***
Ида молча сидела в глубоком кресле перед письменным столом и, подперев голову рукой, задумчиво смотрела в пространство. По подсчётам, а она пересчитала всё уже не один раз, денег хватало чтобы заплатить налог только за февраль. Помимо этого нужно было снова усмирять кредиторов, которым она не заплатила ни сантима после смерти отца и теперь даже боялась лишний раз взглянуть на приходившие от них счета. А потом, через месяц, нужно будет повторить всё это снова. О том, что ей придётся делать теперь, когда почти все драгоценности матери заложены без надежды когда-нибудь выкупить их, Ида даже не хотела думать. «Вилла Роз» была дорога ей во всех смыслах этого слова, но эти попытки сохранить её больше напоминали ей попытки продлить жизнь умирающему. Украшения покойной виконтессы стоили немало, но расставаться с тем немногим осязаемым, что осталось после неё, было невыносимо. Просить денег у дядей или деда она больше не хотела: не позволяла присущая всем Воле гордость. Не позволяла эта гордость и нежелание унижаться перед Жюли, в который раз рассказывая о своём бедственном положении, смиренно глядя в пол. Отбив пальцами дробь по столу, Ида взглянула на каминные часы. Она прекрасно помнила, как человек в тёмном сюртуке, нацепив на длинный острый нос очки в золочёной оправе, бесстрастно диктовал своему помощнику характеристику каждой вещи в их доме. Он в тот день и на неё взглянул так, словно пожелал занести в реестр. Виконт Воле тогда был, как впрочем и всегда, подавлен и слегка пьян, на этот раз из-за того, что терял дом в Париже, а она, терпеливо скрестив на груди руки, как хозяйка, наблюдала за описью, словно тень следуя за господином в очках из комнаты в комнату. Пережить такое ещё раз, с «Виллой Роз», она бы не смогла. Глядеть, как дорогое её сердцу место превращают в сухие слова и цифры, было выше сил этой девушки. Продать весь дом, собственноручно, по частям, было ещё более тяжело. Ида даже знала, с чего она начнёт это медленное саморазрушение: с продажи верховых лошадей, как бы ни умоляла Моник оставить её любимиц. Лошади были ещё молодыми, здоровыми и, что самое главное, породистыми и вызывали зависть у многих в округе. Внезапно в памяти виконтессы всплыл весьма неприятный и наглый молодой человек, который приезжал к ней осенью и предлагал, не особо стесняясь в выражениях, купить «Виллу Роз» по достаточно высокой цене. После того, как Ида, тоже не посчитав нужным выбирать слова, резко и грубо отказала ему, он развернулся и ушёл, сказав, правда, что ещё вернется. После этого визита средняя виконтесса ещё несколько дней размышляла о том, не является ли продажа поместья и переезд в Марсель единственным разумным выходом? Но что ей делать там, среди лаванды, если она оставит здесь душу, вместе с «Виллой Роз», и сердце, вместе с герцогом Дюраном. Тяжело вздохнув, Ида покачала головой, снова роняя её на руки. Если бы Клод и Жером не находились в таком же стеснённом положении, как и она сама, то она совершенно спокойно попросила бы у них в долг. Но братья Лезьё и сами жаловались на бедственное положение, которое периодически усугублялось из-за неимоверной тяги Жерома к путешествиям, доставшейся ему, видимо, от отца. А ведь (Иду не покидала эта мысль) прими она предложение Жоффрея Шенье, сейчас бы была одной из самых богатых женщин округи, и имела бы всё, чего только ни пожелала бы её душа. Кроме Эдмона де Дюрана, которого она бы потеряла навсегда. И, жертвуя, возможно, единственным шансом спасти себя от бедности, Ида продолжала лелеять в себе несбыточное желание стать однажды герцогиней де Дюран, потому что не могла она, и не хотела, быть женой кого-то другого. Средняя виконтесса обмакнула перо в чернила