Дикие розы

А в Вилье-сен-Дени подготавливался новый акт трагедии, развитие которого должно было прийтись на конец июля. Трагедия эта вполне могла бы быть сопоставима с трагедией войны, по крайней мере, в восприятии тех, кто должен был выступать на главных ролях. В голове Моник уже зрели коварные планы. Если раньше она боялась Эдмона, который, несомненно, привел бы в исполнение свою угрозу, то теперь её уже ничего не сдерживало. Ида, которая забрала у нее золотую мечту всей жизни, которой все, даже расположение герцога Дюрана, доставалось слишком легко, должна была ответить за свои ошибки. Гнев общества должен был стать достойным и справедливым наказанием. Подобрав полы платья, младшая Воле решительно направилась по главной улице навстречу мадам Бонн и Кэтрин Алюэт, которая прогуливалась по городу в сопровождении братьев. Лучших исполнительниц для плана Моник было трудно представить. Стараясь придать своему лицу как можно более обеспокоенный вид, Моник поравнялась с теми, чьего общества столь старательно искала и несколько рассеянно произнесла слова заранее заготовленного приветствия: — Добрый день. Ужасно рада вас встретить. Но мадам Бонн, по своему обыкновению, прервала ее, тут же начиная свой монолог: — Боже мой, Моник, что же сейчас начнется? Все девушки округи внезапно заболеют, я уверена. Анжелика рыдает уже несколько дней, бедняжка. Вы же слышали? Герцог Дюран уехал на войну! Ваш кузен мельком упомянул об этом в разговоре с мадемуазель Лондор, но уж вам он наверняка рассказал куда более подробно. Я даже подумать о таком не могла! Все девушки сойдут с ума от горя, если он погибнет. Он был, конечно, подлец, прости меня Господи, но красавец и весьма состоятельный. Но, может, он хоть так принесет пользу стране, не все же разъезжать по Европе и завлекать в свои сети наивных, невинных девушек. Хотя на войнах, я слышала, тоже есть женщины, сестры милосердия и маркитантки, но все же… — Мадам Бонн, я знаю, почему он уехал, — проговорила Моник, и эти слова мгновенно заставили женщину замолчать, а Катрин и её братьев насторожиться и обратиться в слух. — В самом деле? — прошептала Катрин. Моник быстро шагнула вперед и, развернувшись, подхватила обеих собеседниц под руки, оттесняя от молодых людей, в которых подобные предосторожности разожгли ещё больший интерес — Да, но это дело весьма деликатное и я… Честно сказать, я не представляю, как мне быть, — трагичным шепотом произнесла младшая Воле, переводя обеспокоенный взгляд с одной собеседницы на другую. — Мой долг требует, что бы я рассказала об этом и виновные понесли наказание, но с другой стороны он же приказывает мне молчать, потому что… Я надеюсь, что вы посоветуете мне, как быть. — Разумеется, дорогая, можете на нас положиться, — ответила мадам Бонн, но её интонация не оставляла сомнений в том, что уже через час вся округа будет осведомлена об этом разговоре. — Значит, здесь действительно не обошлось без участия женщины, — задумчиво кивнула Катрин. — Кто же она? Вы её видели? Она хороша собой? Богата? Живет в Париже? Моник, дождавшись того момента, когда этот поток вопросов прекратиться, театрально вздохнула и произнесла самым трагичным голосом, каким только могла: — Это моя сестра. Эта женщина, которую вы ищите — Ида. В мгновенно воцарившейся тишине, казалось, можно было расслышать слово, сказанное шепотом на другом конце улицы. Мадам Бонн негромко ахнула, прикрыв рот рукой, так, словно её чести и достоинству нанесли ужасное оскорбление. Катрин молча глядела прямо перед собой, словно пыталась осознать только что услышанное. Братья Алюэт замерли, затаив дыхания, в надежде услышать хотя бы часть разговора, который женщины вели приглушенным шепотом, склонившись друг к другу. — Нет, этого не может быть, — наконец произнесла Катрин, качая головой. — Они же ненавидели друг друга, это ни для кого не было загадкой. — Неужели вы думаете, что я стала бы говорить подобные вещи о своей сестре, если бы не была уверена, что говорю правду? — вспыхнула Моник, вскидывая голову и мысленно восторгаясь своим талантом. — Я бы и сама ни за что не подумала о том, что они… если бы не стала случайным свидетелем… Случайным свидетелем чего именно она стала, младшая Воле предпочла не уточнять, зная, что эта недосказанность привнесет в историю ещё больше драматизма. Поэтому она лишь взмахнула рукой и опустила голову. Её репутация позволяла верить её словам почти безоговорочно, и это нужно было использовать в полной мере. Все знали её как добрую и