***
Встреча была назначена в одном из самых лучших ресторанов столицы, поэтому каждый старался выглядеть великолепно. В меру своих возможностей, конечно, потому что даже швейцар на входе выглядел куда изящнее некоторых посетителей. — О, дорогая кузина, рад тебя видеть! Моник, ты сегодня просто прекрасна, — с поклоном и, как всегда, с хода заговорил Клод, приветствуя сестёр лучезарной улыбкой. — Рад видеть вас, — сдержанно поклонился Жером, которому вообще не по душе было это собрание — он бы предпочел побыть в одиночестве. Герцог Дюран ограничился божественной снисходительной улыбкой, и Моник было достаточно одной этой улыбки, чтобы потерять суть всего происходящего. Уголки губ Иды слегка дернулись, как бы отвечая на его улыбку, и Эдмону почудилась печальная усмешка. — Ну что же, мы так и будем стоять на улице? — спросила Ида, обводя всех веселым взглядом. По крайней мере, она очень старалась, что бы он был веселым. — Да, конечно, — спохватился Клод, — пойдемте. Жером молча направился к двери, тем самым не оставляя никому выбора. Вздохнув и пожав плечами, словно извиняясь за брата, Клод подал руку Моник, которая была к нему ближе всех. - Он сегодня не в настроении, — коротко пояснил он и тоже стал подниматься по ступенькам, ведущим к двери. На мгновение Моник бросила быстрый взгляд через плечо. Ида равнодушно смотрела на ступеньки, подбирая юбки, и опираясь на руку Дюрана, который безучастно глядел в сторону. Моник завидовала средней сестре так, как редко когда завидовала. Подумать только: её сестра входила в столь великолепное место, под руку с таким великолепным спутником, так хладнокровно занимала её, Моник, место и при этом выглядела так, как будто это был самый, что ни на есть естественный порядок вещей. В голове младшей Воле уже давно вертелись смутные подозрения, но обдумать она их или забывала, или не находила времени. Вот и сейчас от мыслей об Иде и прекрасном герцоге её отвлек блеск ресторана. Младшая Воле никогда не бывала в таких местах и её просто раздражало умение Иды везде вести себя, как дома. В престижных местах она держалась так, словно бывала там каждый день, в заведениях среднего уровня вела себя так, как будто зашла сюда случайно и обычно посещает что-то более солидное. Вот и сейчас, под руку с божественно улыбающимся герцогом де Дюраном она чувствовала себя в своей стихии. Настолько, что даже не огляделась по сторонам, как будто знала здесь каждый сантиметр и негромко шепнула младшей сестре, с ноткой угрозы в голосе: — Хватит позорить меня! Не разглядывай все так бесцеремонно! Моник попыталась пренебрежительно усмехнуться в ответ, но, вместо этого, у неё получилась кривоватая извиняющаяся улыбка, которую Ида, слава Богу, не заметила. Младшая Воле недовольно поморщилась: зависть не давала ей покоя. Чем она, эталон поведения, сама скромность и доброжелательность, хуже этой лицемерной, распущенной девицы, которая зовется её сестрой? Моник была так зла на несправедливость судьбы, что в первое время даже не обращала внимания на то, что она ест, полностью поглощенная наблюдениями за сестрой и Дюраном. Он, как обычно ослепительно улыбался, непринужденно рассказывал что-то незатейливое, временами обводя всех взглядом, изучая реакцию слушателей на тот или иной момент в истории. Ида молча слушала его, сдержанно, несколько иронично, улыбаясь, ни разу не взглянув в его сторону, и полностью сосредоточившись на своей тарелке. Моник даже не могла предположить, скольких усилий стоило ей это молчаливое спокойствие, сколько ей требовалось сил, чтобы изобразить апатию, граничащую с ненавистью. Впрочем, чего стоил Эдмону его беззаботный, небрежный тон она тоже не догадывалась, хотя ей стоило только прислушаться, и она сразу бы поняла, что он рассказывает одну из давно заученных и не раз повторённых историй, чтобы создать видимость, что он думает о чем-то совершенно