***
Жозефина не уверенно переступила порог библиотеки и огляделась так, словно желала разглядеть сразу каждую мелочь обстановки. Когда она шла на «Виллу Роз» намереваясь поговорить с виконтессой Воле, она не рассчитывала на то, что та согласиться принять её и выслушать, не смотря на то, что их последний разговор был на удивление спокойным. Поэтому, хотя Жозефина и знала, что она хочет сказать Иде, она не знала, как следует сказать это так, чтобы виконтесса Воле поняла её правильно. Учитывая то, насколько Ида была горда, убедить её правильно понять то, что Жозефина хотела ей сказать, было так же трудно, как и убедить выслушать. Виконтесса Воле вполне могла понять слова юной маркизы, как насмешку и, Жозефина признавала это, её поступок действительно мог выглядеть так в свете последних событий, и Ида могла бы вполне справедливо ответить на честность Жозефины издевкой. Увидев сидевшую на диване Жюли, Жозефина смутилась еще больше. С ней, с женой своего горячо любимого брата, она тоже намеревалась поговорить, но она совершенно не думала о том, что, возможно, ей придется говорить с обеими сестрами сразу, Жозефина не думала. — Я, пожалуй, пойду, — Жюли, почувствовав смущение Жозефины и, поняв, что смущение вызвано её присутствием, поднялась и направилась к дверям. — Мне нужно к дочери. — Нет, прошу вас, останьтесь, — решительно проговорила Жозефина, легко, но ощутимо, удерживая Жюли за локоть. — Я хочу поговорить и с вами тоже. Жюли замерла в дверях и, приподняв тонкие брови, с изумлением, смешанным с недоверием, взирала на Жозефину сверху вниз, однако, не пыталась освободить руку. Весь её вид говорил о том, что она не имеет ни малейшего желания задерживаться здесь и, уж тем более, выслушивать то, что намерена сказать ей сестра её мужа. — Жюли останься, раз мадемуазель де Лондор просит, — с улыбкой проговорила Ида, откладывая в сторону книгу, которую держала в руках. — Я думаю, она желает сказать нам что-то важное и нам обеим стоит это услышать. Маркиза Лондор нехотя вернулась на место и, опустившись на диван, с показной тщательностью расправила юбки своего темного платья, и сложила руки на коленях, выжидательно глядя на Жозефину, показывая тем самым, что она соглашается выслушать её не из уважения к ней, а из уважения к сестре. — Что ж, мы вас внимательно слушаем, — Ида подошла ближе и остановилась в нескольких шагах от Жозефины, сцепив руки на животе. Жозефина молчала, глядя на стоявшую перед ней виконтессу Воле. В этой женщине было что-то, что заставляло её уважать, не смотря на то, что она сделала. Жозефина могла бы назвать это силой духа, воли и характера, которыми она столь восхищалась и которые в её понимании были присущи лишь мужчинам, и оттого хрупкая женщина, не намного старше её самой, обладавшая этими качествами внушала почти непроизвольный и почти благоговейный трепет. В эту минуту она как никогда ясно понимала, за что Клод так любил и уважал свою сестру. — Я слышала, что вы покидаете Вилье-сен-Дени, — наконец произнесла Жозефина, оглядывая библиотеку так, словно желала найти что-то, за что можно было бы зацепиться взглядом. Но ни за что, кроме ковра, которому, наверное, уже наскучило то, что ему приходилось быть невольным свидетелем и участником всех драм, выпавших на долю этой семьи, взгляд не цеплялся. — Да, — просто и как можно мягче ответила Ида, в упор глядя на внезапную визитершу, отчего та испытала ещё большее смущение. — Я… — юная маркиза на мгновение запнулась, но затем, переведя блестевшие толи от наворачивавшихся слез, толи от возбуждения глаза, на Иду, горячо проговорила: — Я хочу извиниться перед вами и перед Жюли, за все, что я говорила о вас. Я была очень груба и дурно себя вела. Мне стыдно и горько от того, что я не могла понять этого раньше. Ида и Жюли замерли и переглянулись, явно не ожидавшие, что с губ юной маркизы Лондор могут сорваться подобные слова. Слышать о том, что Жозефина признает свою неправоту и, более того, извиняется за неё перед двумя женщинами, которых открыто презирала, было поистине странно. Возможно, все это было очередным спектаклем, издевкой, которая должна была ещё сильнее унизить Иду. Все эти мысли так четко и резко отразились на лице Иды, которое тут же приняло несколько ожесточенное выражение, хоть и осталось спокойным, что юная маркиза Лондор порывисто подалась вперед, стремясь доказать искренность своих слов и намерений. — Ида, я прошу вас простить меня! — воскликнула Жозефина, хватая среднюю виконтессу Воле за руку и почти падая на колени перед ней. Ида, не ожидавшая этого порыва, отпрянула назад, невольно отдергивая руки, но Жозефина, с надеждой глядевшая в глаза виконтессы Воле крепко сжимала её тонкую ладонь. Во всей её позе и во внезапности этого движения чувствовалась искренность. Несколько детская, наивная и несдержанная, но все же искренность. — Вы просите прощения у меня? — спросила Ида, беря себя в руки, и улыбаясь несколько печальной улыбкой. — У падшей женщины? — Вы ведь не такая! — горячо воскликнула Жозефина, ещё сильнее сжимая руку виконтессы. — Я знаю, вы любили его, любили больше всего на свете! Вы бы поступили совершенно иначе, если бы не были влюблены. Ведь вы любили его? Любили? — Любила, — тихо проговорила Ида, кивая и отворачиваясь. Ей не хотелось лгать, отвечая на этот вопрос, да и смысла в этой лжи уже совершенно не было. — Пожалуй, даже слишком сильно. — Я знала, — Жозефина закивала головой так радостно, как будто только что на её глазах оправдали человека, которого обвиняли в тяжком преступлении, и который был ей очень дорог. — Я знала, что все не может быть так просто. С тех самых пор, как мы с вами проводили вместе время в гостиной вашего кузена, я начала задумываться о том, каковы вы на самом деле. Клод много говорил о вас, и в те дни я поняла, что он говорил о вас истинную правду. Боже, виконтесса Воле, простите меня, пожалуйста, что я вела себя с вами так дурно. — Оставьте, мадемуазель Лондор, я не держу на вас обиды, — Ида выдернула, наконец, свою руку из пальцев мадемуазель Лондор. Сейчас, в этот миг, она и в самом деле была не в силах злится на эту девушку, которая ненавидела и проклинала с детской непосредственностью и максимализмом и с такими же непосредственностью и максимализмом просила теперь прощения. В этом было что-то очаровательное