Дикие розы

      Эдмон проснулся рано утром. Уже рассвело, за окном пели птицы, и день обещал быть великолепным. Глядя в ровно выбеленный потолок своей спальни, он вспоминал вчерашний вечер. Это воспоминание было для него чем-то вроде самобичевания, потому как, чем дольше он вспоминал о случившемся, тем больше ненавидел себя. Разве этого он хотел? По дороге сюда, в «Терру Нуару», он клялся себе, что начнет новую жизнь, в которой не будет никакой грязи. Теперь же, он понимал, что, как и многие, в свое время неосмотрительно выбрал себе будущее, потому как оно стало прошлым и не хотело его отпускать. Впрочем, это герцог Дюран тоже понимал, жаловаться было бессмысленно, так как за сложившуюся ситуацию в ответе был только он один. Нужно было взять и изменить что-то, и начать следовало с поездки на «Виллу Роз» и извинения перед Идой, которая будет тысячу раз права, если пошлёт его ко всем чертям вместе с извинениями и унизительными предложениями.       И вдруг, словно бы в противовес раскаянию, в его голове появилась другая мысль, которая уже давно не давала покоя, и которою он всеми силами старался прогнать из своей головы. Он желал заставить виконтессу Воле-Берг измениться и вот, он мог попытаться сделать это. Будет глупо упустить такой шанс. И ещё глупее — воспользоваться. Эта же, безнадежно разочарованная в жизни, сторона его натуры упорно твердила о том, что какой бы выбор он не сделал, в конце концов, он придет туда, откуда начал, как и приходил всякий раз, когда пытался менять свою жизнь.       Но ехать на «Виллу Роз» нужно было в любом случае. А что он будет говорить её хозяйке можно было решить и по дороге, и даже в тот момент, когда он будет стоять и смотреть, со стыдом, или без него, в её голубые глаза. В этот раз, конечно, стоило бы быть осмотрительнее. Хотя он уже столько раз обещал себе, что будет тщательнее подбирать слова при общении с Идой и столько раз умудрялся не сдержать это обещание, что не верил самому себе. Сколько бы он не хотел быть с ней искренним и добрым, сколько не пытался внушить себе, что именно таким нужно быть с девушкой которую любишь, он не мог избавиться от мысли, которую с помощью добродетельных жителей округи внушил себе еще на вечере у Боннов — она не желает ни его доброты, ни его любви, она желает его деньги.       Одевшись, Эдмон вышел из спальни, тихо прикрыв за собой дверь. Многочисленные слуги ещё спали. Слабый, еле доносившийся до восточного крыла, бой часов в гостиной возвестил о том, что наступило шесть часов утра. Бесшумно, как тень, Дюран сбежал по парадной лестнице, и, воспользовавшись своим ключом, распахнул обе створки тяжелых, отделанных искусной резьбой, парадных дверей. Холодный утренний воздух ворвался в темный холл. Заперев за собой двери, Эдмон спустился по каменным ступеням и, уверенно свернув с подъездной аллеи, направился своей обычной тропой, которая вела к вершине его любимого холма.       Было ещё прохладно. Рассветное небо бледно светилось, озаренное лучами восходящего солнца. От травы исходил запах утренней свежести, а в небе кружились жаворонки, напевая свои песни. Эдмон остановился на склоне. До вершины оставалось совсем не много, но идти дальше ему не хотелось, так же, как не хотелось спускаться вниз. Ему хотелось, что бы его жизнь так же остановилась где-нибудь на середине, чтобы был только этот миг, этот холм, склон которого усеян ранними полевыми цветами, этот бледнеющий рассвет и он, стоящий здесь в гордом одиночестве. Сделав ещё один шаг, он внезапно повалился на холодную землю и, перевернувшись на спину, посмотрел в небо, которое расчерчивали утренние птицы.       