***
Этот пасмурный и неприветливый осенний день Дюран избрал для небольшого путешествия по окрестностям с целью их изучения. Приказав оседлать изящного французского селя и выбрав одежду более-менее подходящую для подобных верховых прогулок в не очень теплый день, он отправился в путь. Почти сразу он выехал на тропу, широкую и хорошо заметную, которая вывела на склон довольно высокого холма с одной стороны покрытого лесом, а с другой переходящего в спускающиеся к Марне луга. Вид с вершины этого холма обещал быть великолепным, поэтому Эдмон пустил своего коня медленным шагом по тропе, предоставив животному полную свободу. Конь подергивал ушами и, опустив голову, послушно шел вверх по склону. От созерцания несколько унылого пейзажа, который, возможно, смотрелся бы лучше в более ясный день, Эдмона отвлек тревожный крик ястреба. Красивая дымчато-серая птица пролетела высоко над его головой, косясь на него желтым неподвижным глазом и, продолжая кричать, скрылась где-то за вершиной холма. Эдмон проводил птицу взглядом. Должно быть, его появление помешало охоте. Ястреб тем временем снова появился в небе и стал описывать широкие круги, сужая их по мере того, как Эдмон приближался к концу тропинки. На вершине оказалась довольно просторная поляна с поваленным деревом. На краю поляны, лицом к Марне, стоял всадник. Чалая кобыла под ним спокойно поводила ушами и кивала головой. Всадник поднял руку в толстой кожаной перчатке и слегка присвистнул, и ястреб, звучно захлопав крыльями, опустился на предложенное ему место. — Добрый день. Он, конечно, не очень подходит для прогулок, но всё лучше, чем дождь, на мой взгляд, — всадник наконец повернул лошадь, и Эдмон узнал Клода Лезьё. — Охотник предупредил меня о вашем приближении. Честно сказать, я удивлен: здесь мало кто бывает. — Увлекаетесь птичьей охотой? — спросил Дюран, касаясь пальцами полей шляпы и медленно подъезжая ближе. Из двух братьев Лезье Клод нравился ему больше, несмотря на то что первым он узнал Жерома. Жером был более серьёзным, любил путешествовать и немного меланхолично рассуждать, но Эдмон чувствовал, что за всем этим скрывается нечто мало похожее на то, что являл собой внешне Жером Лезье. И такими людьми герцог Дюран был сыт по горло. Ему были не нужны чужие демоны в то время, как собственные мучили его изо дня в день. Клод же при первом знакомстве казался совершенно не серьезным, относящимся ко всему поверхностно, хватающимся за всё и ничего при этом не доводящим до логического конца, но в нем чувствовалась сталь характера и сила воли. Эдмон уважал таких людей независимо от того, кем они были и какое положение занимали, и даже, пожалуй, восхищался, пряча это восхищение глубоко в себе. Несмотря на то, что чертами лица, ростом, голосом и сложением братья Лезье были похожи, как две капли воды, Эдмон быстро понял, что различать их не составит труда и главное их отличие совершенно не вязалось с их характерами: сдержанный Жером старательно и непонятно зачем завивал волосы, непосредственный Клод предпочитал строгий прямой пробор. — Как видите, — ответил Клод, осторожно подавая птице какое-то лакомство, которое та тут же проглотила. — Одно из немногих аристократических развлечений, которое я позволяю себе иметь. Люди считают, что наличие подобных маленьких капризов многое о вас говорит. — Здесь это обязательно? — приподнял бровь Эдмон. — Вам ли не знать, как много значит репутация, — усмехнулся Клод, и, обращаясь к ястребу, который боком, медленно перебирался на его плечо, добавил: — осторожней, Охотник. — Вы говорите так, как будто ваша собственная не достаточно