и Ида даже отчасти завидовала ей, потому как сама давно утратила эту способность и уже не помнила, каково это чувство, когда кажется, что весь мир подчиняется только тобою созданным законам, а ты являешься его центром. Пожалуй, почти так же жил и Эдмон, за тем лишь исключением, что он понимал, что люди окружающие его имеют свои взгляды и свою волю и имеют право не прощать его, как бы искрение и сколько бы времени он не просил прощения. Весь его мир умещался в нем самом, в то время, как мир Жозефины был везде, кроме её сердца. Тем временем юная маркиза Лондор продолжала, глядя на Иду взглядом полным надежды и почти умоляющим: — Виконтесса Воле, помните, в наш последний разговор вы сказали, что предлагаете мне временное перемирие, но никогда бы не предложили дружбу? Ида нахмурилась припоминая детали разговора. — Да, — наконец кивнула она, — вы ответили, чтобы я не думала будто вам это льстит. — Теперь я осмелюсь попросить у вас вашей дружбы, если вы, конечно, захотите мне её дать. Быть может, не сегодня и не сейчас, но когда-нибудь вы сможете стать другом мне, а я вам. Жозефина произнесла эти слова так просто, что Ида невольно спросила себя, понимает ли эта девушка, это дитя, чего просит? Она, часть высшего света, часть того общества, которое ценит мораль более всего на свете, просит дружбы у женщины, которую это общество отвергло и которую никогда бы не согласилось принять обратно. Но порыв юной маркизы был совершенно искренним и оттого трогал ещё сильнее, не смотря на то, что речь Жозефины более походила на речь какой-нибудь экзальтированной романической героини. Отвергать столь щедрый дар, предложенный от чистого сердца, было в высшей степени непростительно. — Я приму вашу дружбу, раз вы мне её предлагаете, — Ида улыбнулась, стараясь сделать свою улыбку как можно более теплой и приветливой. Ей никогда не предлагали дружбу так и она не знала, как следует принимать её. Клод, который долгое время был её единственным другом, никогда не спрашивал разрешения, чтобы быть им и называться. Жюли, которая стала ей другом так же внезапно, как и Жозефина сейчас, тоже никогда не говорила о том, что приходится другом своей сестре. Они обе лишь твердо знали, что могут положиться друг на друга в любой момент. — О, я ведь даже не могла представить, что вы столь добры! — воскликнула Жозефина и обернулась к Жюли, которая до этого молчала, недоверчиво приподняв брови и взирала на разворачивающееся перед ней действо, как строгий театральный критик смотрит на плохую игру актеров. — Жюли, я… Я желаю попросить прощения у тебя тоже. За последнее время все мы сильно переменились, но я понимаю, что ты не скоро сможешь простить мне мое дурное отношение к тебе и то, как мы поступили с тобой. Я лишь надеюсь, что когда-нибудь ты тоже согласишься принять мою дружбу. — Думаю, твое поведение в большей степени заслуга твоей матери, чем твое собственное желание, — несколько снисходительным и холодным тоном ответила Жюли, но все же пожала протянутую ей тонкую руку юной маркизы. — Я принимаю твои извинения. Жозефина лучезарно улыбнулась, не веря своему счастью. Переступая порог «Виллы Роз» она даже не могла подумать, что ей в её замысле будет сопутствовать удача и её не просто согласятся выслушать, но и, хоть и некоторой настороженностью, примут её извинения и предложение дружбы. Но это было не единственное, что она хотела сказать сестрам Воле и Жозефина, опустив глаза, произнесла: — Есть ещё кое-что. — Мы слушаем, — с поистине королевским достоинством кивнула Ида, словно бы давая позволение продолжать разговор. — Я давно думала об этом разговоре, но он не состоялся бы сегодня, если бы я случайно не услышала в городе, что вы твердо решили покинуть нас. Дело в том, что я… — Жозефина запнулась не зная, как продолжить. Пожалуй, даже просить прощение у виконтессы Воле и Жюли было куда проще, чем произнести то, что она собиралась сейчас сказать. — Я поняла, что теперь я могла бы ответить на чувства вашего брата, но мне не хотелось бы делать это до тех пор, пока мы с вами в ссоре. Клод не заслуживает того, чтобы разрываться между нами, потому как мы одинаково дороги ему. С губ Жюли сорвался удивленный вздох. — Никогда не думала, что услышу нечто подобное, — прошептала она и её губы тронула легкая, беззлобная усмешка. Ида лишь сдержанно кивнула в ответ на это признание. Да, Клод не заслуживал. Однажды он уже разрывался так между ней и Эдмоном, стараясь сделать так, чтобы обе стороны не чувствовали себя обделенными его вниманием и в наградой за эти старания ему была страшная правда, которую он узнал от посторонних людей. — Я хочу попросить вас лишь об одном, мадемуазель Лондор… — виконтесса Воле спокойным, почти суровым взглядом смотрела на юную маркизу. — Жозефина. Прошу, зовите меня Жозефина, — горячо воскликнула мадемуазель Лондор, решительно взмахивая рукой, словно говоря, что не потерпит другого обращения, кроме этого. — Жозефина, — все тем же спокойным тоном, который более подходил для обсуждения заключаемой сделки между двумя одинаково серьезными дельцами, продолжала Ида, — я хочу попросить вас не причинять моему кузену ещё большей боли. Он пережил достаточно и я хочу, чтобы теперь, в такие непростые для нас времена, он снова страдал. Если вы снова заставите его страдать, то я никогда больше не прощу вас, пусть даже вы будете просить прощение на коленях. Слышите, Жозефина? — Нет, конечно же нет. Я не хочу причинять ему боль, — поспешно отозвалась юная маркиза и покачала головой так энергично, словно хотела этим показать твердость своих намерений. — По крайней мере умышленно, как я делала это раньше. Напротив, я хочу попытаться сделать его счастливым. — Боюсь, ваша мать этого ни за что не допустит, — усмехнулась Жюли. — Я знаю, — сокрушенно кивнула Жозефина и тут же решительно добавила: — Но если придется, я пойду против её воли и она не сможет меня остановить. Эти смелые слова вызвали непроизвольную улыбку и у Иды, и у Жюли. В Вилье-сен-Дени каждый знал, что слово маркизы Лондор непререкаемо и спор с ней могли себе позволить либо натуры уж слишком решительные, либо никоем образом от неё не зависящие. Были, конечно, люди, которым маркиза бы никогда в жизни не подумала навязывать свою волю, но таких людей было не много и почти не было здесь, на