и старательно вывела на листке бумаги, лежавшем перед ней, подпись Дюрана, которая стояла под приглашением на Рождественский бал. Подпись была красивая и изящная, как и он сам. Вдруг дверь кабинета открылась и, подняв голову, Ида увидела на пороге Жюли. — Я пришла нарушить твоё уединение и напомнить, что наступило время обеда, — сказала старшая Воле. — Жюли, мне некогда, — раздраженно ответила Ида, махнув рукой. — Я пообедаю позже. — Подумать о делах, или о том, о чём ты думаешь, можно тоже позже, — холодно ответила Жюли и закрыла дверь. Вся её забота о сестре объяснялась тем, что маркиза Лондор больше не могла оставаться наедине с Моник, которая тут же разражалась нескончаемым потоком жалоб. Поглядев в закрывшуюся за сестрой дверь, Ида поднесла листок, на котором выводила любимую подпись, к свече, мгновенно превращая его в обгоревший клочок. Она никогда не оставляла ничего из того, что другим было нежелательно видеть, хотя в кабинет, который был для средней виконтессы Воле святая святых, без особого разрешения никто не заходил и уж тем более никто не рисковал рыться в её бумагах. Потушив свечу, девушка встала из-за стола и направилась к двери.***
Если бы дела, связанные с «Террой Нуарой», не заставляли идти в город, то Эдмон с огромным удовольствием остался бы дома. Погода значительно улучшилась в сравнении с последними днями, и это значило, что в городе он встретит всех тех, кого не желал видеть. Не то чтобы герцога Дюрана беспокоили домыслы соседей относительно некоторых обстоятельств его прошлой жизни. Его беспокоила возможность встречи с Андре Лораном. Одного раза было вполне достаточно, к тому же Эдмон не имел поддерживать неприятные ему знакомства. Но дела были важнее личных предпочтений и поэтому, накинув на плечи свой тёмно-серый плащ, взяв в руку неизменную трость и надев цилиндр (хотя и считал, что головные уборы ему совершенно не идут), Эдмон отправился в город. Дела были связаны с территорией поместья. Хозяин «Терры Нуары», как это часто бывало с ним от скуки, принял решение непременно купить участок, примыкавший к его поместью. На этом клочке земли, который так понравился герцогу, было весьма живописное озеро. «Терра Нуара», находившаяся несколько в стороне от других поместий, занимавших речной берег, не имела, несмотря на обширность владений, водоёма. Столь крупная покупка оказалась связана с большим количеством бумажной работы и периодического присутствия как продавца, так и покупателя. Как и предвидел Дюран, добрая половина его соседей прогуливалась по широкой главной улице. Его появление произвело вполне определенное впечатление, потому как вид у него был крайне равнодушный и скучающий, а шаг - более чем прогулочный. Казалось, он бросал вызов всем косым взглядам и перешептываниям этой очаровательной беспечностью. Почти так оно и было, потому что Эдмона невероятно раздражало то, что по мнению многих ему следовало запереться и не покидать дома, пока шум вокруг его персоны не уляжется и ужасный слух не будет забыт. Степень правдивости и обоснованности слуха при этом не имели никакого значения. Дела были улажены на удивление быстро, и Эдмон, снова очутившись на улице, прищурившись посмотрел на солнце. Было на удивление тепло, снег даже начал немного таять, но это означало по обыкновению только одно: скоро погода снова ухудшится. Всё тем же неспешным шагом Дюран направился в обратный путь. Сделка близилась к удачному завершению, и это сильно улучшило его настроение, заставив на несколько минут забыть и о косых взглядах, и о слухах, и даже об Андре Лоране. Сейчас он был даже рад всему этому, потому как сложившаяся ситуация избавлялся его от настойчивого внимания со стороны девушек и