хороша, — позволил себе заметить Дюран. Клод невольно рассмеялся: — Хороша моя репутация или нет, решает здешний свет. — И трудно ли войти в это великолепное общество? — Эдмон снова приподнял бровь. — Вам для этого даже усилий прилагать не придется, если, конечно, вы примкнете к правильной его части, — несколько печально, как показалось Эдмону, усмехнулся Лезьё. — И эта правильная часть?.. — осторожно поинтересовался он. — И эта правильная часть — явно не бедные осколки аристократии, коими являемся мы и наши сёстры, господин герцог, — спокойно ответил Клод. — Лондоры, Бонны, Шенье. Алюэт, в конце концов. Для верности можете жениться на ком-нибудь. — Благодарю, я предпочитаю менее радикальные методы, — холодно кивнул Эдмон. Лезьё легонько тронул поводья и, поравнявшись с собеседником, протянул ему руку. Просто и открыто, как не делал, наверное, ещё никто. Несколько мгновений герцог Дюран смотрел на предложенную ему руку, а затем перевёл вопросительный взгляд на Клода. — Вы поразительный человек, господин герцог, — с улыбкой пояснил Клод. — Я не согласен с вашими взглядами почти в корне, но вы меня почему-то восхищаете. Я бы с радостью предложил вам свою дружбу, но, как видите, я не лучшая компания в этих местах. — Напротив, — задумчиво ответил Эдмон, пожимая протянутую ему руку. — Вы говорили при нашей первой встрече, что любите верховые прогулки, — с некоторой долей надежды в голосе продолжил Клод. — Если у вас будет желание поближе познакомиться с окрестностями, я с радостью составлю вам компанию. — Непременно воспользуюсь вашим предложением, господин Лезьё. До скорого, — герцог Дюран слегка кивнул головой, касаясь кончиками пальцев полей шляпы и, слегка пришпорив коня, быстрой рысью направился по склону холма. За спиной он услышал тихий свист и последовавшее за ним хлопанье крыльев. Охотник взмыл в воздух, оглашая пустое небо своим протяжным криком.Глава 7
21 июня 2015 г. в 21:37
Ида не понимала, сколько можно было держить обиду за то, как она повела себя с Шени. Был уже вторник, а Филипп так и не смог забыть о случившемся и то и дело бросал на госпожу мрачные и полные осуждения взгляды, но Шени, все же привязывал крепче, чем раньше и отпускал только глубоким вечером. Ида любила животных. Настолько, насколько вообще могла любить что-то одушевленное, потому что любить неживое виконтессе Воле было намного проще, но сейчас даже жалела, что у неё не хватило решимости, чтобы в тот же день заставить Жака отправить это лохматое чудовище куда-нибудь подальше от «Виллы Роз» и сделать, наконец, свою жизнь спокойной. А так Филипп своим молчаливым неодобрением погружал дом в какое-то тягостное уныние. Последний штрих картине придавал холодный ноябрьский дождь, который стучался в окна. Общему унынию не поддавались только Жак, который, впрочем, всегда был далек от общих настроений, и Жюли.
Жюли в последнее время ничего не трогало. «Вилла Роз» и собственные сестры до смерти надоели ей, и она мечтала вернуться в поместье мужа, которое, впрочем, тоже не могла бы назвать домом. Но вернуться туда сейчас означало признать победу маркизы де Лондор над ней и согласиться подчиняться тем правилам, которые она диктовала жене своего сына в его отсутствие. Противостоять железной воле маркизы де Лондор в отсутствие Антуана, который заставлял мать и сестру замолкать одним только взглядом, всякий раз вставая на сторону супруги, было тяжело. Жюли написала ему ещё несколько писем, но в ответ ей пришло только одно, весьма короткое, в котором Антуан просил её проявить терпение по отношению к сестрам, которым сейчас нелегко, его матери и сестре.
