***
Для Жюли утренняя прогулка по городу двадцать седьмого января началась с новых городских сплетен. Стоило ей только ступить на главную улицу, как к ней подлетела запыхавшаяся Катрин Алюэт и, схватив за руку, выдохнула: — Жюли! Жюли, дорогая, ты не поверишь в то, что случилось! — Боже, Катрин, ты так бежала! — воскликнула Жюли, взволнованная уже одним возбужденным видом девушки. — Он уехал! — не обращая никакого внимания ни на слова Жюли, ни на то, что находится почти в центре города, продолжила девушка. — Просто взял и уехал. Никому ничего не сказал и оставил только короткую записку. — Кто? — непонимающе переспросила старшая виконтесса Воле, осторожно освобождая свою руку из хватки подруги. — Андре Лоран, конечно же! — продолжала Катрин. — Он уехал вчера вечером, а может быть ночью. Боже, Элен Шенье совершенно расстроена и даже никуда сегодня не вышла. Я только что говорила с мадам Бонн, которая была у неё сегодня. — А что за записка? — спросила Жюли, справедливо полагая, что текст, совершенно дословно, уже известен всей округе. — О, произведение искусства, на мой взгляд! Я такого даже в романах не видела, — воскликнула Катрин и быстрым шепотом продолжила, — Это почти поэма о разочаровании в любви, жизни и человеке, надеюсь, ты понимаешь о ком я. Маркиза де Лондор снисходительно улыбнулась: — Ну раз с герцогом Дюраном всё оказалось порядке, можно сказать, что перемирие закончено. — Да, Жозефина уже знает, — по выражению лица Катрины было понятно от кого, — а ты можешь рассказать своей сестре. — Боюсь, моей сестре он совершенно безразличен, даже несмотря на всё состояние и герцогский титул, — хладнокровно соврала Жюли и, отвечая на удивлённый взгляд подруги, пояснила, — Он противен ей, как человек. И, я думаю, здесь её чувства и чувства герцога Дюрана вполне взаимны. — А как же Рождественский бал? — спросила Катрин, внимательно глядя на старшую виконтессу Воле. — Он же танцевал с ней первый танец. — Катрин, он танцевал почти со всеми девушками, которые там были, — усмехнулась Жюли. — И с тобой, кстати, в том числе. Просто ему надо было с кого-то начать, и он выбрал самую эффектную из всех присутствовавших дам. Такой, как обычно, оказалась Ида. — Да, ты права, — кивнула Катрина и посмотрела на многолюдную улицу.***
День рождения младшей Воле было решено отметить в узком семейном кругу, который состоял из Иды, Жюли, братьев Лезьё и, собственно, самой Моник. По этому случаю должен был быть устроен скромный, но все же праздничный, обед, руководство над приготовлением которого взяла на себя Жюли. Иде оставалось только отобрать лучшую из имеющихся скатертей, лучшую посуду, салфетки, бокалы, чайный сервиз, напомнить Клоду и Жерому о семейном торжестве и купить подарок. Именно за последним она и отправилась в город прохладным утром четвертого февраля. Что подарит сестре, Ида знала уже давно. Подарком должна была стать шляпка кремового цвета из тафты, сшитая по последней моде. Она стоила немыслимых денег, главным образом, потому что была привезена из Парижа, и, как утверждал хозяин, из самого дорогого модного магазина. Она была украшена маленькими шелковыми бутонами роз бледно-розового цвета и бежевой шифоновой лентой. На бок спускались ослепительно белые, пушистые страусовые перья, которые были аккуратно уложены с намеком на легкую небрежность. Эту чудесную вещицу никто не покупал, так как у девушек вроде Жозефины и Анжелики была привычка одеваться исключительно в самой столице, а остальные вряд ли бы могли позволить себе носить такую роскошь в этой, почти сельской, местности. Поэтому шляпкой все исключительно любовались. Ида с удовольствием бы купила её себе, но у неё не было нарядов подходящего цвета, а у Моник было чудесное прогулочное платье. К тому же, почему бы не доставить удовольствие пусть не любимой, но всё же сестре и не извиниться таким образом за свою выходку на Рождественском балу? Так думала Ида, выходя