их родителей. — Господин Дюран! — этот голос заставил его вздрогнуть. Остатки хорошего расположения духа мгновенно улетучились, и захотелось прибавить шаг, но, помня о важности соблюдения этикета, Эдмон всё же остановился и оглянулся. — Между прочим, я действительно рад вас видеть, а вы вновь стараетесь убежать, — насмешливо проговорил Лоран, приближаясь и совершенно не обращая внимание на выражение лица Эдмона, которое превратилось в маску. — Вы спешили прошлый раз и наверняка спешите теперь. Разве я не прав? — Правы. Поэтому позвольте мне раскланяться с вами, — коротко и не очень любезно ответил Дюран и, развернувшись, снова направился по прежнему пути. — В таком случае, вы, может быть, позволите пройтись с вами? — Лоран старался не отставать от него ни на шаг. — Как мне помнится, мои отказы мало для вас значили, поэтому, полагаю, даже если я скажу "нет", вас это не остановит, — все тем же равнодушно-сухим тоном ответил Эдмон, даже не повернув головы. — Раньше вы были менее... несговорчивы, — задумчиво проговорил Лоран. — При нашем знакомстве ваш характер вызывал куда больше симпатии. — Я счастлив, что вам хоть что-то перестало во мне нравиться за эти шесть лет, — негромко, но отчетливо проговорил Дюран, продолжая глядеть перед собой. Лоран почти рассмеялся, хотя звук, который он издал, было трудно назвать смехом: — Я имел ввиду совершенно не это, господин Дюран. Люди всегда были склонны любить не то, что им нравится. — Возможно, я мог бы согласиться с вами, если бы не был другого мнения. — Вы как будто становитесь всё более принципиальным и чёрствым с каждым годом. Счастье, что ваше лицо остаётся всё таким же красивым, — продолжал Лоран. — Только что вы заставили меня пожалеть о том, что я не похож на горбуна из романа Гюго, — всё так же тихо сказал Эдмон. — Вы всегда любили утончённые и красивые вещи. Помнится, раньше вам нравились цветы, и вы почти что предпочитали им человеческое общество, — Лоран сделал вид, что поглощён воспоминаниями и поэтому не услышал брошенного Эдмоном замечания. — Представьте, как было бы великолепно, если бы цветы не умирали на зиму. — Здесь есть одно поместье, где розы цветут под снегом. — Зимой всё очень однообразное, не хватает чего-то яркого и красивого, — Лоран вновь не обратил внимания на то, что его прервали. — Как вы считаете? — Мне это безразлично. Меня устраивает каждое время года с его естественным порядком вещей. Вряд ли вы можете предложить что-то лучшее, чем Бог, — равнодушно ответил Дюран и, поклонившись, добавил, — Прошу меня простить, но я очень тороплюсь. Всего хорошего. — Но, быть может… — начал было Лоран. — До свиданья, — с угрозой в голосе, забыв обо всех правилах хорошего тона, почти огрызнувшись, проговорил Эдмон и, повернувшись, быстро пошёл прочь. Всем телом он ощущал взгляд, направленный ему в спину. Кругом стоял этот приторный и сладкий запах духов, от которого сразу начинало тошнить и от которого невозможно было избавиться. Казалось, им пропитывалось всё, что находилось в непосредственной близости от этого человека.***
Ида медленно брела по тропинке, которая пересекала огромный луг. Погода испортилась, и вновь наступили холодные серые дни, похожие один на другой, а у неё вновь началась зимняя меланхолия, но вовсе не от того, что жизнь стала однообразной, а погода - плохой. Виконтессе Воле-Берг было невыносимо одиноко. Раньше всех подруг ей заменяла мать, после её кончины — отец. А когда виконт де Воле и сам покинул этот свет, его дочь осталась в полном одиночестве. Не имея друзей, она вынуждена была держать всё в себе, раздираемая внутренними демонами, и подчас ей казалось, что она подобна плотине, которая в один момент не выдержит той массы