Перед его глазами снова и снова вставала самая яркая картина детских воспоминаний: отец, то ли в пьяном, толи в истерическом припадке, со злостью, какой Эдмон больше никогда не видел у живого человека, швыряет в его сторону фарфоровую вазу, выкрикивая какое-то нечленоразделеное проклятие. Обычно помешательство герцога Дюрана не имело столь разрушительных последствий, но иногда, в минуты обострений, все же поднимал руку на сына. Все это, разумеется, тщательно скрывалось и не выходило за пределы дома. Слуги в такие моменты всегда забивались в самые дальние углы дома и не решались показаться на глаза хозяина и бросали Эдмона на произвол судьбы. Причину ненависти отца к нему Эдмон осознавал смутно, но уже тогда, в самом начале своей жизни, смирился с мыслью, что он убил собственную мать. А потом домашний ад сменился адом религиозного пансиона.       В голубом небе, на которое смотрел Дюран, теперь проплыло его первое воспоминание о школе, которая оказалась тем местом, где его научили искренне ненавидеть. Вспомнилась невысокая, сгорбленная фигура седого священника, который был директором и главным благодетелем этого места. Тогда, холодным осенним вечером он встретил на пороге Эдмона, которого привез сам герцог Дюран. В детскую память отчетливо врезалось дергающиеся пламя свечи, которое освещало суровое лицо священника, нагнувшегося совсем низко, чтобы получше разглядеть лицо нового подопечного.       — Сколько ему лет? — спросил директор, и пламя свечи дернулось ещё сильнее.       — Шесть, — холодно ответил отец, даже не взглянув на сына.       — Не волнуйтесь, господин Дюран, я займусь им лично и, уверяю вас, он выйдет отсюда ангелом, — заверил священник.       Пророчество не сбылось. Из стен злосчастной школы Дюран вышел сущим Дьяволом. Постоянные наказания и угрозы, к которым он уже привык, перестали на него действовать. Он замолкал после пары сильных ударов и жестоких угроз, но всех учителей пробирала дрожь от его взгляда. Его можно было заставить повиноваться, но повиноваться лишь тогда, когда он не чувствовал своего превосходства.       Когда Эдмону исполнилось пятнадцать лет, герцог Дюран, проклиная ни на то ни способную школу вместе с её директором, забрал сына домой, что бы продолжить его воспитание собственноручно. За прошедшие десять лет отец и сын не виделись ни разу, и в свою первую встречу смотрели друг на друга, как чужие люди. Эдмон не мог узнать в постаревшем и больном мужчине своего отца, а герцог Дюран с трудом узнавал в красивом и изящном юноше своего сына. Впрочем, при первой же возможности герцог снова удалил сына от себя. На этот раз на обучение в Сорбонну. Молодой наследник, правда, вместо учебы предпочитал разъезжать по всей Франции, изредка появляясь в своём учебном заведении, и, каким-то чудом, подтверждая, невесть каким образом, полученные знания. Герцога Дюрана, у которого тогда начались серьезные проблемы со здоровьем, мало интересовала жизнь сына, который напоминал о себе лишь просьбами выслать денег. Просьбы вежливо игнорировались и Эдмон вынужден был добывать себе средства самостоятельно.        Общество так и не смогло переделать его под свои идеалы, как ни старалось. И, если бы люди были более проницательны, то поняли бы, что с самого начала это было бессмысленное занятие. Ему было почти двадцать, когда умер герцог де Дюран, болезнь которого в последние полгода невероятно прогрессировала. До него доходили известия о совершенно диких выходках его сына, которые непостижимым образом сочетались с невероятным умением держаться в обществе и многие говорили, что именно это и послужило причиной смерти несчастного старика. Герцог ждал сына до последней минуты, зная, что Эдмону посылали письма с просьбой приехать. Циничный молодой человек оставил их без ответа.        