Марне. Пожалуй, лишь герцог Дюран, Клод и Ида могли с гордостью называться теми, к кому маркиза Лондор не стала бы подступаться со своими просьбами, каждая из которых была фактически приказом, выполнение которого не требовало отлагательств. И то, что теперь не кто-то, а единственная дочь маркизы, которая никогда и ни в чем не прекословила матери, говорило о том, что маркиза Лондор медленно, но неизбежно, теряет свой авторитет. Конечно, революционный дух в Жозефине мог успокоится очень быстро, но сам факт того, что она подумала о том, что может не согласиться со своей матерью в таком вопросе, как любовь, значил многое. Возможно, наконец настали те времена, когда хоть что-то в Вилье-сен-Дени могло измениться, пусть даже и само спокойное, привычное течение жизни должно было измениться навсегда. Часы в гостиной пробили и Ида, улыбнувшись сказала, переводя взгляд с Жозфеины на сестру: — Что ж, предлагаю выпить чая в честь нашего примирения и дружеского союза, который, надеюсь будет крепким и долгим. — Я с удовольствием присоединюсь к вам, — Жозефина благодарно склонила голову. Пусть это предложение было сделано лишь из вежливости, она не могла отказать этой семье, потому как ещё несколько минут назад горячо и искренне предлагала им свою дружбу. Даже не смотря на то, что её сейчас по приказу матери, несомненно, искал весь штат слуг. Но, в конце концов, она только что объявила о том, что собирается пойти против воли матери, если та откажется принять и понять её чувства, а по сравнению с этим опоздание на чай казалось, да, в сущности и было, незначительным пустяком. — Может быть, пока Люси подает чай, ты хочешь взглянуть на Диану? — внезапно проговорила Жюли. — Ты ведь ещё не видела её. Этот жест невиданного благородства со стороны сестры поразил даже Иду, которую трудно было удивить каким бы то ни было человеческим поведением. Жозефина и вовсе, кажется, потеряла дар речи, и лишь согласно кивнула.***
— Как ты думаешь, почему она поступила так? — спросила Жюли, неторопливо покачивая на руках малышку Диану, которая глядела на мать широко раскрытыми глазами. Ида, не отворачиваясь от зеркала, перед которым она расчесывала волосы, готовясь лечь спать, пожала плечами и ответила: — Должно быть, она сказала правду. — Я не могу поверить в то, что у неё могли возникнуть чувства к Клоду, — упрямо возразила Жюли, осторожно выпутывая из пальчиков дочери свой длинный локон. — Она столько времени не замечала его, отвечала грубостью на его признания, а теперь, когда любые отношения с нами предосудительны, Жозефина вдруг увидела, что наш брат достоин любви и уважения? — До этого она любила Эдмона, — грустно улыбнулась Ида. Жюли взглянула на сестру полным непонимания взглядом. — И что же? На мой взгляд между Клодом и его другом разница столь же велика, как между днем и ночью. — Я имела ввиду то, что мадемуазель Лондор, по всей видимости, может любить лишь тех, к кому общество не особенно благоволит по той или иной причине, — все с той же улыбкой ответила виконтесса Воле, откладывая расческу и поворачиваясь к сестре. — Как видишь, она и перед нами извинилась лишь тогда, когда мы перестали быть частью нашего местного высшего света. Не думаю, что стоит осуждать её за это. — Да, конечно, мы все так или иначе подвержены предрассудкам, — кивнула Жюли и замолчала, задумчиво разглядывая личико дочери. — Я надеюсь лишь на то, что Клоду она и в самом деле не причинит боли, — негромко сказала Ида, не менее задумчиво перебирая кружево на ночной сорочке. — С Жозефиной ни в чем нельзя быть уверенным, — тяжело вздохнула Жюли. — Сегодня она решила, что завтра мы заслуживаем извинений, а Клод любви, а завтра она решит, что свои слова следует забрать обратно. Она слишком уж переменчива, но, ты права, не со зла. — Именно это меня и пугает, — призналась виконтесса Воле, поднимаясь со стула, на котором сидела перед зеркалом. — Она причиняет боль не потому что хочет её причинить, а потому, что не осознает, что причиняет её. Клод заслуживает спокойствия. — Как и все мы, — сказала маркиза Лондор, но Ида лишь покачала головой, говоря этим, что они ничуть не заслужили спокойствия. Никто из них не заслужил. Жюли на протяжении нескольких лет мучила любившего её мужа. Поведение самой Иды никогда не заслуживало ничего кроме осуждения, хоть на первый взгляд она не совершала ничего предосудительного до своей связи с Эдмоном. А Клода невозможно было упрекнуть хоть в чем-то, кроме того, что он солгал под присягой на суде. Даже то, что теперь он принял сторону своей сестры нельзя было поставить ему в вину, так он совершил это повинуясь голосу своей совести. Против этого было бессильно Марнское общество, которое с каждого пригодного для этого перекрестка кричало о том, что мораль и согласие с собственной совестью — основа общественной нравственности. Те спокойствие и достоинство с которыми Клод встал на сторону отвергнутой сестры не позволяли осуждать его, словно окружая какой-то неприступной стеной или облачая в прочнейшие доспехи. — Доброй ночи, Жюли, — улыбнулась Ида, легко касаясь плеча сестры и проводя пальцами по одеялу, в которое была завернута Диана. Пройдет совсем немного времени и она тоже станет матерью для ребенка, которого общество отвергнет ещё до рождения. И когда-нибудь ей придется объяснить ему, почему.***
Было двадцать первое августа. Лето стремительно подходило к концу. Клод медленно прохаживался по двору своего дома, держа на руке Охотника, которого из всех своих хищных питомцев любил больше всего. Ястреб то и дело расправлял крылья и вытягивал шею, протяжно вскрикивал, но не спешил взлететь. Клод знал, что его птицы чувствуют приближение осени лучше всякого человека и, возможно, так же склонны впадать в некоторую меланхолическую грусть. С сестрами он больше не виделся, и не собирался видеться до их отъезда — это было бы невыносимо, так как говорить о чем-то кроме предстоящего им путешествия не получалось. Любая тема неизменно была бы сведена к дорогам, Марселю и обществу. А обсуждение всего этого, и Клод это прекрасно понимал, надоело и ему, и обеим его кузинам. Охотник пронзительно крикнул и захлопал крыльями сильнее, отчего Клод был вынужден остановиться и вытянуть руку. Ястреб, сидевший ближе к сгибу локтя, перебрался к запястью и ещё раз, уже сильнее, хлопнув