Дикие розы

Лето было в самом разгаре. Казалось, природа никогда не была так красива, как теперь. Словно специально приберегала все краски для декораций к драме, подмостками для которой стал Вилье-сен-Дени. Розы цвели, как никогда пышно. Красные вобрали в себя все, от темного бордо до яркого алого, белые хранили чистоту снега, укутывавшего их зимой. Трава была изумрудно зеленой, птицы с упоением заливались в небе, ярко-синем, по-летнему высоком, бескрайнем. Все было великолепно. Настолько великолепно, что невольно брала злость на природу, которую совершенно не волновала трагедия, происходившая в жизнях отдельно взятых людей. В то время, когда измученная и страдающая душа требовала непрекращающихся дождей, пасмурного неба и примятой травы, все вокруг буйствовало и жило своей жизнью. Впрочем, как и всегда. Клод и в самом деле явился на следующий день к обеденному времени. Выглядел он не лучше, чем накануне, из чего можно было сделать вывод, что бессонная, полная раздумий ночь не пошла ему на пользу. Впрочем, не находилось ещё человека, на которого подобное времяпрепровождение действовало бы иначе, а Клод за прошедшую ночь передумал о множестве вещей. В первую очередь он, конечно, пытался осмыслить положение Иды, а во вторую — решить, как же ему теперь следует относиться к герцогу Дюрану. И если первое ему удалось с успехом, то вычеркнуть Эдмона из числа своих друзей с такой же легкостью, Лезьё не смог, отчего чувствовал себя почти предателем. И в тот момент, когда он переступал порог гостиной «Виллы Роз» это чувство достигло своего апогея. Ида, которой в предыдущий день пришлось высказать сразу несколько откровений, отстраненно молчала и, вместо обычного доброжелательного приветствия, встретила брата холодным кивком головы, даже не поднявшись из кресла. Она выглядела, как человек избавившийся от тяжелого груза. Так, должно быть, выглядел бы Сизиф, если бы однажды смог затащить свой камень на вершину. Зато Жюли была необычайно, почти нездорово, оживлена, ежесекундно давая указания Люси, качавшей на руках малышку Диану, которую никак не удавалось успокоить, отчасти из-за активности матери. — Я не совсем вовремя? — поинтересовался Клод и его негромкий, усталый голос почти растворился в обилии звуков, которыми была наполнена гостиная. — О нет, совершенно нет, — ответила Жюли и тут же снова обратилась к Люси, которая выглядела ужасно измученной. — Бога ради, Люси, успокой её! Сделай же хоть что-нибудь! У тебя это всегда великолепно получалось! И оставь нас! Люси, понимавшая, что единственный способ успокоить Диану-Антуанетту — это унести её на второй этаж, подальше от матери, поспешила покинуть гостиную, бросив в дверях сочувственный взгляд на посторонившегося Клода. Как только Люси скрылась за дверьми и детский плач стал чуть более приглушенным, Жюли на несколько мгновений замерла и опустилась в кресло, но тут же снова, обращаясь толи к Клоду, толи к абстрактному собеседнику, проговорила: — Это почти невыносимо! Все это как всегда сваливается на нас в самое неподходящее время! Конечно, большинство наших соседей сейчас начнут говорить о божественной справедливости… — И будут правы, — негромко вставила Ида, но маркиза Лондор, не обращая на сестру никакого внимания, продолжала: — Что мы будто бы заслужили это все и попали в сети, которые сами же и расставили, но я не вижу в этом никакого перста судьбы, лишь стечение ужаснейших обстоятельств. — А чем стечение обстоятельств отличается от перста судьбы? — так же негромко поинтересовалась виконтесса Воле, опуская голову на руку. Внезапный вопрос, не имевший однозначного ответа, заставил Жюли на мгновение замолчать, опустив глаза, и Клод воспользовался образовавшейся паузой, чтобы сказать: — Поскольку я не вижу здесь Моник, то позволю себе предположить, что поговорить с ней не удалось. — Она заперлась в своей комнате и даже не вышла к завтраку, — тут же оживилась Жюли, говоря так громко, словно надеялась, что её слова достигнуть ушей младшей сестры. — Она не желает никого ни видеть, ни слышать и на все наши слова отвечает гордым молчанием. Даже Жак не смог уговорить её выйти, а он был невероятно убедительным. — Ей нужно время, чтобы осмыслить все это, — спокойно отозвалась Ида, не поднимая головы. — Ты же знаешь Моник: все, что идет вразрез с общественной моралью, ужасно её задевает. — Она должна быть тебе благодарна… — начала было Жюли, но осеклась под взглядом сестры, которая смотрела на неё хмурым, пронзительным взглядом. — Давайте покончим с разговорами о долге, — произнесла она удивительно спокойным голосом. — Мне кажется, в мире нет вещи, которую я ненавидела бы сильнее, чем слово «долг». — И между тем, Эдмон должен был бы жениться на тебе, — позволил себе вмешаться Клод, пересекая гостиную и устраиваясь на диване рядом с Жюли. — Он ничего не обещал мне, а значит, ничего и не должен, — безразлично пожала плечами виконтесса Воле. — Он обещал мне только деньги и он мне их дал более чем достаточно. Я обещала ему только удовольствие и отдала обещанное сполна. На этом наши отношения заканчиваются. — Обществу все равно… — начал Клод, но Ида лишь усмехнулась, и, устало откинувшись на спинку кресла, ответила: — Да к черту это общество. — Ты же понимаешь, что никто не будет смотреть сквозь пальцы на твой поступок, — продолжал настаивать Клод. — И что же они сделают? — мрачно рассмеялась Ида. — Притащат меня к церкви и обрежут волосы? Да, впрочем, даже если бы они и могли это, то что бы ты предложил мне? Пойти на это добровольно? Голова все равно будет отрублена, даже если я сама поднимусь на эшафот и сама положу её на плаху. — Возможно, покаяние несколько облегчало бы твою вину в их глазах, — неопределенно качнул головой Клод, но виконтесса Воле