Как же удивлен был Париж, когда на похороны явился высокий красавец, с ног до головы одетый во всё черное. Его бледное, гордое лицо ярко выделялась на этом черном поле, добавляя его неотразимой внешности еще больше аристократизма. Каждый, кто знал его отца в дни молодости, каждый, кто помнил герцогиню Гортензию, мог сказать, что из их внешности природа взяла всё самое лучшее, что бы создать идеал сотен женщин, точно так же как взяла все пороки человечества, что бы сделать этого юношу ящиком Пандоры. Хватало одного взгляда на него, что бы понять, что это уже не своенравный мальчишка, а герцог Эдмон де Дюран.       Эдмон махнул рукой, отгоняя назойливую стрекозу, и снова взглянул в небо, обращаясь к воспоминаниям, хотя, вспоминать было уже нечего, кроме, конечно, попоек с друзьями, успешного, почти чудесного, окончания Сорбонны и поездок по Франции и Европе. Перед глазами вереницей проносились лица друзей, которые иногда становились врагами, а иногда просто исчезали из его жизни вместе с новым переездом. Проносились женские лица, принадлежавшие многочисленным поклонницам или бывшим любовницам. А потом внезапно вспомнился переезд в «Терру Нуару», как он поднимался по широкой лестнице, разглядывая, казавшиеся ему немного мрачноватым, здание. Вспомнилась стая борзых, которая вертелась у него под ногами, чуя хозяина. Слуги, выглядывавшие из-за всех углов, молоденькие девушки-горничные, которые толпились на лестнице, бросая на хозяина восхищенные взгляды и вызывая у него полнейшее омерзение. Вспомнилась Ида и первая встреча с ней.       Дюран закрыл глаза и полной грудью вдохнул свежий утренний воздух. Всё вокруг потемнело, затихло и остановилось. Но не прошло и пяти минут, как его привел в себя внезапный, резкий стук копыт, гулко передававшийся по земле. Эдмон поднялся на локтях и поглядел на долину Марны, залитую лучами солнца. Уже совсем рассвело и солнце поднялось довольно высоко. Герцог поглядел на тропинку, которая вела с вершины к подножию холма. По тропинке неслась, стремительно приближаясь, красивая чалая кобыла.       — Доброе утро, Дюран! — воскликнул Клод, резко осаживая лошадь, которая взметнулась на дыбы.       — Доброе, Клод, — ответил Эдмон, садясь и опираясь локтем на колено. — Не знал, что ты любишь утренние прогулки.       — Я сам себя не узнаю в последнее время, — печально усмехнулся Клод, спешиваясь и усаживаясь рядом. — Да и вообще, скоро здесь что-то произойдет.       — В смысле? — Эдмон непонимающе посмотрел на друга.       — В самом прямом, Эдмон, — Клод смотрел куда-то вдаль и выглядел несколько обеспокоено. — Неужели ты не чувствуешь? У меня такое ощущение, что воздух просто пропитан этим непонятным и зловещим ожиданием. Слушай, Эдмон, может я схожу с ума?       — Нет, просто тебе стоит чуть чаще выезжать на природу. Просвещение — это, конечно, великолепно, но от книг тоже стоит отрываться, — поспешил утешить его Эдмон, машинально делая глубокий вдох, что бы почувствовать запах ожидания.       — Здесь свершилось уже достаточно драм, Эдмон, — серьёзно произнес Клод.       — Разве в жизни совершается что-то кроме драм? — печально усмехнулся Дюран, искоса глядя на друга. Клод невразумительно пожал плечами и снова устремил взгляд вдаль. Чтобы он сделал, если бы знал, что на этот раз предчувствие его не обмануло?

***

      В полдень Дюран покинул «Терру Нуару» и направился в сторону «Виллы Роз», пустив своего коня медленным шагом и почти не правя им. Ему было всё ещё не по себе от встречи с Клодом. Невероятная интуиция друга пугала его, хоть тот и не мог точно описать то, что чувствовал. Впереди показались низенький, увитый розами, забор и кованые ворота, которые почти всегда были открыты. В воздухе стоял приятный и до боли знакомый аромат диких роз.       Эдмон выпрямился и, пришпорив коня, помчался по длинной и широкой подъездной аллее. Скаковой конь, уставший от медленной езды, резво помчался стремительным галопом.

