***
День был хмурым. С моря дул холодный ветер, небо было затянуто серыми тучами, волны, набегавшие на пустые, каменистые пляжи, отражали это печальное небо. Впрочем, дождя не предвиделось, поэтому люди без опаски прогуливались по набережной. Прошло совсем немного времени, но Иде уже порядком надоели надрывные крики чаек, постоянно заходившие в гавань корабли и само море. Особенно море. Где-то там, за десятки миль отсюда, родное Средиземное море, через два пролива, переходило в Черное, которое устремляло свои волны к этому проклятому полуострову, на котором внезапно сошелся клином весь свет. И Ида ненавидела море за то, что она слишком часто устремляла в него свой взгляд. Недалеко от дома она нашла вдававшуюся в воду скалу, где всегда было пустынно и безлюдно. Дорога туда отнимала у неё много времени и ещё больше сил, но вид и атмосфера того стоили. Там, на краю этой нависавшей над морем скалы, сидя на нагретом солнцем камне, она была избавлена от сожаления и могла спокойно предаваться своим мыслям. Находясь дома она постоянно чувствовала жалость, исходившую ото всех. Жак был, как всегда, тактичен оттого молчалив, но Ида чувствовала, что даже он жалеет её. Жюли и Люси смотрели на неё печальными и все понимающими глазами, особенно, когда она играла с малышкой Дианой. Виконтесса Воле ни минуты в жизни не сожалела о своем выборе, поэтому жалость ей была противна. Избегая жалости, она начала избегать людей, предпочитая, как и прежде, одиночество, но Жюли и Люси полагали, что Ида неизбежно замыкается в себе и всячески пытались не допустить этого, следуя советам искреннее обеспокоенного врача. Итак, день был хмурый и поэтому средняя Воле отказывалась от своей, уже ставшей традиционной, прогулки. Она молча сидела в кресле в гостиной, всем телом откинувшись на спинку, и наблюдала за Жюли, которая старательно вышивала белые розы на детском платьице. С кухни слышалась возня Люси, сопровождаемая напеванием какой-то протяжной, выученной у местных, песни. Жак, привыкший ежедневно уделять время саду на «Вилле Роз», неторопливо, закатав рукава рубашки, обхаживал обширные пионовые и лавандовые заросли перед домом. Было затишье. Ида не любила затиший. После них всегда, неизменно, следовала буря. Чем более пасторальным было спокойствие, тем разрушительней была буря. И словно в подтверждение её мыслей, хлопнула входная дверь и в прихожей послышались шаги. Легкий шаг своего дворецкого Ида узнала сразу, но с ним был кто-то ещё. Приоткрытая дверь гостиной ещё чуть распахнулась, пропуская Жака. — К вам посетитель, — коротко сказал он, кивая в сторону прихожей. По тону и по тому, как он доложил о визитере, можно было сказать, что посетитель не смог произвести на дворецкого хорошее впечатление. Ида устало перевела взгляд на окно и, взмахнув рукой, ответила: — Визиты в такой день не несут ничего хорошего. Проси. Жак кивнул и бесшумно выскользнул обратно в прихожую. — Госпожа виконтесса согласна принять вас, — донесся его голос и Ида чуть не рассмеялась. Госпожа виконтесса. В ней уже не осталось ни аристократического изящества, ни чести, ни достоинства, но все продолжали почтительно титуловать её, не смотря ни на что. Дверь снова отворилась и в комнату вошел мужчина среднего роста плотного телосложения в хорошо сшитом и скроенном дорожном сюртуке. В руках он держал папку для бумаг и цилиндр. Быстро скользнув взглядом по замершей и настороженно вытянувшейся маркизе, он повернулся к Иде и учтиво поклонился ей поклоном, который был выверен до миллиметра. — Госпожа виконтесса, — он говорил с приятной улыбкой, как человек ещё не определившийся, как относится к собеседнику или как человек, который привык быть вежлив со всем, — меня зовут Виктор Рошеро. Я секретарь и доверенное лицо Франсуа Морилье. Он является… — Я знаю, кто он и кем является, — проговорила Ида, выпрямляясь в кресле и бросая быстрый взгляд на Жюли. — Вот как, — протянул Рошеро, не выказывая ни малейшего удивления. — В таком случая, я полагаю, мы можем перейти к делу, ради которого я здесь. — Господин Морилье наверняка бы не послал вас в такую даль ради пустяка, — Ида несколько иронично приподняла брови, но Виктор, казалось, не заметил насмешки. — Некоторое время назад господин Морилье поручил мне найти его наиболее близких родственников. — И вы не нашли никого ближе? — иронии в голосе Иды стало ещё больше, но Рошеро упорно не собирался её замечать и уж тем более реагировать. — Господина Морилье более всего заинтересовали вы. — И чего же он хочет? — подала голос Жюли, складывала работу на коленях. — Я не уполномочен раскрывать его намерений. Я лишь могу сказать вам, что он желает личной встречи с виконтессой Воле-Берг, — спокойно пояснил Рошеро, повернувшись к Жюли. — В мои обязанности входит уведомить вас и вашу сестру об этом и сопроводить в его поместье в Аквитании. — Вот как, — произнесла Ида, удивительно точно копируя интонацию самого Виктора. — Что если я не сочту его предложение достаточно интересным для того, чтобы бросить все и отправится на другой конец страны? — Я понимаю ваши сомнения, — спокойно кивнул Рошеро. — Поэтому я не требую ответа от вас прямо сейчас. Скажите через несколько дней, когда вы будете готовы дать однозначный ответ, и я приду, чтобы обсудить детали. — Я готова дать его прямо сейчас! — несколько раздраженно воскликнула Ида, которая уже начала терять терпение от этого непоколебимого спокойствия. — Меня не интересуют дела господина Морилье, что бы он ни предлагал. Виктор понимающе улыбнулся и кивнул одновременно и своим мыслям, и словам Иды. Помолчав несколько мгновений, он коротко поклонился и все тем же ровным голосом произнес: — Что ж, госпожа виконтесса, прошу прощения, что отнял у вас время. Ида удостоила его лишь коротким, несколько надменным кивком. Рошеро направился обратно к дверям, но уже взявшись за дверную ручку, обернулся и, все с той же улыбкой, добавил: — Я остановился в небольшой гостинице в двух кварталах отсюда. «Континенталь», кажется. Обслуживание оставляет желать лучшего, но вид на море очаровательный. Средняя Воле презрительно хмыкнула. Он был уверен, что она передумает, подумать только. Несколько минут после ухода Рошеро, стояла непроницаемая тишина. Жюли сидела все ещё неестественно вытянувшись и, комкая в пальцах работу, задумчиво, почти отрешенно, глядела в пространство. Ида откинулась на спинку и теперь одной рукой подпирала голову, а другую положив на живот. — Сколько ему сейчас лет? — внезапно спросила маркиза Лондор, вырываясь из своей задумчивости. — Морилье? Около восьмидесяти, должно быть, — пожала плечами Ида. — Почему ты это спросила? — Ты же знаешь, что он богат, — осторожно проговорила Жюли. — Он всегда держался обособленно. А теперь он озаботился поиском родственников. — Ищет наследников? — приподняла бровь Ида, оборачиваясь на сестру. — Сколько я о нем слышала, то могу судить, что ему всегда импонировали подобные тебе личности. Средняя Воле невесело усмехнулась и произнесла: — От отца я слышала, что он обожал циников, авантюристов и падших женщин. Полагаю, мне повезло трижды. — Ты можешь меня не слышать,— в голосе Жюли появились уже, казалось, давно потерянные безразличные расчетливые нотки, — но посуди сама: у нас ничего нет. Если Морилье ищет себе наследника, а у тебя есть шанс стать им, то почему бы не попытаться? Аквитания не так уж далеко. Отправившись туда, мы потеряем немного. Особенно, если учесть, сколько сможем выиграть. — Мне нужно подумать об этом, — ответила Ида, давая понять, что решения она будет принимать в одиночестве и пытаться склонять её к какому-либо варианту бесполезно. Да, она знала, что Морилье