лишь отмахнулась от этих слов. — Я не желаю слышать ничего подобного. Особенно из твоих уст Клод. Если наше добродетельное общество полагает, что за мной есть какая-либо вина, то я этой вины за собой не чувствую. — Я лишь призываю тебя подумать о будущем, — спокойно отозвался Клод. — Мы все — одна семья, — осторожно произнесла Жюли, поясняя то, что не осмелился высказать вслух их кузен. — Грязь, брошенная в одного из нас, непременно достанет и до всех остальных. Твое покаяние, может быть, несколько облегчит жизнь твоему ребенку. Да и нам всем, если уж быть честными. Доля истины, и Ида не могла отрицать этого, в словах Жюли была. Да, если бы она склонила голову и признала свое поведение аморальным, заперлась бы на «Вилле Роз», всякий раз краснея от одного воспоминания о пережитом, к её будущему ребенку, несомненно, отнеслись бы чуть более благосклонно. Но никто и никогда, и это виконтесса Воле тоже понимала, не простит этому ребенку его происхождения. При каждом удобном случае об этом происхождении будут напоминать, все с той же высокомерной и вежливой благосклонностью. И ради этого вечного, но доброжелательного унижения она не собиралась жертвовать своей гордостью. Тем более, что она достаточное количество раз смиряла её. — И о чьей же репутации вы заботитесь? — Ида вызывающе вскинула голову, переводя взгляд с сестры на брата. — О репутации моего ребенка или о своей собственной? Вновь никто из её родных не желал подумать о том, какую жизнь предполагала вести она сама. Вновь они хотели, чтобы она поступила сообразно их представлениям о том, как нужно и лишь потому, что боялись осуждающих взглядов в свою сторону. Хотя теперь, когда осуждающие взгляды превратились в насмешливые и презрительные, можно было, наконец, дожить жизнь так, как им всегда хотелось. Уже ничто не смогло бы затмить её падение. Любое безрассудство, любой моветон теперь можно было себе позволить: от падшей женщины никто не стал бы ожидать красивых и благородных порывов. Ида всегда желала этой свободы. Не такой ценой, конечно, но теперь было уже не важно. — Ида, ты не совсем правильно истолковала слова Жюли, — попытался вступиться за кузину Клод. — Если ты позволишь, я попытаюсь объяснить... — О, Жюли была весьма осторожна в выражениях, — виконтесса Воле насмешливо приподняла брови. — Вряд ли ты сумеешь ее превзойти. — Тебе не легко в твоем положении, я понимаю это, — спокойно ответил Клод, держась так, словно его не прервали только что самым неподобающим образом. — Мне претит это снисхождение. Оно подходит тяжелобольным, а не отступникам. — Общество не будет к тебе снисходительно, — негромко проговорила Жюли, поднимая на сестру несколько раздраженный взгляд. — Наши соседи, конечно, далеки от пуританских взглядов, но ханжество все ещё слишком распространено в этом мире. — И ни у одного из нас, кроме, пожалуй, Моник, не было хорошей репутации, — кивнула Ида, усмехаясь одним уголком губ. — Тебя всегда считали расчетливой, Клода — ветреным, и дружба с Эдмоном не пошла ему на пользу, а обо мне можно и не говорить. — Да, наша репутация плоха, но ни у твоего ребенка, ни у Дианы её ещё нет, — продолжал настаивать Клод, сохраняя, однако, необычное для себя спокойствие. — И я не думаю, что стоит усугублять положение. — И что же, по твоему мнению, мне следует делать? — Ида свела брови к переносице, но насмешки в её потемневшем взгляде стало еще больше. — Я собиралась и вовсе уехать отсюда. Мне кажется, что это единственное, что позволит мне не усугубить положение. — В дополнение к этому я хотел посоветовать тебе не отвечать на каждое слово, которое будет сказано тебе в спину, — Клод склонил голову и облизнул пересохшие губы. Убедить Иду в чем-либо всегда было непростым делом. — Или хотя бы отвечать не в твоей обычной манере. — Знаешь, в чем проблема, дорогой брат? — виконтесса Воле откинулась на спинку кресла и устало прикрыла глаза. — В мое раскаянье никто не поверит, каким бы смиренным оно ни было. А если и поверят… Ида на мгновение замолчала и оглядела свои руки так, словно с ними могло что-то случиться за несколько минут разговора. — А если и поверят, — продолжила она, не отрыва взгляда от собственных пальцев, — то сочту это своим триумфом. Раве могу я допустить, чтобы люди, которых я ненавижу, думали, будто смогли меня испугать своим презрением? — Да, для твоей гордости это и впрямь было бы самоубийством, — тяжело вдохнул Клод. — Но, милейшая кузина, хоть раз послушай не ее голос, а голос разума. — То есть тебя? — Ида иронично приподняла брови, быстро переводя взгляд на брата, но о предпочел сделать вид, что не заметил этот укол. Ида сейчас была разбита, подавлена и в полном отчаянье. Ирония, пожалуй, была единственным оружием против ополчившегося на нее общества, которое она могла себе позволить. — Полагаю, что меня тоже можно послушать, — Клод попытался улыбнуться. — Хотя бы потому что я, как и Жюли, не желаю тебе ничего плохого. — Да, эту привилегию стоит оставить нашему обществу. Уже в который раз Клоду захотелось потребовать у сестры оставить ее язвительный тон и, уже в который раз, он удержался от этого. — Если раскаянье, особенно публичное, тебе не по душе, то ты можешь, не теряя своего гордого вида, не покидать «Виллу Роз». Хотя бы первое время, пока не стихнут разговоры. — Клод, они никогда не стихнут! — воскликнула виконтесса Воле и в ее голосе послышались отголоски вчерашнего отчаянья. — Они получили то, что хотели получить очень давно. Теперь они будут упиваться этими разговорами, пока не опьянеют от них до тошноты. —Тоже самое все думали в тот день, когда округу облетело известие об убийстве Лорана и подозрениях о причастности к этому Дюрана! — внезапно заговорила Жюли. — Тогда тоже говорили о том, что