***
— Вам нужно было оставаться в бегах, Сорель, — продолжая ослепительно улыбаться, еле слышно произнес Эдмон. — Скачки — моя стихия. — Это мы ещё посмотрим, господин герцог, — зло прошипел Сорель, исподлобья глядя на соперника, который продолжал изящно гарцевать на своем, не менее изящном, коне во дворе перед конюшней. — Не нужно смотреть. Нужно действовать, — неприкрытая насмешка в ледяном голосе Эдмона выводила Сореля из себя. — Ну, а в вашем случае это значит бросить всё это к чертям и заняться чем-то другим. Дюран легко соскочил, наконец, с коня и, зайдя в конюшню, подвел его к открытому деннику. — На вашем месте, господин де Дюран, я бы перестал общаться с людьми, а тем более со своими соперниками, так, как это делаете вы, — Сорель похлопал своего гнедого андалузца по шее перед тем, как отдать поводья в руки конюхов. — А то, знаете ли, есть злопамятные люди. И они могут начать вам мстить, — добавил он, выразительно поднимая брови и зловещи улыбаясь. Эдмон окинул его полным презрения взглядом и ответил: — Не льстите себе, Сорель. Не велика месть — подкупить кого-то из конюхов и заставить его притащить сюда ласку. Кстати, барону Дюпену не понравится ваше поражение. Думаю, что вам придется искать себе нового покровителя. — Не придется, господин герцог, — Сорель из всех сил старался держать себя в руках, но ему это плохо удавалось. Дюрану нравилось смотреть, как этот человек всё больше выходит из себя, тем более, что у него, герцога де Дюрана, ещё остался один козырной туз в рукаве, который поможет ему выиграть эту партию. — Потому что вы спите с его женой? — Эдмон с упоением наблюдал за тем, как менялось лицо Сореля, который просто побелел от бессильной ярости. — Я бы, конечно, не сказал, что она красавица или хороша в постели, но для вас сойдет. — Откуда вы это знаете? — не выдержал Сорель. Эдмон оперся локтем на дверь денника и посмотрел на соперника, который метал гневные взгляды. — Что именно из двух сказанных мною фактов? — Черт бы вас побрал, Дюран, откуда вы это знаете? — почти выкрикнул Сорель, резко бросаясь вперед и прижимая своего соперника к столбу. — Спокойнее, господин Сорель, спокойнее, — насмешливо-спокойно произнес Эдмон, освобождаясь из хватки оппонента. — Скажите спасибо, что об этом не знает барон Дюпен. Хотя чего он ждал, когда женился на двадцатилетней девушке… Да и вообще, Сорель, быстро же вы сдались. Даже не попробовали со всем своим оскорбленным достоинством заявить мне, как я смею вам «выдвигать подобные обвинения» или где я подцепил «эту наглую и необоснованную сплетню», ну или уж, на худой конец, «что за вздор». Проговорив последние слова, он резко развернулся и направился к выходу из конюшни самой вальяжной и непринужденной походкой. — Может быть, вы перестанете постоянно язвить, господин герцог? — бросил ему в след Сорель, неторопливо стягивая запыленные перчатки и доставая из внутреннего кармана запасную пару. — Искренне надеюсь, что вас это не доведет до добра!***
Ида и Клод тем временем с самым безобидно-дьявольским видом отправились за своими выигрышами. Нельзя было сказать, что барон был мрачен, скорее он был просто вне себя, но условия пари нужно было выполнять. Нехотя выписав чеки на нужные суммы он, как бы невзначай, поинтересовался: — Вы родственники? — Да, — быстро ответил Клод, посмотрев на Иду, — эта милейшая девушка моя кузина. — А господин герцог де Дюран? — поинтересовался барон, выразительно поднимая брови, и переводя взгляд с Клода на Иду. — Ваш знакомый или вы просто поставили на фаворита? — Знакомый моего драгоценного брата, — как можно холоднее ответила Ида, по взгляду барона понимая, к чему он клонит. — Я так полагаю, очень хороший знакомый, — барон сделал небольшую паузу, — раз вы не пожалели на него такие ставки? — Я не сказала бы, — голос средней виконтессы Воле стал ещё холоднее. — А теперь, прошу прощения, нам нужно идти. Приятного дня, господин барон. Последние слова были произнесены одновременно с легким реверансом и, взяв Клода под руку, Ида быстро направилась к своей ложе. — Скользковатый человек, — наконец нарушил молчание Клод, поправляя перчатки и глядя в сторону. — И голос, и манеры, и жесты… Всё, как у змеи. Не люблю тех, в разговоре с кем возникает постоянное ощущение, что они намекают на что-то. — Моник бы он понравился, — усмехнулась средняя виконтесса Воле, поправляя сползающую с плеч шаль.***