крыльями, взлетел, подброшенный энергичным движением. Клод замер и, запрокинув голову и прикрыв рукой глаза, смотрел на силуэт птицы, который очерчивал ровные круги в небе над домом. Иногда Лезьё всерьез жалел, что не может подобно своим любимцам взмахнуть крыльями и сорваться куда угодно, лишь бы подальше от всех этих сплетен, грязных историй, собственной бессмысленной жизни, растрачиваемой впустую среди марнских лугов. Чтобы его жизнь не была занята больше ничем, кроме борьбы за свое существование, за возможность выжить. Подумав об этом, Клод невольно перевел взгляд на клетку с жавшимися друг к другу мышами, которые предназначались сегодня его любимцу в качестве добычи. Конечно, кто-то в этой жизни и был гордым и красивым хищником, парившим в облаках, но кто-то должен был быть и мышью, которой отводилась роль жертвы. Охотник пронзительно закричал, привлекая внимание хозяина, и круги, которые он описывал над домом стали становиться все меньше и меньше. Клод, лучше других знавший повадки своих питомцев, понял, что в поле зрение птицы попал кто-то ещё. Обернувшись на дом, Лезьё увидел, что к нему и в самом деле спешит управляющий. — Что-то случилось? — спросил Клод, сводя к переносице брови. Управляющий остановился в нескольких метрах от него, опасливо вглядываясь в реющий в небе птичий силуэт, и ответил: — Мадемуазель Лондор хочет вас видеть. — Меня? — Клод был более чем удивлен. После того, что здесь произошло и, особенно, после того, как он принял сторону Иды, Жозефина не сочтет его достойным своего внимания. Да, он, конечно же, сожалел об этом, так как их отношения только-только начали становиться чуть более теплыми, но уже смирился с необратимостью потери расположения юной маркизы. Кроме того, с того момента, как он встретил её в Вилье-сен-Дени в обществе Жоффрея Шенье, мадам Бонн и доставившего столько хлопот Бертрана, Клод не слышал от нее ни одного слова обращенного непосредственно ему. И вот теперь она приходит в его дом и объявляет, что желает говорить с ним. — Что ж, проводи её сюда, — кивнул Клод и, отвернувшись, снова стал вглядываться в ровный, почти гипнотизирующий полет. Однажды мадемуазель Лондор уже явилась в его дом с тем, чтобы выразить ему свое сочувствие. Кто знает, чего она хотела теперь? Когда Охотник снова закричал и начал снижаться, Клод оторвал от него взгляд и обернулся. От дома, пересекая уверенным шагом лужайку, к нему шла Жозефина. Выглядела она поистине очаровательно: так, как подобало выглядеть романической героине, которая собиралась на прогулку по живописным окрестностям с надеждой встретить там своего возлюбленного. Услышав крик птицы, она замерла на месте и посмотрела в небо, изящно придерживая рукой шляпку, хотя она и не могла слететь с её головы. — Добрый день, мадемуазель Лондор, — улыбнулся Клод. — Не бойтесь, он предпочитает добычу значительно меньших размеров. — Я и не думала бояться, — как можно более спокойно ответила Жозефина, подходя ближе. — Никто и никогда не замечал за вашими птицами привычки нападать на людей. — Мышей вы тоже не боитесь? — продолжая улыбаться, спросил Клод, кивая на стоявшую в нескольких шагах от него клетку. Юная маркиза несколько брезгливо покачала головой: — Если вы не будете заставлять меня смотреть на них и на то, как ваша птица ест их, то, пожалуй, я не буду пугаться. Клод рассмеялся: — О, Охотник сам не позволит вам наблюдать за своей трапезой. С этими словами он слегка приоткрыл дверцу клетки и одна из мышей тут же выскользнула наружу и поскакала через аккуратно подстриженную лужайку. Охотник сложил крылья, резко теряя высоту, и, упав точно на свою жертву, подхватил её в свои когтистые лапы и снова взмыл в небо. Не смотря на то, что вся эта поистине душераздирающая сцена не заняла и тридцати секунд, Жозефина вскрикнула и отпрянула назад. — Быстрота и точность, причем каждого движения, — спокойно произнес Клод, наблюдавший всю картину от начала и до конца, являясь в некотором роде её участником. — Если ястреб не будет быстр и точен — он умрет от голода. Если мышь не будет быстра и точна — она станет добычей. Естественный порядок вещей всегда кажется жестоким, но, возможно, именно он справедлив и правилен, раз тысячи лет не сумели или не сочли нужным изменить его. — В ваших словах слишком много истины, которая тоже кажется жестокой именно потому, что она истина, — тихо отозвалась Жозефина, украдкой вглядываясь в его тонкий, резко очерченный профиль. — Так чему обязан вашим визитом? — спросил Клод, оборачиваясь и неожиданно прямо и внимательно глядя в лицо юной маркизы, которая растерялась под этим взглядом и теперь не знала, что ей сказать. — Я желаю извиниться перед вами. — Извиниться? За что же? — непонимающе повел плечами Клод. — За то, что дурно вела себя, думая, что я ястреб, хотя, как оказалось, я всего лишь мышь, — Жозефина попыталась улыбнуться, приводя это внезапно пришедшее ей на ум сравнение. — За то, что заставляла вас страдать, когда вы любили меня. — Я и теперь люблю вас, — произнес Клод таким тоном, словно говорил нечто простое и само собой разумеющиеся. — Возможно, я стал меньше об этом говорить, но вы, Жозефина, мне по-прежнему очень дороги. — Так вы прощаете меня? — спросила Жозефина, прижимая к груди руки и её лицо озарила такая радость, что не простить её в эту минуту мог разве что совсем уж бессердечный человек. Клод покачал головой и, спокойно улыбаясь, сказал: — Я никогда не держал на вас обиду, но я приму ваши извинения, потому как с моей стороны было бы невежливо отвергнуть их, когда прощения просит женщина, столь для меня важная, хоть однажды вы уже и извинялись передо мной за это. Жозефина, чувствуя, что сейчас самое время сказать то, что она явилась сообщить ему, с решительностью человека идущего на самую крупную сделку в своей жизни, быстро, чтобы не передумать, произнесла: — Я хотела бы сказать вам ещё кое-что. — Я внимательно слушаю вас. Признаваться в любви Клоду, который со спокойной ободряющей улыбкой глядел на неё, было куда легче, чем герцогу Дюрану, от которого веяло холодом, и ледяное равнодушие которого разбивалось каждое сказанное слово. Тогда, на мосту, герцог Дюран знал, что она хотела сказать ему и оттого был ещё холоднее и неприступнее, а Лезьё, казалось, вообще не допускал мысли, что сейчас с её губ может