Король в беде

4 мая 3019 года Третьей Эпохи, Минас Тирит Эомер был абсолютно, совершенно, окончательно потерян. Он не мог назвать точный момент, когда за последние несколько дней Лотириель стала центром его постоянного внимания — но если ему пришлось бы гадать, то это был бы момент, когда он впервые поцеловал ее в коридоре, чтобы сбежать от леди Амдриель. Что-то в том, как принцесса бесстрашно и задыхаясь поцеловала его в ответ, что-то пробудило в нем. Его собственная реакция стал сюрпризом; в тот момент, когда их губы встретились, его сердце начало вырываться из груди, и теперь он знал, что это было из-за нее одной. Прежде на нем висел груз короны, маневрирование в чужом дворе, о котором он практически ничего не знал — теперь он жил, чтобы слушать ее смех или вновь ощутить ее дыхание на своих губах. Он знал, что ведет себя, как глупец, но ему было все равно. Даже в компании ее отца и братьев тем вечером за ужином, он с трудом мог отвести взгляд от Лотириель. На ее щеках был очаровательный румянец, быть может, оставшийся после проведенного в городе дня (о котором Эомер вспоминал с немалой долей удовольствия). Его должно бы удивлять, как часто они находили повод или предлог для поцелуев, но с тем, как она очевидно наслаждалась этим, он не мог не сделать вывода, что их обман был ей так же в радость, как и ему. Имрахиль не заметил напряжения между дочерью и его другом. Он продолжал вести оживленную беседу, полную забавных историй и замечаний, который обычно заставили бы Эомера рассмеяться, но сейчас он лишь улыбался сидевшей напротив него Лотириель. В такие моменты, она краснела и кусала губы, чтобы не улыбаться, и отводила взгляд, как будто заставляя себя обратить внимание и на отца. Эомер отчаянно хотел знать, что за мысли бродили за взглядом этих больших серых глаз. Эта странная княжна была не похожа ни на одну женщину, которую он встречал, и он был готов провести остаток жизни, разгадывая тайну ее улыбки. После ужина (и Эомер не имел ни малейшего понятия, чем ужинал), они удалились в гостиную, уютно обставленную и освещенную множеством ярких свечей. Он сел возле Лотириель на кушетку, так близко, как осмелился под взглядом ее отца, и был вынужден воздержаться от прикосновений к ней, которых ему так хотелось. Амротос обмяк в кресле, подняв со стола книгу и рассеянно переворачивая страницы. Имрахиль, долго взглянув на дочь — которая сидела с прямой спиной без всякого намека на улыбку — завел тихий разговор с Эрхирионом у зашторенного окна, настолько, что их слов было не разобрать. Эомер сгорал от желания потрогать темную прядь, выпавшую из прически Лотириель на ее шею. Он представил, как она выглядела бы с распущенными волосами, шелковистыми и гладкими на фоне ее кремовой кожи… Он потерял дар речи. Что он мог сказать ей там, где их могли услышать? Ее руки перебирали складки ее тёмно-синей юбки платья. Амротос встал, прошелся перед камином, заложив руки за спину. Лотириель смотрела, как он бродил, слегка подняв брови, и Эомер осознал, что ее брат, должно быть, ведет себя странно. Сам он не настолько хорошо знал Амротоса, чтобы судить об этом, ведь его обычным состоянием было ровное спокойствие. — Лотириель, — сказал Амротос внезапно и резкими шагами подошел к кушетке. Он сел по другую сторону от сестры, и с еще большим любопытством Эомер склонил голову, чтобы лучше видеть принца. Амротос, моргая, когда понял, что его поведение вызвало интерес, тут же прокашлялся. — Да? — подтолкнула его сестра. — Порисуй для нас. Этот вечер будет скучным, если Эр и отец продолжат обсуждать дела, — сказал он, бросив взгляд на отца и брата, как будто виня их за свою скуку. Эомер заметил намек на непонимание на лице Лотириель, но ее голос был совершенно спокойным. — Я могу порисовать для тебя, если хочешь. Если ты принесешь мне мой мешок. Амротос практически спрыгнул с кресла и почти бегом выбежал из комнаты. Повисло короткое молчание, пока все смотрели ему вслед, а затем Имрахиль возобновил разговор со своим вторым сыном. — Я не знал, что ты рисуешь, — тихо сказал Эомер, чувствуя облегчение из-за их относительной уединенности, хотя знал, что это не продлится долго. — Не так, чтобы