ином, чем на самом деле. Но в этот раз публика была не слишком искушенной, а актеры были слишком великолепными. — Ну что ж, — сказал Клод, наблюдая за официантом, который разливал по бокалам вино, — завтра у моего друга первый заезд и, я думаю, мы можем пожелать ему удачи. — Великолепный тост, Клод, — усмехнулся Эдмон, зажимая в пальцах тонкую ножку бокала. — Прошу прощения, но я откажусь, — с легкой кокетливой улыбкой произнесла Моник, нарочито скромно опуская глаза. Клод вопросительно взглянул на Иду и та, изобразив на своем лице подобие счастливой улыбки, подняла бокал, в котором золотистым цветом переливалось вино. Может быть, хотя бы теперь ей станет немного легче и не будет выворачивать наизнанку только от одного вида Моник, которая, как обычно, старается казаться лучше неё. — Тогда за открытие сезона для герцога Дюрана!— воскликнул Клод, и на секунду в воздухе повис легкий стеклянный звон, но в нём не было присущей ему обычной радости. Ида сделала небольшой осторожный глоток, пробуя вино, словно кошка молоко и ненавязчиво обвела всех взглядом. Казалось, ничего не изменилось, только Клод стал более задумчивым и тоже украдкой следил за собеседниками, видимо, желая прочесть их мысли. Жером как всегда пребывал в состоянии спокойного отрешения, Эдмон ослепительно улыбался, Моник кокетливо хлопала длинными ресницами, по привычке вытянувшись, словно солдат в карауле. Вздохнув, средняя Воле сделала ещё один глоток. Даже сейчас, среди самых дорогих ей людей, она не может позволить себе роскошь быть настоящей. И даже сейчас её дорогая сестра не может отвлечься от своей вечной жажды мести. — А вы давно участвуете в бегах? — спросила Моник самым невинным тоном, каким только могла, и захлопала длинными ресницами. Дюрана передернуло от одного только взгляда на неё, но он взял себя в руки и мило улыбнулся. — В бегах я вообще не участвую. Я жокей, а не наездник, — коротко ответил он и тут же добавил. — Ах да, я и забыл, что вы, мадемуазель Воле, не разбираетесь в этом. — Моник, бега и скачки — это разные вещи, — негромко сказала Ида, тоже взглянув на Эдмона. Её поражало, что человек, который так легко и уверенно держался в седле, мог не знать элементарного. — Бега — это когда конь, то есть рысак, бежит рысью. При этом он запряжен в колесницу, в которой сидит наездник и правит, — Дюран объяснял это как маленькому ребенку, а его взгляд, направленный на младшую Воле был полон какого-то тихого и молчаливого презрения. — Бега очень и очень редко проводятся под седлом, то есть когда наездник сидит верхом на лошади. И в бегах я совершенно безнадежен. — А скачки? — всё с тем же наивным, раздражающим непониманием спросила Моник. — Скачки проводятся верхом и всегда только полным галопом. Иногда бывают скачки с препятствиями, — Эдмон залпом допил остававшееся в бокале вино. — На мой скромный взгляд, скачки с препятствиями намного зрелищнее гладких скачек. По крайней мере, куда более опаснее, это уж точно. Моник открыла, было, рот, чтобы спросить, что такое гладкие скачки, но Ида её опередила, сказав своим самым мягким и дружелюбным шёпотом: — Гладкие скачки — это скачки по ровной дороге. — Дай угадаю, — Жером вяло улыбнулся и обратился к Эдмону, — ты участвуешь в скачках с препятствиями? — Потому что они более зрелищные? — спросила младшая Воле, переводя взгляд с Эдмона на Жерома и обратно. — Нет, потому что они более опасны, — Дюран посмотрел прямо в глаза Моник, и она почувствовала себя так, как будто внезапно оказалась на морозе. — Ну и конечно интриги, — продолжил Эдмон, стараясь не встречаться взглядом с Моник, которая просто пожирала его глазами. — Если ты фаворит, то твои соперники проявят невероятные умственные способности и чудеса изобретательности, чтобы ты либо не вышел на круг, либо сошел с него. — Игра против правил… — усмехнулся Жером. — Чтобы выиграть, играя по правилам, нужно