порядочную девушку, которая и в самом деле не стала бы обвинять сестру в подобной связи без веских на то причин. Катрин и мадам Бонн переглянулись, а братья Алюэт предприняли скромную попытку приблизиться к разговаривавшим. — Не может быть, — снова произнесла Катрин, но на этот раз сомнения в ее голосе уже не было. Для Моник это означало только одно — она почти добилась желаемого. — Это ужаснейший позор для всей нашей семьи, — прошептала она, делая вид, что смахивает с кончиков ресниц слезу. — Это черное пятно на репутацию всех нас. Когда я думаю о том, что моя сестра была его… Боже, мне это даже страшно произносить… — А ведь мы все были ужасно слепы! — воскликнула мадам Бонн и уже тише добавила: — У Иды всегда была небезупречная репутация. Из всех здешних женщин только она и могла бы сделаться его любовницей. Чего только стоили её откровенные наряды. — А тот танец на рождественском балу? — вставила Катрин, оживляясь. — Мы все наивно полагали, что он выбрал самую эффектную из присутствующих девушек, а он недвусмысленно намекнул на её положение. — А то, как внезапно она поправила свое положение? — отозвалась мадам Бонн. — Теперь я не сомневаюсь, что в этом не было заслуги её родственников. Знаете, я знакома с одним из её кредиторов, Бертраном, очень приятный молодой человек. Я сегодня же напишу ему и обо всем расспрошу. Наверняка он что-то знает. — Но что же делать мне? — произнесла Моник, словно напоминая о своем существовании. Обе собеседницы замолчали, переводя взгляд на нее. Братья Алюэт, решившие со смирением дождаться окончания разговора и теперь негромко разговаривавшие в стороне, на мгновение замолчали и прислушались. — Я понимаю ваше отчаянье, дорогая, — наконец ответила мадам Бонн. — Она обманывала не только нас всех, но и вас, свою сестру и более того, она продолжает это делать даже теперь. Предоставьте все нам, милая, и не тревожьтесь — о вас никто и никогда не подумает ничего дурного. — Что-то подобное должно было произойти, — важно кивнула Катрин. — Её расчётливость и эти бесстыдные заигрывания с мужчинами не оставляли сомнений. Я более чем уверена, что она до конца осознавала всю аморальность своего поступка. — Самое ужасное, что это бросает тень на всех нас, — сокрушенно произнесла Моник, опуская голову и сцепляя руки на животе. Сейчас она была горда собой как никогда. Убедить мадам Бонн и Катрин Алюэт оказалось даже проще, чем она предполагала, так что теперь оставалось доиграть до конца роль обеспокоенной сестры, разрывающейся между семейным долгом и совестью. — Я всегда говорила, что ваша семья непоправимо испорчена, — с не менее печальным видом отозвалась мадам Бонн. — Слава Богу, мадемуазель Воле, что вы смогли остаться скромной и добродетельной в таком окружении, как ваши сестры и кузены. Я уж не говорю о наследственности. — И все же Ида пошла дальше остальных, — вставила Катрин, скрещивая руки на груди. — Такую безнравственность нельзя оставлять безнаказанной. — Я не могу допустить, что бы общество обсуждало это! — воскликнула Моник, совершенно искренне изображая обеспокоенность. Уже завтра её откровение разлетится по всем Марнским гостиным и станет самой обсуждаемой новостью за последние несколько лет. — Вы любите и защищаете свою сестру, не смотря на то, что она предпочла жизнь в разврате доброму имени? — с долей умиления поинтересовалась мадам Бонн, но Моник отрицательно качнула головой. — Вы же понимаете, что никому не нравится то, когда его тайны выносят суд общества, — ответила она. — Ида никогда не простит мне этого. — Никто не позволит ей поступить с вами дурно, — успокаивающе заверила Катрин. Младшая Воле глубоко вздохнула, всем своим видом изображая обреченность: — И все же мне не хотелось бы, чтобы мое имя было названо. — Пожалуй, для вашего блага и в самом деле стоит сохранить ваше инкогнито, — неохотно согласилась мадам Бонн. — По крайней мере, первое время. В любом случае, дорогая, вы поступили правильно. Подобные вещи не должны замалчиваться. Чем больше будет публичных осуждений, тем большее количество девушек подумает, прежде чем ступать на подобный путь. Младшей Воле, впрочем, одобрение не требовалось: она и так свято верила в свою правоту. Ида должна была ответить за все, что совершила. Ведь если бы ни она, не ее жажда денег, то она, Моник, не совершила бы никакого убийства, и герцог Дюран принадлежал бы ей. Теперь же, когда план был приведен в исполнение, Моник, вернее той её части, которая желала отмщения, предстояло надолго уйти