Из гостиной послышались звуки немного расстроенного фортепиано, на котором негромко пытались наиграть третью часть одиннадцатой фортепианной сонаты Моцарта. Жюли устало вздохнула и потерла пальцами виски — Антуан любил «Турецкое рондо» и, по какой-то странной иронии, воевал сейчас на стороне Османской империи. Жюли впервые задумалась о том, почему и зачем Антуан отправился на войну в которой Франция официально не участвовала. Да, он был офицером и война, по сути, составляла его призвание, но ведь он мог отказаться, мог остаться во Франции и ждать момента, когда Наполеон решит присоединиться к Крымской кампании, как ждал его полк. Но Антуан ушел теперь, добровольно и почти без сожаления, как сделали очень не многие. И Жюли прекрасно знала, что ушел Антуан не ради славы, наград или жажды крови, а для того чтобы умереть, если на то будет воля случая или господа, потому что устал от её равнодушия и собственной любви. Пятнать её имя унизительным разводом он не хотел, а быть вдовой офицера, погибшего за интересы другой страны было бы даже почетно. Жюли не думала о том, чем гибель Антуана может для неё обернуться.
Звуки музыки стали более отчетливыми и невыносимыми.
Жюли спустилась вниз и заглянула в гостиную. За великолепным и изящным роялем из красного дерева сидела Ида. Почувствовав на себе взгляд замершей в дверях сестры, она быстро обернулась, перестав играть.
— Неужели никто из композиторов не смог написать музыку, которая подошла бы для этого дня? — выдохнула Жюли.
— Эта музыка переживет века, — спокойно ответила Ида, поправляя ноты, и, немного помолчав, внезапно добавила: — Или ты предпочла, чтобы я играла реквием? Маме бы это точно не понравилось.
— Если хочешь почтить её память, сыграй что-нибудь из Шуберта. Мама любила его больше, — поморщилась Жюли.
Двадцать второе ноября перестало быть радостным днем для семьи Воле шесть лет назад. Виконтесса Ида де Воле умерла тихо и неожиданно для всех. Утром двадцатого ноября она сидела в гостиной за роялем, потом пыталась помирить дочерей, ссорившихся из-за новых нарядов, а потом внезапно потеряла сознание. Через два дня виконтессы Иды де Воле, урожденной фон Берг, не стало. В тот день, двадцатого ноября, она выглядела, как всегда, уставшей и больной. Впрочем, больна она была к тому моменту уже почти тринадцать лет — рождение Моник сильно пошатнуло её здоровье. Виконтесса часто теряла сознание, у неё болело сердце, она жаловась на постоянную усталость. Постепенно из великолепной женщины, одной из самых красивых в округе, Ида де Воле превратилась в бледное, болезненное создание, тень себя прежней. По фигуре она стала напоминать девочку: невысокая, худая, с тугим пучком на затылке, потому что волосы её утратили густоту и блеск. Это замечали все, кроме виконта де Воле, который по-прежнему видел в своей жене жизнерадостную красавицу, которой она когда-то была. Для него она такой и осталась до своего последнего дня, в то время как дочери помнили больную и измученную женщину, которая, схватившись за сердце и побледнев, упала на пол.
Ида тогда бросилась к матери первой. По правде говоря, она была единственной, кто это сделал, потому что Жюли и Моник продолжали стоять в оцепенении. На её крик прибежал отец и почти все слуги. Иду не без труда оторвали от матери и вместе с сёстрами, которые все ещё пребывали в оцепенении, отправили по комнатам.
В смерти матери Ида винила себя и в большей степени Жюли, которая затеяла с ней в то утро ссору. Моник тогда больше плакала и пыталась призвать к благоразумию сестер. Виконтесса де Воле всегда принимала ссоры между дочерьми близко к сердцу, отчего её состояние всегда ухудшалось, и Ида с Жюли старались решать свои споры тихо.
— Ты помнишь, что она сказала нам тогда? «Что же будет, если мы все пойдем друг против друга?» — медленно произесла Ида.
Теперь, спустя шесть лет, Ида могла бы ответить на этот вопрос: семья перестанет быть семьей. Хотя, как Ида убедилась, семьей их делала сама виконтесса де Воле. После её смерти они перестали сдерживать себя, обиды стали сильнее, наносимые раны — глубже, сердца более холодными, умы более расчётливыми.
— Тебе не жаль, что мы так ничего и не поняли из того, чему нас пытались научить? —Ида посмотрела на Жюли, которая подошла ближе и теперь делала вид, что разглядывает статуэтку Артемиды, которая стояла рядом с подставкой для нот.