воды, которая навалится на неё. Дневники Ида не имела привычки писать, предпочитая им записи денежных расчётов, и поэтому не могла доверить свои мысли даже бумаге. А теперь, посреди этого безлюдного луга, ей и вовсе казалось, что кроме неё нет больше никого на свете и единственный человек, который сможет понять её до конца — это она сама. Был, разумеется, ещё Клод, пожалуй, единственный, кто молча выслушивал её с внимательным и серьёзным видом, а затем отвечал на её излияния ровно столько, сколько требовалось. Возможно, его приучила к этому жизнь с братом, который из состояния меланхолии почти не выбирался, предпочитая безотчётную и безосновательную грусть любому другому чувству. Поэтому то, именно к Клоду средняя виконтесса и держала свой путь. Было утро, но по-зимнему тёмное и тусклое. Путь до поместья братьев Лезьё был неблизкий, но Ида привыкла много ходить, предпочитая долгую пешую прогулку любой другой. В детстве за ней тщательно следили, оберегая от любого вмешательства извне, и на природу Ида могла любоваться только из окон детской или держа за руку гувернантку. Иногда ей, конечно, удавалось ускользнуть из-под надзора, и тогда она убегала в какое-нибудь заранее просмотренное местечко и сидела там, пока её наконец не находили и не возвращали домой. Виконтесса Воле злилась и нервничала всякий раз, когда случалось что-то подобное, и, неизменно на своём родном немецком, на который переходила, когда эмоции брали верх над сдержанностью, отчитывала дочь. Виконт Воле обычно ограничивался тем, что просил дочь подумать о безопасности и в следующий раз не уходить так далеко в лес. Поэтому, когда Ида получила почти полную свободу передвижения вследствие того, что отец был поглощен приобретением новых долгов, она первым делом принялась самостоятельно изучать округу. Иногда пешком, иногда верхом. Частенько компанию ей составлял Клод, который тогда только заглядывался на птиц в небе и говорил, что когда-нибудь заведёт себе дюжину охотничьих соколов. Собственно, в те годы они и приобрели эту способность понимать друг друга с полуслова, и именно тогда их дружба стала куда сильнее, чем связывавшее их родство. Впереди, между деревьев, стал заметен просвет, и тропинка вывела на дорогу. Свернув направо и пройдя ещё сотню шагов, Ида очутилась у скромной неширокой аллеи, которая вела к такому же скромному, но всё же внушительному дому. Миновав аллею, которая в хорошую погоду превращалась Клодом в ипподром, Ида легко поднялась по ступенькам и несколько раз громко ударила дверным молотком. В этом доме никогда и никому не открывали сразу, но сегодня ждать пришлось недолго. Встретил её лично хозяин, чем средняя виконтесса Воле была весьма удивлена. — Дорогая кузина! — воскликнул он, пропуская её внутрь. — Вот так неожиданность! Я уж было начал думать, что ты совсем о нас забыла. — Я всегда о вас помню, — ответила Ида, снимая полушубок и отдавая его брату. — У вас сегодня как-то тоскливо и очень тихо. — Да, я дал слугам выходной до вечера. Здесь все равно нечего делать, — Клод открыл пред Идой дверь гостиной. — А Жером отправился в странствие. Он всегда предпочитает прогулки в плохую погоду. Могу я предложить тебе чай? — Ты сможешь его сам сделать? — засмеялась Ида, усаживаясь в кресло. — Дорогая кузина, ты меня недооцениваешь. Сказать по правде, я собирался устроить себе чаепитие перед твоим приходом, поэтому долго ждать не придётся, — тоже смеясь ответил Клод, выходя в холл. Ида перевела взгляд на камин, огонь в котором уже давно погас, и теперь там тлели только красные, раскаленные, угли. Клод вернулся меньше, чем через минуту, неся поднос на котором гордо красовался чайник, две чашки и корзиночка с печеньем. — Ну, и