в тень. Все, а в особенности Ида, должны были видеть в ней добрую младшую сестру и ни в коем случае не должны были сомневаться в её искренности. *** Ничто не предвещало грома среди ясного неба, но по пятницам, а двадцать первое июля было пятницей, в Вилье-сен-Дени случалось всякое. Клод, уже привычно облачившись в черный костюм и, прихватив трость, с которой он почти не расставался в последнее время, хоть и не питал любви к этой детали образа, направился в город. Во внутреннем кармане его сюртука лежало письмо, адресованное Эдмону, которое, по воле судьбы, должно было остаться неотправленным. С первого же шага по главной улице Клод понял, что произошло что-то, что затмило собой все предыдущие события и это что-то касалось его, так как все разговоры стихли, стоило только ему появиться. Стараясь выглядеть непринужденно и даже в какой-то степени беспечно, Клод, помахивая тростью, направился в сторону почтового отделения. Не смотря на то, что день был очень жарким, он чувствовал, как его пальцы холодеют, и озноб медленно перебирается на тело. Он мог предположить только одну причину столь пристального внимания к себе: каким-то образом история смерти его брата получила огласку. Да, он желал этого до сих пор, но желал, предполагая, что огласка будет исходить от него или представителей властей. В данном же случае источник слуха был неизвестен, так как в молчании Иды Клод был совершенно уверен. — А, Лезьё, вы все еще здесь, — этот оклик заставил Клода замереть на месте и медленно обернуться. С другой стороны улицы к нему шел шагом победителя мрачно улыбавшийся Жоффрей Шенье. Рядом с ним шел неизвестный Клоду темноволосый мужчина, в котором издалека было видно подлеца с замашками авантюриста. Чуть позади, на расстоянии нескольких шагов, шла Жозефина, Катрин и мадам Бонн. Жозефина явно пребывала в смятении и глядела на Клода умоляющим взглядом, словно просила у него прощения. Катрин и мадам Бонн самодовольно ухмылялись, что не оставляло сомнений относительно их роли в данной истории. — Я, признаться, удивлен, что вы не сбежали отсюда вслед за вашим другом, — произнес Жоффрей, останавливаясь в нескольких шагах от Клода, который сначала оглядел с ног до головы его, а затем и стоявшего рядом человека. — Моя фамилия Бертран, — представился мужчина с вежливой улыбкой, которая вызывала желание ударить его по лицу. — Я имел счастье некоторое время быть другом герцога Дюрана, так же кредитором вашего дяди, а затем и вашей сестры. Клод коротко кивнул в ответ и, повернувшись к Жоффрею и, копируя его насмешливый тон, спросил: — А я, признаться, не понимаю, от чего должен бежать. — Ну что вы, не делайте вид, что ничего не знаете. Вся округа знает, а вы нет, хотя, замечу, речь идет о вашей кузине, — притворно улыбнулся Бертран и Клод крепче сжал трость, борясь с желанием ударить наглеца. — У меня их три, — как можно спокойнее отозвался он, замечая, что внимание всей улицы приковано к ним. Жоффрей тоже улыбнулся, почти так же отвратительно как Бертран, и ответил: — Речь об Иде, разумеется. Клод почувствовал, как его сердце упало вниз. Он был готов дать отпор, если речь пойдет о Моник и смерти его брата, но Шенье и его спутник явно имели в виду что-то, о чем Клод не имел ни малейшего понятия. А Шенье, никем не прерываемый, продолжал: — Такой позор. Тень на репутацию всей семьи. И вашу в том числе, ведь вы имели несчастье называть себя другом… — Мне жаль прерывать вашу речь, вы её, несомненно, готовили заранее, но я не понимаю, о чем вы говорите, — перебил его Клод. — Господин Шенье говорит о том, о чем говорит весь город, — мягко вмешался в разговор Бертран. — О вашей кузине и нашем общем друге, а так же о факте их связи. Воцарилась гробовая тишина. Клод молча переводил взгляд с Бертрана на Жоффрея Шенье, сосредоточенно сведя брови к переносице, и медленно осознавая услышанное. Понять это иначе было невозможно. Вне всяких сомнений, Иду сочли той самой женщиной, поисками которой было занято все Вилье-сен-Дени последнюю неделю и теперь обвиняли в том, Клод даже содрогнулся от этой мысли, что она была любовницей Эдмона. Большего абсурда он не мог представить, потому что прекрасно знал, как Ида относилась к его другу, и как Эдмон относился к его кузине. Или думал, что знал, как тут же услужливо подсказал внутренний голос. — Вы что же, в самом деле ничего не знали? — негромко проговорил Жоффрей, удивленно приподнимая брови и отступая назад. — Жоффрей, ради всего святого, оставьте его в покое! — воскликнула