из магазина и сжимая в руках круглую коробку с драгоценной шляпкой. Справа она заметила прогуливавшегося Жоффрея Шенье, который даже остановился, увидев её. Ида снова почувствовала на себе его пожирающий, жадный и голодный взгляд, будто он собирался украсть её прямо сейчас и спрятать в какой-нибудь башне или подземелье. Быстро оглядев улицу в поисках спасения, виконтесса Воле заметила того, кто способен был хотя бы на время защитить от нежеланного собеседника. Ида медленно, но решительно, приняв самый равнодушный вид, какой только имела, пресекла улицу и пошла навстречу герцогу Дюрану. — Мадемуазель Воле, — Эдмон слегка поклонился, приветствуя её. — Господин Дюран, — так же легко кивнула Ида, наслаждаясь звуком его голоса. Как же ей хотелось, что бы сейчас он смотрел на неё тем взглядом, каким смотрит Жоффрей Шенье. — Решили пройтись по магазинам? — спросил герцог, кивая на коробку, которую она держала в руках, бережно прижимая к себе. — Нет. Это для моей сестры. Для Моник. У неё завтра день рождения, — пояснила Ида, небрежно махнув рукой. — Правда? — Эдмон легко поднял бровь и улыбнулся. — Я не знал. Думаю, мне нужно будет прислать ей какое-нибудь поздравительное письмо. — Она будет счастлива и весьма польщена, — ответила Ида и, кивнув головой, добавила. — До встречи, господин Дюран. — До встречи, мадемуазель Воле, — произнес Эдмон, несколько секунд глядя ей в след и ловя себя на мысли, что чуть было не назвал её по имени, как привык делать в своих мечтах. Ида быстро шла по улице. Ей не хотелось больше ни с кем разговаривать. Тем более с Шенье, который, она чувствовала это, шел за ней по пятам, продолжая смотреть этим невероятным взглядом, который она ощущала всем телом. — Мадемуазель Воле! — наконец окликнул он её, видимо, набравшись смелости. Ида остановилась, но только потому, что этого требовали элементарные правила приличия. — А, господин Шенье, — произнесла она, когда он подошел к ней. — Я думала, что вы больше никогда не скажете мне ни одного слова. — Я и сам так думал, — ответил Жоффрей, стараясь не смотреть ей в глаза. — Вы бы желали этого? — Не знаю, — неопределенно пожала плечами Ида. Разумеется, что ей было бы безразлично. Раньше бы она расстроилась из-за потери поклонника, теперь же никто из них ей не был нужен, и она даже была бы рада, если бы все они разом от неё отвернулись. — Но вы сильнее меня, к сожалению. Я не могу никуда прогнать вас из своих мыслей, как ни старался бы, — печально добавил Жоффрей, очевидно, надеясь на сочувствие. Но Ида лишь холодно ответила: — Значит, плохо старались. — Вы по-прежнему не любите меня? — наконец, собравшись с духом, спросил Жоффрей. — К сожалению для вас и к счастью для меня. Или вы вновь ожидали другого ответа? — немного язвительно поинтересовалась Ида. Чувствовала ли она уколы совести за то, что так обходилась с ним? Нет. Здесь всё: и люди, и чувства были фальшью. Шенье любил не её, а мечту об обладании ею, а потому она уязвляла лишь его гордость, но не чувство. — Нет. Теперь уже не ожидал, — Шенье опустил голову. Сейчас он стоял перед ней так же, как в тот день, низко опустив голову и разговаривая с дорогой. — Я помню, что вы мне тогда сказали об ожиданиях, — продолжил он, не отрывая взгляд от земли. — Я много думал об этом, и понял, что вы были тысячу раз правы, и держались, и говорили так, как вам следовало. А я повел себя совершенно недостойно. Знаете ли, сколько раз я сожалел об этом? — Понятия не имею, — пожала плечами Ида. — Каждый день, — с готовностью ответил он. — Что ж, я рада, что оказалась полезна тем, что дала вам пищу для размышлений, а теперь прошу меня простить, — Ида слегка присела в поклоне, — но мне пора возвращаться домой. — Вы позволите вас проводить? — спросил Шенье, с надеждой поднимая на неё свои преданные щенячьи глаза. — Нет, — резко ответила Ида. — Думаю, я не столкнусь в дороге ни с чем, что представляло бы для меня опасность. Всего хорошего. С этими словами она, резко развернулась и быстро, почти стремительно, пошла прочь, чтобы настойчивый кавалер не заговорил с ней вновь. Но Шенье лишь смотрел ей вслед, словно запоминая каждое её движение. — Ну конечно, — зло прошептал он, отводя, наконец, от неё взгляд. — Разве герцогу Дюрану ты бы так отказала?***