— Если тебя вообще пытались научить тому, что подобает уметь приличной девушке и прилежной жене, — равнодушно ответила Жюли и, желая уязвить сестру, добавила: — Впрочем, возможно, последнее для тебя действительно не особенно важно, ведь я не наблюдаю на «Вилле Роз» молодых людей, желающих взять тебя в жены.
— Весьма смелые слова для прилежной жены, муж которой отправился на войну, потому как больше не мог выносить её исключительной прилежности, — парировала Ида, приподнимая брови. Жюли задушено ахнула, но так и не нашлась, что ответить, и Ида, медленно поднявшись, вышла из комнаты, стараясь не смотреть на сестру. Не без удовольствия она услышала, как Жюли в порыве бессильного гнева ударила по клавишам, заставив их отозваться неприятным, резким звуком.
В холле Ида столкулась с Моник, которая, судя по тому, как она стояла, сцепив на животе руки, наблюдала за их коротким разговором через приоткрытую дверь.
— Ты злишься на Жюли? — тихо спросила она и Ида, намеревавшаяся пройти в библиотеку, замерла на месте.
— Нет, — спокойно ответила она. — С чего бы?
Они обе устали и их попытки уколоть друг друга были скорее привычкой, нежели проявлением вражды. По крайней мере, со стороны Иды.
— Из-за того случая в воскресенье.
Ида приподняла брови, всем своим видом показывая, что она не понимает, о чем говорит младшая Воле.
— Из-за господина герцога. Жюли была весьма мила с ним, — пояснила Моник и тут же опустила голову и отступила на шаг назад, наткнувшись на насмешливый взгляд Иды.
— Если мне не изменяет память, ты была с ним не менее мила.
— Это была вежливость, — ещё тише ответила Моник.
— Вежливость с такими людьми, как господин герцог может иметь, — Ида неопределенно взмахнула рукой в воздухе, заставив Моник покраснеть, — внезапные и нежелательные последствия. И Жюли это прекрасно понимает.
— Но ты сама… — начала, было, младшая Воле, но снова осеклась, встречаясь взглядом с сестрой.
— И впредь, пока твоя наивность не сыграла с тобой злую шутку, я советую тебе быть осмотрительнее, — повысила голос виконтесса Воле, — если ты и в самом деле дорожишь своей репутацией. О своей я смогу позаботиться самостоятельно. И если будет интересно, расспроси Жюли на досуге, какова репутация у нашего нового соседа.
— Непременно, — неожиданно резко бросила Моник и, словно не желая больше находится с сестрой в одном помещении, стремительно сорвалась с места и скрылась за дверью гостиной, видимо, надеясь, найти понимания у Жюли. Ида усмехнулась и, покачав головой, прошла в библиотеку.
Герцог Дюран, несомненно, был именно таким, каким его рисовали передаваемые из гостиной в гостиную сплетни. Им восхищались, ему завидовали, его ненавидели и всё это в равной степени. Молодые девушки, не смотря на слухи о соблазненных и брошенных им женщинах, мечтали однажды выйти за него замуж, а их родители готовы были закрыть глаза на его репутацию, потому что деньги, титул и красота искупали почти все прегрешения.
Ида не была наивна и не питала иллюзий на свой счет — она была бедна, не была красива настолько, чтобы её красота заставляла забыть о её положении, с каждый годом имела всё меньше шансов на хорошую партию и ко всему прочему не стремилась выйти замуж. Некоторая свобода, которую она имела, ей нравилась, а герцог Дюран, вздумай он выбирать жену среди жительниц Вилье-сен-Дени, остановил бы свой выбор на Жозефине де Лондор. Она же, как и Моник, не имела никаких шансов ни против мадемуазель де Лондор, ни тем более против столичных девиц, и принимала эту несправедливость спокойно.
Любовь заканчивалась счастливым браком только в сентиментальных романах. Жизнь Иды де Воле-Берг была одним из тех романов о борьбе, которые заканчивались гибелью героя.