разговоры об этом будут гулять по округе ближайшие полгода. И что же? Сейчас об этом никто не помнит! — Кроме семьи Шенье, пожалуй, — негромко вставил Клод. — Посмотри вокруг, Жюли, —Ида резко поднялась на ноги и подошла к окну, словно призывая к прямому пониманию своих слов. — Сколько событии, затмивших смерть Лорана произошло после этого? Что может затмить мое падение? — Смерть герцога Дюрана сможет, — резко отозвалась Жюли и Клод невольно вздрогнул. Учитывая все, что Эдмон сделал, и, в особенности то, что он не сделал, он заслуживал смерти, но Клод, все еще продолжавший, возможно, по некоторой инерции, считать его другом, не желал этого. Конечно же, Жюли не высказала этого пожелания прямо, но ее интонация, взгляд и даже поза, ясно говорили о том, что герцог Дюрану для его же блага, следует героически сложить голову на поле боя. Ида, не говоря ни слова, повернулась к сестре и одарила её взглядом, который, впрочем, был красноречивей любых, даже самых крепких, выражений. — Что ж, — произнесла, наконец, она гордо поднимая голову и скрещивая на груди руки, — если вам угодно прятаться в темных углах своих поместий — прячьтесь. Но я не собираюсь давать этим стервятникам даже малейшего шанса ощутить превосходство. — И что же ты сделаешь? — Клод позволил себе усмехнуться говоря это. Ведь они втроем ничего не могли противопоставить обвинениям общества, которые, по сути, были справедливы. —Явишься на завтрашний вечер к Лондорам, как ни в чем ни бывало? По тому, как загорелись глаза виконтессы Воле, Клод понял, что невольно подал ей идею, которую его кузина теперь воплотит в жизнь во чтобы то ни стало. —Значит, завтра вечер? — тоном человека принявшего решение и думающего, как его лучше осуществить, проговорила Ида, медленно прохаживаясь по комнате. — Да, — кивнул Клод. — Мне даже прислали приглашение, не смотря на то, что срок моего траура еще не вышел и, конечно же, на все остальное. Но я не собирался почтить сей праздник жизни своим присутствием. Главным образом потому, что не желаю слушать все эти мерзости, которые непременно будут говорить о тебе в моем присутствии. — Ты пойдешь туда, —безапелляционно заявила Ида, не оставляя своему, пытавшемуся возражать брату, выбора. — И не просто пойдешь и будешь слушать каждое сказанное рядом тобой слово, но и возьмешь с собой меня. — Не думаю милейшая кузина, что кто-либо из наших соседей оценят этот поступок, — спокойно ответил Клод, в то время, как Жюли, беспомощно ахнула и всплеснула руками, как будто Ида сообщила, что собирается совершить нечто еще более аморальное. — О, я думаю, что никто не способен оценить подобный жест лучше наших соседей, — улыбнулась Ида, останавливаясь возле камина. — По крайней мере, это позволит мне не оставить за ними последнее слово. — После подобной выходки они и вовсе потеряют дар речи, — усмехнулся Клод, не обращая внимания на суровый взгляд Жюли, который означал, что она не одобряет этой затеи и не собирается поддерживать свих родственников в ее исполнении. —— Возможно, это к лучшему, —Ида внезапно помрачнела и, облокотившись на каминную полку, добавила: — Учитывая то, что я не появлюсь здесь некоторое время. *** Жюли, хоть она и не одобряла решения своей сестры отправиться на вечер к Лондорам, не могла не признать, что это немного собьет спесь с гордых моралистов, коими были почти все их соседи. Более того, в глубине души она даже жалела о том, что не сможет увидеть их лица, когда Ида появиться в холле поместья Лондоров, держа под руку Клода. Моник, все еще чувствовавшая себя оскорбленной и все еще хранившая гордое, затворническое молчание, отказалась участвовать в этом бесстыдном представлении и посоветовала Иде посетить не увеселительный вечер, а местный приход. Ответом ей была, конечно же, ироничная усмешка, которая еще сильнее ранила самолюбие младшей Воле. Заявив, что она не выйдет в свет до тех пор, пока Ида не совершит публичное покаяние, она вновь удалилась в свою комнату, проигнорировав совет сестры уйти сразу в монастырь. Показное ханжество Моник Жюли не поддерживала, но и язвительные насмешки Иды, направленные на младшую сестру, ей не нравились. Но любые попытки вразумить их обеих, и маркиза Лондор знала это, были бы бесполезны. Их и раньше с трудом можно было назвать семьей, теперь же края прошедшей между ними трещины разошлись настолько, что не было даже смысла в примирении. Семья Воле перестала быть семьей и каждая из сестер понимала это. Отчасти поэтому, отчасти потому, что не одобряла всю затею в принципе, Жюли не оставалась в обществе Иды надолго. Виконтесса Воле, впрочем, была куда более занята приготовлениями к предстоящему вечеру, с каким-то нездоровым, лихорадочным азартом выбирая платье, украшения, прическу. Единственной причиной этого Жюли видела желание отвлечься от всех навалившихся в последнее время событий настолько, насколько это было возможно. Но незадолго до назначенного времени, в которое должен был явиться Клод, чтобы сопровождать Иду на вечер, Жюли все, же решилась зайти к ней. Ида, одетая в платье цвета шампанского, сверкая жемчугом на шее и белыми розами в темных волосах, сидела на стуле перед туалетным столиком, сложив на коленях руки, и невыразительным взглядом смотрела на свое отражение. В первое мгновение Жюли даже показалось, что сестра не замечает ее. В ее глазах и во всей несколько напряженной позе чувствовались сомнения и отсутствие решимости. Словно бы она еще раздумывала над тем, стоит ли ей появляться в обществе или же и в самом деле лучше покинуть Вилье-сен-Дени молча, не говоря ни слова. Решив воспользоваться этими сомнениями, Жюли, как можно более вкрадчиво, произнесла: — Быть может, все же стоит отказаться от этой затеи? — Пока не поздно? — губы виконтессы Воле