— Сегодняшний день — это нечто! — воскликнула Моник, устало падая на диван. — Я даже не думала, что скачки это так красиво! Хорошо, что ты взяла ложу до конца этого сезона. — Если бы ты знала, сколько мне это стоило, — пробормотала Ида, бросая шаль на кресло. Младшая Воле презрительно скривилась. Её ужасно раздражало, когда Ида начинала переводить разговор на деньги, при этом указывая на то, что они достались ей якобы каким-то трудом. — Теперь об этих скачках у нас в округе будут говорить ещё месяц, — продолжила Моник, делая вид, что не обратила внимания на слова сестры. — Дюран будет, как обычно, в центре внимания. — Ты ему завидуешь? — Ида даже не глядела на сестру. — Нет, но мне кажется, что его не мешало бы опустить с небес на землю, — гордо вскинув голову, ответила младшая виконтесса Воле. — Только лишь потому, что он не обращает на тебя ни малейшего внимания, хотя ты из кожи вон лезешь, чтобы он тебя заметил? — эти слова были сказаны более пренебрежительным тоном, чем следовало бы, и Ида сама это почувствовала. Моник мгновенно переменилась в лице и метнула в сторону сестры страшный взгляд. — Что? — переспросила она, подаваясь всем телом вперёд. — Ты прекрасно расслышала с первого раза. Или ты думаешь, что я внезапно ослепла и, не менее внезапно, утратила наблюдательность? — Ида насмешливо посмотрела на Моник. — Ты же вьёшься вокруг него, как собака возле хозяина, и ни о ком и ни о чём больше не думаешь. — Тебе не мешало бы посмотреть на себя! — воскликнула Моник, которая побагровела от злости. — И ещё не мешало бы перестать мне завидовать! — Завидовать? Было бы чему, — пожала плечами средняя Воле. — Во-первых: мне не нужен в число кавалеров такой самовлюбленный наглец, как он. А, во-вторых: твои усилия равносильны усилиям человека, который пытается сдвинуть гору с места. — Он не самовлюбленный наглец! — вскинула голову Моник, готовая самоотверженно защищать возлюбленного. — Если он не нравится тебе, то это не значит… Ида в два шага пересекла комнату и, наклонившись к Моник, схватила её за плечи. — Моник, послушай меня хотя бы раз в жизни, — немного угрожающе проговорила она. — Жизнь с этим человеком будет адом. Его не привязать к себе ни детьми, ни покорностью, ни клятвами у алтаря. Рядом с ним тебе осталось бы лишь подбирать крохи его величия и довольствоваться этим. Он эгоист, Моник, ему не нужен никто кроме него, потому что он не пожелает ни с кем делить собственное великолепие. Ты смогла бы всю жизнь терпеть жалость благодетельных и благопристойны светских дам и насмешки особ вроде меня? Моник молча смотрела на сестру. Да, это был один из тех случаев, когда Ида оказалась права. Но, ехидно улыбнувшись, младшая Воле поинтересовалась: — Но разве ты не допускаешь, что он может влюбиться в меня? Ида рассмеялась и, отпустив сестру, отступила на несколько шагов назад. — Тебя? Он? Полюбить? Да никогда в жизни! — ответила она, продолжая смеяться. — Такие как он любят других женщин, если вообще способны любить. — Таких как ты, да? — язвительно протянула Моник. — Нет, ещё хуже, — бросила через плечо Ида и, хлопнув дверью, удалилась в свою комнату, оставляя Моник размышлять о только что сказанном. Младшая Воле поморщилась, как от слабой, но навязчивой зубной боли. Слишком странно всё это выглядело. Ида ненавидела её и в тоже время пыталась дать совет и показать истинное лицо прекрасного герцога. Может быть, она сама ещё строила планы на него? Но тогда почему она не кокетничает с ним, как с остальными, а ведет себя равнодушно-иронично? И, если это так, то зачем она тогда сейчас так настойчиво пыталась показать его во всей красе? Для Иды де Воле-Берг это было и сложно, и слишком примитивно одновременно, и Моник пребывала в замешательстве. Ей нужно было знать наверняка, участвует ли Ида в этой игре или можно вычеркивать её из списка. Первый случай означал поражение, потому что против такой соперницы, как Ида шансов было мало. Впрочем, второй вариант тоже не означал победу, потому как Ида могла продолжать мешать ей из одной только из личной неприязни.***