богат. Никто не знал, каким образом он увеличил свое состояние почти в три раза, но слухов об этом ходило предостаточно. Франсуа Морилье был эксцентричен, если не сказать странен и действительно всячески привечал авантюристов и отвергнутых женщин. Он вообще любил тех, от кого отворачивалось общество. Иду он никогда не интересовал и из его биографии она знала только то, что он был женат, что весьма удивительно, и даже имел сына, который умер в юности. Других наследников у него, видимо, не было, раз он озаботился поиском родственников. О собственном положении, которое рано или поздно стало бы бедственным, Ида так же знала. Да, деньги у неё были, ей удалось скопить весьма немаленькую сумму и жили они теперь весьма скромно, но деньги, и сестры Воле знали это прекрасно, имеют свойство заканчиваться. Клод вряд ли смог бы содержать их всю жизнь, если бы только и в самом деле не женился на Жозефине. Проживавшие в Германии дяди тоже не почли бы за честь помогать выгнанной из дома вдове и брошенной содержанке с детьми. Ида привыкла всегда смотреть в будущее и не видеть там ничего хорошего. И если раньше она могла с более менее спокойной совестью сложить руки и ждать конца, то сейчас она обязана была думать о собственном ребенке. Бросить ребенка Эдмона она не хотела и не могла, а потому была обязана вырастить его настолько хорошо, насколько могла. Разумеется, она могла бы сделать это и с наименьшими средствами, но Ида во что бы то ни стало желала дать своему ребенку все, что могла и не могла, а для этого требовалось куда больше денег. К тому же нельзя было забывать о Диане, которой рано или поздно потребовалось бы приданое, достойное мадемуазель Лондор. И, помимо всего этого, судьба Эдмы Ферье по прежнему была в руках виконтессы Воле и она по прежнему намеревалась во чтобы то ни стало сдержать обещание, которое дала её матери.***
О посещении Виктора Рошеро не вспоминали. Жюли, как бы ей ни хотелось знать о решении Иды, молчала, понимая, что если она хочет, чтобы они отправились в Аквитанию. Иде нужно было просто дать время на размышления. Долго, впрочем, ждать не пришлось. Через четыре дня Ида спустилась из своей спальни, держа в руках небольшой конверт. Подозвав как всегда исполнительного Жака, она коротко распорядилась: — Отнеси это в «Континенталь» и попроси передать Виктору Рошеро. Жак, разумеется, молча кивнув и, не задав не единого вопроса, отправился в «Континенталь». Ида ещё некоторое время стояла в прихожей, поддерживая руками поясницу, а затем позвала Люси и велела собирать вещи для дальнего путешествия. — Значит, мы едем в Аквитанию? — спросила Жюли, выходя из гостиной с маленькой Дианой на руках. Виконтесса Воле кивнула. — Если дело и правда в наследстве, то мы не вправе оказаться. И нам, и нашим детям нужно будет на что-то жить. Но… — Ида на мгновение запнулась, — если он будет позволять себе относится ко мне, как к шлюхе, я развернусь и уйду, не взяв у него ни сантима. Спорить с гордостью виконтессы Воле-Берг было бесполезно, так как этот спор все равно был бы проигран, поэтому Жюли лишь молча кивнула и затем добавила: — Я пойду и помогу Люси собрать вещи.***
Виктор Рошеро явился в тот же день. Он держался все так же учтиво, то теперь на его губах играла скорее торжествующая, нежели вежливая улыбка. Пробыл в доме он не более получаса, все так же вежливо отказываясь составить сестрам компанию за обедом. Договорившись с Идой о времени отъезда, Рошеро раскланялся и ушел. Как только дверь за ним закрылась, средняя Воле презрительно бросила: — Он настолько располагает к себе, что вызывает отвращение. Жюли не могла с этим не согласиться. Секретарь Морилье был из тех, кто всегда вел себя со всеми одинаково, предпочитая оставлять собственное мнение о каждом встречном при себе. Если даже у такого человека начинали выспрашивать это самое мнение, он лишь пожимал плечами и уклонялся от ответа, говоря что-нибудь об общественном положении и родственных связях. Впрочем, все три сотни миль до Ажена он провел молча, предпочитая поглядывать на своих спутниц поверх толстой потрепанной книги. Люси и Жак, который так же, как и его госпожа относился к Рошеро с недоверием, отправились в это неожиданное путешествие, категорически отказываясь оставлять виконтессу Воле и маркизу Лондор с ним наедине. Только когда Ажен, со своими невероятно уютненькими улочкам, остался позади, Виктор Рошеро громко захлопнул свою книгу и, аккуратно убирая её, произнес: — Осталось не больше двадцати миль до поместья господина Морилье. — Как себя сделает вести в его присутствии? — спросила Ида, не отрывая глаз от окна кареты. — Так, как вы привыкли себя вести, госпожа виконтесса, — отозвался Рошеро. — Вы заинтересовали господина Морилье своим характером и взглядом на жизнь, поэтому не пытайтесь казаться лучше или хуже, если вам нужно его расположение. А оно вам нужно. — Вот как, — Ида метнула взгляд на Виктора, который никак на это не отреагировал. — Что же он обо мне знает? — Больше, чем вы думаете. Господин Морилье наблюдает за вами уже довольно долгое время. Ида холодно кивнула, гордо поднимая голову и снова отвернулась к окну кареты. Морилье ей не нравился и вызывал легкую неприязнь, которая исходила из всего, что она про него слышала.***
Усадьба Морилье стояла, окутанная зеленным облаком деревьев, среди невысоких домов, во многих из которых жили те, кого Морилье в свое время облагодетельствовал. Иде, привыкшей к свободным марнским просторам, это показалось странным, но не лишенным красоты. Все встречные люди провождали их карету долгим взглядом, который сопровождался переглядываниями и таинственными понимающими кивками. И эти взгляды средний Воле не нравились. Слишком уж много внимания она привлекала к себе в последнее время. — Почему они так пристально смотрят? — поинтересовалась, так же без удовольствия, маркиза Лондор. — Раньше здесь было куда оживленнее, — спокойно ответил Виктор. — Но в последнее время у господина Морилье не много гостей. К тому же все осведомлены о моем отъезде и, я полагаю, ждали моего возвращения. — Потому что вы доверенное лицо господина Морилье? — приподняла брови Ида. Этот секретарь мнил о себе бог весть что, а она привыкла к Жаку, который предпочитал быть тенью, а не рукой. — Я не покидаю этого места без веских обстоятельств, — спокойно пояснил Рошеро, — и никогда самовольно. Если я отправляюсь куда-то, то это означает только то, что такова воля господина Морилье. А к его воле все относятся с исключительной настороженностью. Если вы слышали слухи о моем господине, то вы понимаете почему. Виконтесса Воле понимала. От эксцентричного человека можно было ожидать любого безумия и, что самое главное, предугадать его было невозможно. — Я надеюсь, что вы, госпожа виконтесса, и вы, госпожа маркиза, отнесетесь к господину Морилье и его странностям с должным снисхождением, — продолжил Виктор, переводя взгляд с одной женщины на другую. Жюли усмехнулась и кивнула головой, а Ида, которая поняла, что эта фраза была обращена более к ней, чем к её сестре, произнесла: — Можете быть уверенны. Я не имею привычки наносить удар первой. Рошеро улыбнулся раздражающей всезнающей и все понимающей улыбкой и кивнул: — Разумеется, госпожа виконтесса. Я не сомневаюсь в вашем благоразумии, — и, указав рукой в окно кареты, добавил. — Впрочем, мы приехали. Словно в подтверждение его слов экипаж остановился. Ида осторожно выглянула в окно, но не увидела ничего кроме буйства зелени и нескольких людей, которые остановились посмотреть на прибывших. Виктор проворно соскочил на землю и, повернувшись, с улыбкой подавая руку Иде произнес: — Прошу, госпожа виконтесса. Добро пожаловать