Дикие розы

Он был в дороге уже почти неделю, изредка останавливаясь в облезлых придорожных трактирах, где на него смотрели во все глаза, как на диковинную вещицу, и в не менее жалких гостиницах в маленьких городках. Тщетно он пытался найти хоть легкий след Иды, хоть какое-нибудь свидетельство того, что она была здесь. Все было напрасно, она растворилась в воздухе словно дым, как будто была лишь плодом его воображения. Вот и сейчас он въехал в один из таких далеких провинциальных городов, где жалкость всего существования бросалась в глаза более чем где либо. В самом начале главной улицы был трактир и гостиница, довольно приличного вида здания, выделяющиеся из общей нищеты. Эдмон лениво дернул поводья, и конь свернул с дороги и послушно побрел к коновязи. Слуга, дежуривший у дверей, увидев хорошо одетого человека, тут же вытянулся и суетливо подбежал. Эдмон слез с коня и, кинув поводья слуге, вошел внутрь, толкнув не очень крепкую дверь. За стойкой его встретил лично хозяин. Эдмон несколько рассеянно распорядился насчет обеда для себя и насчет Агата, и, заплатив вперед, вышел на улицу и пошел прочь от трактира. Ему вдруг внезапно захотелось осмотреть город, который до боли напоминал, тот, что был сейчас за много миль, на берегу Марны, хотя и был лишь жалкой на него пародией. Он бесцельно прошел по главной улице, разбитой телегами и лошадьми, прошел мимо замызганных лавочек и сам поразился тому, как раздражал его этот обветшалый город и малочисленные жители, попадавшиеся на его пути. Каждый из них с интересом смотрел на приезжего незнакомца, одетого слишком хорошо для этой дыры и державшегося с невиданным здесь доселе достоинством. Дюран прошел по главной улице до старого кладбища, такого же обветшалого, как и город. За кладбищем, чуть вдалеке стояла старая церковь, небольшая, но способная вместить больше прихожан, чем было в городке. Эдмон бесцельно побрел между могил, читая имена, даты смерти и эпитафии. Внимание его привлекла одинокая могила в самом дальнем углу кладбища. Это была старинная каменная плита, треснувшая и заросшая мхом. Согласно надписи здесь покоилась некая Эмма Бижу, умершая с полвека назад, и бывшая видимо отвергнутой обществом. Эдмон невольно вздрогнул, представив, как однажды какой-нибудь столичный повеса остановиться на кладбище такого же обветшалого городка и, посмотрев на могильный камень, прочтет имя Ида де Воле и слова о том, что она «навсегда в сердцах наших, невзирая на свое падение» и усмехнется глупости неизвестной женщины. Постояв ещё немного над могилой, Дюран снова побрел по тропинке и остановился, лишь взойдя на истертые ступени часовни. Перед ним была двустворчатая дверь с массивными металлическими ручками. Никаких излишеств, лишь дерево и железо. Повинуясь неясному желанию, Эдмон с усилием толкнул дверь церкви и она открылась. Внутри не было никого, ни прихожан, ни священника. Эдмон прошел по проходу между простыми темными скамьями, оглядывая невысокий свод из серого камня. Мягкий свет лился сквозь узкие окна с незатейливыми витражами, которые представляли собой просто разноцветные квадраты. Над скромным алтарем помещалось круглое окно-роза с изображением двенадцати апостолов в лучах и Мадонны с младенцем в центре. Эдмон остановился и сев на скамью, оперся локтями на спинку следующего ряда и посмотрел на алтарь, откуда на него взирал с креста Христос. Свет лился сквозь витражи, и в его лучах можно было различить танцующие пылинки. Тишина была настолько глухой, что сойти с ума и услышать голос Бога в ней казалось обычным делом. Эдмон сцепил пальцы и, закрыв глаза, прижался лбом к рукам. — Господи, я грешен, — прошептал он, — но я не знаю, к кому мне ещё обратиться. Прости, что я забыл тебя и много лет отвергал. Впрочем, мне не нужно прощение, даруй его тем, кто ни в чем перед тобой не виновен. Он замолчал, ожидая чувства облегчения, но оно не наступило. Дюран опустил руки и вскинул голову на распятие. — Зачем ты дал мне жизнь, Господи, если я никому не принес счастья? Почему ты отвернулся от меня, стоило мне только появиться на свет? Почему ты отвернулся от Иды, когда я полюбил её? Я готов принять любую кару, лишь вознагради за страдания тех, кто страдал по моей вине! — воскликнул Эдмон, но чувство облегчения