Жозефина, решительно бросаясь вперед и хватая Шенье за локоть. — У него недавно умер брат, а вы донимаете его городскими сплетнями. — Нет, — внезапно произнес Клод с такой решительностью, какую не ожидал сам от себя, и его взгляд, сверкнув, как остро отточенный клинок, остановился на Жоффрее, — если об этом говорит вся округа, то отчего бы не поговорить и мне. Продолжайте, господин Шенье, если вам достает бесстыдства говорить в таком тоне и подобные вещи о той, которой вы клялись в любви. Шенье, не ожидавший отпора такой силы, отступил ещё на шаг назад, под защиту Жозефины, которая все еще вжимала его локоть, замерев в нерешительности, так как собственный порыв сделал её невольной участницей разворачивавшейся драмы. — Всем нам случается влюбляться не в тех, в кого следовало бы, не правда ли, господин Лезьё? — мягко осведомился Бертран, снова растягивая губы в улыбке. — Учитывая образ мыслей, финансовое положение, характер и манеры вашей прекрасной кузины, прелюбодеяние было делом времени. Rara est adeo concordia formae atque pudicitiae , как любил говорить ваш друг. Жозефина смущенно прикрыла лицо рукой и неловко кашлянула, словно желала привлечь к себе внимание и отвлечь всех от этого разговора, который вот-вот мог перейти в ссору. Мадам Бонн, до этого стоявшая в стороне, поспешно схватила мадемуазель Лондор под руку, отрывая от Жоффрея, и отвела в сторону, говоря что-то о том, что молодой барышне не пристало принимать участие в подобных разговорах. — Я не знаю, откуда вы взяли эту ужасную ложь… — начал, было Клод, но Бертран, не переставая улыбаться, перебил его: — От свидетелей, господин Лезьё. И я являюсь одним из них, если вам угодно. Считайте, что я имею чистосердечное признание вашего друга о его связи с виконтессой Воле. Поэтому, когда я получил письмо от своей хорошей знакомой с вопросом об отношениях нашего замечательного герцога Дюрана и не менее замечательной виконтессы Воле-Берг я не мог не развеять сомнения ваших соседей. Клод, повинуясь интуиции, сверкнул глазами в сторону мадам Бонн, которая лишь с вызовом подняла голову, признавая, что приняла самое горячие участие в этой истории. — Не думаю, что герцог Дюран снизошел бы до откровений с вами, — наконец произнес он, бросая не менее мрачный взгляд на Бертрана. — С вами он был менее откровенен, как видите, — ответил Бертран, спокойно выдерживая этот взгляд, и, не глядя, извлек из внутреннего кармана чек и протянул его Клоду: — Взгляните. Клоду было достаточно одного взгляда, чтобы узнать изящный почерк Эдмона и его украшенную вензелями подпись. Чек был на приличную сумму, и дата его выписки совпадала с тем временем, когда долги Иды были окончательно погашены. А строка, в которой значилось, что чек выдан на «погашение долга», написанное все тем же изящным почерком, и вовсе не оставляла сомнений. Невольно Клод вспомнил о том, в каком состоянии пребывала Ида в те мартовские дни. Все сходилось и указывало на правдивость озвученных обвинений, но верить улыбавшемуся змеиной улыбкой Бертрану совершенно не хотелось, как не хотелось верить, что Ида могла пойти на такое из-за долгов, а Эдмон мог воспользоваться девушкой, находившейся в затруднительном положении. — Очень интересно, — проговорил Клод, возвращая чек владельцу с таким видом, как будто это было что-то глубоко отвратительное. Представить, что Эдмон мог так поступить с девушкой, которая была очень дорога человеку, которого он называл лучшим другом, он не мог. Лицемерие было не в характере герцога Дюрана, и Клод не желал верить в то, что он столь грубо ошибся и выбрал себе в друзья человека столь мало достойного этого. Было страшно осознавать, что общество было право с самого начала, и за правильным и критическим взглядом на жизнь скрывался самовлюбленный Дон Жуан. — К слову вы, господин Лезье, знаете ещё одну особу, которая могла бы подтвердить действительность этой связи, — почти неслышно проговорил Бертран, забирая чек и бережно убирая его в карман. — В самом деле? — Клод попытался сказать это с иронией, но горечь слишком явно проступила в его голосе. — И этому человеку тоже можно верить? — На суде ваш, простите, наш, друг утверждал, что принадлежность к продажным женщинам не повод сомневаться в показаниях, — так же тихо ответил Бертран, и его змеиная улыбка стала еще более отвратительной. — Так что уж коли суд поверил этой даме, мы тем более обязаны ей поверить. — Алин Ферье… — это имя сорвалось с губ Клода прежде, чем он успел подумать о том, что