Утром пятого февраля, в свой девятнадцатый день рождения, младшая Воле позволила себе проспать завтрак и встать даже позже Жюли. Приняв восторженные и бессвязные поздравления от Люси, она облачилась в своё любимое желто-зеленое платье и, спустившись вниз, с удивлением узнала от Жака, что Ида и Жюли отправились в город по каким-то неотложным делам, пообещав вернуться к обеду. Это значило, что первую половину своего праздника Моник предстояло провести в одиночестве, прогуливаясь по комнатам «Виллы Роз». Поскольку до обеда было ещё много времени, Моник ушла в библиотеку, потребовав, что бы её не беспокоили. Взяв с полки первую попавшуюся в руки книгу, она открыла её на середине и, устроившись в мягком, удобном кресле, стала читать. Это был один из тех скучных старых романов в красно-коричневом переплете, которые любил их отец и Ида. В этом рассказывалось о каком-то далеком мрачном средневековье времен инквизиции, о политике, войнах и всём том, что было так не близко сердцу девушки. К десятой прочитанной странице младшая виконтесса Воле начала путаться в героях и сюжетной линии. Буквы начали сливаться и строчки превращались в сплошные черные полосы. Вяло перелистывая ветхие пожелтевшие листы Моник даже не заметила, как мысли её направились к вещам совершенно далёким от тех, что были на станицах романа. Через некоторое время она и вовсе положила открытую книгу на колени и, не выходя из состояния задумчивости, устремила взгляд на стрелку каминных часов. Из состояния оцепенения её вывел скрип открывшейся двери, заставив вздрогнуть и обернуться. На пороге неуверенно переминалась Люси. — Ваши сестры ждут вас к обеду, — наконец произнесла она, отступая на шаг и делая приглашающий жест. Младшая Воле снова взглянула на часы и, громко захлопнув книгу, поднялась из кресла. У дверей столовой она на несколько секунд остановилась и прислушалась. Внутри стояла ни чем не нарушаемая тишина. На миг в её голове мелькнула мысль, что сёстры просто забыли о том, что сегодня у неё день рождения. Осторожно потянув за ручку, Моник открыла дверь и от неожиданности замерла на пороге. — А вот и наша милая именинница, — Клод отвернулся от окна, озаряя всё помещение улыбкой. — Мои поздравления, — слегка поклонился Жером, умудряясь даже в столь радостной ситуации сохранять выражение невозмутимого, апатичного спокойствия. Ида и Жюли промолчали, старательно делая вид, что их сестринская любовь к друг другу и Моник самое сильное чувство, какое когда-либо возникало на земле. Младшая Воле молча стояла на пороге, глядя на стол, который был уставлен тарелками с полудюжиной различных блюд. — Это всё в честь моего дня рождения? — наконец спросила она, переводя взгляд со стола на сестёр. — Разумеется, — ответила Ида, улыбаясь какой-то приторной улыбкой, и, подойдя к Моник, протянула ей большую круглую коробку, перевязанную желтой атласной лентой, — С днем рождения, сестрица. — Спасибо, — прошептала Моник, и, развязав ленту и сняв крышку, замерла в оцепенении, разглядывая чудесную шляпку. — Она великолепна, Ида. — Я знала, что тебе понравится, — средняя Воле скривила губы в подобии улыбки и отошла обратно к окну. — Я буду более скромным. Даже, наверное, самым скромным из всех присутствующих, — продолжая сиять, как начищенный серебряный поднос, сказал Клод, протягивая Моник коробку конфет. — Это ведь твои любимые, если мне изменяет память. — Да, ты угадал, — улыбнулась Моник. — К тому же, ты знаешь, что подобные вещи я принимаю весьма охотно. — Клод, ты можешь подарить, что угодно и это всегда будет выглядеть, как