все равно не приходило. В бессильном порыве отчаяния он уронил голову на руки и замер. — Ты отчаялся, сын мой? — раздался где-то сверху приглушенный голос и Эдмон, вздрогнув от неожиданности, поднял голову. Над ним, сцепив спереди руки, стоял человек лет тридцати и смотрел сверху вниз. — Молись, и будешь услышан. Бог милосерден и не оставляет просящих, как бы грешны они не были, особенно, когда они просят не за себя, — продолжил священник. — Я очень грешен, святой отец, — прошептал Эдмон, — Нет заповеди, которую я не нарушил бы и смертного греха, который бы не совершил. — Но ты каешься, — ответил священник, присаживаясь рядом. — Лишь в одном, — покачал головой Эдмон. — В чем же, сын мой? — Я разрушил жизнь и репутацию девушки, которая была очень дорога мне, — медленно проговорил Дюран, глядя прямо перед собой. — Вместо того, чтобы сделать её своей женой, я сделал её своей любовницей. В этом я раскаиваюсь. Она любила меня, а я не мог это разглядеть. — Но ведь и твое сердце истерзано отчаяньем, раз ты пришел в храм, разуверившись в Боге, — сказал священник и с легкой улыбкой добавил, — Прости, что стал невольным свидетелем твоих молитв. — Мои терзания не стоят ничего, по сравнению с тем, что должна была перенести она, святой отец, — покачал головой Эдмон, — Я боюсь даже представить, сколько слез пролила она по моей вине. — Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Господь простит тебя, сын мой, как только ты сам себя простишь, ибо он в твоем сердце и твоем разуме. Прости себя сам, и тогда эта женщина тоже найдет в себе силы простить тебя, — сказал священник, поднимаясь, — Вера убережет тебя от зла, сын мой. — От меня самого? — спросил Эдмон, подняв на священника насмешливый взгляд. — Твоя душа не до конца окостенела, раз в ней нашлось место любви и вере, с которой ты пришел сюда. Ты лучше, чем думаешь о себе сам, раз раскаялся в содеянном. Пусть ты покаялся лишь в одном грехе, но зато искренне. В рай попадают не те, кто каются во всех грехах, а те, кто каются в грехах искренне. В чем толк от покаяния, если оно не идет от сердца, а идет от страха перед карой Божьей? Бога не нужно бояться, сын мой, ибо он любит нас всех, потому как мы его творения. Бога нужно любить, потому как вера без любви делает человека слепым фанатиком. Дюран молча склонил голову и посмотрел на руки. — Если то, что вы совершили, вы совершили по любви, то Бог простит вам это. Грешно было бы противиться велению своего сердца. Освященный Господом брак, в котором нет любви более тяжкий грех, чем прелюбодеяние, совершенное в обоюдной любви. Эту любовь даровал вам Господь, а значит он простит прегрешение и тебе, и этой женщине. — Спасибо вам, святой отец, — Эдмон поднялся со скамьи и по обычаю хотел поцеловать руку священнику, но тот поднял его за плечи и сказал: — Не за что сын мой. Я помолюсь за тебя и твою возлюбленную. — Спасибо, святой отец, — Эдмон с жаром пожал руки священника. Тот лишь улыбнулся и внезапно спросил: — Эта женщина, она красива? — Должно быть, да, — ответил Дюран. — Я лишь могу сказать, что точно не встречал женщины понимающей меня лучше. — Береги её, а я буду молиться за вас и ваше счастье, — священник снова улыбнулся спокойной отрешенной улыбкой и, перекрестив Эдмона, торжественно произнес: — Никогда не бросай человека, который жертвует ради тебя чем-то, особенно, если это его гордость. Отказаться от порока труднее, чем от чего бы то ни было. Эдмон снова с жаром пожал руки улыбавшегося священника и быстрым шагом вышел из церкви. Уже на улице он подумал о том, что должно быть когда-то этот человек сам любил, любил страстно и опустошающе, что возможно в его душе до сих пор теплится огонек былой страсти. В улыбке священника проглядывало былое страдание, в глазах блеснуло сладостное воспоминание, когда он спросил про красоту Иды. Быть может, однажды он сам предал заветы католической церкви ради неизвестной девушки, с которой потом был насильно разлучен и образ которой, нежные прикосновения и поцелуи, бережно хранил в своей памяти. По крайней мере, так показалось воспаленному долгой утомляющей дорогой разуму Эдмона. Он быстрым шагом дошел до гостиницы и, со спокойным равнодушием съев несколько отвратительный обед, распорядился седлать Агата.