сорваться признание в любви к нему. — Господин Лезьё, я люблю вас, — Жозефина произнесла это на одном дыхании и тут же замерла, ожидая реакции на свое столь смелое признание. Но Клод не отрываясь и не меняя выражения лица, смотрел на неё и не говорил ни слова. Где-то в небе протяжно прокричал охотник, который насладился свободой и теперь желал вернуться в свой дом, но он не обратил на этот крик ни малейшего внимания. — Вы любите меня? — переспросил он, наконец, четко отделяя одно слово от другого, так, видимо, и не решив, какое стоит выделить сильнее. — Да, — как можно увереннее произнесла Жозефина, подтверждая свои слова кивком головы. — Вы не ослышались, а я не решила сыграть с вами злую шутку. Я и в самом деле люблю вас. — Настолько, что даже выйдите за меня замуж? — спросил Клод, и его губы тронула легкая, но заметная улыбка. Юная маркиза, конечно же, уже задавала себе этот вопрос не один раз за те дни, что готовилась к этому разговору и, честно говоря, не имела на него однозначного ответа. Более того, она много раз представляла себе, как ответит, когда Клод спросит, хотела бы она быть его женой. Но он не спрашивал, хотела бы она. Он задавал вопрос куда более прямо, без той незаметной на первый взгляд частицы, которая исподволь отражает собственную неуверенность в высказываемом предложении. И, возможно, именно это стало той последней искрой, которой не хватало чувствам мадемуазель де Лондор. — Да, — решительно ответила она. — Настолько, что выйду за вас замуж и буду стараться быть для вас самой лучшей женой, какую только можно найти. Клод, наконец, отвел от неё взгляд и, кивнув каким-то своим мыслям, негромко, но отчетливо и серьёзно сказал: — Все должно быть так, как положено, дорогая Жозефина. Я пойду к вашей матери и попрошу у неё вашей руки. — Она откажет вам! — всплеснула руками юная маркиза. Надеяться на то, что маркиза Лондор после всего случившегося позволит Клоду, которого она и раньше не считала достойным подобной чести, стать мужем её единственной дочери, было бесполезно. Второго такого мезальянса семья Лондор ни за что не допустила бы, если бы, конечно, на кону не стояло доброе имя и репутация, но для подобных низких уловок Клод был слишком честен и Жозефина прекрасно это знала. — Я знаю, — кивнул Клод, печально улыбаясь. — Но она должна знать, каковы мои намерения и насколько они честны. — Но что же мы будем делать? — воскликнула Жозефина, уже совершенно позабыв о том, что несколько минут назад она даже не знала наверняка, хочет ли выходить замуж за Клода Лезьё. — Не предложите же вы мне побег и тайное венчание. — Нет, — с улыбкой покачал головой Клод, — это неправильно. Более того, это почти позорно. Поэтому оставим этот вариант решения вопроса, если иного выхода не будет, если вы, конечно, все ещё не передумали и согласны. Он давал ей шанс взять свои необдуманные слова назад, но подобное невысказанное обвинение в легкомысленности почти оскорбило Жозефину и она решительно, с некоторой почти театральной торжественностью, гордо подняв голову, ответила: — Согласна. Конечно же, я согласна быть вашей женой и следовать за вами. Я знаю вас, как честного человека, который никогда не позволит себе поступить бесчестно, поэтому я положусь на вас и вашу совесть. — Это то, на что вы всегда можете положиться. Я никогда не поступлю с вами дурно. Я могу даже поклясться в этом, если вам угодно, — серьезно произнес Клод, готовый и в самом деле принести клятву, но юная маркиза покачала головой, легко дотрагиваясь до его руки. — Мне будет достаточно одного вашего слова. Я слышала, что оно тоже стоит дорого, — улыбнулась она. Охотник, уже спустившийся с небес и теперь устроившийся на клетке с мышами, которые ещё больше забились в угол от страха перед такой близостью хищника, потому как не понимали, что недосягаемы для него, продолжал призывно кричать, но него по-прежнему никто не обращал внимания. Дела, решавшиеся сейчас на этой залитой последним летним солнцем лужайке, были куда важнее, чем нетерпеливое желание птицы поскорее вернуться в свою клетку. — Тогда я обещаю вам, что непременно все устрою, — решительно ответил Клод, крепко, но очень нежно и осторожно перехватывая её тонкое запястье. — Нет того, что я, ради вас, не смог бы совершить. Всегда помните об этом. — Я никогда не сомневалась в этом, — прошептала Жозефина и Клод легко, почти с благодарностью, коснулся губами её руки. — Быть может, я слишком тороплю события, — так же еле слышно проговорил он, глядя в темные глаза Жозефины, — но вы позволите поцеловать вас? В любое другое время юная маркиза Лондор возмутилась бы наглости подобной просьбы, обращенной к ней, столь себя ценившей, но сейчас она лишь неловко улыбнулась и ответила: — Отчего же нет? Вы заслужили право целовать меня всегда, когда вам хочется, после того, что я заставила вас вытерпеть.***
Жозефина вернулась домой в удивительно прекрасном расположении духа, которого за ней не замечали уже очень давно. И хотя ей стоило огромных усилий скрывать свою радость, она все же старалась сделать это, так как её мать не должна была ни о чем догадываться ни до того момента, как Клод явиться к ней со своим предложением, ни после. Если бы маркиза де Лондор заподозрила хоть каплю чувств в дочери, Жозефина, пожалуй, не смогла бы избежать домашнего заточения, которое длилось бы до тех пор, пока она не одумается и выбросит идею выйти замуж за Клода Лезьё из своей прекрасной головы. Разумеется, ничего подобного юная маркиза для себя не желала, а потому решила держать себя как можно спокойнее и холоднее, хоть и знала, что её мать в некоторой степени осведомлена о том, что она, до того, как обществу открылась страшная тайна виконтессы Воле, оказывала Клоду определенную степень сочувствия и расположения. Но после последних событий Жозефина больше не давала поводов заподозрить у себя наличие чувств к Клоду, а потому у маркизы де Лондор не должно было возникнуть нареканий относительно поведения и образа мыслей дочери. Клод же, сразу после ухода Жозефины, распорядился, чтобы управляющий уделил внимание остальным птицам и, не говоря больше ни слова, отправился на «Виллу Роз». Произошедшее требовало «семейного совета», как называла это Ида, который собирался лишь в исключительных случаях. А признание Жозефины и, более того, её согласие в ответ на предложение руки и сердца было, несомненно, случаем исключительным во всех отношениях. Теперь, когда предстояло самое тяжелое испытание: схватка ни на жизнь, а на смерть с маркизой де Лондор, нужно было тщательно обдумать все детали и обсудить свое поведение с кем-то более-менее беспристрастным. Возможно, если бы здесь сейчас был Эдмон, Клод пошел бы к нему, не взирая на все его прегрешения. Но Эдмона на Марне, к сожалению, не было, поэтому оставалось полагаться лишь на Иду, которая, надо признать, редко давала ничего не стоящие советы.***