Было уже давно за полночь. На улице стояла непроглядная, тягучая темнота. Из подворотни, черневшей пастью дикого зверя, вышли, держась за стену дома две темные тени, одна из которых тащила на себе другую. Это были Клод и Эдмон. Оба были пьяны вдрызг. Клод еле передвигал ногами и беспрестанно поправлял кое-как завязанный галстук и падавшую на глаза челку. Периодически он взывал к каким-то видимым только ему, или не видимым никому в принципе, высшим силам, на что Дюран уже давно не обращал внимания. — Я в полном порядке, — в очередной раз воскликнул Клод, пытаясь отцепиться от друга и идти самостоятельно. — Это легко проверить. Сколько? — спросил Эдмон, поднимая вверх два пальца. Клод слегка прищурился и отклонил голову назад. Несколько мгновений он напряженно смотрел на руку друга и, наконец, произнес: — Эдмон, я не настолько пьян. Два. — И, тем не менее, тебе потребовалось десять секунд, чтобы сосчитать до двух, — пробормотал Эдмон, придирчиво сдвигая брови и в упор глядя на друга. — Поэтому тезис о твоей трезвости весьма сомнителен. — Ты бы посмотрел на себя, — прошептал Клод и, покачнувшись, уткнулся в плечо друга. Дюран, не ожидавший этого, тоже пошатнулся и прижался к стене, чтобы остаться в вертикальном положении. — Не вздумай терять сознание, Лезьё, — проговорил он, наконец, восстанавливая равновесие, и снова взваливая Клода на плечо. — Ты не девица, чтобы тебя можно было нести на руках через три квартала. — Мы идем уже часа два, но не прошли и трех миль, — проговорил Клод, пьяно встряхивая головой и приходя в себя. — Во-первых: нам так далеко и не нужно. А, во-вторых: мы почти пришли, — ответил Эдмон, указывая рукой на другой конец прямой, как стрела улицы. — Наконец-то, — устало выдохнул Клод, устремляясь вслед за другом, который шёл хоть и весьма неровной походкой, но всё же достаточно быстро. Ночные улицы были пустынны, мертвы и безмолвны. Дома, живые днем, смотрели темными глазницами окон. Для Эдмона это было невыносимое зрелище: ему казалось, что из каждого окна на него с молчаливым укором смотрит человек. Приписав все это своему несколько нетрезвому состоянию, он попытался отмахнуться от назойливого наваждения. Но странное чувство не проходило, а даже усиливалось. Иногда он ловил себя на мысли, что лучше бы он не любил её или вовсе не знал. Или же вскочил в седло и умчался бы куда-нибудь отсюда подальше, чтобы больше никогда не возвращаться, не видеть её лица, не слышать голоса, не читать молчаливый упрек в глазах, заглушить этот голос сердца, с корнем вырвать эту чертову любовь, чтобы и следа не осталось. Раньше он покидал женщин, потому что не любил, теперь же желал сделать тоже самое по совершенно другой причине. Но Ида не хотела от него ничего из того, что просили те женщины. Она не требовала глупых клятв и обещаний жениться. Не требовала ничего, кроме денег. Дюрану было от этого не по себе. Он уже привык сочинять вечером у камина слащавые любовные письма самого разного содержания и, честно говоря, ему этого не хватало, ведь Ида была той самой женщиной, которой он действительно хотел бы написать. Уже не один раз он хотел все сказать ей, упасть на колени, схватить её руки, признаться в любви. Но на это, как ни странно было Эдмону признавать, не хватало решимости, которая разбивалась об её холодность. Он пробовал написать ей письмо с признанием, но и письмо у него не выходило. Писать шаблонные письма тем, кто никогда не