***

Антуан остановился возле довольно приличного на вид здания гостиницы и огляделся по сторонам. Этот город был получше многих, что он проезжал, хотя и здесь были праздные зеваки, которые с интересом смотрели на него, стоя у дверей маленьких лавчонок группами по двое и по трое. С неудовольствием осмотрев их в ответ, Антуан слез с коня и отдал поводья слуге, который тут же выбежал ему на встречу. У коновязи он заметил ещё одного коня — красивого, черного как смоль араба, в дорогой амуниции. Значит, если повезет, он найдет здесь достойную компанию. Внутри было достаточно людно, как, впрочем, и в любом подобном заведении по вечерам. Замешкавшись на пороге, чтобы оглядеть помещение, Антуан привлек к себе всеобщее внимание. Помещение было темноватым, но чистым и опрятным, населявшая его публика была примерно такая же. Это несколько успокоило Антуана, хотя он все ещё содрогался от мысли, что его жене, маркизе де Лондор, приходилось останавливаться в подобных местах. Медленно двинувшись в неопределенном направлении он, наконец, заметил за дальним столом у окна одиноко сидевшего человека. Это был мужчина лет двадцати пяти, молча смотревший в окно, откинувшись на спинку стула и поигрывая стаканом ужасного на вид и вкус вина. Перед ним стояла полупустая тарелка — видимо ему не хотелось есть. Красивое лицо было мрачно, брови сдвинуты, губы поджаты. Рядом с отставленной тарелкой лежали перчатки для верховой езды и короткий конкурный хлыст с рукоятью в виде головы лошади. В целом он производил впечатление холеного и обласканного судьбой любимца женщин и почему-то казался очень знакомым. Антуан подошел к нему и, улыбнувшись, сказал: — Добрый день, позволите ли составить вам компанию? — Если вам угодно, — спокойно отозвался мужчина, оглядев его быстрым взглядом и снова отвернувшись к окну. Антуан подозвал слугу и заказал вина и холодный обед, который тут же принесли. Пока он ел, незнакомец не переменил позы и даже не шелохнулся, разве что сделал пару глотков вина. — Куда вы направляетесь? — осведомился Антуан, когда молчание стало невыносимым. — В Марсель, — мужчина даже не повернулся к нему. — В таком случае нам по пути, — Антуан улыбнулся, но сделав глоток вина тут же поморщился, — Ужасная гадость, не правда ли? — Я уже привык. Ещё недавно я был в Крыму, и там мне случалось пить что-то подобное, — ответил незнакомец, тоже слегка улыбнулся. Антуан слегка приподнял брови, усмехнувшись внутренне тому, что никогда бы не подумал, что этот изнеженный красавец побывал на войне. — И долго вы там пробыли? — спросил он. — Совсем мало, — незнакомец снова уставился в окно, — Меня серьезно ранили, и мне пришлось уехать, а так бы я с удовольствием умер там. Прекрасное место. — А мне вот довелось побывать в русском плену. Пробыл там почти полгода. Но раз мы живы, значит, нам не суждено умирать сейчас, — рассмеялся Антуан и добавил, — Боже мой, я же совершенно забыл о хороших манерах! И протягивая через стол незнакомцу руку представился: — Маркиз Антуан де Лондор. — Герцог Эдмон де Дюран, — ответил мужчина, пожимая протянутую ему руку. И в этот момент оба застыли, как пораженные молнией. — Вы живы… — прошептал, наконец, Эдмон, отпуская руку Антуана и откидываясь на спинку стула. — А у вас хватает наглости ехать к женщине, которой вы сломали жизнь, — Антуан гордо вскинул голову. — Наглости у меня всегда было много, — спокойно ответил Эдмон. — Так зачем вы едете туда? — Антуан подался вперед, опираясь на стол, — Чтобы посмотреть, до какой