в личный Версаль господина Морилье. Большой дом красно-кирпичного цвета, к которому вела широкая светлая лестница, действительно завораживал. Впрочем, как вполне предсказуемо подумала Ида, никакого сравнения с «Террой Нуарой» и её мрачной красотой. На вершине лестница уже стояло несколько слуг в аккуратных одинаковых ливреях и эта склонность к антуражу прекрасного прошлого века была, видимо, наименьшей из странностей Морилье. — Очаровательно, не находишь? — усмехнулась Жюли, подходя к Иде и тоже оглядывая представшее её взору великолепие. — Посмотрим, что нас ждет внутри, — прошептала Ида. — Господа виконтесса, госпожа маркиза, прошу следовать за мной, — объявил Рошеро и, не дожидаясь ответа, двинулся к лестнице. Обе сестры, переглянувшись, отметили, что в родных стенах он вел себя куда более уверенно, если и вовсе не покровильтельственно. На вершине лестница помимо слуг их приветствовал весьма бодрого вида старик в бордовом сюртуке. Впрочем, приветствовал он только своего секретаря. — Рошеро! Судя по тому, что задержался, наши гостьи оказались куда менее сговорчивыми, чем ты полагал. Что ж, спор ты проиграл. Виктор никак не отреагировал на все сказанное и, как всегда учтиво, поклонившись, произнес: — Господин Морилье, счастлив видеть вас в добром здравии. Позвольте представить вам… Но Морилье его не слушал. В два шага обойдя своего секретаря, он остановился перед своими гостьями. — Здравствуйте, милые дамы. Вы, должно быть, виконтесса Ида де Воле-Берг? — спросил он, совершенно бесцеремонно оглядев Иду с головы до ног, ожидаемо задержав взгляд на животе, и, обратившись к Жюли, добавил: — А вы маркиза Жюли де Лондор, не так ли? Виконтесса Воле легко кивнула, подтверждая его слова. — Очень приятно, весьма рад, — Морилье широко улыбнулся и, несколько театрально поклонившись, представился: — Моя фамилия Морилье, хотя вряд ли вам это что-то скажет. — Почему же? — вопросительно приподняла брови Ида. — Вы, если то, что мне известно правда, двоюродный брат моего деда по отцовской линии. — Все верно, — Морилье улыбнулся ещё шире. — Вижу, вы обо мне уже наслышаны. Ида мгновенно почувствовала отвращение, вызванное этой улыбкой. — Нет, господин Морилье, я имела честь быль лишь косвенно знакомой с вашей биографией, — как можно более спокойным голосом произнесла она. — Зато я знаю о вас почти все, Ида, — Морилье не переставал улыбаться. — Я бы хотела, что бы вы называли виконтесса Воле или госпожа виконтесса. В крайнем случае, просто виконтесса, но никак не по имени, — произнесла Ида, гордо вскидывая голову и одновременно с этим переживая ужасно болезненное, и даже в чем-то отвратительное чувство дежавю, вспоминая, что где-то она уже слышала что-то подобное. — О, как пожелаете. Не хочу чтобы такие мелочи, как имена портили наши отношения в самом начале, — Морилье кивнул, как показалось Иде, слегка снисходительно. — Что ж, госпожа виконтесса, госпожа маркиза, раз приветствовать вас в своем доме. Для вас здесь все готово и я почту за честь лично сопроводить вас до ваших апартаментов. — Вы не сомневались, что я приеду, — скорее утвердительно, нежели вопросительно произнесла средняя Воле. — Ни мгновения, госпожа виконтесса. А вот Рошеро был полон сомнений. Виктор в ответ на это заявление лишь склонил голову и улыбнулся одним уголком рта. Рядом с эксцентричным, непосредственным хозяином его учтивость выглядела почти комичной. Невольно Ида задумалась о том, как рядом с ней и её горячностью смотрелся незаменимый для неё холодный и спокойный Жак, без которого она не мыслила жизни точно так же, как, видимо, не мыслил жизни без Рошеро Морилье.***
Поместье Морилье было отражением всех вкусов своего владельца. Здесь было место и для древних реликвий, и для редкостей сомнительного происхождения и подлинности, и для картин скандальных художников, тоже весьма сомнительного содержания. От невообразимого смешения стилей в интерьерах и вовсе рябило в глазах. Но слухи были правдивы: глядя на все это, можно было с уверенностью сказать, что владелец этой вообразимой и земной коллекции богат. Ида, правда, оценивала собранные в доме древности и произведения искусства только с эстетической точки зрения, мало задумываясь об их стоимости. Впрочем, мало какая вещь в этом доме могла по степени вызываемого интереса сравниться с хозяином. С момента приезда сестер прошли уже две недели, но Морилье не то что не заговаривал о делах, но вовсе не удостаивал гостий своим присутствием. Хозяина дома вполне успешно заменял вечно учтивый Рошеро, который сопровождал сестер Воле всюду, куда бы они не отправились. Не смотря на то, что он никогда не был навязчив, всегда шел чуть позади и говорил только тогда, когда к нему обращались, Иду и Жюли он раздражал до невозможности. Главным образом потому что он слушал и, без сомнения, передавал каждое сказанное слово своему хозяину. Именно поэтому Ида и Жюли либо молчали, либо говорили о совершеннейших пустяках. Протеже господина Морилье по отношению к гостьям вели себя настороженно. На территории поместья их было много, Ида и Жюли часто встречали их во время прогулок, но ни разу ни один из этих людей не заговорил с ними, ограничиваясь лишь почтительными приветственными кивками. С Виктором они, впрочем, заговаривали куда охотнее, хоть и старались говорить тихо и во время разговора постоянно косились в сторону сестер, словно боялись ненароком выдать какую-нибудь тайну этого места или его хозяина. И эта атмосфера таинственности, старательно поддерживаемая всеми и каждым, раздражала Иду даже больше, чем неизвестность. Но, по прошествии двух недель, терпению виконтессы Воле пришел конец и за обедом она обратилась к Рошеро, который хоть и сидел с ними за одним столом, все так же пытался выглядеть деталью интерьера: — Рошеро, будьте так любезны и поведайте нам, когда господин Морилье снизойдет до того, чтобы поговорить с нами о деле, ради которого нам пришлось проехать через половину страны? Виктор невозмутимо взглянул в свой бокал и, словно не замечая натянутого тона Иды, спокойно ответил: — Господин Морилье говорит тогда, когда считает нужным сказать, госпожа виконтесса. Вы можете не переживать, что злоупотребляете его гостеприимством. Если же вы или ваша сестра желаете чего-то особенного, то вы можете обратиться ко мне. Уверяю вас, любое ваше желание будет исполнено. — В таком случае я желаю знать, когда мне откроют цель моего визита, — упрямо качнула головой Ида. — Я преодолела сотню миль не для того, чтобы созерцать картины и статуи. — Наберитесь терпения, госпожа виконтесса, — коротко посоветовал Рошеро, но Ида не намерена была отступать. — Именно вы, помнится, посоветовали мне быть в стенах этого дома собой и только собой, — продолжала настаивать она. — И я больше не собираюсь ждать. Если вы не желаете проводить меня к своему хозяину, то я найду его сама, даже если для этого мне придется перевернуть это место вверх дном. — Настоятельно прошу вас не делать этого, — попросил Виктор, впервые за все время короткого разговора обращая взгляд на Иду. — Тогда доложите ему о том, что я желаю его видеть. — Господин Морилье… — начал, было, Рошеро, но Ида резко оборвала его, проговорив: — Говорит тогда, когда считает нужным, да, я уже слышала это от вас. Но поскольку вы настоятельно просили меня не искать с ним встречи, я настоятельно прошу вас передать ему, что либо он приходит к выводу, что пришло время говорить со мной, либо для этого разговора ему придется ехать в Марсель. Рошеро собирался уже в который раз попросить Иду обзавестись терпением, как вдруг за дверьми столовой раздались одинокие аплодисменты и на пороге возникла фигура Морилье. И