завладевал его мечтами оказалось проще, чем писать письмо действительно любимой женщине. Он сжигал один за другим черновики, ломал одно за другим перо, даже вытаскивал из ящиков стола свои старые творения, в надежде, что какое-нибудь из них подойдет. Но ни одно не подходило. Все они были плоскими, мелкими и совершенно не годились для признания в любви. А ведь те женщины верили в них… Увлекшись своими мыслями, герцог не сразу заметил, что уже почти преодолел последний этап пути и, что было куда важнее, уже давно идет в одиночестве. Остановившись, он наконец-то оглянулся, чтобы посмотреть не сильно ли отстал Клод. Тот шел метрах в пяти позади и елё передвигал ноги, но всё же старался держаться увереннее. Дойдя до дверей своего дома, Эдмон поднялся по лестнице и несколько раз ударил молотком, так, что вся улица отозвалась протяжным, диким эхом. Внутри дома было тихо. Он ударил ещё несколько раз, думая, что прошла целая вечность. Первое эхо, которое ещё не успело затихнуть, нагнало второе. Кое-как, самостоятельно, до дверей доковылял Клод и, усевшись на лестницу, прислонился лбом к холодным мраморным перилам. Никогда в жизни он не чувствовал себя так ужасно и никогда в жизни он не напивался до такого состояния. А что бы подумали Ида и Жюли, увидь они его сейчас. С некоторой завистью он оглянулся на Эдмона, который хоть и выпил больше, но на ногах стоял намного тверже и увереннее. — Да черт подери! — зло воскликнул Дюран и прибавил к этому возгласу ругательство, которое в обычной жизни никогда не произнес бы. — Может меня кто-нибудь пустит в мой собственный дом?! С этими словами он ещё раз с силой ударил кольцом о железную пластину. Дверь тут же отворилась и из-за неё показался заспанный дворецкий со свечой в руке. Увидев хозяина, крайне нетрезвое состояние которого было заметно невооруженным глазом, он побледнел, ожидая вспышки гнева. От неминуемой расплаты его спас Клод, который, посидев пять минут, потерял ориентацию в пространстве и всякую способность двигаться самостоятельно, и отчаянно нуждался в помощи. Поддерживая друга под плечо, Эдмон, спотыкаясь и натыкаясь на мебель, поплелся к своему кабинету. — Господин Дюран, не возьмете ли свечу? — сонным голосом спросил дворецкий, протягивая легкий глиняный подсвечник. — Убирайся к черту! — рявкнул Эдмон, с третьего раза открывая дверь тёмного кабинета и заваливаясь внутрь вместе с висевшим у него на плече Клодом, которого он ударил о вторую створку двери. Клод издал короткий вопль и тут же снова замолчал. Посадив, уже начинавшего засыпать, друга в кресло, Дюран отправился на поиски свечи, которую можно было бы зажечь. Свечи в подсвечниках на камине совсем оплавились, но слуги почему-то не заменили их. Тихо выругавшись, Эдмон огляделся и заметил на маленьком столике свечу в одиноком посеребренном подсвечнике, который красиво блестел в лучах луны. Пошарив руками по столу и, наконец, найдя спички, он попытался зажечь свечу. Первая спичка, так же как и вторая, и третья, и несколько последующих, с треском сломалась. Повоевав с ними несколько минут, Эдмон всё-таки зажег свечу и комната озарилась тусклым светом, освещавшим, правда, только середину. Устало упав в кресло, Дюран закрыл глаза. Голова ужасно кружилась и продолжала вести из стороны в сторону. Посидев так какое-то время, он потянулся к графину, стоявшему на краю стола, и разлив по стоявшим тут же бокалам остатки вина, заставил несчастного Клода выпить его долю, чтобы тот наконец-то спокойно заснул и перестал периодически резко вскидывать голову, сопровождая это движение беспорядочным возгласом. Но эффект был прямо противоположный: Клод резко ожил. — Скажи, — задумчиво проговорил он, — имея всё это — женщин, деньги, ум, внешность — ты был действительно счастлив хотя бы один раз в жизни? — Клод, счастье — это иллюзия. И печаль тоже иллюзия. Все чувства иллюзия, — Эдмон выразительно взмахнул рукой. — Я бы сказал, что и весь мир тоже, но его, к сожалению, можно