ему следовало бы промолчать. Внезапно его поразила догадка о том, что, должно быть, учитывая все обстоятельства, Ида и была той женщиной, которая организовала защиту Эдмона. — Вот видите, вы начинаете что-то понимать, — Бертран обернулся на усмехнувшегося Шенье, который все ещё стоял рядом. Эта наглая усмешка совершенно вывела Клода из равновесия. — Так идите и скажите все это глядя в глаза моей сестры, если, конечно, у вас хватит смелости, господин Шенье, — резко сказал он, снова метнув на Жоффрея острый, злой взгляд. — Впрочем, у вас, конечно же, не хватит. — Если вас не убедил господин Бертран, — усмехнулся Шенье, все же отступая на шаг назад, — то спросите у своей сестры. Я уверен, вам, как своему любимому брату, она не станет лгать. — Вам ещё придется принести извинения за эту ложь, — ожесточенно бросил Клод и, не прощаясь, быстрым шагом направился в сторону противоположную той, в которую шел вначале. Шенье усмехнулся, глядя в спину удалявшемуся Клоду слегка приподняв голову, как бы говоря, что извиняться за резкость и несдержанность придется Клоду. — Как же вы омерзительно себя ведете! — в сердцах воскликнула Жозефина, с отчаяньем топая ногой и всплескивая руками так резко, что мадам Бонн, стоявшая рядом, вздрогнула от неожиданности. — Как только вам самому это не отвратительно? Боже, мне даже смотреть на вас противно. *** Розы цвели как никогда пышно. После ранних холодов это буйство цветения выглядело особенно странным. Казалось, земля была пропитана кровью и слезами, которыми насыщались цветы, становясь пронзительно-алыми и нестерпимо белыми. Люди, глядевшие на эти розы и вдыхавшие их аромат, все более запутывались в своих собственных судьбах, а розы крепли и разрастались, все больше переплетаясь друг с другом. Ида стояла у окна библиотеки и смотрела на розовые кусты, поглаживая пальцами гладкие жемчужины ожерелья. Жюли молча сидела на диване за её спиной и терпеливо ждала, когда сестра захочет, наконец, заговорить. Внешне виконтесса Воле была совершенно спокойна, хоть в её позе и была излишняя скованность и напряженность. За те дни, что прошли с момента поспешного отъезда герцога Дюрана, Ида почти ни с кем не говорила и лишь расхаживала взад вперед по своему кабинету, скрестив руки на груди или обняв себя за плечи, и иногда останавливалась, тяжело вздыхая. В войну маркиза Лондор не верила ни мгновения, считая, что герцог Дюран всего лишь желал избавиться от надоевшей любовницы, но Ида выходила из себя, стоило только упомянуть о подобной возможности. Жюли была склонна думать, что дело в уязвленной гордости, в растоптанном чувстве, в банальном беспокойстве за того, кого виконтесса Воле любила, но что-то заставляло не верить в эти простые объяснения, первыми приходившие на ум. Слишком уж много было страшных тайн и недомолвок во всей этой истории, слишком тесно оказались связаны между собой люди, которые даже не подозревали этой связи. И вот сегодня, впервые за все время своего затворничества, Ида пожелала поговорить со своей старшей сестрой, и Жюли, хоть терпение и не входило в список её добродетелей, молчала, видя мрачное спокойствие Иды. Даже в том, как её тонкие пальцы пересчитывали жемчужины, было обещание недобрых новостей, а с тем, что отныне их семью не ожидают никакие новости, кроме дурных, Жюли смерилась уже давно. Все становилось только хуже и хуже, но сейчас маркиза Лондор с трудом представляла, какое известие может показаться плохим рядом с теми событиями, которые им уже довелось пережить, и это ещё больше пугало её. Она всецело полагалась на свою сестру, которой вручала свою жизнь и жизнь своей дочери, но той Иде, которая стояла сейчас у окна, нельзя было доверить ничего. — Я бы с удовольствием не начинала этот разговор, — наконец произнесла Ида и в её голосе отразилась не проходящая усталость, уже давно одолевавшая ее. — Ты уже начала его, — пожала плечами Жюли, впервые показывая свое нетерпение. — Если он настолько неприятен, то давай закончим его как можно скорее и вернемся к своим делам. Ида тоже пожала плечами с каким-то странным равнодушием, словно происходящее не касалось её самой ни в коей степени, и безразличным холодным голосом, которым всегда сообщала все важные новости, сказала, не отрывая взгляда от пейзажа за окном: — Мне придется уехать в Марсель. — Уехать в Марсель? — переспросила Жюли, медленно выпрямляясь и пристально глядя в спину сестры. — Самое меньшее — на год, — все так же безразлично ответила Ида. — Самое большее, и