то ни было. Эдмон задумчиво кивнул, но все же принял совет к сведению и постарался держаться, как можно более незаметно, насколько, разумеется, мог. Впрочем, это было трудно, так как все без исключения, видимо, не без помощи Ларже, провожали его пристальными взглядами, куда бы он ни шел. Легкий, полунасмешливый шепот за спиной тоже немало уязвлял его, но помня о том, что если он хочет произвести положительное впечатление, нужно вызывать как можно меньше нареканий, Эдмон старался даже не прислушиваться к нему. Де Сент-Арно, на первый взгляд, был вполне удовлетворен новым адъютантом, и это заставляло остальных офицеров немного умерить свой пыл и смериться с присутствием и крайне гордым видом Дюрана.