жизни её довели своим распутством? — Нет, чтобы взять её в жены, — Дюран все ещё сохранял ледяное спокойствие. Антуан приподнял бровь, в упор глядя на собеседника. — Мы с вами мало пересекались, герцог, но чувство юмора у вас всегда было весьма своеобразным, — наконец произнес он, делая небольшой глоток вина. — Смею вас разочаровать: я совершенно серьезен и тверд в своих намерениях. — Твердости ваших намерений хватит до Марселя? — с язвительной усмешкой осведомился Лондор. — Их хватило до этого места, — Эдмон зачем-то опустил глаза на стол, словно желая обозначить конкретность места. — До Марселя осталось не так уж много миль. — Ваша решительность заслуживает похвалы, — все тем же язвительным тоном ответил Антуан. Герцог Дюран вздохнул и, потерев переносицу, внимательно глядя на собеседника, спросил: — Маркиз, что я сделал вам лично за все время нашего с вами весьма поверхностного знакомства, что вы меня так ненавидите? Не приди вам в голову представиться, вы бы так же спокойно беседовали со мной, ни о чем не подозревая. — Вы подлец, Дюран. Подлец и тварь, уж простите мне мою прямоту, — маркиз де Лондор поморщился и сделал еще один глоток вина, которое, на фоне всего происходящего, уже не казалось таким горьким. — Прощаю, — с королевской важностью кивнул Эдмон. — За эти слова можно получить вызов на дуэль, но ваше счастье, что у меня нет времени этим заниматься и что я согласен с этим определением. — Да, я помню, — кивнул Антуан. — Подобные эпитеты всегда были предметом вашей гордости. — Я скажу вам одну вещь, которую понял не так давно. Я мало кому её говорил, так почему бы не сказать и вам. У меня никогда не получалось понять, что только я виноват в том, что стал такой тварью, — печально усмехнулся Эдмон, — Всегда, с самого начала я привык винить общество, отца, кого угодно в том, что я стал таким, но только не себя. Теперь я понял, что я сам посадил себя в дурную почву и отверг заботливую руку садовника. — Цветок из вас вырос красивый, но ядовитый, — усмехнулся Антуан, — А теперь у вас не хватило смелости обвинить в своих действиях ту, которую вы полюбили и вы прозрели? — Вроде того, — кивнул Дюран. — Если вам ближе подобное объяснение. — И вы думаете, она вам поверит? — губы маркиза де Лондора тронула ещё более презрительная усмешка, — Виконтесса Воле не обжигается дважды и это, пожалуй, её лучшее качество. — Она всё же любила меня, — Эдмон отвел глаза, что случалось с ним не часто, — Но даже если она не найдет сил, чтобы поверить в мою искренность, я не буду убеждать её. Я прекрасно понимаю, что мне нет веры, хотя не знаю почему: лицемерие не в числе моих пороков. — Вы никогда не врали своим женщинам о вашей любви к ним? — брови Антуана снова скользнули вверх. — Да, в это трудно поверить, но, тем не менее, это так. Я говорил бесконечное количество комплиментов о глазах, губах, волосах, руках, но я никогда не говорил, что люблю, — печально засмеялся Дюран, допивая отвратительное вино и со стуком ставя стакан на стол, — И в этот раз я не намерен изменять своим принципам. — Я знаю вас не с той стороны, чтобы верить, — Антуан откинулся на спинку стула. — Вы вообще меня не знаете, господин де Лондор, — устало вздохнул Эдмон. — У меня будет время узнать, до Марселя ещё далеко, — ответил Антуан, вставая из-за стола. Эдмон тоже поднялся и, протянув ему руку, просто сказал: — В таком случае просто Эдмон. Маркиз де Лондор с недоверием поглядел на протянутую ему руку и, наконец, пожав её, холодно ответил: — Антуан.