вероятное, — навсегда. — Почему? — спросила Жюли, судорожно сжимая подлокотник дивана, и на краткий миг испугалась своего голоса. Ида резко отдернула руку от шеи и, обняв себя за плечи, медленно прошлась из одного конца библиотеки в другой, безразлично разглядывая узор ковра, в котором знала каждую мелочь. В тишине громко тикали позолоченные часы с херувимами, с кухни не громко, но отчетливо доносился мелодичный звон посуды, которую мыла Люси, из сада доносился голос Моник, спорившей с Жаком. Виконтесса Воле внезапно замерла посередине библиотеки и, продолжая сжимать руками собственные плечи, взглянула на сестру полными слез глазами. — Потому что я больше не знаю, что делать, — ответила она тихим, дрогнувшим голосом и Жюли показалось, что ещё мгновение и её сестра упадет на колени. — Потому что мне нельзя оставаться здесь. Потому что бегство — это действительно единственно возможный выход, и чем дальше я смогу убежать, тем лучше. И мне, и всем тем, кому выпало счастье быть моими родственниками. Проговорив последние слова, Ида шагнула к дивану и обессиленно опустилась на него рядом с сестрой. Жюли, все ещё сжимавшая подлокотник, молча глядела не неё, не решаясь заговорить. Ида, уже взявшая себя в руки, смотрела прямо перед собой, снова обхватив руками плечи. Ни прежнего гордого вызова, ни желания бороться за себя и своих близких в её глазах больше не было. Маркиза Лондор боялась даже предположить, что ещё, помимо отъезда герцога Дюрана, могло так повлиять на состояние Иды и лишить её не только спокойствия, но и заставить задуматься о бегстве. Ничто и никогда не могло бы заставить виконтессу Воле покинуть «Виллу Роз», место, которое она любила больше всего на свете. За право владеть этой землей она заплатила своей честью: цена более чем большая, чтобы Ида могла так внезапно решиться оставить всё, что было ей столь дорого. Жюли была твердо уверена в том, что «Виллу Роз» её сестра любила куда больше, чем Эдмона, а значит одни лишь воспоминания о нем не могли заставить её сорваться с места. Да и виконтесса Воле была выше подобных проявлений сентиментальности. Кроме того, она могла совершенно не опасаться того, что кто-то сможет раскрыть тайну её отношений с герцогом Дюраном, потому как никто, кроме Жюли, не был в эту тайну посвящен. Это могло означать только то, что было другое обстоятельство, куда более веское. Внезапная, страшная догадка поразила маркизу Лондор, как молния. — Ида, — Жюли положила руку на плечо сестры, сжимая пальцы так, словно Ида собиралась в любой момент сорваться с места и бросится бежать, — только не говори, что… Она не окончила фразу, осекшись под тяжелым, мрачным взглядом Иды, которая глядела на неё потемневшими глазами, ставшими теперь похожими на сапфиры. — Что ж, — проговорила виконтесса Воле, отворачиваясь, и уголок её губ нервно дрогнул, — мне остается только промолчать, потому что мой ответ тебя не устроит. Жюли продолжала пристально смотреть на Иду, сжимая её плечо. Часы с херувимами всё так же громко отсчитывали секунды, к звону посуды с кухни прибавилась незатейливая песенка, которую напевала Люси, пререкания Жака и Моник больше не были слышны. — Почему же все это случается именно с тобой? — обессиленно прошептала Жюли, после минутного молчания, отворачиваясь и складывая руки на коленях. Ида безразлично пожала плечами. — Те отношения, в которых мы состояли, должны были закончиться только так и не иначе, — проговорила она, искоса глядя на сестру. Жюли резко вскинула голову и, вскочив на ноги, сделала несколько шагов к окну, скрестив на груди руки. — Ты не сможешь скрывать правду вечно! — воскликнула она, поворачиваясь к Иде. — Значит, я буду скрывать её столько, сколько смогу, — твердо ответила Ида, снова бросая на сестру мрачный взгляд из-под бровей. — Ида, правду все равно узнают, — продолжала настаивать Жюли. — Ты ведь умна в достаточной степени, чтобы понять, какое отношение будет к тебе и твоему ребенку. Ты сама говорила, что ему не простят его происхождения. — И что же ты предлагаешь мне делать? — виконтесса Воле всплеснула руками. — Отправится в Болгарию, найти там Эдмона и требовать, что бы он женился на мне? Выйти замуж за того, кто согласится всю жизнь выдавать чужого ребенка за своего и всю жизнь бояться, что моя тайна будет раскрыта? Ни первое, ни второе не спасет положение и принесет лишь еще большее унижение. Она была права, Жюли понимала это, но и бегство на другой конец страны не было выходом. — И… Как давно ты знаешь об этом? — как