что же привело тебя к нам? — спросил он усаживаясь в кресло напротив и, с преувеличенной осторожностью, разливая чай. — Что-то случилось? — Нет, пожалуй, ничего, что стоило бы внимания, — проговорила Ида, как завороженная, смотревшая в чашку, словно на дне могла быть истина, вопреки расхожей пословице. — Я устала, Клод. — В нашем положении это вполне естественно, — отозвался Лезьё — Да, и мне кажется, что я не смогу справляться с этим дальше. Я будто бы живу в одном бесконечно повторяющимся дне. Иногда мне кажется, что я не вижу границу между вчера и сегодня, потому что её действительно нет. Всё, что я вижу — это бесконечные счета и требования по ним заплатить. — Есть жизнь и помимо твоего кабинета, дорогая кузина, — заметил Клод, осторожно беря в руки чашку. — Есть, — согласилась средняя виконтесса Воле, — но я вижу из этой жизни только сестёр, каждая из которых придирается к любой мелочи, и соседей, которые упиваются собственным благополучием, завидуют чужому, и радуются, что их миновало несчастье, постигшее кого-нибудь из их знакомых. Клод неопределенно передернул плечами, словно желая этим сказать, что и ему не очень приятны люди, с которыми приходиться жить бок о бок, но сделать с этим он ничего не в силах. — Понимаешь, — продолжала Ида, — в мире много вещей, которых я не видела, и о которых даже не слышала. А моя жизнь пройдёт мимо, в чеках, счетах и опасениях — А как же замужество, предписываемое тебе правилами? — поинтересовался Клод, слегка прищурившись. — В таком случае жизнь точно пройдет мимо, — невесело усмехнулась девушка. — В наш век, мой дорогой брат, замужество больше походит на постриг в монахини. — Я бы не сказал такого о твоей матери. — А многие ли мужчины уверены в верности своей жены, как был уверен мой отец? Ты думаешь, Жоффрей Шенье мог бы смириться с тем, что на его жену смотрят другие и восхищаются её красотой, может быть, даже любят её? — воскликнула Ида и, немного помолчав, добавила, — Я бы лишь хотела, что бы изменилось что-то незаметное на первый взгляд, но, благодаря этому, всё пошло по другому. — Понимаю, — кивнул Лезьё. — Мне самому хочется куда-нибудь от сюда уехать. Кажется, теперь я начинаю понимать Жерома, которого тянет все время путешествовать. Раньше я думал, что у него это наследственное, но теперь понимаю, что всё дело в том, что люди, которых он видит не успевают ему надоесть до полусмерти, как нам надоело наше постоянное окружение. — Я не говорила, что мне хочется уехать. Хотя, признаться честно, я сама не знаю, чего хочу и это меня пугает, — пожала плечами Ида, помешивая горячий чай ложечкой. — Боже, женщины! Вы ещё хотите, что бы мы понимали вас, когда вы сами не в состоянии себя понять? — засмеялся Клод. Глядя на него Ида тоже улыбнулась. — Нам наскучила не жизнь, Ида, нам надоел антураж, — продолжил Клод. — Ведь в городах, вроде Парижа, этого чувства не возникает. Когда в большом городе идешь по улице и тебе на встречу идёт человек, то ты понимаешь, что, может быть, больше никогда его не встретишь. И это даёт какое-то ощущение новизны, или что-то вроде этого. Наступит новый день и ты встретишь новых людей. И ты никогда не знаешь, что это будут за люди. Может быть, как я говорил, ты никогда больше их не увидишь, а может быть кто-то из них станет твоим хорошим другом или самым злейшим врагом. Если конечно, ты вспомнишь, что когда то его видела, скользнув на улице глазами по его лицу. Даже увидев его снова через неделю или две, тоже мельком, на улице, ты не вспомнишь, что уже видела его. Вот, собственно, в чем заключается такое разнообразие жизни в больших городах. В людях, а вовсе не в театрах, балах и прочей ерунде, как принято считать. А мы всего