истинно королевский подарок, — сказала Жюли. — У тебя просто талант делать подарки. — Я рад, что хоть к чему-то у меня есть талант, — ответил Клод, уступая место своему брату, который преподнес Моник флакон духов со словами: — Самой лучшей сестре от самого лучшего брата. — Жером, от скромности ты не умрешь, — засмеялась Ида, усаживаясь на своё место. — Между прочим, я ездил за ними в Париж, — многозначительно заметил Жером и Клод рассмеялся, искоса взглянув на брата. — Мой подарок очень подойдет к подарку Иды, — сказала Жюли, подавая Моник плоскую коробку, тоже перевязанную желтой лентой. Осторожно потянув за концы, Моник развязала бант и сняла крышку. Внутри, небрежно завернутые в желтую оберточную бумагу, лежали перчатки из бежевой замши, украшенные кружевами цвета кофе с молоком и вышитыми на тыльной стороне ладони розами того же цвета. В голове младшей Воле уже одна за одной неслись мысли о том, что Ида и Жюли сговорились с какой-то совершенно непонятной целью, в желании доказать что-то и самим себе, и Моник. — Спасибо, Жюли. Они великолепны, — проговорила Моник, не отрывая глаз от тонкой вышивки. — Я даже не знаю, куда мне ходить в таких перчатках и такой шляпке. Они слишком хороши для нашего пригорода. — Жюли никогда ничего не мешало надевать на наши скромные вечера платья достойные королевского бала, - усмехнулся Клод. — Клод, у меня просто есть чувство безупречного вкуса, — с чувством собственного достоинства ответила Жюли. — Да, дорогая сестра, ты тоже не умрешь от скромности, — засмеялся Жером. — Я вообще собираюсь жить очень долго, — маркиза Лондор ослепительно улыбнулась и добавила, — чего и моей сестре желаю. Моник не помнила, когда последний раз они все сидели вот так за столом. Когда Ида не припиралась с Жюли, а хотя бы пыталась добро и нежно улыбаться, а Жюли не придиралась к словам сестры. Когда Жером предпринимал робкие попытки пошутить, а Клод не пытался заставить всех поверить в то, что он душа этой компании. Благодаря этой, в меру непринуждённой, атмосфере обед прошёл как нельзя лучше. По крайней мере, Моник было совестно желать чего-то большего, учитывая отношения, царившие в их семье. Да и вообще, в этот день ей полагалось быть счастливой и делать вид, что она ничего не подозревает и ни о чём не догадывается. Поэтому, когда с обедом было покончено и Ида отложила вилку и нож, собираясь что-то объявить, Моник с более-менее искренним вниманием устремила взгляд на сестру. Но идиллия, столь не свойственная подобной компании, была нарушена как только в столовую со словами: «Почта, мадемуазель Воле!» вошёл Жак, несший в руках целую стопку конвертов, которые он собирал с самого утра. Это были поздравления ото всех соседей, кто сам или стараниями Иды и Жюли вспомнил про эту дату. Моник быстро перебрала все конверты, но самого желанного послания среди них не оказалось — герцог Дюран не соизволил написать даже пару самых заурядных фраз, которые обыкновенно говорятся в таких случаях. На лице младшей виконтессы это отразилось легкой тенью, в одно мгновение переменив ход её мыслей. Эту тень не уловил никто, кроме Иды, которая мгновенно поняла причину и ощутила, как по рукам и плечам пробежал лёгкий озноб. Она нисколько не сомневалась, что этот человек ещё напомнит о себе в связи с сегодняшним событием, а потому не собиралась больше терять ни минуты. Встав из-за стола, Ида уже хотела позвать всех немного прогуляться перед чаем, чтобы слуги могли приготовить всё к самой торжественной части праздника, но вдруг дверь распахнулась и в столовую снова вошел Жак, который на этот раз нёс в руках маленькую, сантиметров двадцать в диаметре, корзину. В корзине были ослепительно-белые и кроваво-алые розы. Поставив корзину перед Моник, Жак лаконично объявил: — Это для вас, мадемуазель Воле. Среди цветов лежал сложенный вдвое листок бумаги. С трепетом развернув его, Моник прочитала выведенное каллиграфическим подчерком