быть лучшим, — отозвался Эдмон. — А вы? — негромко спросила Ида, приподняв брови и глядя прямо в его серые глаза, — Вы лучший, господин герцог? — К сожалению, я вынужден вас огорчить, госпожа виконтесса, — Эдмон качнул головой. — Мне приходилось нарушать правила, когда победа была мне жизненно необходима. — И почему же я не удивлен? — печально улыбнулся Клод, беззаботно играя оставшимся в бокале вином. — Может, поговорим о политике? Все обычно говорят о политике. — А что, произошло что-то из ряда вон выходящее? — Жером недоуменно перевел взгляд на брата. — Ну как же, недавно была официально объявлена война России, — всезнающим тоном ответил Клод. — Теперь мы не просто помогаем Турции, а воюем от своего собственного имени. — Да, а неофициально она идет с того года. И наши добровольцы неофициально находились за тысячу миль, — сказала Ида и, вспомнив злосчастное письмо, добавила, — И неофициально умирали за интересы Франции. В её глазах горел непонятный злой огонек, она тяжело дышала и, как бывало всякий раз, когда что-то её злило, с трудом переводила дыхание. Эдмон глянул на Клода, словно говоря ему, что следовало бы догадаться, о чём можно упоминать в присутствии сестры, а о чём нет. Лезьё виновато прикусил губу и опустил глаза, напоминая всем маленького ребенка, которого обвиняют в проступке, который он вовсе не считал плохим. — Прошу прощения, — сказала Ида, заметив этот бессловесный диалог между друзьями, — наверное, мне не стоило высказываться так резко. — Нет, вы все сказали правильно. Вам не стоило извиняться, виконтесса Воле, — Эдмон даже не взглянул на неё. Он привык жить двойной жизнью, это уже давно не составляло для него труда. Но сейчас ему было невыносимо трудно обращаться «виконтесса Воле» к человеку, которому он разрешал забираться в те уголки его души, куда он сам не любил заходить, и переворачивать там всё вверх дном.***
Ида взяла на сезон скачек ложу. Теперь она могла позволить себе подобную роскошь. Моник, в нетерпеливом ожидании, перемерила все шляпки, которые были в её распоряжении, в том числе и те, что принадлежали сестре. Ида же спокойно сидела в номере и терпеливо изучала уже порядком наскучившую ей светскую хронику, дабы суметь поддержать разговор. Ипподром же впечатлил их своим размахом и величественностью с первого взгляда на переполненные зрителями трибуны и изумрудный, идеально подстриженный газон. Эдмон не обманул, сказав, что скачки — это, прежде всего, красиво. Собственно, как казалось Иде, скачки организовывались больше для того, чтобы дамы могли в очередной раз показаться друг перед другом в шикарных нарядах, а не для того, чтобы посмотреть на сами соревнования. До начала заездов оставалось чуть больше, чем полтора часа и зрители неторопливо расхаживали взад вперед и беседовали. Все разговоры, даже если они начинались с обсуждения погоды или здоровья чьей-нибудь тетушки, сводились, в конце концов, к предстоящим соревнованиям. Сестры Воле огляделись по сторонам в поисках тех, с кем можно было бы заговорить. Неподалеку мелькнуло лиловое платье Жозефины, которая шла рядом с матерью, положив на плечо трость раскрытого зонтика. Это означало только одно: где-то поблизости должны был находиться один из братьев Лезьё. — О, милейшая кузина! Как я рад! — внезапно вырвавшийся из людского потока Клод поцеловал руку Иды, которая посмотрела на него обычным недовольным взглядом и, поклонившись Моник, снова заговорил, — Моник, рад тебя видеть. Ты сегодня великолепна, как никогда. — А где Жером? — поинтересовалась младшая Воле. — Где-то здесь, — Клод махнул рукой в неопределенном направлении. — Ты же знаешь, что он не любит подобные «сборища», и как презрительно он о них отзывается. — Ну а ты, конечно же, не упустишь возможности сыграть, — улыбнулась средняя виконтесса Воле, продолжая оглядывать собравшихся придирчивым взглядом. — Лишние деньги никогда