лишь столичный пригород, и, не будь им, справедливо считались бы провинцией. — Ты не справедлив к нашему чудесному осколку Эдема. — Если это — осколок Эдема, — фыркнул Клод, — то наше общество — всевидящий Господь, потому как здесь невозможно ничего скрыть. — Можно, — проговорила Ида, делая осторожный глоток. — Разве ты забыл? Спрятать можно всё, если уметь прятать. — Не дольше двух дней, — возразил Клод и добавил, — Да, найти тоже, можно всё, если уметь искать. А это здесь умеют делать. Что, впрочем, ещё ожидать от людей, для которых вытаскивать на свет чужие тайны — единственное развлечение. — Я уже давно поставила себе целью доказать, что даже в нашем обществе можно что-нибудь скрывать больше двух месяцев, — гордо ответила средняя виконтесса Воле и засмеялась. — Ловлю на слове, — заметил Клод, многозначительно подняв брови. — Ты неисправим! — воскликнула Ида и аккуратно поставив чашку на столик спросила, — А как твои чувства к несравненной Жозефине? Ещё не угасли? Я видела, что вы танцевали на Рождественском балу. — Она согласилась от безысходности, — печально усмехнулся Клод. — А когда вы виделись в последний раз? — продолжала допрос средняя виконтесса Воле. — Позавчера. В городе. На утренней прогулке, — раздельно произнес Клод, звякнув чашкой об блюдце. — Только не говори, что ты стараешься постоянно попадаться ей на глаза! — воскликнула Ида. — Поверь мне, будет намного лучше, если ты будешь появляться в её жизни раз или два в неделю. Ещё лучше, если при этом ты будешь разговаривать с ней о чем-нибудь содержательном, что может её заинтересовать. И совсем хорошо, если при этом ты ей подаришь что-то вроде цветов. Главное, дождись весны. Тогда в них недостатка не будет. — Ида, — Клод взглянул на сестру и в его глазах пробежала весёлая искра, — ты, как всегда, даёшь мне хороший совет, до которого мне самому следовало бы додуматься. — Благодарю, — улыбнулась Ида, откидываясь на спинку кресла, что позволяла себе только дома или при братьях. — Главное, постарайся врезаться ей в память. И, желательно, не как влюбленный идиот, а как самый умный и обаятельный из её поклонников. Это будет не так трудно, если учесть, что поклонников у неё не так уж много. — Конечно, они все у тебя, — иронично заметил Клод, весело сверкнув глазами в сторону сестры. — Не завидуй, — с той же интонацией ответила Ида, допивая чай. — Зависть — плохое качество для достойного молодого человека. Клод улыбнулся одним уголком рта и перевёл взгляд на небольшой и весьма неудачный портрет в овальной раме, который висел точно напротив его кресла. Виконтесса Воле тоже обернулась на картину, затем ещё раз оглядела брата, и, наконец, спросила: — Он не писал? Клод отрицательно качнул головой: — Он связывается со своим поверенным. — и с горечью добавил, — С поверенным, Ида. Не с нами. — Порой мне кажется, что наша семья и счастье несовместимы, — печально вздохнула средняя виконтесса Воле. — Он хотя бы знает о том, что… — О том, что он вдовец уже как два года? — переспросил Клод. — Последние десять лет ему более, чем безразлично, всё, что происходит здесь. Шлюхи Нового Света достойны внимания куда больше, чем два сына. Прости меня за это выражение. — Клод! — с лёгкой укоризной воскликнула Ида. — Каким бы он ни был, он твой отец! — Да, он мой отец и общество слишком верит в наследственность, что бы допустить мысль о том, что я не расточительный ветреный повеса. Если он решит вернуться… — И что же ты сделаешь? — тряхнула головой виконтесса Воле. — Не пустишь на порог его же дома, что бы тебя обвинили в непочтительности к отцу, который никому больше не нужен? — Нас всё равно в чём-то обвинят, так не всё ли равно в чём? — усмехнулся Клод. — Лучше поступать так, как подсказывает собственная честь, потому что честь общества — это мифическое существо.***