равнодушно-бездушное «С днем рождения, мадемуазель Воле». Но самое главное — это подпись, которая красовалась под поздравлением: Э. Дюран. Моник уже чувствовала вкус своей победы, которая, разумеется, имела аромат розы. Она, Моник де Воле, может собой гордиться. Что она и будет с удовольствием делать, когда расскажет Иде, кто прислал ей эти цветы. — Я ещё никогда не получала на день рождения цветы, — радостно воскликнула Моник, краем глаза глядя на Иду. В лице средней виконтессы ничего не изменилось, но если бы Моник была чуточку наблюдательней, то обязательно бы заметила, как её сестра вцепилась в спинку своего стула. — И кто же этот первый счастливчик? — поинтересовалась Жюли. — Герцог де Дюран, — небрежно ответила Моник. — Вполне в его духе, — равнодушно констатировал Клод. — По-моему, это просто великолепно, — как можно спокойнее произнесла Ида. — И где он только достал эти чудесные розы в середине зимы? Неужели пожертвовал из оранжереи? Это риторическое восклицание осталось без ответа, так как Моник была занята созерцанием цветов и осознанием своей победы, а Жюли, исподволь, наблюдала за Идой. Даже Клод, знавший свою кузину лучше, чем кто бы то ни было из живых, не заметил, как она побледнела и как маска беспечности упала с её лица. Её взгляд, казалось, отразил каждое её чувство с многократным увеличением и в одно мгновение в этих синих глазах пронеслись и безнадёжность чувства, и смирение, и желание бороться одновременно. Жюли, как ни была она ненаблюдательна, смогла уловить эту мимолётную тень. И смутная мысль, догадка, уже в который раз, закралась в её сознание.***
Последний раз, когда маркиза Лондор видела свою сестру в слезах, приходился на 22 ноября 1848 года. С тех пор Ида не проронила ни одной слезы в те моменты, когда её мог кто-то видеть, позволяя себе подобное только оставшись наедине с самой собой. Считая слёзы одновременно и непростительной слабостью, и непозволительной роскошью, она жестоко корила себя, но сегодня всё же не смогла их сдержать. Из всех ударов, которые приготовила для неё судьба, встреча с герцогом Дюраном и любовь к нему, несомненно, казался самым страшным. Она пережила смерть матери, смерть отца, разорение, насмешки общества, и вот теперь Бог или иные высшие силы, в насмешку, послали ей человека, который забавляется ею и перестанет это делать лишь тогда, когда одержит победу. Но допустить такого Ида не могла и потому лихорадочно решила, что скорее умрёт, чем признает своё поражение. Потеря будет не велика. Вся округа с радостью погуляет на её похоронах. Если она не сможет добиться от него взаимности, то и его гордости она не даст торжествовать. Жюли стояла, надёжно скрытая мраком коридора, и смотрела в приоткрывшуюся от сквозняка дверь спальни сестры. Со странной отрешённостью на лице она глядела на Иду, которая лежала на кровати, вцепившись руками в одеяло и сотрясаясь всем телом от беззвучного плача, в котором она, казалось, задыхалась. Маркиза должна была бы чувствовать моральное удовлетворение, от того, что её ненавистная сестра наконец-то получила по заслугам, но слёзы Иды почему-то отдавались в её сердце тупой болью. Вся округа считала эту девушку непроницаемой, циничной и расчетливой, а она до безумия любила мужчину, который меньше всего для этого подходил, и оберегала это чувство так хорошо, что в течение трёх месяцев никто всерьёз не предположил его наличия. А теперь, по воле случая, эта тайна была в руках Жюли и ей ничего не хотелось с этой тайной делать. Скорее, хотелось даже выдать себя, броситься к сестре и утешить её, уверяя, что этот человек не стоит её слёз, а рыдания лишь смывают её красоту. Тяжело вздохнув, маркиза Лондор отступила вглубь коридора и, как можно тише, прошла в свою комнату. Пользоваться этой слабостью было более, чем подло, а расспрашивать Иду, значило лишь разозлить её. Так и не разобравшись в своих мыслях и чувствах, Жюли легла спать.