Ида, и Жюли, и даже, несомненно привыкший к выходкам своего хозяина, Рошеро, замерли, удивленные этим явлением. Морилье был одет в домашний халат и рубашку с объемным кружевным жабо, какие были в моде лет тридцать назад и внешний вид только предавал эффектности и странности его появлению. — Браво, виконтесса, — проговорил он, проходя в столовую и усаживаясь на стул во главе длинного, пустовавшего стола. — Я снова оказался прав, а Виктор снова проиграл, поставив на ваше терпение. Поскольку, Ида в этом не сомневалась, Рошеро был человеком проницательным и мог составить о ней куда более правильное мнение, он, скорее всего, проигрывал исключительно для того, чтобы доставить удовольствие своему хозяину. — Что ж, — Ида качнула головой, стараясь выглядеть спокойно и уверенно, — надеюсь теперь, когда моя просьба услышана вами лично, она будет удовлетворена. — Просьба? — переспросил Морилье и внезапно рассмеялся. — Вы требовали и шантажировали, любезная виконтессы. Думаю, даже госпожа маркиза поддержит меня сейчас. Говоря последние слова, он обратил свой внимательный взгляд на Жюли, которой не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть в ответ. — Как вам угодно, — Ида несколько демонстративно отодвинула от себя тарелку. — Но я повторю ещё раз: я приехала сюда ради разговора с вами, а не для того, чтобы наслаждаться искусством вашего повара и пить ваши великолепные вина. — Рад, что вам понравилось вино, госпожа виконтесса. Я был уверен, что вы оцените, — усмехнулся Морилье, и Ида почувствовала, что как никогда близка к тому, чтобы встать из-за стола и покинуть этот дом, зарекаясь посещать его впредь. Разумеется, Морилье не мог знать о её маленькой слабости, но даже то, что он сделал этот намек, немало уязвляло. Впрочем, справедливо рассудив, что показать то, что слова её оскорбили, значит подтвердить подозрение, Ида решила остаться на месте и лишь одним уголком губ улыбнулась Морилье. — Между прочим, врачи советуют женщинам в вашем положении отказываться от вин, корсетов и прочих благ цивилизации, — тоном наставника произнес Морилье и, оглядев виконтессу Воле пристальным взглядом, добавил, — Но вы, как я вижу, пренебрегаете и этими советами. — Я премного благодарна вам за заботу о моем здоровье и за то, что вы снисходите до светских бесед с нами, после того, как мы долгое время довольствовались лишь обществом вашего секретаря, но я ждала от вас вовсе не этого, — как можно спокойнее проговорила Ида, в который раз пытаясь добиться ответа на интересующий её вопрос, но Морилье, с изяществом прирожденного дипломата, вновь ушел от ответа, спросив: — Разве Виктор плохой собеседник? Ни от кого из присутствующих не укрылось насколько театральным было удивление, с которым был задан этот вопрос. — Нет, что вы, Рошеро великолепный компаньон, — ответила Ида, стараясь, чтобы язвительность в её голосе была заметна так же, как ранее театральность в вопросе Морилье, — но, к сожалению, он не мог развеять туман неопределенности, который окружает некоторые весьма интересующие меня вещи. Морилье внезапно расхохотался, так, что все присутствующие, кроме Рошеро, вздрогнули и громко хлопнул в ладоши. — Что ж, пусть будет по вашему, госпожа виконтесса, — громогласно провозгласил он с такой интонацией, словно собирался посвятить Иду в рыцари. — Сегодня в восемь я жду вас в своем кабинете. Виктор проводит вас туда. — Но… — попытался, было, возразить Рошеро, и Ида подумала, что это первый раз, когда он выражает свое несогласие. — Никаких «но», Виктор, — властным тоном оборвал секретаря Морилье. — Мы с вами и так уже извели бедных женщин ожиданием и неопределенностью. — Как вам будет угодно, — кивнул Рошеро, снова принимая отстраненный вид. Морилье снова хлопнул в ладоши и, пританцовывая и напевая арию из какой-то комедийной оперы, вышел из столовой. Рошеро молча сложил салфетку, которую держал в руках, и бросив короткий, ничего не выражающий взгляд на Иду, поднялся и вышел следом. — Поверить не могу, что тебе это удалось, — проговорила Жюли, не отрывая взгляда от дверей, за которыми скрылся хозяин дома и его верный секретарь. — Боюсь, что это было не самым трудным, — вздохнула Ида, наблюдая за тем, как незаметно вошедшие в столовую слуги молча убирали со стола. — Хватит того, что ты добилась для себя аудиенции, — многозначительно приподняла брови Жюли. — Жюли, ты прекрасно видишь, чем располагает господин Морилье, — негромко проговорила Ида, обводя глазами столовую, которая, как и все комнаты дома отличалась богатым убранством. — Не думаю, что он отдаст это все просто так. — Я полагаю, что он скорее оставит тебе четвертую или пятую часть, — усмехнулась маркиза Лондор, — но ты, как всегда желаешь всего целиком. — Возможно, моя расчетливость не такой уж миф, — пожала плечами Ида. — В любом случае, есть Бесколь условий, которые я никогда не захочу принять. — Мы не в том положении, чтобы диктовать свои, — осторожно напомнила Жюли. Виконтесса Воле понимала это. Ровно как и то, что она скорее всего, уже заметила потеснила многих других, кто претендовал на наследство Морилье и, что случае её отказа он не будет умолять её принять эту милость, как бы ему не нравился её характер. Но в тоже время Ида желала показать, что не желает никаких подачек и не зависит ни от чьей воли и расположения: об этом кизбытком рассказывали обстоятельства её жизни. — В конце концов, — задумчиво проговорила она, пытаясь успокаивающе улыбнулась, — я не собираюсь отказываться, не выслушав.***
Около восьми часов вчера в апартаменты, которые в огромном особняке Морилье были отведены виконтессе Воле, явился Виктор Рошеро. С вежливой улыбкой он сообщил, что господин Морилье ожидает в своем кабинете. Ида, стараясь выглядеть как можно менее заинтересованной в предстоящей беседе, холодно кивнула и вышла вслед за секретарем в коридор. Рошеро был последним человеком, которому она хотела бы демонстрировать свои надежды на обладание состоянием его хозяина. Большую часть пути, по погруженному в полумрак дому, они проделали молча, но у перехода, который вел в восточное крыло, целиком занимаемое хозяином дома и наиболее близкими его подопечными, в том числе и самим секретарем, Рошеро внезапно остановился и, понизив голос, произнес: — Не отказывайтесь от предложения господина Морилье, не подумав хорошенько о том, что для вас будет значить отказ. — Вы ведь знаете, в чем суть его предложения? — спросила виконтесса Воле, уверенно глядя в глаза секретаря. Теперь, когда он первым проявил неожиданную откровенность, она могла позволить себе прямые вопросы. Но Рошеро, как показалось Иде, сокрушенно, качнул головой и ответил: — К несчастью, всеми подробностями я не владею. Есть дела, в которые господин Морилье не посвящает полностью никого. — Даже вас? — Ида недоверчиво приподняла брови. Губы Виктора тронула усмешка, сгоняя с его лица вечную вежливую улыбку, которая, казалось, пристала к нему намертво. — Даже меня, — спокойно кивнул он. — Господин Морилье знает, что даже если наши мнения не будут совпадать, я не поставлю под сомнение его решение и буду следовать его воле. На мгновение Иде показалось, что он чуть было не сказал «особенно последней», но Рошеро поспешно отвернулся, возвращая на лицо покинувшую его улыбку, и продолжая путь.***