тронула усмешка, но взгляд остался прежним. — Ты же знаешь, Жюли, я не имею привычки менять свои решения. Жюли показалось, что эти слова Ида произнесла в большей степени для себя, для того, чтобы напомнить, что она не имеет права отступать. — Признай, что ты едешь туда только лишь потому, что боишься, что твой отъезд будет воспринят нашим обществом, как признание поражения. — Да, — холодно и без колебаний отозвалась Ида, глядя на отражение сестры, стоявшей за ее спиной. — Это глупо! — воскликнула Жюли, встряхивая головой. — Да, — снова ответила Ида, ничуть не меняя тон и выражение лица. — Но я почти всю свою жизнь, все последние годы уж точно, противопоставляла себя им во всем, в чем могла. Отказаться от этого противостояния сейчас для меня не менее глупо, чем продолжать его. Возможно, я просто привыкла к этому. — Они не простят тебе подобной выходки, — продолжала настаивать Жюли. — Чем сильнее ты заденешь их мораль, тем сильнее они ударят тебя в ответ. — Могут даже попытаться забить камнями до смерти, — криво усмехнулась Ида, оборачиваясь, наконец, к Жюли. —Это же ведь так по-христиански, не правда ли? — Я лишь говорю о том, что ты и вправду могла бы держаться чуть скромнее, — покачала головой маркиза Лондор. — В твоем положении… — Пусть считают, что я им горжусь! — резко воскликнула Ида, которую, видимо, раздражали любые попытки образумить её. — На казнь нужно идти гордо. — Ты всего лишь ведешь себя вызывающе, — Жюли развела руками. — В этом мало гордости. — С каких пор ты осуждаешь вызывающее поведение, дорогая сестра? — несколько ядовито осведомилась виконтесса Воле. — Сколько я себя помню, ты всегда вела себя куда более гордо и заносчиво. Ничего не ответив на это обвинение, Жюли скрестила на груди руки и поджала губы. Больше всего ее задевал не сам упрек сестры, а то, что она прекрасно понимала, что он правдив. Внизу послышался настойчивый стук дверного молотка, возвещая о приезде Клода. — Что ж, мы вернемся к этому разговору, если ты пожелаешь, — произнесла Ида, быстро поднимаясь и направляясь к двери, за которой слышались торопливые шаги Жака, — а сейчас мне пора производить впечатление и повергать в ужас наше благопристойное общество. — Клод поймет, если ты скажешь ему, что передумала, —предприняла последнюю попытку Жюли, но Ида толи сделала вид, что не услышала ее слова, толи и в самом деле не услышала их, уже занятая мыслями о том, что ей придется пережить в ближайшие часы. *** В гордом одиночестве, высоко подняв голову, Ида ступила на порог залы. Она не чувствовала страха перед этими людьми, как не чувствовала надобности оправдываться перед ними. С пугающим хладнокровием она обвела глазами всех замолчавших при её появлении гостей. Она знала, что каждый в эту минуту осуждает её, каждый готов бросить в нее камень, но каждый ждет что кто-то другой сделает это первым. Молча, не опуская глаз, виконтесса Воле вошла в зал, принимая брошенный ей вызов. Все те, кто ненавидел её раньше, открыто выражали свое презрение, те, кто раньше любили, лишь опускали глаза, стараясь не встречаться с ней взглядом. Как же легко они все отреклись от нее. Даже от тех, кто совершает преступление с точки зрения государственного закона, люди не отрекались с такой легкостью. Продолжая улыбаться, хоть эта улыбка и стоила ей последних сил, Ида в упор посмотрела на Шенье, который тут же опустил свой вызывающий взгляд, на Анжелику, которая вздрогнула от её взгляда и тоже потупилась. Среди авторитетных дам послышались перешептывания, и Ида уловила в них нотки осуждения и, что задело её больше, неудержимой, рвавшейся наружу ненависти. Через миг уже и остальные оправились от её дерзкого поведения и около сотни злых и голодных глаз впилось в Иду. И теперь ей предстояла та самая схватка с уверенным в своей правоте и её преступлении большинством. На миг ей показалось, что её стоическое спокойствие покидает её, что она будет раздавлена, как бы не сопротивлялась. — Милейшая кузина, ты, как всегда, очаровательна, — прошептал Клод, подхватывая её под руку и увлекая через зал к дивану. — Благодарю, Клод, ты тоже в своей обычной манере, — со свойственной ей иронией ответила Ида, слегка приседая в реверансе. Появление Клода именно в этот миг для Иды было как глоток свежего воздуха, как ключевая вода в жаркий день. Сейчас она шла через зал с видом королевы, хоть и отверженной, но все же королевы, гордо встречая направленные на нее презрительные взгляды. Никто из присутствующих не удостоил ее даже кивком, а бывшие поклонники бросали в спину самые громкие обвинения. И Ида знала, что её улыбка и её присутствие здесь раздражали их куда больше, чем само её преступление. И осознание этого прибавляло ей уверенности. — Они не успокоятся, пока не разорвут тебя на части, — прошептал Клод, немного рассеянно оглядываясь по сторонам. — Значит я обречена на вечное гонение, а они на вечное не упокоение, — холодно ответила Ида. — Упорство в нашей семье никогда не служило благим целям, — печально улыбнулся Клод. — Может быть, оно и к лучшему. Благие цели всегда приводят в ад, — виконтесса остановилась и, повернувшись к брату, негромко произнесла: — Представляешь, как, должно быть, обидно всю жизнь иметь добрые намерения и после смерти очнуться в аду. — Надеюсь, мы не познаем горечь этого разочарования, — мрачно вздохнул Клод. — Я тоже на это надеюсь. Ида села на диван, разложив юбки платья, и снова оглядела собравшихся. Ей не нравилась эта атмосфера, что-то витало в воздухе. Ида могла бы назвать это запахом заговора и недомолвок, хотя какие могли быть недомолвки после того, как её тайну открыли этому обществу. Нет, в воздухе витало противостояние, отчаянное и мучительное, хотя его и так было слишком много. Клод видимо тоже чувствовал