можно спокойнее произнесла она. — Достаточно, для того, чтобы понять, что мне не показалось, — уклончиво ответила Ида. — К осени мне лучше уехать отсюда. Ты можешь последовать за мной, а можешь остаться здесь, я не требую сопровождения. — Нет, это даже не будет обсуждаться, — Жюли взмахнула рукой так, как будто слова сестры немало оскорбили её. — Я не могу оставить и не оставлю тебя в таком положении. Но я хочу знать ещё две вещи, прежде чем срываться с места и отправляться в Марсель. — В обществе меня будут знать, как вдову военного и, поскольку я планирую жить тихо и скромно, правда обо мне может быть узнана очень не скоро, — виконтесса Воле устало откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза. — Может быть, мне даже удастся прожить эту жизнь в тишине и спокойствии. — И на что же ты собираешься жить в тишине и спокойствии? — поинтересовалась маркиза Лондор. — На то же, на что мы жили до этого. У нас больше нет долгов и денег на скромную жизнь на окраине Марселя для всех нас должно хватать, можешь не беспокоиться об этом. Деньги в этой семье всегда были моей заботой, — ответила Ида, не открывая глаз, и, немного помолчав, добавила, — Это все, что тебя интересовало? — Нет, — качнула головой Жюли, которой на мгновение послышался упрек в расчетливости, проскользнувший в словах и интонации сестры. — Он знает о твоем положении? — Если ты считаешь, что столь поспешный отъезд Эдмона связан с моей беременностью, то я могу заверить тебя, что это не так, — Ида открыла глаза и выпрямилась, гордо приподнимая голову. — Он не знает, и я приложу все силы, чтобы никогда не узнал, если ему суждено вернуться с этой войны. Жюли невольно содрогнулась, представляя, каких усилий Иде стоило сказать эту фразу с тем безразличием, с которым она была произнесена. Смерть герцога Дюрана виконтесса Воле вряд ли смогла бы перенести столь спокойно. Возможно, она смогла бы сохранить внешнее спокойствие, привычка жить двойной жизнью быстро приучала к скупости эмоций, но Жюли была уверена, что Ида сошла бы с ума, случись Эдмону погибнуть. — Он должен знать, — настойчиво произнесла Жюли, тряхнув головой. Глаза виконтессы Воле на мгновение вспыхнули и тут же погасли. — Моя гордость вытерпела достаточно за последние годы! — воскликнула она, вскакивая и звонко ударяя каблуком туфли о паркет. — Мы порвали нашу связь и довольно! Мои чувства не будут пищей его самолюбию. Он не должен знать, что нас связывает нечто большее, чем несколько проведенных вместе ночей. Маркиза Лондор обреченно вздохнула и, всплеснув руками, отвернулась к окну. Ида снова опустилась на диван и, опершись локтем на спинку, устремила задумчивый взгляд на книжную полку. Несколько минут в библиотеке царило напряженное молчание, которое ни одна из сестер не желала нарушить. Учитывая все обстоятельства, Ида имела полное право хранить в тайне происхождение своего ребенка, Жюли понимала это. Но другая её часть почти кричала о том, что Дюран должен знать до чего его распутство довело женщину, которая и так достаточно натерпелась от жизни. На то, что герцог почувствует даже еле ощутимый укол совести, маркиза Лондор не надеялась, так как согласно её убеждениям совесть у Дюрана отсутствовала, хоть Ида и пыталась уверить её в обратном. И если моральное удовлетворение получить не удавалось, то оставалось надеяться на материальное. — Возможно, он мог бы помочь тебе воспитать ребенка, — нерешительно произнесла Жюли, озвучивая внезапно возникшую в его голове мысль. — Пусть женится и воспитывает детей, которые будут рождены в законном браке, — резко ответила Ида, переводя взгляд на сестру. — Я не приму его помощь, даже если буду в ней нуждаться. Однажды я уже пошла на поводу у своих чувств и вот к чему это привело. Маркиза Лондор усмехнулась и снова отвернулась к окну. Ида была горда, как и любой из их небольшой семьи. В конце концов, гордость была единственным, что жизнь оставила им всем. Но она любила Эдмона так, как любила только свою несравненную «Виллу Роз» и случись ему снова появиться на её пути, Жюли была в этом уверена, Ида почти без раздумий снова бы кинулась в его объятья, забыв о том, как сильно обожглась в прошлый раз. И дело было бы не в том, что она забыла о той боли, которую ей причинил этот человек ранее, а в том, что Иде, как фениксу, нужно было обязательно сгореть до конца. Без окончательной смерти она не смогла бы вновь пробудить в себе желание жить. — Что ж, это твое право, — Жюли проговорила это, глядя в окно на подъездную