Виконтесса Воле была готова увидеть в кабинете Морилье, что угодно, но кабинет эксцентричного хозяина этого необычного дома, оказался комнатой в светло-желтых тонах, обставленной и отделанной в стиле классицизм. Сам Морилье сидел на стуле за узким столом, на котором лежали лишь письменные принадлежности, стопка бумаг, подсвечник и несколько книг с именами философов на корешках. Напротив стола у стены стояли книжные шкафы с матовыми стеклами и позолоченными ручками. Между двумя окнами стояли два кресла и наборный кофейный столик, на котором так же лежало несколько потрепанных книг, которые сверху придавливала маленькая статуэтка совы и весьма незатейливый подсвечник, точно такой же, как и тот, что стоял на столе. Окна кабинета выходили в самую тихую часть парка, раскинувшегося вокруг дома. В остальном же, в кабинете не было ничего лишнего. Пожалуй, даже чего-то не хватало. Как только Рошеро закрыл дверь за Идой, Морилье указал ей на одно из кресел и неожиданно спокойно проговорил: — Присаживайтесь, виконтесса. Я почти не сомневаюсь, что наш разговор будет долгим. Ида, продолжая хранить молчание, села в предложенное кресло, которое оказалось куда более угодным, чем выглядело, пытаясь принять как можно более уверенную, но приличествующую женщине в её положении, позу. Морилье внимательно оглядел её и, усмехнувшись, произнес: — Я знаю ваше нетерпение, но если позволите, я начну издалека. — Если это столь необходимо, я не буду возражать, — пожала плечами Ида, стараясь сделать этот жест как можно более равнодушным. Морилье кивнул и, поднявшись со своего места и обойдя стол, сел в другое кресло, подвинув его так, чтобы быть точно напротив виконтессы Воле. Несколько мгновений он молчал, словно собираясь с мыслями, а затем, опершись одним локтем на подлокотник и наклоняясь в сторону собеседницы, начал: — Как бы вам не было неприятно это слышать, госпожа виконтесса, вы, фактически, падшая женщина. Как вы уже заметили, общество мало волнуют ваши благородные мотивы. Начало было выбрано особенно не удачно, и виконтесса Воле, резко выпрямившись, ответила резким и бесцветным тоном: — Для вас моя прошлая жизнь тоже должна иметь мало значения. — Вы даже представить себе не можете, насколько ошибаетесь, — Морилье внезапно улыбнулся печальной улыбкой. — Я имел счастье однажды встретить герцога Дюрана, поэтому мне не трудно понять, за что вы полюбили его. — С чего вы взяли, что я люблю его? — ещё более резко спросила Ида, награждая собеседника самым нелюбезным взглядом, на который была способна. Ей меньше всего хотелось обсуждать свои чувства с этим человеком. Морилье, как ей казалось, мало был способен понять её любовь, а насмешки от него она не собиралась терпеть в силу своей гордости. Но Морилье ответил на её резкость ещё более грустной улыбкой и совершенно спокойно ответил: — Ваше чувство собственного достоинства, ваши взгляды и ваши понятия о чести, никогда бы не позволили вам, даже ради спасения совей жизни, лечь в постель мужчины, которого вы не любили бы. Вы презирали бы себя за подобное. Осуждение общества не значит для вас ничего, так как вам куда важнее сохранить верность собственным принципам. — Вы разглядели у меня наличие совести? — проговорила Ида, приподнимая брови. — Я разглядел у вас наличие верности, честности и рассудительности, — качнул головой Морилье. — Вы не требуете от жизни больше того, что она может дать вам в этот момент. Черта, редкая у зрелых мужчин и уж вовсе отсутствующая у молодых девушек. — Сколько же лет вы следили за моей жизнью, раз делаете такие выводы о моем характере? — спросила виконтесса Воле и в её голосе совершенно ясно проскользнуло раздражение. Подумать только, этот человек все последние годы наблюдал за её жизнью, был, несомненно, прекрасно осведомлен о её бедственном положении и ни разу не проявил желание помочь ей. А ведь если бы он помог ей, она была благодарна ему куда больше, чем теперь, когда он, судя по всему, готов был предложить ей стать его наследницей. От мысли, что ей возможно, не пришлось бы отказываться от своей репутации и надежд на хорошее будущее для себя самой, для Жюли и Дианы, даже для той же самой Моник, лицо Иды исказилось. — А вы проницательны, — с усмешкой ответил Морилье, избегая отвечать на вопрос. Лицо виконтессы Воле приобрело ещё более ожесточенное выражение. Слишком хорошо она помнила, как эти же слова с такой же усмешкой сказал ей Андре Лоран и чем все это кончилось. — Поэтому вы, наверное, уже давно поняли, почему вы здесь, — продолжил Морилье и выжидательно взглянул на Иду. Виконтесса Воле, у которой уже не было никакого желания сохранять почти дружеский тон разговора, гордо вскинула голову и резко ответила: — Вы ищите наследников. — Да, — Морилье внезапно встал и прошелся по кабинету. — Я выбрал вас, потому что ваше поведение… — Потому что вам нравится оказывать покровительство отверженным, — резко перебила его Ида. — Если вы желали, чтобы вас боготворили, то вы выбрали самый легкий путь. Нет ничего проще, чем дать самую малость тому, у кого нет ничего и получить за это благодарность. — Ваши взгляды на меценатство весьма неординарны, — Морилье остановился у стола и обратил внимательный взгляд на собеседницу. — Но, раз уж вы, виконтесса, по своему обыкновению решили быть прямолинейны, то я тоже буду честен и скажу, что ваша благодарность — это последнее в чем я нуждаюсь. И если бы вы не прервали меня совершенно неподобающим образом, то я рассказал бы вам о том, почему я выбрал именно вас. — Что ж, я даю вам шанс объясниться, — ответила Ида, делая приглашающий жест рукой, грациозности и гордому изяществу которого позавидовала бы любая императрица. — Я, как и вы, рано лишился отца. Мой отец, так же как и ваш, оставил мне небольшое состояние, — это обилие сравнений ещё сильнее раздражало Иду. — К счастью, мне не пришлось иметь дело с долгами и кредиторами, и я решил увеличить свое состояние настолько, что бы мои дети не нуждались после моей смерти ни в чем. Я не пренебрегал ничем, даже женитьбой по расчету. Моя бедная жена, впрочем, перед тем, как романтически угаснуть от чахотки, подарила мне сына, который сейчас, задумайтесь, виконтесса, мог быть в два раза старше вас. Но он погиб на дуэли, кстати говоря, в тот год, в который родились вы. — Вы могли бы жениться снова, — пожала плечами Ида. — О нет, виконтесса, — улыбнулся Морилье. — Я пошел по куда более легкому пути: я решил стать эксцентричным богатым стариком, который коллекционирует всё подряд и привечает тех, кого отвергло общество. Я, как видите, люблю легкие пути. — Что ж, господин Морилье, выбирать себе путь личное дело каждого. Благодарю за то, что объяснили мне это, — нехотя отозвалась Ила, поднимая глаза на своего собеседника. — Но вы так и не объяснили мне почему именно меня вы сочли достойной унаследовать ваше состояние. Улыбка Морилье стала горькой и какой-то всепонимающей. Слегка покачав головой, он внезапно рассмеялся и, разведя в стороны руки, просто ответил: — А вы ещё не поняли? Мне жаль вас, виконтесса. Этого виконтесса де Воле-Берг стерпеть не могла. Она могла принять любую причину, которая вдруг внезапно смогла заставить Морилье благоволить ей, но только не жалость, которая унижала и оскорбляла. Она не позволяла Жюли жалеть себя, когда только шагнула в этот омут. Она запретила Клоду это чувство, когда все марнское общество обрушило на шеё своё равнодушие. А теперь этот человек из жалости, как кость собаке, предлагает ей обзавестись состоянием. Морилье молчал и теперь, уже не улыбаясь, наблюдал за искаженным от гнева лицом виконтессы. — Я не нуждаюсь в жалости! — резко ответила Ида, поднимаясь из кресла и гордо вскидывая голову. Теперь она смотрела точно в глаза своему собеседнику и Морилье почти физически ощущал волны бессильной ярости, в которых захлебывалась виконтесса Воле. — Я всего лишь сказал правду, — он развел руками и отвернувшись к столу, принялся перебирать сложенные в стопку бумаги. — И я хочу, чтобы вы поняли меня правильно, госпожа виконтесса. — Мне