— Я думала, что она решиться на это куда раньше. Это было первое, что произнесла Ида, обменявшись взглядом с Жюли, когда Клод закончил свой короткий рассказ, в процессе которого он узнал, что Жозефина извинилась за прошлое свое поведение не только перед ним, но и перед вдовой своего брата и её сестрой. — Учитывая характер Жозефины, пять дней это проявление невиданной до этого момента решительности, — усмехнулась Жюли, стоявшая возле окна библиотеки скрестив на груди и глядя на подъездную аллею. — Я удивлена, что она вообще нашла в себе смелость совершить поступок, который её мать не одобрит и не поймет никогда в жизни. Пожалуй, сейчас меня это даже восхищает. — Я не питаю никаких иллюзий насчет ответа маркизы де Лондор, — кивнул Клод. — Мое предложение её в лучшем случае немало позабавит. Но я мало представляю, что мне следует делать в случае её отказа. — Но ведь о чем-то думал? — спросила Ида, слегка поднимая брови. Клод медленно подошел к окну и встал рядом с неподвижно замершей Жюли, тоже разглядывая кусты роз. Наконец, облизав пересохшие губы, он негромко, еле слышно произнес: — Ничего лучше тайного венчания, хоть это и неправильно, и даже отдает какой-то пошлостью, я не смог придумать. Я понимаю, что рассчитывать устроить нечто подобное здесь, в Вилье-сен-Дени невозможно, так как наш отец Жан во всем поддерживает маркизу де Лондор. Значит, придется ехать в Вильводе, а то и в Париж. А это уже очень похоже на побег, что, согласитесь, не сделает чести Жозефине и, тем более, как мужчине, мне. — Да, дилемма не из легких, — мрачно усмехнулась Ида, потирая лоб рукой. В библиотеке воцарилось напряженное молчание. Жюли продолжала с почти безучастным видом смотреть в окно. Клод медленно прохаживался вдоль книжных шкафов, негромко постукивая костяшками по вставленным в дверцы стеклам. Ида сидела на диване, продолжая поддерживать рукой внезапно отяжелевшую голову. Если бы ещё месяц назад им сказали, что все они соберутся в библиотеке «Виллы Роз» для того, чтобы найти способ непременно устроить брак Клода и Жозефины де Лондор, причем с полного согласия последней, они все посмеялись бы над этой нелепостью. Но теперь Жозефина, если она, конечно, не передумала (Ида могла допустить и такой вариант развития событий), ждала от Клода, что тот решит практически не решаемый вопрос. — Помолвка ведь может быть закреплена письменно, — внезапно сказала Жюли, оборачиваясь к Иде и Клоду, которые тут же устремили на неё вопросительные взгляды. — Можно расторгнуть устный договор, сославшись на то, что никакого договора не было, но нельзя закрыть глаза и просто так расторгнуть помолвку, которая закреплена подписью нотариуса. — Да, но для этого тоже требуется согласие родственников невесты, — покачал головой Клод. — Формально, я тоже родственница Жозефины, — губы Жюли тронула еле заметная усмешка и Ида невольно заметила в глазах старшей сестры искры азарта. — Я — де Лондор, вдова её старшего брата и, соответственно, и её старшая сестра. И я, так уж быть, ради твоего счастья Клод, готова дать согласие. — Да, в этом, возможно, есть смысл, но это очень похоже на сомнительную авантюру и ни один нотариус не захочет иметь с вами дела, — спокойно возразила Ида, переводя взгляд с Жюли на Клода и обратно. Жюли лишь несколько презрительно хмыкнула в ответ на это заявление. — Будто ты не знаешь, что наш законопослушный и услужливый господин Роже готов составить и заверить почти любой документ, — ответил она. — И именно поэтому его подпись будет значить мало, — кивнула виконтесса Воле с легкой усмешкой. — Маркиза де Лондор, конечно, не будет оспаривать в суде законность заключенной помолвки, потому как это не скажется положительно на её репутации, но кто знает, что она решит предпринять? Она подделала завещание собственного сына, не будем об этом забывать. — Я бы предпочел обойтись без подобных, как выразилась Ида, сомнительных авантюр, — произнес Клод, останавливаясь и глядя на сестру. — То, что ты предлагаешь, фактически, нарушение закона. Это низко по отношению к Жозефине. Жюли лишь тяжело вздохнула и развела руками. Других способов, которые не заставляли бы Клода поступаться собственными принципами, она не знала и не могла придумать. — Клод, я понимаю, что твоя совесть запрещает тебе все, что по ее мнению расходится с законом, но боюсь, что у тебя в сложившейся ситуации только три выхода, — спокойно сказала Ида, откидываясь на спинку дивана. — Первый: побег и тайное венчание. Второй: нотариально заверенная помолвка. Третий: отвергнуть первые два и осознавать, что ты сделал все, что позволяла тебе совесть. И ни один из них не делает тебе чести. Так уж не все ли равно? — При таком раскладе, дорогая кузина, второй вариант представляется куда более благородным, чем есть на самом деле, — усмехнулся Клод, скрещивая на груди руки. — А первый куда более романтичным, — все так же невозмутимо и спокойно согласилась Ида. — По крайней мере, именно так в свое время подобную проблему решили наши родители. Клод молчал, внимательно глядя на Иду. С одной стороны совесть требовала от него строго следовать установленным порядкам и не нарушать их даже в малейшей мелочи. С другой стороны она же требовала сделать все возможное, чтобы добиться личного счастья для себя и Жозефины, даже если ради этого приходится пренебрегать законом. — Хорошо, — наконец произнес он, сжимая двумя пальцами переносицу, таким тоном, словно признавал свое поражение. — Я согласен на нотариально заверенную помолвку, но только если сам не найду больше никакого решения. И если на это согласится Жозефина.***