аллею. — Ты можешь уехать куда угодно и когда угодно, и быть уверенной в том, что я последую за тобой. Ты вольна выбирать, кому знать и не знать правду обо всех обстоятельствах твоей жизни, но есть люди, которые заслужили право знать правду. — Да, с Моник предстоит тяжелый разговор, — вздохнула Ида. — Но и ей я предоставлю право выбора. Она сможет остаться, если пожелает. — Нет, я говорила не о ней, хотя и она, не смотря ни на что, заслуживает правды. Я говорила о человеке, который все это время был между вами и даже не подозревал, в центре каких событий находится. Но главная причина, по которой этот человек заслуживает правду — это наши родственные связи и твоя с ним крепкая дружба. — Клод, — понимающе кивнула виконтесса Воле, откидываясь на спинку дивана и потирая переносицу. Да, ее кузен, как никто другой заслуживал право знать правду о том, что происходило между его любимой сестрой и лучшим другом, хоть это и обрекало его на необходимость выбора. Выбора настолько трудного, что Ида сомневалась, что может предугадать последствия его предоставления. Клод слишком любил честность. К тому же, гибель брата и все связанное с ней, а так же внезапный отъезд друга заметно подкосили его, и реакция на столь неожиданное и ошеломляющее откровение могла быть совершенно непредсказуемой. И виконтесса Воле более всего боялась, что именно он, тот, кто всегда понимал и принимал её, отвернется и откажется от неё. Пожалуй, именно этого она не смогла бы вынести. Лучший способ ведения подобного разговора с Клодом — это быть абсолютная честность. Ида знала это лучше, чем кто бы то ни было, но в её памяти был слишком свеж её разговор с братом о дальнейшей судьбе Моник. Тогда его любовь к честности едва не привела к их первой за много лет ссоре. В итоге Клод, конечно, в который раз поступился своими принципами, уступив, опять в который раз, своей сестре, но Иде казалось, что это стало пределом для его совести. Именно поэтому она и не желала этого разговора, боясь навсегда потерять расположение одного из немногих дорогих ей людей. — Я надеялась сохранить все это втайне от него, — тихо проговорила Ида, глядя в потолок остановившимся взглядом. — Он слишком честен для подобных вещей. — Он либо откажется от вас обоих, либо к обоим же сохранит теплые чувства, — усмехнулась Жюли, обернувшись через плечо. — И, зная нашего кузена, я склонна считать, что он выберет второе. — Я не заслуживаю такого брата, а Эдмон — такого друга, — вздохнула Ида, устало закрывая глаза и едва удерживаясь от того, чтобы не рассмеяться беспричинным, горьким смехом. — И знаешь в чем ирония? В том, что он считает, будто бы это он недостоин нас. — Да, сердце у Клода действительно слишком большое, — задумчиво кивнула маркиза Лондор, глядя на пышно цветшие розы. В её глазах это было в большей степени недостатком, чем достоинством. — Так что же? — Не заставляй меня делать это немедленно, — проговорила виконтесса Воле. — Мне нужно время, чтобы подготовится к этому разговору. Я даже не представляю, как мне сказать ему это все. Жюли внезапно отшатнулась от окна и, обернувшись, взглянула на сестру расширенными испуганными глазами. — Боюсь, что у тебя нет времени обдумывать это, — проговорила она, быстро переводя взгляд на окно и обратно, — потому что Клод сейчас идет по нашей подъездной аллее и выглядит так, словно собирается что-то от тебя требовать. Ида ахнула и, зажимая рот рукой, тоже бросилась к окну. Клод и в самом деле шел по подъездной аллее размашистым шагом, резко помахивая тростью и лицо его было похоже на лицо судьи, который готовится огласить оправдательный приговор преступнику, с которым у него давние личные счеты. — Не может быть, чтобы он что-то знал… — прошептала Ида, быстро оглядываясь на сестру. — Никто и никогда не видел нас вместе. — Если ты никого не видела, то это не значит, что никто не видел тебя! — резко ответила Жюли, зачем-то оглядываясь по сторонам, словно желала что-то спрятать. — К тому же отчего бы твоему несравненному Дюрану самому не похвастаться победой. Ему-то, в отличии от тебя, нечего опасаться. — Нет, он не мог так поступить, — упрямо тряхнула головой Ида. — Не в этот раз, я в этом уверена. Жюли закатила глаза и несколько презрительно хмыкнула. — Твой возлюбленный далек от того образа, который ты себе придумала. Надейся на то, что у Клода к тебе любое другое дело, требующее неотложного решения. И, словно ставя точку после слов маркизы Лондор, раздался резкий и нетерпеливый стук дверного молотка.