кажется, истолковать сказанное вами иначе было трудно. — И вы сделали это, тем не менее, — ответил Морилье, не отрываясь от своего занятия. — Мне восемьдесят лет. Я пожил уже достаточно, вы же не жили вовсе. По сути вы распорядились своей жизнью так, как сочли нужным, и не заслуживаете второго шанса, хотя бы потому что не раскаиваетесь. — Тогда почему вы желаете мне его дать? — уже спокойнее спросила Ида, усаживаясь обратно в кресло и сцепляя в замок сложенные на коленях руки. Морилье перестал, наконец, перебирать бумаги и внимательно взглянул на неё. Несколько мгновений он молчал, словно раздумывая над тем может ли его ответ в очередной раз задеть вспыльчивую собеседницу, а потом произнес: — Ради детей. Они достойны хорошей жизни и, я уверен, вы обеспечите им, если у вас будут средства. Ида молча, понимающе кивнула, по своей привычке откидываясь на спинку кресла, одной рукой подпирая голову, а другую укладывая на живот. — В большей степени мне жаль даже не вас, а вашего будущего ребенка, — продолжил Морилье, снова обходя стол и усаживаясь на стул. — Возможно, так вам будет проще смириться с фактом моей жалости, если она кажется вам унижающей, когда направлена вас. Я, конечно, хотел чтобы вы поняли, что в этом чувстве нет ничего, что оскорбляло бы или умаляло ваше достоинство, но… — Довольно о жалости! — выкрикнула Ида, резко выпрямляясь и сверкая глазами с широко распахнутыми, которые сейчас были похожи на два темных омута. — Если вы ещё раз произнесете это слово, я выйду из этой комнаты и покину ваш дом немедленно! — Как пожелаете, — спокойно пожал плечами Морилье. — Мне не хотелось бы, что бы вы пренебрегали своим благополучием из-за того, что некоторые обороты моей речи доставляют вам крайнее неудовольствие. — А вы сами? — внезапно спросила виконтесса Воле, снова откидываясь на спинку кресла. — Вы же не собираетесь умереть завтра, чтобы осчастливить меня таким состоянием? — Я знал, что вы рано или поздно спросите это, — улыбнулся Морилье и, переведя взгляд в окно, продолжил: — Под Рождество я намереваюсь подписать дарственную на все своё имущество и уехать отсюда навсегда. Если Бог будет милостив ко мне, я смогу увидеть берега Южной Америки и закончить свою жизнь так, как подобает эксцентричному старику. Это будет чудесный подарок на этот светлый праздник для всех участников истории. Ида отвернулась к окну и закрыла глаза рукой. Ей не хотелось думать, что Морилье лжет, тем более, что ему смысла лгать не было. Из-за этого она испытывала почти безотчетное чувство стыда. Подумать только, насколько грубо она вела себя с человеком, который в столь непростое для нее время проявил хоть какую-то заботу и участие к ней. Хотелось думать, что за последние месяцы она так привыкла видеть в свой адрес, лишь презрение и насмешки, что не могла даже помыслить о том, что кто-то, кроме самых близких для неё людей, может отнестись к ней с добротой. Она мало верила в людскую искренность и до собственного падения, а теперь разуверилась в ней вовсе. И теперь из-за своего неверия она оскорбила человека, который желал ей помочь. — Я не сержусь на вас за вашу резкость, виконтесса, — словно угадав её мысли произнес Морилье. — Вы не могли вести себя иначе в тех обстоятельствах, в которых были. — И все же простите меня, — негромко проговорила виконтесса Воле, всё ещё не поднимая гловы. — Я не должна была вести себя так, не узнав мотивы ваших поступков. Морилье вновь слабо улыбнулся. — Вы озлоблены на весь мир и на себя. Вас можно понять. Я видел достаточно подобных вам женщин, чтобы научиться понимать их. Ида слабо качнула головой и, вздохнув, собралась сказать то, ради чего она ждала этого разговора. Это решение уже давно оформилось в её мыслях, пожалуй, сразу де после первого визите Рошеро. Она не делилась этим ни с кем: ни с Жюли, ни с Жаком, даже не смотря на то, что ни сестра, ни верный дворецкий не стали бы осуждать её. Возможно, отчасти потому, что ей хотелось в последний раз продемонстрировать свое благородство во всем его блеске, сделать этот жест доброты, как можно более красивым, чтобы все помнили её так, а не как недостойную сожаления падшую женщину. — Я… — начала было виконтесса Воле, но тут же осеклась, почувствовав, что её голос дрогнул. — Я отказываюсь принять ваше состояние. — Ну и кому же мне оставлять всё это? — Морилье с усмешкой обвел широким жестом комнату. — Оставьте моему двоюродному брату, Клоду Лезьё, — спокойно ответила Ида. — Он влюблен в девушку, но слишком беден для того, чтобы жениться на ней. Так ваши деньги сделают счастливыми сразу двоих. — И вы спокойно отдадите ему такое великолепие? — усмехнулся Морилье. — Да, — все так же спокойно кивнула Ида. — Он этого заслуживает куда больше, чем я. Я смогу отказаться от многого ради счастья своего ребенка, а для Клода это состояние является залогом счастья всей жизни. — Ах, госпожа виконтесса, до чего же вы наивны! Неужели вы и вправду полагаете… — начал, было, Морилье, но виконтесса Воле взмахнула рукой, останавливая его. — Этот человек многое сделал для меня и готов был сделать ещё больше, даже в ущерб собственным принципам и благополучию, — произнесла она, глядя на своего собеседника с некоторым вызовом. — Я хочу отблагодарить его хоть как-то. Морилье понимающе кивнул: — Что ж, я подумаю над вашим предложением. — Даже если вы оставили бы всё мне, я бы все равно отказалась от этих денег в его пользу. В любом случае, вы вольны оставить свое состояние тому, кому пожелаете, — ответила Ида, улыбнувшись впервые за все время разговора. Поднявшись, она присела в легком реверансе и тихо, еле слышно, произнесла: — Доброй ночи, господин Морилье.***
Выйдя из кабинета, виконтесса Воле сразу же столкнулась лицом к лицу со стоявшим в коридоре Виктором Рошеро. По нему трудно было прочесть что-либо, но и без этого было понятно, что он слышал все от первого до последнего слова. — Поступок весьма достойный, — негромко сказал он, пропуская виконтессу вперед. — Позвольте узнать, давно ли вы решились на такой шаг? — Как только увидела вас и подумала о том, что вы перейдете ко мне вместе со всем остальным наследством господина Морилье. То, что Рошеро усмехнулся Ида могла с уверенностью сказать, хоть и не видела его лица. — Жаль, что те, кто способен ради близких на подобные поступки вынуждены оканчивать жизнь так, как вы, — произнес он и средняя Воле едва удержалась от того, чтобы резко повернуться и одарить этого вечно вежливого секретаря пощечиной, в который раз за этот вечер услышав о жалости. — Полагаю, — продолжал Рошеро уже совершенно деловым тоном, — вы не станете задерживаться здесь, раз все ваши дела с господином Морилье оказались так скоро решенными и отправитесь в Марсель завтра же? — Ваше гостеприимство иссякло после того, как я отказалась от денег вашего хозяина? — излишне резко, изрядной долей иронии осведомилась Ида. — Нет, господин Морилье будет только рад, если вы здесь задержитесь, — качнул головой Виктор и Ида в который раз хотела сказать ему о том, что она спрашивает о его личном отношении, а не о том, как относится к ней эксцентричный родственник. — Но мне казалось, вы сами не желали надолго покидать дом. — Мой дом — «Вилла Роз» и его я покинула, не взирая на свои желания. Все остальное лишь временные пристанища. — Что ж, если для вас это не столь принципиально, как я думал, то можете повременить с отъездом, — почти равнодушно пожал плечами секретарь. — Аквитания чудесна в это время года. — Как и Прованс, — не менее равнодушно кивнула головой виконтесса и, остановившись у перехода, который вел в ту часть дома, где располагались её апартаменты, коротко произнесла: — Благодарю вас, Рошеро, дальше я дойду сама. Доброй ночи. — Доброй ночи, госпожа виконтесса, — поклонился Виктор с привычной учтивой церемониальностью. Впрочем, его пристальный взгляд Ида чувствовала на себе до тех пор, пока не поднялась по лестнице и не скрылась в коридоре второго этажа.***