это и потому стоял рядом в странном напряжении, заложив руки за спину и оглядывая зал из подобья: привычка, которую он перенял у Дюрана. Стайка самых авторитетных дам в составе мадам Лондор, мадам Бонн, Эллен Шенье, матери и двух сестер Алюэт и ещё нескольких шепталась в одном конце зала. На другом конце небольшой кучкой стояли Анжелика, Жозефина, Шенье, который был мрачнее тучи, оба брата Алюэт и ещё несколько молодых людей, и гордо хранили молчание глядя в сторону виконтессы Воле. Не говоря ни слова Ида обернулась на Клода, сделав выразительный жест бровями. Клод мягко кивнул, подтверждая её догадку. Наконец, не заставляя себя долго ждать, мадам де Лондор в сопровождении дочери, мадам Бонн и Эллен Шенье, встала со своего места и неторопливым шагом, с поистине королевским величием подошла к сидевшей на диване Иде. В зале мгновенно повисла тишина, не нарушаемая даже дыханием или биением сердца. Ида, спокойно и с достоинством смотрела снизу вверх на маркизу. — Ида, я… — бесцеремонно начала маркиза, даже не поприветствовав гостью. Клод хотел было схватить кузину за плечо и удержать, но было поздно. Глаза девушки вспыхнули гордостью, и она сквозь зубы, но громко и четко, так что её слова в тишине зала прозвучали особенно презрительно, произнесла: — Для вас я виконтесса де Воле-Берг. Маркиза де Лондор слегка вздрогнула, но все же взяла себя в руки, заставляя говорить по написанному. — Я надеюсь, вы осознаете то положение, в которое себя поставили, когда как из жажды денег и для удовлетворения своей развратной натуры отдались человеку не менее мелочному и развращенному. Отныне ваше имя покрыто несмываемым позором и ни в одном приличном обществе вы не будете приняты. Вы запятнали не только свою репутацию, но и репутацию обеих сестре, вашего брата, вашей новорожденной племянницы. В обществе ещё не умерло понятие добродетели, чтобы… — Ваша добродетель фальшива! Как и все вы, — ответила Ида, резко вскакивая и обводя зал взглядом полным гнева. — Вы все захлебываетесь в грехе и осуждаете других, лишь бы не осудили вас. Если вы будете тянуть на дно других вы все равно утонете, а не спасетесь. Хотя о чем я... Вам ведь и не нужно спасение. Вам нужно, что бы другие не могли спастись. Маркиза де Лондор холодно усмехнулась: — Не горячитесь, виконтесса Воле. Крик и резкость — не самая лучшая защита. — Но единственная, — Ида обернулась, заставив маркизу вновь вздрогнуть и отступить на шаг. — Вы видели когда-нибудь зверя, окруженного сворой гончих? Конечно, вы видели. Клод одобрительно улыбнулся, мысленно аплодируя этому сравнению. — Где? Где ваша христианская любовь к ближнему? — Ида гордо оглядывала зал, — Вы все оттолкнули меня, когда я могла лишиться всего, оттолкнули меня, когда я просила о помощи. И вы отталкиваете меня теперь, когда я совершила грех. Вместо того, что бы помочь мне подняться, вы закидываете меня камнями. На миг замолчав Ида повернулась к компании молодых людей, бывших поклонников и уже спокойно проговорила: — А ведь вы любили меня Пьер. И вы Шарль. Вы были готовы перегрызть за меня друг другу горло будучи родными братьями. А вы Жоффрей дважды звали меня замуж и клялись в вечной любви, говорили, что будите меня любить несмотря ни на что. Теперь же вы даже не смотрите на меня. И я могу сказать тлишь одно: никто из вас никогда меня не любил. Если бы чувства ваши были подлинны у вас не хватило бы сил отвернуться от той, которую вы любили. Какая же женщина из здесь присутствующих сможет верить вам, если ваша любовь к той, кому вы были преданы даже сильнее чем Богу оказалась ложью? Виконтесса оглядела зал, на середину которого она вышла. Все: мужчины и женщины, юноши и девушки слушали её молча и затаив дыхание. Обернувшись на мадам де Лондор, которая продолжала молча противостоять ей, снова заговорила: — Да, я поступила низко. Да, многие из вас предпочли бы умереть в нищете своими детьми, чем пойти на то, на что я пошла ради сестер, которых ненавидела. И это мое единственное оправдание: это был единственный раз, когда я не думала только лишь о собственном благе. Да, я пошла на поводу у желания человека, но он, хоть и в деньгах, оценил меня высоко. — И все же вы виновны… — зло и отчетливо бросил осмелевший Шенье, которому совершенно не нравилось, что его имя было упомянуто. — Да, виновна! — резко воскликнула Ида, поворачиваясь к нему, — Но не вам меня судить! Не вам и не одному из здесь присутствующих! Если вы так религиозны, то должны знать, что лишь богу дано судить, а вы не бог, вы всего лишь общество. — И как приличное общество, — снова заговорила маркиза де Лондор, цеплявшаяся за каждое слово Иды, — выражаем желание, что бы вы покинули нас. — Что ж, общество не нуждается во мне, а я не нуждаюсь в обществе, — голос Иды был холоднее льда и каждый, кто знал её, мог догадаться, что у нее есть что-то напоследок. — Видимо, в приличном обществе не принято спать с мужчиной, но принято подделывать завещания сыновей. Это ведь карается всего лишь государственным законом, бог так милосерден, что не наказывает за подделку завещаний. Удар попал в цель. Маркиза де Лондор сделалась белее мела и оглянулась по сторонам в поисках поддержки. Но её не было. В зале лишь негромко зашептались. — Вам отказано в дружбе, визитах и вообще в любых отношениях. Вам и вашей сестре сестре, — наконец выговорила она голосом дрожащим от гнева. — И мне видимо тоже, — спокойно и хладнокровно произнес Клод, медленным шагом обходя маркизу и приближаясь к Иде. В зале снова воцарилась тишина. Теперь все взгляды были устремлены на Клода, который с несвойственной ему серьезностью и гордостью добровольно отвергал все то, чем жил раньше. — Вы думаете, что высказали мнение общества, оскорбленного таким поведением, но если бы