***

      Жюли отскочила от окна холла, возле которого стояла, высматривая Моник, которая должна была вернуться с минуты на минуту со своей утренней верховой прогулки.       — Ида! — пронзительно воскликнула она, бросаясь в гостиную и не найдя там сестры, помчалась в библиотеку. — Ида!       Навстречу ей, из кабинета, уже выходила Ида, на лице которой было выражение крайнего беспокойства.       — Боже, Жюли, что случилось? Ты так кричишь, как будто в доме пожар, — проговорила она, пытаясь понять по глазам сестры, что же все-таки произошло.       — Хуже, Ида, в десять раз хуже, — ответила старшая Воле уже более спокойным тоном. — Он приехал.       Ида мгновенно побледнела. Как она не старалась себя успокоить, предстоящий разговор с Дюраном пугал её. И, словно завершая композицию, раздался резкий, громкий и нетерпеливый стук дверного молотка.       — Не волнуйся, — наконец сказала она, делая несколько глубоких вздохов. — Возьми какую-нибудь книгу, иди в гостиную и постарайся обо мне не думать. Все будет хорошо, Жюли.       И, с улыбкой потрепав сестру за плечи, она добавила, успокаивая её, как маленького ребенка:       — Он же не убивать меня приехал. Мы всего лишь поговорим.       Жюли кивнула, но было видно, что это спокойствие дается ей с трудом. Ида ненавязчиво подтолкнула сестру к двери. Проходя мимо книжного шкафа Жюли, не глядя, вытащила из ряда книг одну, довольно толстую, и, прижав её к груди, вышла в холл. В дверях она столкнулась с Жаком, который мгновенно рассыпался в извинениях, проходя в библиотеку. Герцог Дюран стоял у окна, медленно стягивая с рук перчатки. Увидев старшую Воле, он быстро выпрямился и очень изящно поклонился, улыбаясь божественной улыбкой. Мельком взглянув куда-то в область её груди он, мгновенно сменив улыбку на усмешку, произнес:       — Утешайтесь надеждою и учитесь терпению в скорби?#       Жюли в недоумении приподняла брови и уже открыла рот, чтобы поинтересоваться, что значит это несколько пренебрежительное замечание, но в этот момент Жак, с учтивым поклоном, распахнул дверь библиотеки и доложил:       — Господин герцог, госпожа виконтесса ждет вас в своем кабинете.       Эдмон, круто повернувшись, прошел в распахнутую дверь. Жюли проводила его недоумевающим взглядом и внезапно вспомнила о книге, которую держала в руке. Повернув её обложкой к себе, она поняла, к чему относилось столь возмутившее её замечание герцога. На старом кожаном перелете, тисненное золотом и написанное готическим шрифтом, красовалось только одно слово — «Библия».       Ида тем временем сидела в кресле за своим письменным столом, подперев голову руками, и даже не пыталась сделать вид, что чем-то занята. Она не подняла голову даже когда хлопнула дверь и такой знакомый и любимый голос произнес:       — Здравствуйте, виконтесса.       — А, вы пришли. Не ждала вас так рано, — стараясь говорить равнодушно, ответила Ида. Она желала, что бы он думал, что теперь, когда она поразмыслила над свои положением ей уже всё равно.       — Не люблю откладывать разговоры о делах на потом, — его голос звучал мягко, но холодно. — И прежде всего я хотел спросить, какова сумма вашего долга.       Ида на секунду замялась, думая произнести ли ей истинную сумму или преуменьшенную, и, остановившись на втором варианте, сказала:       — Двадцать пять тысяч.       — И вы говорите истинную правду? — спросил Дюран, слегка вскинув бровь. Виконтесса подняла на него глаза, но тут же их опустила снова. Она готова была броситься в реку, а он стоял в двух метрах от её стола, как всегда невероятно элегантный и, казалось, ничто не омрачало его жизнь.       — Если вам угодно, могу поклясться на Библии, — язвительно протянула она, принимая более уверенную позу.       — Нет, на сегодня её с меня уже хватит, — голос его был всё ещё так же холоден как лёд. — Мне будет достаточно того, что вы посмотрите мне в глаза.       Ида подняла голову и посмотрела точно в его серые, непроницаемые и ничего не выражающие глаза, взгляд которых, однако, давил сильнее, чем взгляд верховного прокурора.       — Хорошо, — Ида бессильно отвернулась в сторону. — В несколько раз больше.       — Давайте, — повелительно потребовал герцог, протягивая руку.       — Что? — растерянно переспросила виконтесса Воле, невольно оглядываясь по сторонам.       — Ваши счета, список ваших кредиторов с суммами, — спокойно пояснил Эдмон, продолжая держать руку протянутой. Средней виконтессе Воле не оставалось ничего другого, кроме как протянуть ему несколько листов, исписанных её мелким, не всегда аккуратным, почерком. Эдмон принял листы, и, развернувшись, с хозяйским видом прошёлся по кабинету, мельком изучая записи. Ида с некоторым недовольством наблюдала за этой вольностью.       — Это всё? — наконец спросил он, оборачиваюсь на девушку. Ида молча кивнула.       — Я оставлю это себе, если вы не возражаете, — Эдмон сложил листы, убирая их во внутренний карман сюртука.       — Зачем? — испуганно воскликнула Ида, мгновенно выскакивал из-за стола с явным намерением вернуть себе эти бумаги. — Не собирайтесь же вы всё это оплатить?       — Именно. Или вы обращались ко мне не за этим?       Виконтесса Воле опустила глаза и отступила на шаг.       — Но ведь это огромные деньги, — прошептала она, продолжая глядеть в пол.       — Да, — кивнул Дюран, — но вы же ведь знали, чего просите. К тому же, рано или поздно, истинную сумму вам пришлось бы назвать. К какому числу вам нужно погасить долг?       — К восьмому марта, — со вздохом ответила Ида, чувствуя, как все внутри у неё сжимается от осознания того, что её и эту страшную дату разделяют всего лишь пять дней. Внезапная мысль заставила её вскинуть голову.       — Будет лучше, если я выплачу это от своего имени.       — Я знаю, как делаются подобные вещи, о моём участии в этом деле узнает лишь пара человек, — спокойно ответил Эдмон. — Интересы обеих сторон должны быть соблюдены.       — Мне кажется из нас двоих больше всего заинтересованы вы! — в отчаянье воскликнула Ида       — У нас с вами разные интересы, виконтесса, — Дюран не переставал улыбаться. — И каждый из нас заинтересован лишь в своих.       — И когда же я должна выразить вам свою благодарность? — спросила Ида, делая упор на последнее слово.       — Вы так чудесно произнесли это, что я, уверен, не буду разочарован, — усмехнулся Эдмон и мысленно выругал себя за это.       — Теперь я хотя бы заслужила подобное отношение, — спокойно, даже излишне холодно ответила Ида, скрещивая на груди руки. — Однако, мой вопрос остался без ответа.       — Я пришлю вам записку, как только разберусь со всем этим, — герцог Дюран указал на краешки листов со списком кредиторов, которые торчали из его кармана.       — По вашему выражению лица я вижу, что мне не придётся долго ждать.       — Не люблю затягивать с делами, — пожал плечами Эдмон. — Думаю, мы решили уже всё, что было нужно. С вашего позволения я вернусь в «Терру Нуару», у меня, да я думаю и у вас, ещё очень много дел. Всего хорошего, мадемуазель Воле. Буду вас ждать.       Произнеся последние слова, он поклонился и вышел из кабинета, широко распахнув дверь.       — До свиданья, господин Дюран, — ответила Ида, глядя ему в след, и тихо добавила. — Что ж, нам всем остается только ждать.       Иде казалось, что прошла целая вечность, наполненная безмолвием, между тем моментом, когда ушел Эдмон и тем, когда в кабинет вбежала Жюли, резко останавливаясь возле стола и, опираясь на него руками, наклоняясь так, что бы её глаза и глаза сестры были на одном уровне.       — Ида, что он сказал? — взволнованно заговорила она. — О чём вы говорили? Не молчи, ради Бога!       — Забрал у меня список кредиторов и сказал, что всё оплатит, — горько усмехнулась Ида.       — Дорого же он тебя ценит, я смотрю, — с такой же усмешкой ответила Жюли, отходя от стола и усаживаясь в кресло, стаявшее в стороне, у камина.       — Даже не знаю, стоит ли радоваться этому? — риторически воскликнула Ида, подходя и облокачиваясь на каминную полку.       — Возможно, я сейчас скажу что-то ужасное, — Жюли опустила глаза, заливаясь краской, — но если тебе… Если ты… Я могла бы… сказать пару слов, если ты понимаешь о чём я…       — О да, Жюли, совет женщины мне непременно потребуется, — со вздохом прошептала Ида и, внезапно вспомнив о младшей сестре, спросила, — кстати, Моник не возвращалась?       — Нет, — ответила старшая Воле, покачав головой. — Я понимаю, ты не хотела, что бы она встретила его здесь. Кстати, ты уже придумала, как мы объясним ей наше чудесное спасение?       — Скажу, что наши родственники по материнской линии любезно откликнулись на нашу просьбу о помощи, — тяжело вздохнула Ида.       — А почему ты не попросила их о помощи с самого начала? — Жюли наконец-то смогла задать вопрос, который уже давно мучил её.       — Я просила, — коротко ответила средняя Воле. — Они написали, что я слишком дорого обхожусь им.       Жюли презрительно хмыкнула. Винить Иду в том, что всё складывалось именно так она не могла, как бы та ни настаивала на том, что единственные виновники — это она и её любовь. Поэтому, крест за всех участников этой истории приходилось взваливать на плечи герцога Дюрана, которого Жюли теперь, более прежнего, считала бесчестным мерзавцем.

***

      Эдмон гнал коня бешеным галопом, нещадно нахлестывая его по бокам. Он не знал, куда лежал его путь. Куда-нибудь подальше отсюда, подальше от самого себя, от Иды, ото всех. Он не чувствовал себя сейчас ни живым, ни мертвым. Он был жив, его сердце отчаянно колотилось в груди, толи от быстрой езды, толи от ненависти к самому себе, но холодность рассудка заставляла задуматься о том, что его душа мертва.       Почти не глядя, он перемахнул через высокий забор, ограждавший пастбище для выпаса овец, а точнее то, что от него осталось, и круто повернув коня, который едва не упал на бок, погнал его вдоль забора к другому краю всё того же пастбища. Всё шло не так, как он хотел. Он ехал на «Виллу Роз» чтобы извиниться перед Идой, чтобы хоть как-то оправдаться, а в итоге он лишь оправдал свою репутацию. Неужели он был настолько ужасен, что никому, даже девушке, которую он любил больше жизни и ради которой готов был умереть, не мог принести ничего, кроме боли и разочарований?       Взмыленный конь тяжело дышал и хрипел. Эдмон не давал ему остановиться до тех пор, пока разгоряченное животное не вылетело на подъездную аллею «Терры Нуары». Уже шагом, уныло опустив голову, конь побрел по аккуратной дороге. Подъехав к парадному подъезду, Дюран спрыгнул на землю и, кидая поводья в руки слуги, направился в дом. В холле его тут же встретил дворецкий.       — Здравствуйте, господин Дюран, — сказал он и Эдмона накрыла такая волна непонятной злобы, что будь у него в руках что-нибудь тяжелое, то он непременно убил бы несчастного дворецкого. Не удостоив слугу ответом, Дюран прошел через холл к лестнице.       — Будут какие-нибудь указания? — спросил дворецкий своим исполнительным тоном, глядя в спину хозяина.       — Да будут, — Эдмон остановился посередине лестницы и, обернувшись, продолжил, — Первое: я даю всем выходной с шестого по седьмое. Всем. Это значит, что в «Терре Нуаре» не должно быть ни одного живого человека. Второе: пусть подготовят экипаж, я уезжаю в Париж на несколько дней. Третье: убирайтесь с глаз моих и не беспокойте меня до обеда.       С этими словами он быстро взбежал по лестнице, оставив в холле недоумевающего дворецкого.