Впрочем, побыть в одиночестве и обдумать все, что она услышала от Морилье и от Рошеро и все, что сказала им сама, Ида не смогла. В её спальне, кутаясь в шаль, сидела Жюли, которая вскочила, как только Ида переступила порог. — Боже, Ида, ну что же? — тут же спросила она, хватая сестру за руки и заглядывая в её глаза. Ида молча замерла, не зная, что ей стоит сказать в первую очередь: то, что она отказалась от наследства, настоятельно прося отдать его Клоду, то, что Морилье хватило нескольких фраз, чтобы заставить ей столь глупо расчувствоваться или то, что ей стыдно за свою резкость. — Ида? — обеспокоенно проговорила маркиза, выпуская руки сестры и Ида медленно прошла мимо, старательно отводя взгляд. Конечно, Жюли тоже желала только добра своему кузену, на долю которого в последнее время и так выпало много потрясений, но ведь с другой стороны она могла обвинить сестру в том, что та жертвует, возможно, последним шансом на безбедное существование. И Иде было бы трудно ей возразить: Жюли закономерно желала дать своей дочери все самое лучшее, для матери это было вполне нормальное желание, но теперь она, Ида, сама лишала их детей будущего, ради того чтобы вознаградить другого человека. — Да, Морилье и в самом деле предложил мне стать его наследницей, — проговорила виконтесса Воле, оборачиваясь к сестре — Он предложил мне все это, все свое состояние. Единственно из-за сентиментальной жалости, конечно, но это не столь важно. — Он поставил условия? — нахмурилась Жюли и Ида вдруг внезапно рассмеялась. Жюли вздрогнула и отступила на шаг. В последние время её сильно пугали переходы настроения сестры от истерического смеха до истерических слез, но старшая Воле не знала, что следует с этим делать и списывала все, для своего же успокоения, на положение Иды. — Условия? О нет, — виконтесса Воле опустилась на кровать и её лицо сделалось серьезным. — Я отказалась от его денег, попросив его завещать их Клоду. Несколько мгновений в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом листьев за окном, а затем Жюли, дрогнувшим голосом спросила: — Но… Но как же мы? Как же Диана? Как же твой ребенок? Ида лишь меланхолично пожала плечами. — Я посчитала, что Клод заслуживает возможность быть счастливым. — Разумеется, — кивнула маркиза Лондор, — я не спорю с этим. Но что же будет с нами? Мы не заслуживаем возможности быть счастливыми? На что мы будем жить? На годовой доход? — Даже если и на него, — Ида резко взмахнула рукой, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Ни ты, ни Диана. — Где было твое благородство раньше? — в отчаянье воскликнула Жюли и в её голосе на этот раз отчетливо проступили слезы. Ида непонимающе взглянула на сестру, требуя объяснений. Но Жюли, уже поняв, что чуть было не сказала то, что поклялась не говорить никогда в жизни, поспешно закрыла рот ладонью. Осуждать Иду она не имела права хотя бы потому, что сама для их благополучия не сделала ничего, и если теперь её сестра приняла такое решение, она должна принять его. Все в их семье так или иначе заслуживали счастья и раз Ида решила, что Клод достоин его чуть больше, чем они сами, то она не будет с этим спорить. — Прости, — негромко проговорила Жюли, усаживаясь рядом, беря горячие ладони сестры в свои и устраивая голову на её плече. — Я совсем забыла о других в своем эгоизме. — В этом нет ничего постыдного, Жюли, — спокойно ответила Ида, прижимаясь щекой к мягким волосам Жюли. — Ты, как и любая мать, думаешь о благе своего ребенка. Некоторое время они сидели молча, прижавшись друг к другу. Наконец, Жюли негромко спросила: — Теперь мы уедем в Марсель? — Да, — кивнула виконтесса Воле, — нам здесь больше нечего делать. А что делать со своими деньгами, Морилье решит и без нашего участия. — Давай уедем завтра же? — попросила маркиза Лондор, поднимая голову и глядя в глаза сестры. — Скучаешь по лавандовым полям? — усмехнулась Ида, которая ненавидела эти самые поля почти всей душой. — Куда меньше, чем по розам, — так же с усмешкой ответила Жюли. Ида глубоко вздохнула. Им всем не хватало роз.***
Задерживаться и злоупотреблять гостеприимством господина Морилье сестры не стали. Люси и Жак, которым Аквитания отчего-то пришлась не по душе, были только обрадованы распоряжением Иды собирать вещи и готовиться к обратной дороге и уже после завтрака сестры были совершенно готовы к отъезду. Морилье любезно предоставил им свой экипаж, который доставил бы их вместе с багажом в Ажен, где они должны были пересесть на поезд, который казался маркизе Лондор более безопасным средством передвижения, но проводить гостий, которых так ожидал еще две недели назад, не вышел. Эта обязанность хозяина была вновь возложена на плечи Рошеро. Виктор был как всегда учтив и вежлив, ни на секунду не преставая улыбаться своей раздражающей улыбкой. Иде оставалось лишь надеяться, что это очередная эксцентричная выходка старика, а не знак того, что он оставляет её просьбу без внимания. Одно дело: отказаться от денег в пользу горячо любимого брата, который, несомненно, заслужили право обладать ими, и совсем другое отказаться фактически просто так. Но Рошеро ни словом, ни жестом не выдавал намерений своего хозяина, хотя, Ида не сомневалась в этом, был осведомлен о них. Разумеется, она не рассчитывала на то, что верный секретарь посвятит её в планы господина Морилье, но надежда на случайно брошенное слово не покидала её. Но Рошеро лишь сопроводил их до экипажа и в самых изысканных выражениях высказал надежду на скорую новую встречу, сопроводив слова поклоном. Виконтесса Воле и маркиза Лондор, решив не изменять своим привычкам, простились с ним не менее изысканно, но весьма холодно. Ида уже садилась в экипаж, когда Виктор внезапно окликнул её: — Госпожа виконтесса. Ида замерла и переглянулась с Жаком, который тяжело вздохнул, как бы говоря о том, что дурные вести, как всегда, приберегли на потом. — Я слушаю вас, Рошеро, — наконец произнесла она оборачиваясь. Секретарь смело шагнул к ней почти вплотную и, не говоря больше ни слова, вложил в е тонкие, затянутые в кожу перчатки, пальцы небольшой конверт. — Что это? — спросила Ида, вопросительно приподнимая брови и вертя конверт в руках. — Письмо, госпожа виконтесса, — ответил Рошеро. — Откроете, когда пересядете на поезд в Ажене. — Вы знаете, что там, — скорее утвердительно, чем вопросительно проговорила Ида, поднимая голову и глядя точно в глаза Виктора. Губы Рошеро на миг тронула простая улыбка и он ответил, слегка кивнув: — Разумеется. — Глупо надеяться, что вы избавите меня от лишних волнений, которые мне столь нежелательны, — усмехнулась Ида и Рошеро снова кивнул, подавая ей руку, чтобы помочь сесть в экипаж. Виконтесса Воле, впрочем, проигнорировала этот жест, предпочитая руку собственного дворецкого. Рошеро лишь усмехнулся на эту последнюю выходку виконтессы и коротко приказал кучеру отправляться. — Будешь ждать до Ажена? — спросила Жюли, кивая на конверт, который Ида все ещё вертела в пальцах как только карета тронулась. — Это единственное условие и выполнить его в моих силах, — отозвалась Ида, по привычке откидываясь назад и кладя руку на живот. — Ажен не так уж далеко. Тридцать миль до Ажена они и в правду преодолели быстро. Но в этот раз уютный городок не произвел на Иду никакого впечатления. Путешествие железной дорогой и сама городская станция до безумия напоминали такую