не помешают, — многозначительно поднял бровь Лезьё и добавил, — Ида, мы с братом, точнее я, от нашего имени, хотели поблагодарить тебя. Мы знаем, что у тебя проблемы с деньгами и то, что ты сняла на сезон эту ложу, наверное, сказалось на… — Клод! — Ида предостерегающе взмахнула веером. — Вы столько мне помогали, что можете считать это оплатой моего долга. И я хочу, что бы ты запомнил, дорогой кузен, если я делаю что-то — значит, я могу себе это позволить. Наши дяди весьма щедры ко мне, и я не вижу ничего плохого в том, что бы этой щедростью воспользоваться. Глядя в её честные, голубые глаза даже самый искушенный человек не заподозрил бы лжи, главный закон которой заключался в том, что необходимо было верить в правдивость своих слов.***
Зрители рассаживались по местам — пришло время долгожданных заездов. Средняя виконтесса Воле изящно обмахнулась веером и гордо оглядела окружающее её пространство. Она знала, что была красивее всех собравшихся дам, не смотря на простоту своего платья и вычурность их нарядов. Ведь это платье было сшито под её зорким наблюдением и в соответствии с её вкусами, а вкус у Иды, как говорили многие, был безупречен. Платья и шляпки остальных женщин напоминали Иде разноцветные лоскуты, которые свалили в одном месте и перемешали. Мельком взглянув на Моник, она не смогла удержаться от улыбки: младшая Воле держалась невероятно серьезно. Тонкая фигурка, прямая как палка, неподвижно застыла и, казалось, превратилась в камень. Рядом весело болтали Клод и Жером, обсуждая претендентов на главный приз. Правда, от Иды не укрылось, как часто глаза Клода скользили мимо брата к ложе, в которой расположилась юная маркиза Лондор с матерью. Жозефина казалось, не замечала никого вокруг, помахивая широким шелковым веером с тончайшей золотой вышивкой. Но если её взгляд случайно натыкался на Клода, он становился ещё более каменным и равнодушным. Ида даже не хотела предполагать, как её брат, не отличавшийся решительностью, мог так спокойно выносить этот взгляд. Да она и не хотела предполагать. Она желала лишь своими собственными руками вырвать сердце у этой спесивой девицы, чтобы сполна отомстить за все те страдания, что она причиняла Жюли и Клоду. — В каком он заезде? — прошептала Моник, сжимая руку сестры и напряженно глядя на арену ипподрома. — Кто? — переспросила Ида, хотя прекрасно понимала, о ком идёт речь. — Герцог Дюран. — В третьем, кажется, — безразлично пожала плечами виконтесса Воле. — Ты слышала, — Клод неожиданно повернулся к Иде, как будто вспомнил что-то очень важное, — что эти скачки посетит император Наполеон и императрица Евгения? — Не может быть! — выдохнула Моник в то время, как Ида замерла в оцепенении. Клод только молча кивнул. — Хоть раз в жизни мы сможем наяву увидеть человека, который управляет нашей страной, — с какой-то непонятной усмешкой произнес Жером. — Ты кстати знала, что Дюран знаком с ним? — спросил Клод, снова обращаясь к Иде и, несколько мечтательно, глядя в даль, — Подумать только! Быть знакомым с самим императором. — Не может быть! — снова воскликнула Моник и среднюю виконтессу Воле начало раздражать её наглое вмешательство в разговор и простодушное удивление. — Ничего удивительного, — раздраженно ответила она. — Он же член герцогской фамилии. Они даже, кажется, в очень дальнем и весьма сомнительном родстве. — До чего же ты его ненавидишь! — непроизвольно вырвалось у Клода. — А за что мне его любить? — огрызнулась средняя виконтесса Воле, думая о том, что, по сути, действительно не за что. Клод же только покачал головой и отвернулся. Он не мог понять, почему его сестра на дух не переносит и девушку, которую он любит, и его лучшего друга. Впрочем, Ида не любила никого, кроме своей семьи, да и из семьи она любила далеко не всех. До начала заездов оставалось ещё пятнадцать минут, но бурное, шумное оживление на внезапно уступило место