К посещению поместья Лондоров Клод готовился со всей тщательностью. Не смотря на то, что отрицательный ответ маркизы Лондор был очевиден, он должен был соблюсти все условности и иметь не только подобающий случаю внешний вид, но и ясность мыслей. Он тщательно подобрал каждую деталь своего костюма, выбрав самую скромную булавку для шейного платка и сняв с цепочки для чесов брелок, который сейчас почему-то казался показателем легкомысленности. Где-то в глубине души Клод надеялся, что судьба внезапно смилостивиться над ним и маркиза де Лондор даст свое согласие на брак дочери, что избавит его поиска других решений возникшей проблемы. Но согласие маркиза не дала, даже если бы на землю внезапно бы обрушился второй потоп, и только её согласие могло бы остановить гибель всего человечества, и Клод понимал, что так или иначе придется идти на обман. Ему, человеку ненавидевшему ложь, опять приходилось идти на обман и на этот раз ради собственного счастья. В поместье Лондоров Клод отправился пешком, чтобы ещё немного поразмыслить над тем, что ему следует делать. О том, что он будет говорить маркизе Лондор, Клод не думал: все свои реплики он продумал ещё накануне, подбирая для себя образ. Теперь же пришло время заранее подумать над тем, что следует делать после этого визита. Клод справедливо полагал, что чем быстрее все будет сделано, тем лучше, так как, он не исключал такой возможности, подобное предложение с его стороны могло взволновать маркизу и она, догадавшись о чувствах дочери, могла начать спешно подбирать ей жениха. Так как нарушать закон и, вдобавок, привлекать к этому сестер, Лезьё не хотелось, он решил, что при нотариальном заверении хватит его подписи и подписи Жозефины. Конечно, это тоже не было совершенно законным, но, возможно, наличие документа с подписью нотариуса, пусть даже такого, как господин Роже, заставило бы маркизу Лондор все же сменить гнев на милость. Если же нет… Что делать в этом случае Клод не знал и даже не желал думать об этом. Поместье Лондоров встретило его безмятежной тишиной и умиротворенным безлюдьем. Дворецкий, открывший перед ним дверь, хоть и был удивлен столь неожиданному визитеру, все же пустил его в дом. Клод, решив держаться уверенно с самого начала, вошел в холл, на ходу снимая цилиндр и не торопясь, стягивая узкие светлые перчатки. — Я желаю видеть госпожу маркизу, — сказал он таким тоном, словно готов был оставаться в холле до тех пор, пока она не согласиться принять его. Дворецкий, впрочем, лишь холодно кивнул и удалился. Клод остался в холле в одиночестве и безразлично оглядел его. В холле было просторно и светло, но несколько безжизненно. Все было очень изысканно, но лишено индивидуальности, никакая деталь не говорила ничего о хозяевах этого места. Точно такой же холл мог быть в любом другом доме, где жили совершенно другие люди, точно так же подчинявшиеся принятому в обществе порядку обустройства своих жилищ. Ни один предмет интерьера не должен ненароком послужить источником сплетен о владельцах и, не дай Бог, бросить тень на их репутацию. Никаких сомнительных произведений искусства, которые не вписывались в рамки морали, за исключением тех, что были одобрены обществом и являлись вещами модными и горячо обсуждаемыми. — Госпожа маркиза готова принять вас, — произнес дворецкий, вырывая Клода из его мыслей. Клод вздрогнул и, кивнув, последовал за слугой, который провел его через несколько прекрасно обставленных, но таких же безличных комнат, которые казались и вовсе необитаемыми. Нигде на столе не были случайно забыты книга или начатое шитье. Нигде на диване не лежало яркой ленты или корзины с вязанием. На столиках возле кресел не было оставлено газет. Все было пусто и мертво. Жизнь в этих комнатах существовала, только когда в них были люди и покидала их вместе с ними. — Пожалуйста, — произнес дворецкий, распахивая перед Клодом дверь и пропуская его внутрь. Переступая порог, Клод мельком взглянул на слугу и отметил, что он так же, как и окружавшие его вещи ничего не выражал. Маркиза де Лондор, выпрямившись и сложив на коленях руки, сидела на диване и так же безразлично и безжизненно глядела на своего посетителя, словно нисколько не была удивлена этим визитом, хотя Клод догадывался, что она согласилась принять его из чисто женского любопытства. — Добрый день, госпожа маркиза, — произнес Клод, как можно сдержаннее и уважительнее, не забыв, конечно, сопроводить приветствие поклоном. Было, разумеется, бесполезно пытаться произвести положительное впечатление на женщину, которая никогда не была о нем высокого мнения, но забывать о приличиях и манерах, особенно перед таким разговором было непростительно. — Добрый день, господин Лезьё, — кивнула маркиза де Лондор, и Клод отметил про себя, что она даже не предлагает ему сесть, давая тем самым понять, что разговор будет коротким. — Так чего же вы хотите от меня? — Я хочу просить у вас руки вашей дочери, — спокойно, так, как будто ничего неожиданного в этом не было, сказал Клод, бесстрашно глядя прямо на маркизу де Лондор, которая была удивлена настолько, что лишь беспомощно разводила руками и хватала ртом воздух, как вытащенная на берег рыба. После нескольких мгновений безмолвного удивления она внезапно рассмеялась злым, почти издевающимся смехом. — Прошу прощения, — наконец произнесла она, возвращая себе дар речи и с ироничной усмешкой глядя на Клода, — но я, должно быть, ослышалась. Вы просите у меня руку Жозефины? — Именно, — все так же спокойно ответил Клод и, повинуясь какому-то внутреннему порыву, гордо поднял голову. Маркиза де Лондор, на лице которой не осталось и тени улыбки, откинулась на спинку дивана и, опершись на подлокотник, опустила голову на сжатый кулак, продолжая в упор смотреть на Клода. Он стоял перед ней, гордо подняв голову, не двигаясь и не робея под её взглядом, расправив плечи и заложив за спину руки, что придавало ему сходство с его покинувшим Вилье-сен-Дени другом. — Да кем вы себя возомнили, господин Лезьё? — наконец произнесла она, не сводя глаз со своего собеседника. — Неужто вы считаете, что я позволю вам после всего произошедшего жениться на мой дочери? И заметьте, я даже не упоминаю о том, что у вас нет ни связей, ни денег, ни имени. — Я считаю, что возможно если не все, то очень многое, — Клод выдержал её долгий взгляд с достоинством. — Какая самонадеянность! Явиться ко мне с подобными предложения, — маркиза Лондор поднялась и оглядела Клода с ног до