же, но находившуюся за сотни миль, в Вильводе. Натыкаясь на это сходство, неумолимая память тянулась дальше, к родному и, как оказалось, любимому Вилье-сен-Дени. Вместе с «Виллой Роз» и образом герцога де Дюрана вспоминалось все то, что произошло за последние месяцы. Поездка в Аквитанию и переживания, связанные с предложением Морилье, немного притупили тоску по родным краям. Разумеется, Ида не забывала ни о чем ни на минуту, но последние две недели она думала лишь о том, что совершенно внезапно вся её жизнь могла наладится в одночасье. Теперь же, с каждым шагом, который приближал её к Провансу, она вспоминала о тех вещах, которые единственно должны были занимать её мысли. О маленьком конверте, который она все ещё сжимала в пальцах, Ида вспомнила лишь тогда, когда багаж был погружен, Жюли, Люси с малышкой Дианой на руках и Жак, расположились в купе, а за окном медленно поплыла железнодорожная станция Ажена. Сорвав красную сургучную печать, виконтесса Воле вынула из конверта два листка бумаги. Первый листок был письмом, которое было написано таким аккуратным и ничего не выражающим почерком, что Ида не сомневалась ни мгновения в том, что он принадлежит Рошеро. — Что там? — спросила Жюли, подаваясь вперед и заглядывая в листок. — Из уважения к вашему благородству, я поступаю так, как вы просили, — почти не задумываясь прочитала Ида. — Но и вашу доброту я не могу оставить без награды, тем более, что даже Рошеро считает, что вы её заслуживаете. То меньшее, что я могу и хотел бы для вас сделать. Вторым листком, вложенным в конверт, оказался чек на сумму в десять тысяч франков, на котором красовалась витиеватая подпись Морилье.***
Ида надеялась, что возвращение в Марсель и письмо Морилье, в котором он обещал ей проявить участие к судьбе Клода, принесут ей спокойствие. Но этого не произошло. Чувство тревоги по-прежнему не оставляло её. Снова было близко ненавистное море, из-за которого поочередно приходили то дурные, то хорошие вести, а в нос бил запах лаванды, который доводил до тошноты. Ида, впрочем, мало интересовалась военной хроникой, хотя несколько раз находила в доме статьи о положении дел в армии. Она знала, что смерть на войне — это дело случая, но верить в то, что Эдмон нашел то, что искал на не хотела. Она была готова к тому, что рано или поздно он покинет её и поэтому смириться с этим было относительно просто, но с тем, что отныне ир будет существовать без герцога Дюрана и не канет в небытие, она не хотела мириться. Одно дело было любить того, кто находится где-то за сотни или даже тысячи миль и совсем другое — любить мертвеца, человека, про которого точно знаешь, что больше никогда, даже случайно, не встретишь ни на улице большого города, ни в провинциальной глуши. Виконтесса Воле не желала этого ни для себя, ни для своего ребенка. Впрочем, о будущем она запрещала себе думать. Особенно, о собственном и будущем своего ребенка. Ни в одном, ни в другом случае ей не виделось ничего хорошего, о чем можно было бы думать и мечтать. Таких детей не любили никогда и нигде, если только они не были внебрачными детьми королей или императоров. Но её ребёнку суждено вырасти без протекции отца, а её собственное положение оставляло желать лучшего. Никто не сможет забыть виконту или виконтессе Воле, что его или её отец не безызвестный герцог Дюран, а их мать далеко не первая и, возможно, не последняя в списке покоренных им женщин. Будь она такой же дочерью мелкого буржуа, какой была Алин Ферье, никто бы не обратил внимания на её жизнь и малейшего внимания, но она была виконтессой Воле, частью общества, питом высшего общество, одна из последних представителей рода, которому посчастливилось пережить Великую революцию. То, что могло быть простительно для простой провинциальной горожанки, было непростительно для аристократки. Впрочем, никого кроме себя в случившемся виконтесса Воле не винила и не собиралась винить. Поначалу она пыталась понять, что в большой степени толкнуло её принять, что в большей степени толкнуло её принять то роковое предложение герцога: любовь, отчаяние или желание очередной раз бросить вызов обществу всей своей жизнью, но часы размышлений остались в прошлом. Битву обществом она проиграла, и Ида, была честна с собой и у нее не было шансов на победу. Любовь была отравлена горечью отчаянья, которого с каждым днем становилось все больше. Жизнь среди лавандовых полей и соленых ветров грозила обернуться почти выживанием, а ей не оставалось ничего иного, кроме как стоять у окна гостиной и смотреть на море. — Ида, — голос Жюли привел виконтессу Воле в чувство, заставив обернуться и окинуть сестру быстрым взглядом, — ты себя убьешь. — Милосердный Господь не даст мне умереть, особенно, если я того захочу, — усмехнулась Ида отворачиваясь к окну. У нее даже не осталось никого, кто помог бы ей только заботливая Жюли со своей маленькой дочкой, Жак, слишком тактичный для того, чтобы открыто жалеть свою госпожу, Люси, со спокойным понимающим взглядом и находившийся за много миль Клод, который чуть ли ни каждый день писал веселые непринужденные письма. Пожалуй, именно его поддержка была той в которой виконтесса Воле нуждалась. Все остальные относились к ней как к тяжелобольной. Клод же пытался убедить и себя, и её, что все идет, как прежде, что она не убежала от осуждения, а просто уехала к морю, чтобы развеяться. И Ида поверила бы в это, если бы у неё отчаянья, которое отравляло все её жизнь не было привкуса соленой морской воды. Иногда она думала о том, что Клод ещё не до конца оправившись от того потрясения, которым для него стала смерть брата, стал свидетелем другой трагедии, которая так же была для него неожиданностью. В эти пол года случилось слишком много, куда больше, чем постоянно напряженный Клод мог вынести. Она видела, как он медленно каменел, замыкаясь в своем собственном мире, чтобы мир внешний не мог нанести ему ещё один удар, который бы стал смертельным, и чувствовала свою долю вины за то, что происходила с её братом. Если бы она умела искренне молиться, так, чтобы Бог мог услышать её молитвы, она попросила бы у него не лишать Клода доброты и веры в лучшее, которые пока были в нем не искоренимы. — Если ты скучаешь по «Вилле Роз», мы можем вернуться, — спокойно проговорила Жюли, подходя ближе и тоже обращая взгляд в окно. Да, виконтесса Воле скучала по «Вилле Роз», это было единственное место, которое она действительно любила, но она приняла твердое решение вырвать и эту любовь из своего сердца. Марна, её просторы, и дикие розы остались в прошлом вместе с её добрым именем. — Нет, — как можно более уверенно качнула головой Ида. Маркиза Лондор тяжело вздохнула. — Тебе стоило бы и в самом деле выйти замуж за Клода, — негромко проговорила она, впервые высказывая это вслух. — Если то, что я считаю его кровным братом для тебя не достаточно веская причина отказа, то я скажу, что он не должен расплачиваться за мои ошибки, — излишне резко ответила Ида, но Жюли это, кажется, нисколько не задело. — Это было его желание. — Ты же знаешь Клода, Жюли. Он всю жизнь готов потратить на то, чтобы помогать все, кто хоть немного в этом нуждается и заслуживает помощи с его точки зрения. Он заслужил того, чтобы быть счастливым. — С тобой он мог бы быть счастлив куда больше, чем с Жозефиной, — пожала плечами Жюли. — Даже не смотря на то, что она извинилась перед тобой за все резко сказанные слова, ты продолжаешь её недолюбливать, — усмехнулась Ида. — Между прочим, она иногда присылает очень трогательные письма. — Я знаю, — кивнула Жюли. — Но, пожалуй, мне нужно время, чтобы смириться с тем, что она не так плоха, как я привыкла думать все эти годы.