осязать. — Мир настолько несовершенен в твоих глазах? — усмехнулся Клод. — О, нет, мир совершенен, а вот люди — нет, — с улыбкой покачал головой Дюран. — Даже если учесть, что мы созданы по образу и подобию Бога? — На мой взгляд, Бог самое несовершенная из всех воплощенных идей человечества, — Эдмон устало откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. — Для воспитанника католической школы ты не слишком набожен, — Лезьё уронил голову на руки и, к облегчению Эдмона, замолчал. Правда, ненадолго. Внезапно, словно осенённый гениальной мыслью, он спросил, не поднимая головы: — Эдмон, скажи, ты любил когда-нибудь? — Возможно, — уклончиво ответил герцог. — Смотря, что понимать под любовью. Не забывай, что я далёк от общепринятого понимая этого чувства. — Что вызывали у тебя те девушки, с которыми ты проводил время? — Физическое влечение, эстетическое удовольствие и чувство собственного достоинства, — засмеялся Дюран, даже не повернув головы. — Я спрашивал о чувствах, — спокойно возразил Лезьё. — Разве это не чувства? — Эдмон приподнял бровь и, наконец, обратил взгляд на друга. — Я не знаю, что такое любовь. Можешь попробовать мне объяснить. Я почти что коллекционирую подобные объяснения. — Что такое любовь? — Клод поднял голову. — Представь, что ты на цепи и тебя тащат по земле, камням, душат, но не отпускают и ты сам не можешь отцепиться. И знаешь, что нужно, но не можешь и, самое главное, не хочешь. Такова любовь, какой бы счастливой и взаимной она не была. — Значит, по-твоему, любая любовь — это одна только боль? — герцог приподнял бровь, вглядываясь в своего друга. — Жером говорит, что боль — это единственное, что мы чувствуем на самом деле. А я, — Клод слегка покачнулся, — я считаю, что мы чувствуем то, что хотим чувствовать. — То есть ты хочешь чувствовать боль от своей неразделённой любви? — Стереотипы, — Лезьё небрежно махнул рукой. — Так принято. Точно так же, как принято в театр надевать фрак. Я не могу этого объяснить, но… Это априори. Ты страдаешь, потому что так нужно, так принято, потому что не допускаешь мысли, что может быть по-другому. Проговорив последние слова, он снова уронил голову на руки. Эдмон молчал, глядя в темноту прямо перед собой. — В чём тогда прелесть этого чувства? — внезапно спросил он. — Ни в чём, — Клод снова поднял голову и в тусклом свете свечи его глаза блеснули грустным огнем. — И всё же, ты ответил «возможно». — Честно говоря, послушав тебя, я стал сомневаться, чьё понятие любви более странное: моё или общественное, — Дюран закрыл глаза и отвернулся. — Чем быстрее ты заснешь, тем легче мне будет привести тебя утром в чувство. — Мы вернёмся к этому разговору, — многозначительно поднял брови Клод и, повалившись на диван, мгновенно заснул.***
Солнце светило в окна, которые не были задернуты шторами и неприятно било прямо в глаза. Клод перевернулся на другой бок и проснулся. Некоторое время он не мог понять, что он делает в незнакомом доме, незнакомой комнате, да ещё и на диване, на котором он, по всей видимости, спал. Однако, взгляд его тут же упал на Эдмона, который сидел, приложив к голове пустой графин, и в висках тут же ужасно застучало, в горле пересохло, а в памяти всплыли обрывки событий прошлой ночи. — Боже, моя голова, — простонал Клод и, посмотрев на Дюрана, добавил, — Я же предупреждал тебя, что не умею пить. Что там хоть было? — Тебе все рассказать? — спросил Эдмон, криво усмехнувшись. — О, нет, в таком случае лучше не рассказывай ничего! — воскликнул Клод, резко поворачивая голову к другу. — Там были какие-нибудь… женщины? Последнюю фразу он растянул, пытаясь подобрать подходящее слово. — Проститутки? — спокойно поинтересовался Эдмон. — Да были, но ты весьма нелюбезно отогнал их, потому что они не показались тебе в достаточной степени красивыми. — Почему я у тебя? — немного помолчав, продолжил расспросы Лезьё. — Мне казалось, я собирался вернуться в гостиницу. — После третьего стакана ты