Эдмон был здесь и вы, и все смотрящее вам в рот общество, отложили бы в сторону свое оскорбленное достоинство и молчали бы, — глаза Лезье сверкнули плохо скрытой ненавистью, в голосе вырвалась наружу дерзость. — Да и какое вам дело? Ида не ваша дочь, чтобы вы воспринимали эту связь, как оскорбление себя лично. — Клод, оставь их. Пусть упиваются своей свершенной «справедливостью». Оставь им хоть эту радость в жизни, — спокойно сказала Ида, и обратившись к маркизе де Лондор, склонилась в издевательском реверансе со словами: — Всего хорошего госпожа маркиза, приятно было поговорить. Клод знал на что шел. Знал, что Жозефина, его несравненная Жозефина, навсегда для него потеряна. Теперь она не удостоит его ни словом, ни взглядом, ни улыбкой. Все мечты, надежды, все разбилось о неосторожную любовь его сестры. Маркиза де Лондор смотрела на него с презрением ещё тогда, когда об Иде никто ничего не знал, считая, что её дочь достойна большего, чем разоренный и ветреный дворянин без имени. После этого он мог надеяться лишь на согласие самой Жозефины, но теперь все было потеряно. Молча взяв Иду под руку, не удостаивая оскорбленное общество ни поклоном, ни даже легким прощальным кивком, он вышел из залы. Теперь они были здесь одиноки: он, Ида и Жюли с маленькой Дианой. *** Жюли, знавшая наверняка, что на вечере у маркизы Лондор произойдёт скандал по громкости своей не сравнимый ни с чем, ждала возвращения Иды и Клода с некоторым ужасом. Общество никогда бы не смогло оставить столь вызывающую выходку без внимания, а виконтесса Воле не смогла бы удержаться от ответа не менее едкого. Кроме того, Жюли все ещё полагала, что подобный вызов только усугубит их и без того незавидное положение. На то, что Ида будет скромно держаться в стороне в течении вечера, Жюли даже не надеялась. Она знала, что её сестра явится туда так, чтобы привлечь к своей персоне как можно больше внимания. Моник, категорически не желавшая так или иначе участвовать в том представлении, в которое непременно должен был превратиться вечер маркизы Лондор, вышла лишь к ужину. Жюли, впрочем, могла поклясться, что на Моник не было бы устремлено ни одного осуждающего взгляда вне зависимости от того, что решила бы сделать Ида. Во-первых: потому что репутация, которую младшая Воле потрудилась себе создать, была тверже гранита. Во-вторых: потому что учитывая последние обстоятельства абсолютно любой человек и любое действие померкли бы рядом с Идой. Но даже то, что Моник прервала свое добровольное затворничество, не смогло привнести в семью Воле мир. Не смотря на то, что сестер, сидевших vis-à-vis, разделял лишь обеденный стол, расстояние между ними казалось непреодолимым. Жюли молчала, но её молчание было напряженным. Моник же, напротив, была совершенно спокойна. — Не думаю, что есть поводы для беспокойства, — заметила она, мельком взглянув на Жюли. — Они не задержаться там надолго. Я более чем уверена, что Ида сумеет все окончательно разрушить за полчаса. — Клод удержит её от необдуманных поступков, — ответила Жюли, стараясь сохранить спокойствие. Моник хмыкнула. — Уволь, Жюли. Иду никто и ничто не удержит от необдуманных поступков, если она твердо решит совершить их. А она твердо решила ответить обществу, чего бы оно ей ни сказало. — В тебе нет ни капли сочувствия, — резко бросила Жюли. Младшая Воле лишь усмехнулась и страдальчески закатила глаза. — Я уже много сказала о том, почему не считаю обязанной нашей сестре. Она получила то, что должна была получить. К тому же она, наверняка, предвидела подобный исход. Жюли собиралась, было, возразить что-то ещё, так как смириться с таким отношением Моник она не могла, но резкий стук дверного молотка не позволил ей этого сделать. Младшая Воле с видом человека, чем слова полностью подтвердились, взялась за вилку и нож, возвращаясь к ужину. Мимо стола быстрым, собранным шагом прошёл как всегда невозмутимый Жак. Он, словно бы случайно, бросил осторожный взгляд в сторону маркизы Лондор, готовясь удержать её на месте, если ей вздумается броситься встречать госпожу, которая скорее всего должна была быть не в духе. Жюли, впрочем, все равно поспешно вскочила со стула, мгновенно забыв о еде, и бросилась в холл, едва не быстрее дворецкого. Она, пожалуй, даже попыталась бы собственноручно открыть дверь, но Жак все же опередил ее и, весьма изящно распахнув дверь, впустил внутрь Иду и крайне мрачного Клода, следовавшего за ней. — Как все прошло? — спросила Жюли, прижимая руки к груди и даже не давая вошедшим опомниться. — Настолько отвратительно, что даже великолепно, — усмехнулся Клод. — Ничего такого, что нельзя было бы предвидеть, — спокойно отозвалась Ида. — Я изгнана из общества, мне отказано во всем, что они считают привилегиями. К тому же мы неплохо поговорили с маркизой Лондор. — Она упомянула завещание, — многозначительно поднял брови Клод, наблюдая за тем, как Жак покидает холл с накидкой Иды, перекинутой через локоть. — Надо полагать, представление удалось, — произнесла Моник, пересекая холл с самым гордым видом, какой только имела, на мгновение останавливаясь на нижней ступеньке лестницы. — Ты находишь поводы для гордости достойные тебя, дорогая сестра. — Мне кажется, это все же лучше, чем гордится тем, чего ты не достоин, — все так же спокойно ответила виконтесса Воле, даже не глядя в сторону младшей сестры. — Рада, что ты наконец осознала это, — отозвалась Моник уже с середины лестницы. — Господи, как же я устал от всего этого, — вполголоса проговорил Клод, поднимая глаза к потолку. Семейные ссоры, скандалы и тайны отняли у него уже слишком много сил. — Если бы я могла сказать тебе, что все это скоро закончится, то я непременно бы это сделала, — вздохнула Ида, направляясь в гостиную и стягивая