Ида вернулась домой только к обеду. Душеспасительные беседы с Клодом всегда шли ей на пользу, хотя он и не говорил почти никогда ничего такого, что не было бы очевидно. Но даже лишь только одно присутствие кузена и его вечно улыбающиеся глаза уже обладали способностью вдохнуть новые силы в виконтессу Воле. Сейчас ей даже стало как-то спокойно от того, что она наконец-то дала ему пару советов по поводу Жозефины, хотя она прекрасно понимала, что он допустит тысячу ошибок в их исполнении. Теперь оставался только один человек из её окружения, о котором в ближайшее время нужно было позаботиться — Моник. Пятого февраля был её день рождения и до этого весьма ожидаемого момента оставалось ровно две недели. Ни о каком пышном торжестве не могло идти и речи — на это не было денег. В глубине души Ида считала, что Моник вполне может обойтись какой-нибудь безделушкой в качестве подарка и праздничным ужином. Правда, за такие мысли она себя всегда жестоко укоряла, так как Моник обычно не скупилась на идеи для праздника в честь своей сестры. — Ну наконец-то, — в холл вышла Жюли. — Я хотела с тобой поговорить. — Неужто? — наигранно-удивленно ответила Ида, снимая полушубок, который Жак тут же забрал и унёс, и развязывая ленты шляпки. — Да, - холодно произнесла Жюли. — Так вот, надеюсь, в погоне за состоянием Дюрана ты ещё не забыла, что у нашей младшей сестры через две недели день рождения. — Я помню, — сказала Ида, распахивая дверь библиотеки. Она уже знала, что хочет сказать Жюли: то, что не даст ни франка на это мероприятие. — Я хотела сказать…— продолжила Жюли, но Ида самым бесцеремонным образом её прервала: — Я знаю, что ты хочешь сказать. Что ты не дашь мне ни франка. Это единственное, что ты хотела мне сказать? Жюли молча подняла бровь и несколько мгновений смотрела на сестру. — Нет, — наконец произнесла она. — Я хочу, так и быть, одолжить тебе денег, чтобы ты могла купить для Моник хоть что-нибудь приличное. — Поистине королевская щедрость, — прошептала Ида, заходя в кабинет и подходя к столу. Деньги сейчас были не лишними, но ей почему то сейчас вспомнилось то, что Моник и Жюли всегда ладили друг с другом лучше. Маркиза Лондор лишь гордо поджала губы и вздернула подбородок в ответ на ироничную фразу сестры. — Хорошо. Рада, что ты наконец-то поняла, что я несколько стеснена в средствах, — язвительно продолжила Ида, с насмешкой глядя на сестру. Стены её неприкосновенной обители придавали уверенности. — Я буду весьма признательна за помощь, так как последнии мои деньги ушли на туфли к Рождественскому балу. — Все хуже, чем я думала, — не менее язвительно протянула Жюли и положила на стол перед сестрой несколько банкнот, видимо, заранее ею приготовленных для этого случая. — Надеюсь, ты не поскупишься в этот раз. Проговорив последние слова, маркиза Лондор повернулась и направилась к двери. Уже почти на пороге её догнал негромкий голос Иды: — Герцог де Дюран — последний человек, за состоянием которого я стала бы гоняться. Я слишком эгоистична, что бы отдать себя человеку, наибольшая любовь которого — он сам. Эти слова прозвучали, возможно, излишне холодно, для того чтобы Жюли поверила в них. В конце концов, кто из девушек в округе не начал мечтать об этом человеке, стоило ему только появиться в обществе? А уж учитывая мелочность средней Воле не оставалось сомнений, что это не более, чем притворство. Оглядев, с ног до головы, сестру придирчивым взглядом, словно желая таким образом узнать все её тайны, Жюли вышла, плотно прикрыв за собой дверь кабинета, так и не подтвердив, но и не опровергнув свои предположения.