перестал понимать, что происходит, — ответил Эдмон. — И отправлять тебя в гостиницу в таком состоянии было просто бесчеловечно. Ты еле шел, я не говорю о том, что ты еле соображал. — Три стакана? — воскликнул Клод, резко поднимаясь. — Что мы пили? — Абсент, — все так же флегматично проговорил Дюран. — И это была не моя идея, если ты хочешь знать. — Сколько времени? — внезапно встрепенулся Лезьё. — Мне нужно ещё успеть вернуться в гостиницу, перед тем, как ехать на ипподром. Ида обещала приехать к нам, чтобы мы поехали вместе. — Времени у тебя предостаточно, друг мой, — Эдмон взял стакан со стоявшего рядом столика и, налив в него воды из графина, который всё ещё держал в руке, отдал другу. — Тебе, кстати, нужно было бы стать философом, Клод. Ты вчера говорил просто поразительно умные вещи. — Я, скорее всего, с трудом считал до двух, — отмахнулся Клод и с жадностью выпил предложенную воду. — Что уж говорить о философии? Герцог улыбнулся, переворачивая графин так, чтобы возле лба была холодная сторона, и, откинув голову на спинку кресла, проговорил: — Слава Богу, что у меня сегодня нет заездов. Я, наверное, даже не смог бы сесть на лошадь. — Надеюсь, моя кузина об этом не узнает, — Клод встал и нетвердым шагом, подошёл к книжному шкафу, рассматривая своё отражение в стеклянной дверце. Придя к неутешительному выводу, что по его лицу трудно не догадаться за каким занятием он провел прошлую ночь, Лезьё вернулся на диван, отобрав по пути графин у Эдмона.***
Когда Ида в полдень заглянула к своим братьям, чтобы ехать с ними на ипподром, Клод все ещё лежал на диване, правда, теперь уже в номере своего брата, прикладывая к голове различные холодные предметы. Жером равнодушно смотрел на него, всем своим видом говоря, что ему плевать, где ночью был его брат. — Ну, и что это? — вместо приветствия поинтересовалась Ида. — Погулял вчера с Дюраном, — отозвался Жером, неодобрительно глядя на брата. — Его не было всю ночь и весь вечер, не знаю даже, где они пропадали. — Да успокойтесь вы! — недовольно проворчал Клод, поднимаясь с дивана и критично разглядывая себя в зеркало. — Я могу себе позволить… — Что позволить? Напиться до беспамятства? — язвительно поинтересовалась средняя Воле. — Ничего не скажешь, Клод, отличную компанию ты себе нашел! Ты хоть знаешь, чем это всё обычно кончается? Или ты тоже намереваешься стать лицемерной тварью? — Ты так злишься только потому, что на дух не переносишь Дюрана, — заметил Лезьё, приглаживая волосы и надевая сюртук. — Я готов, когда едем? Всю дорогу до ипподрома стояла неприятная тишина. Молчали все, даже любивший поговорить Клод. У каждого было о чём подумать и, если бы все не были так погружены в свои мысли, то кто-нибудь обязательно бы заметил напряжённый страх, который закрался в глаза средней виконтессы Воле. Её даже не столько заботило то, что он втянул в эту жизнь её брата, потому как, несмотря на кажущуюся пассивность, Клод обладал железной силой воли и стащить его с выбранного пути можно было только при одном условии — он сам решил с него свернуть. Иду уязвляло другое. Она прекрасно, пожалуй, даже лучше остальных знала, что у Эдмона были и другие женщины. Их наличие не волновало виконтессу Воле лишь по одной причине: они остались в прошлом и уже были не нужны тому, кому когда дарили свою любовь. Ида боялась соперниц в настоящем. Она боялась тех женщин, которых он мог встретить во время подобных увеселительных прогулок. Непостоянство герцога позволяло думать о том, что он запросто может оставить её, увлекшись какой-нибудь гризеткой, связь с которой не придётся скрывать и которая обойдется куда дешевле. Ида не могла, не имела права, что-либо ему запрещать, да и не хотела этого делать. Но сознание того, что её счастье и душевное спокойствие теперь зависят от прихоти и каприза другого человека, заставляло испытывать безотчётное волнение. Ида де Воле-Берг привыкла быть хозяйкой положения хотя бы с виду.***