с рук тонкие перчатки. — Но это, к несчастью, не закончится никогда, как бы этого не хотели. — Так что, все же, сказала маркиза Лондор? — спросила Жюли, направляясь следом. Пространные рассуждения ей уже порядком надоели, а возвращаться к интересовавшему ее вопросу Ида не торопилась. — Что мое присутствие оскорбляет наше добродетельное общество, — безразлично пожала плечами Ида, бросая перчатки на столик перед диваном и усаживаясь в кресло. — Надо сказать, она была весьма категорична. — Надеюсь, ты помнишь, что сказала о том, что моральные нормы, принятые в нашем обществе — фальшь от первого до последнего слова, — осторожно напомнил Клод. — Ты посягнула на самое святое. Кроме того, ты сама была резка, когда обратилась к своим бывшим поклонникам. — Я считаю желание ответить ударом на удар вполне естественным. — Если быть честным, ты ответила на удар раньше, чем его тебе нанесли, — мрачно усмехнулся Клод. — Боже, Клод, ты мог хотя бы попытаться удержать ее от излишней резкости? — воскликнула Жюли, прикрывая лицо руками. — Это было бы крайне непросто, Жюли, — развел руками Лезьё. — Кроме того, совершенно испортило бы эффект, а я все же полагаю, что он того стоил. — Даже не смотря на то, что тебе пришлось отказаться от расположения общества и последовать за мной в добровольную ссылку? — поинтересовалась Ида. Жюли ахнула и, опустившись на диван, медленно переводя взгляд с сестры на кузена, переспросила: — Что? Клод лишь небрежно махнул рукой. — Мне показалось, что если я уйду вместе с Идой, то обеспечу тому, что мы там устроили наиболее логичное завершение, — ответил он и, чуть помолчав, улыбнулся и добавил: — К тому же я привез её на вечер. Не мог же я позволить моей сестре возвращаться пешком. Жюли, ничего не ответив, несколько обреченно покачала головой. — Что ж, — вздохнула она, — раз ты сделала все, что хотела, я полагаю, нас ничего здесь не держит и мы можем отправиться в Марсель. Может быть, даже Клод к нам присоединится. — Благодарю покорно, но я предпочту все же остаться в Вилье-сен-Дени, — улыбнулся Клод. — Нет, — покачала головой виконтесса Воле, — путешествие подождет ещё несколько недель. Я не хочу, что бы это выглядело, как бегство. — Вряд ли после сегодняшнего вечера кто-то подумает так, — усмехнулся Клод. — Я великодушна и хочу дать им право на последнее слово, — невозмутимо возразила Ида, упрямо тряхнув головой. *** Субботний день, заполненный лишь размышлениями, тянулся для виконтессы Воле мучительно медленно, даже не смотря на то, что мысли путались и перескакивали с одного предмета на другой. Среди них был и прошедший вечер, и её собственное положение, и, разумеется, Эдмон, и злосчастная война. А война была везде: и там, за далеким морем, и здесь, в стенах «Виллы Розы». О войне в последнее время говорили мало. Когда стало известно, что именно туда отправился герцог Дюран, все куда больше обсуждали его самого, нежели то место и те обстоятельства в которые он уехал и даже сама Ида на некоторое время забыла о самой сути войны. Когда люди говорили о военных действиях сидя в гостиной, с чашкой чая, они говорили об этом так же спокойно и отвлеченно, как и о погоде, о ценах на зерно, о последнем императорском указе и прочих весьма тривиальных вещах. Никто во время таких разговоров не вспоминал о том, что война — это прежде всего обилие смерти. Все это происходило так далеко, что, казалось, происходит не в этом мире и не с этими людьми. Когда в один из осенних дней, Ида прекрасно помнила это, на войну уходил Антуан де Лондор, никто не думал о том, что он уезжает туда, где, по сути, нет ничего, кроме смерти. А через несколько месяцев пришел запечатанный черным сургучом конверт, содержимое которого положило конец тихой и спокойной жизни Вилье-сен-Дени. Да, война все ещё была очень далеко от этого места, но теперь она с корнем вырвала его часть, коснувшись всего местного общества, так как на ней погиб тот, кого все они хорошо знали. Необратимость собственного положения заставила виконтессу Воле вспомнить о том, о чем она несколько позабыла, увлекшись противостоянием с ополчившимися на неё соседями: случай жесток в достаточной степени, чтобы забрать жизнь у герцога Дюрана. Осознание этой возможности внезапно делало все прочие мысли и действия совершенно лишенными смысла и надобности. Особенно Иду раздражала суетливая беготня Моник, которая каждые четверть часа требовала от Люси, занятой всеми домашними обязанностями, подготовить к завтрашней воскресной службе её серое платье. Впрочем, она не могла сказать, что злило её сильнее: то, что Моник совершенно позабыла о человеке ещё совсем недавно владевшем всеми её мыслями или то, что она, не говоря Иде в лицо ни слова, демонстрировала свою набожность и праведность всеми доступными ей способами. Виконтесса Воле всегда ненавидела ханжеское высокомерие, свойственное столь многим из её окружение, но сейчас ей как никогда хотелось ударить по этому высокомерию, пока в памяти марнского общества ещё были столь живы воспоминания о вечере маркизы Лондор. Решение пришло почти само собой. *** Для своего возвращения в общество Моник выбрала время не менее удачно, чем Ида выбрала время чтобы это общество покинуть. И если виконтесса Воле предпочла с блеском и скандалом явиться на вечер, то ее младшая сестра решила скромно, с выражением полного смирения и раскаяния за всю семью на лице, посетить воскресную службу. В сравнении с вызывающей выходкой Иды это должно было выглядеть особенно хорошо. Чему сегодняшняя проповедь уделит особое внимание, знал или, по крайней мере, догадывался каждый. В свете последних обстоятельств вопрос соблюдения должного морального облика и седьмой заповеди стоял особенно остро. Не было сомнений, что священник прихода