сдержанным переговорам в полголоса. Поднеся к глазам маленький театральный бинокль, Ида поняла, в чём было дело: на ипподром прибыла императорская чета. Наполеон III, которого Ида ненавидела всеми силами души за Крымскую войну, оказался не очень высок, чуть выше своей супруги и виконтесса Воле невольно подумала, что на портретах он выглядел куда красивее и мужественнее. Императрица Евгения, славившаяся своей красотой на всю Европу, тоже весьма разочаровала Иду, так как казалась весьма невзрачной и болезненной. Младшая Воле тоже поднесла к глазам бинокль и безучастно уставилась на правителя государства, перед которым раскланивались какие-то придворные. Императору должны были показать фаворита этого сезона, и весь громадный ипподром ждал этого момента с нетерпением. И вот, в тишине, нарушаемой лишь редкими перешёптываниями, утопая в шелковой траве изумрудного, идеально подстриженного газона, к императору, ведя под уздцы невероятной красоты арабского жеребца, шёл жокей. Черная, без единого светлого или даже серого пятнышка шерсть, блестела на солнце. Грациозное животное изящно переступало с ноги на ногу, повинуясь каждому движению хозяина. Когда жокей склонился в почтительном поклоне перед императорской четой, конь тоже склонил голову. Ида боролось с желанием рассмотреть всё в подробностях и желанием бессильно опустить бинокль. — Идет время, но ничего не меняется, — негромко произнес император, приветствуя Эдмона. — Помнится, в том году вы тоже были фаворитом и одержали весьма красивую победу, герцог. Эдмон с улыбкой склонил голову. Все здесь прекрасно понимали, что каждый жест, слово, поворот головы — это лишь часть этикета, почти незаметная, но настолько важная, что подлежит обязательному выполнению. Всё вокруг было сплошной условностью. — Может быть вам пора оставить это занятие? Ведь скачки это азарт, который не идёт к вашему благородству, — император тоже улыбнулся. — Азарт для тех, кто делает ставки. Я не рискую ничем, кроме самого себя и своего коня, — Дюран смело поднял глаза и посмотрел на императора. — Я поставлю на вас, если кто-нибудь согласится со мной поспорить, — Наполеон улыбнулся. — Вы можете пообещать мне, что победите? — Прошу меня простить, ваше величество, но я не даю обещаний. Их приходится выполнять, — левая бровь Эдмона привычным движением скользнула вверх, уголок рта слегка дрогнул. Вокруг пробежал лёгкий шепот осуждавших подобную дерзость, но император снова улыбнулся и лишь кивнул. Ещё раз поклонившись, Дюран развернулся и направился обратно через изумрудный газон, ожидать своей очереди. На ложу, в которой сидела Ида, он даже не обернулся, или же бросил такой мимолетный взгляд, что его никто не заметил. Впрочем, за это средняя Воле была ему премного благодарна: привлекать к себе лишнее внимание ей не хотелось. Начинался первый заезд. Ида не следила за ним, так же, как не следила и за вторым. Лишь изредка она поворачивалась к арене, чтобы посмотреть на то, как очередная лошадь красиво перелетает через препятствие и весь ипподром заворожено перестает дышать. Ей нравилась вся эта пышность и торжественность, нравились грациозные лошади, но ей, впрочем, как всегда, не нравились окружавшие её люди. — Третий заезд, дорогая сестра, — произнес Клод, мельком взглянув на Иду. — Ты уже нашла того, кто не разделяет твою веру в победу Дюрана? — Я уверена, ты тоже, — ответила Ида, слегка обмахиваясь веером и бросая косые взгляды на Моник, которая без конца поправляла шляпку. — Их здесь больше, чем мне хотелось бы, — Клод сдержанно улыбнулся и добавил, — Мой оппонент утверждал, что не проиграл ни одного пари. — Кажется, мы оба имели несчастье поспорить с бароном Дюпеном, — сквозь смех сказала средняя виконтесса Воле. — Он искал его специально, — подал голос Жером. — Барон Дюпен покровитель Сореля, — коротко пояснил Клод, — главного соперника Эдмона в этом году.