На ипподроме были уже почти все. Эдмон со скучающим видом прохаживался взад вперед, останавливаясь обсудить погоду и своё собственное выступление то с одними знакомыми, то с другими. Время уже близилось к часу, а тех кого он ждал до сих пор не было. — Эдмон! Как же я рад снова тебя видеть! — Дюран обернулся на возглас Клода и отметил про себя, что тот не стал выглядеть лучше. — Здравствуй, Клод. Надеюсь, ты выдержишь сегодняшний день, — с улыбкой ответил он и легким поклоном поприветствовал всех остальных и медленно направился вместе с ними в сторону ложи, которую снимала Ида. — Ох, даже не знаю, — простонал Лезьё, косо оглядываясь на Иду. — После того, как моя любезная кузина устроила мне ужасный выговор, я окончательно перестал соображать. — Что ж, Клод, она имела на это полное право, — Дюран быстро оглядел окружающих и, взяв друга под руку, весело кивну влево, — А вон и Жозефина. Кстати, она смотрит на тебя. — Наверное, я так плохо выгляжу, что привлекаю всеобщее внимание, — сказал Клод и сам оглянулся по сторонам. — Да не верти ты так головой, — прошипел Дюран, притягивая его ближе. — Веди себя естественно, черт возьми. Выпрямись, подними голову, она все ещё смотрит на тебя. — Скорее на тебя, — так же шепотом ответил Клод, всё же выпрямляясь и гордо поднимая подбородок. — Поверь мне, на тебя, — тихо проговорил Эдмон, и, дернув за руку Клода, который попытался повернуть голову, добавил. — Не смотри на нее так явно. Вообще не смотри. — Вести себя как ты? — поинтересовался Клод, с улыбкой кивая кому-то из знакомых. — Именно, — Дюран снова оглядел окружающих. — О, вон Катрин Алюэт. Иди и поговори с ней о чем-нибудь. И улыбайся Клод, улыбайся. Проговорив последние слова, он незаметно толкнул друга в сторону Катрин. Некоторое время Эдмон с удовлетворением наблюдал за своим учеником, который изо всех сил старался держаться ровно и гордо, и при этом вести непринужденно-веселую светскую беседу. — Я не хочу, что бы ты сделал из моего брата копию себя! — тихо огрызнулась Ида, медленно проходя мимо и наблюдая за Моник и Жеромом, которые коротали время в обществе мадам Бонн и её дочери. — Я лишь пытаюсь ему помочь, — пожал плечами Эдмон, наблюдая, как средняя виконтесса усаживается в кресло. — Ты превращаешь его в себя! — к злой интонации добавился не менее злой взгляд. — Чтобы как-то загладить свою вину, я вынужден пригласить тебя сегодня вечером в оперу, — шутливым тоном произнес Дюран, опираясь на спинку соседнего с Идой кресла. — И что же там сегодня идет? — нарочито серьезно поинтересовалась Ида, открывая веер и неторопливо обмахиваясь им. — Не все ли равно? — Эдмон понизил голос, переводя взгляд на арену. — Лично я собираюсь смотреть на сцену, — ответила Ида, всё ещё не поворачивая голову к собеседнику. — Я не из тех людей, которые ходят в оперу, чтобы побеседовать с теми кого они либо на дух не переносят, либо с теми, с кем они запросто могут заговорить в любом другом месте. А эти сорокалетние дамы, которые пытаются выполнять роль светских свах?.. — Я буду считать, что ты согласилась и заеду за тобой в гостиницу в семь, — тихо проговорил Дюран и, мрачно взглянув на подошедших Моник и Жерома, резко выпрямился и направился в сторону своей ложи. — О чем вы говорили? — поинтересовалась Моник, глядя ему в след. — О том же, о чем и всегда, — недовольно ответила Ида, зло сверкая глазами в сторону сестры. — Недовольство, вызванное тем, что каждый из нас считает совершенством себя, но не признаёт при этом идеальность другого. — Я поражаюсь, как ты можешь так ненавидеть его и Жозефину и при этом так хорошо ладить с Клодом, — засмеялся Жером. — Знаешь, я не переживу, если он превратиться во второго Дюрана, — воскликнула средняя Воле. — С меня вполне хватит одного заносчивого эгоиста. — Не волнуйся, Клод никогда таким не станет, — поспешил заверить ее Жером. — Он слишком для этого добр. — Дурной пример заразителен. Ты же знаешь, как это бывает, — Моник многозначительно поглядела на брата.