головы, словно надеясь найти хоть один изъян в его облике, — после того, как вы приняли сторону вашей сестры и покинули этот дом почти со скандалом. Вы что же, в самом деле рассчитывали на то, что я дам вам свое согласие? — Нисколько, — покачал головой Клод и маркизу начало злить то, что его лицо все так же оставалось спокойным и ни одно чувство, которое он должен был сейчас испытывать не вырвалось наружу. — Но я посчитал, что вы вправе знать о серьёзности моих намерений. — Какая наглость! — прошептала она, отворачиваясь и подходя к окну. — Вы никогда не были достойны моей дочери, господин Лезьё, а теперь вы и вовсе не достойны ни одной приличной и уважающей себя девушки. И вы, прекрасно осознавая свое положение, имеете наглость просить у меня руки моей дочери! — Я предпочитаю называть это смелостью, а не наглостью, — негромко возразил Клод, склоняя голову. Маркиза Лондор резко обернулась, и в её глазах загорелся гневный огонек. — Вы пришли ко мне так, словно ваше предложение должно было польстить мне! — воскликнула она. — И вы называете это смелостью? — Я пришел к вам, зная, что вы ответите мне отказом. — Это безрассудство, но никак не смелость! — выкрикнула маркиза Лондор и, снова отвернувшись к окну, совершенно спокойно добавила: — Уходите. Наш разговор закончен, и я не желаю вас больше видеть. — До свидания, — Клод коротко поклонился, хотя прекрасно знал, что маркиза этого не увидит и быстрым вышел из комнаты. Когда он, минутой позже, покинул поместье Лондоров, маркиза все ещё стояла у окна и невидящим, стеклянным взглядом смотрела на аккуратно выстриженную лужайку перед домом. Жозефине необходимо было как можно скорее обзавестись женихом, во избежание всевозможных непредвиденных и крайне неприятных ситуаций, которые могли бы бросить тень на их доброе имя. Постояв у окна ещё несколько минут, маркиза де Лондор подошла к секретеру и, отперев его своим ключом, села на стул и принялась писать письмо, которое должно было решить судьбу её дочери.***
О визите Клода Жозефина знала из негромких разговоров служанок, но интересоваться у прислуги деталями было выше достоинства юной маркизы, тем более что она знала, зачем он приходил, и что ответила ему её мать. Маркиза де Лондор, впрочем, тоже хранила молчание, никак не показывая своего отношения к случившемуся, хотя должна бы была пребывать в дурном расположении духа как минимум до конца дня и жаловаться на головную боль и самонадеянность всех, у кого в жилах была хоть капля крови Воле. Это заставляло Жозефину несколько волноваться и невольно у неё появились мысли о том, что, возможно, Клод и её мать говорили совсем о другом, а её возлюбленный и вовсе отступился от неё, и больше не намерен во что бы то ни стало устроить их счастье. О том, что маркизе Лондор и Клоду Лезьё нечего было обсуждать и то, что теперь, когда Клод получил её, Жозефины, согласие, он сделает все возможное и невозможное, чтобы устроить их брак, Жозефина не думала. Страх остаться покинутой невестой, свойственный всем девушкам, был сильнее любых логических рассуждений, которые совершенно не шли в голову юной маркизе. За чаем, который мать и дочь пили в полном молчании, Жозефина все же осмелилась задать интересовавший её вопрос, так как неизвестность и безумные предположения измучили её настолько, что даже возможность вызвать неудовольствие матери уже не казалась такой страшной. За то время, которое прошло с того момента, как Клод покинул их дом, юная маркиза совершенно извела себя. — Что хотел господин Лезьё? — как бы между прочим поинтересовалась Жозефина, наливая себе ещё чая и даже не глядя на мать. Маркиза де Лондор усмехнулась и, устремив на дочь внимательный взгляд, ответила: — Приезжал просить твоей руки. Представляешь, каков наглец? — Ты, конечно же, отказала ему? — голос Жозефины не дрогнул, так же, как не дрогнула рука, в которой она держала фарфоровый чайничек, но на ещё один такой подвиг сил у неё однозначно не хватило. — Разумеется, — спокойно, даже с некоторой долей чувства собственного достоинства, кивнула маркиза де Лондор. — После всего случившегося я тем более не могу допустить этого брака. Странно, что он вообще на что-либо рассчитывал. У Жозефины дрогнул уголок губ, и она попыталась скрыть это за сожалеющей, сочувствующей улыбкой. — Мне даже жаль его, — проговорила она, опустив голову и покачав головой. — Да, определенно, только жалости он и достоин, — к осознанию собственного совершенства на лице маркизы де Лондор добавилось еле заметное, но все же презрение к тому, о ком они говорили. — Столько лет добиваться тебя и до сих пор не понять, что совершенно не тот, кто может составить твое счастье. Хотя, должна сказать, это твоя вина. — Моя? — переспросила Жозефина, поднимая на мать испуганное лицо. Неужели она каким-то образом узнала о её признании и о том, что она, Жозефина, твердо вознамерилась выйти замуж за Лезьё и ни за кого больше? — В последнее время ты вела себя с ним слишком свободно и в достаточной степени по-дружески, — маркиза Лондор даже не взглянула на дочь, помешивая чай изящной серебряной ложечкой. — Ты знаешь, что я не одобряла этого и теперь, надеюсь, понимаешь почему. — Я не давала ему никаких надежд, — еле слышно прошептала Жозефина, снова опуская голову. Меньше всего ей хотелось лгать, но иначе теперь было нельзя. Не могла же она теперь, в эту минуту признаться матери во всем. Тогда бы маркиза Лондор совершенно точно заперла бы её в поместье или же и вовсе немедленно увезла бы в Париж, где, как она считала, её дочь была недосягаема для Клода Лезьё. — Давала, — резко возразила маркиза и её взгляд, направленный на Жозефину, заставил девушку вздрогнуть. — Конечно, — уже мягче добавила она, — я знаю, что ты делала это исключительно из-за того, что тебе показалось, что будто бы он заслуживает сочувствия после внезапной кончины брата, но теперь ты должна забыть о любом проявлении доброты по отношению к нему. Он и его семья показали, что не достойны хорошего отношения и дружбы людей с хорошей репутацией и добрым именем. — Конечно, — прошептала Жозефина, все ещё напуганная вспышкой гнева маркизы. — Я знала, что ты поймешь меня правильно, — маркиза де Лондор покровительственно улыбнулась и поднесла к губам фарфоровую чашку. Жозефина же поняла, что не может сделать ни одного глотка.