Вилье-сен-Дени не сможет обойти своим вниманием тему столь благодатную, особенно, когда одна семя имела среди своих членов и падшего ангела и добродетель во плоти. Моник лишь оставалось ловить на себе взгляды полные сочувствия и готовности поддержать, и делать вид, что не замечает их. Сейчас она должна была являть собой образец добропорядочности и своим смиренным, спокойным видом вызывать лишь сочувствие по поводу того, с какими ужасными, безнравственными людьми ей приходится жить и быть связанной кровными узами. Поэтому младшая Воле явилась в церковь Вилье-сен-Дени в скромном сером платье и опустив глаза. Как можно более незаметно она прошла к месту, которое обычно занимала и расположилась там, положив одну руку на колени, а в другую взяв открытый молитвенник. В эту минуту она излучала такую кротость, смешанную со смирением и благочестивостью, что могла бы послужить прекрасной моделью для изображения Мадонны, пусть даже и без младенца. В ее глазах можно было даже разглядеть тень сожаления. Отнести это сожаление, правда, можно было к чему угодно: и к тени на ее собственной репутации, и к сестре, поступившей столь опрометчиво, и даже к войне, о которой здесь в последнее время несколько забыли. Своего кузена среди собравшегося общества она не заметила, но его отсутствие, впрочем, было только к лучшему, так как он принял сторону Иды. Одним словом, младшая Воле выбрала самое подходящее время, место и образ, который она старательно сохраняла до самого конца службы. В какой-то момент, как бы невзначай обернувшись, она заметила Клода, который держался подальше ото всех, устроившись в дальнем углу церкви в компании самых скромных прихожан. Он не отрываясь смотрел на Моник и младшая Воле, с достоинством выдержав его пронзительный взгляд, которым он, казалось, хотел её обратить в золу, отвернулась и снова обратила свой взор в молитвенник. Но, как это часто бывало, триумфальному возвращению Моник не дано было стать таковым. Стоило только марнскому обществу тихим шепотом обсудить появление Моник, оставшись вполне удовлетворенным её поведением, а священнику взойти на кафедру и сказать первые слова подготовленной проповеди, как спокойствие вновь было нарушено совсем уж наглым образом.Тяжелые церковные двери, закрытые на время воскресной службы, со скрипом открылись, пропуская внутрь запоздалого прихожанина. Шурша многослойными юбками, в мгновенно воцарившейся тишине по проходу неторопливым, уверенным шагом прошла Ида. Не говоря ни слова и не обращая ни малейшего внимания на десятки направленных на неё взглядов, она прошествовала к тому месту, которое обыкновенно занимала и, как ни в чем ни бывало, устроилась на скамье рядом с Моник, не забыв демонстративно поправить юбки. Возмущение марнского общества было невозможно передать словами и потому оно, не считая нескольких громких и бессвязных возгласов осталось безмолвным, захлебнувшись в самом себе. Трудно было сказать, что злило больше: сама суть этого поступка или холодное спокойствие, с которым он был совершен. И если того, что виконтесса Воле устроила на вечере у маркизы Лондор от неё, возможно, ожидали те, кто знал её чуть лучше, то подобную наглость здесь, на Марне, никто не мог предугадать. Как следствие, никто не знал, как следует правильно отреагировать на подобную выходку и потому все ждали более менее внятной реакции, которую можно было бы повторить. Первым, кто пришел в себя и вновь обрел дар речи, оказался прерванный на полуслове священник, решивший обернуть произошедшее в свою пользу, тем более, что сделать это было достаточно просто, учитывая немое возмущение общества. — Блуднице не место в доме господа! — сказал он, и все, последовав его примеру, устремили взгляды на Иду. Она молча поднялась и встала в проходе, с ледяным спокойствием выдерживая эти взгляды. Скольких сил стоило стоять ей сейчас вот так, словно у позорного столба, делать вид, будто она — все та же несгибаемая Ида де Воле-Берг, которой по силам справиться с любым испытанием. — Порок не должен пятнать святость своим прикосновением, — священник гордо вскинул голову, приказывая Иде удалиться, но та и не думала подчиняться. Медленно она двинулась по узкому проходу, задевая юбками края скамеек. — Мария Магдалена была любимой ученицей вашего Господа. И она, если вы потрудитесь вспомнить, омыла его ноги своими слезами и обтерла волосами. Неужто это значит, что Бог ваш был порочен или осквернен? — спокойно произнесла она подходя к священнику и в церковной тишине её голос прозвучал неестественно громко и отчетливо, вызвав у присутствующих женщин ропот ужаса перед столь невиданным святотатством. Что ж, не зря её вторым именем было Мари-Мадлен. — Не смейте осквернять Господа нашего! — крикнул священник, краснея от гнева и покрываясь крупными каплями пота. Он сжал дрожащие руки в кулаки, словно и в самом деле желал побить камнями стоявшую перед ним женщину. — Вы оскверняете его больше, чем я, — возразила Ида, даже не тронувшись с места. — Вы и ваш любовник… — Да что вы знаете обо мне и о нём, кроме факта нашей связи? — как можно холоднее ответила виконтесса Воле. — А разве этого знания не достаточно, чтобы осудить вас обоих? Разве нужно подобное знание для того, чтобы осуждать безнравственность? — продолжал греметь священник, досадуя, что не удалось первой же фразой заставить эту женщину покинуть его приход. — Я уйду, — все тем же холодным, спокойным тоном произнесла Ида, окидывая ничего не выражающим взглядом все помещение церкви, — раз все здесь настолько безгрешны, что всем остальным должно быть отказано в искуплении. Проговорив последние слова она, не торопясь и все так же, словно специально, шурша плотными юбками вышла на улицу, оставляя всех в недоумении, граничащем с гневом.