хорошо, — призналась Лотириель, глядя на него своими очаровательными серыми глазами с намеком на улыбку. — Искусство это часть обучения каждой молодой женщины, хочет она этого или нет. — А, значит, принужденный талант. В любом случае, я притворюсь, что у тебя потрясающе получается. Она засмеялась, и сердце Эомера едва не выпрыгнуло из груди. Наконец Амротос вернулся, и Лотириель уложила на деревянную доску большой лист бумаги, разместив их у себя на коленях. Она настояла на том, чтобы Амротос наточил ее угольный карандаш, и Эомеру пришлось скрывать смех при виде негодования княжича, что его осмелились использовать в качестве точилки. — Что мне нарисовать? — спросила Лотириель в воздух. — Тебя, Амротос? Эомер хрюкнул, когда ее брат быстро ответил: — О нет! Моих портретов достаточно даже для всех моих почитателей. Нарисуй кого-нибудь из двора — кого еще не рисовала прежде. Лотириель бросила взгляд на Эомера, и он усмехнулся в ответ на ее веселье. Ему были очевидны чувства Амротоса — в конце концов, влюбленные мужчины редко об этом заявляли вслух. Часть его хотела, чтобы принц говорил напрямую, но тогда они лишились бы повода посмеяться. — Может быть, леди Амдриель? — спросила Лотириель, и смех в ее голосе был заметен любому, кто обратил бы на это внимание. Но ее брат совершено не обращал. — О, нет! Но… Может быть, ее дочь? — Амротос барабанил пальцами по своему колену, и его взгляд метался от сестры к Эомеру, к потолку и снова по кругу. Лотириель моргнула, и снова бросила взгляд на Эомера — но теперь его единственным ответом было пожатие плеча. Он был уверен, что Амротос потерял свое сердце — все знаки определенно об этом говорили. Но то, что это была дочь леди Амдриель определенно было сюрпризом. Разве Имрахиль не упоминал, что Амротосу однажды пришлось перепрыгивать через стену, чтобы сбежать от ее властолюбивой матери? Что за странная пара в этом случае! Если Эомер вообще сомневался в чувствах Амротоса, то вскоре перестал, потому что Лотириель начала рисовать длинные, гладкие линии на бумаге. — Ты сделала ее лицо слишком длинным, — пожаловался Амротос. Затем несколько минут спустя: — Ее глаза куда круглее, Лот! Ты как будто не видела Мадриель прежде! — Если и видела, то явно не твоими глазами, — сухо сказала Лотириель. Ее пальцы были испачканы углем, но Эомер подумал, что это ей шло. Как бы плохо он не помнил лицо леди Мадриель, оно было нарисовано довольно похоже, и он не колебался, прежде чем сказал ей об этом. Она повернулась к нему с улыбкой, раздражение на брата сошло с ее лица. — Ты слишком щедр в комплиментах, — сказала она мягким голосом. — И Амротос слишком критичен — мне кажется, что мой рисунок вполне обычный. Он засмеялся, заставив Амротоса нахмуриться. — Продолжай, Лотириель! Не давай нам заставить тебя засидеться до полночи из-за рисунка. Эомер заметил, как она слегка поджала губы и снова вернулась к бумаге. Несмотря на выражение, ее губы были прекрасны, и ему было совсем несложно вспомнить их вкус, как они прижимались к его собственным… Он поерзал на своем сидении, наклонившись ближе к Лотириель, чтобы через ее плечо наблюдать за работой, просто чтобы вдохнуть ее свежий, цветочный запах, который уже въелся в его память. Ее пальцы заколебались, прежде чем продолжить, она слегка смяла край бумаги. Амротос раздраженно вздохнул и встал, снова начиная расхаживать перед камином. — Ты заставляешь меня нервничать, — себе под нос сказала Лотириель, слегка повернув голову к нему. Она не прекратила рисовать, чтобы не привлекать внимания. — О, неужели? — пробормотал Эомер невинно, глядя, как розовеют ее щеки. — Как жаль! Княжна невольно фыркнула; совершенно очаровательный звук, подумалось ему. — Если тебе жаль, то я луна! — Это меня не удивляет, — прошептал он. — Ты определенно так же прекрасна, Цыпленок. — Ш-ш-ш! Лотириель прошипела вовремя, потому что мгновение спустя над ними стоял Имрахиль, с кивком оглядев работу Лотириель. — Весьма похоже, — сказал он. — Правда, дочь моя, я не ожидал, что твоей моделью будет она. — Это был выбор Амротоса, — сообщила она отцу. — Лотириель! — в агонии сказал ее брат от камина. — Твой секрет в безопасности со мной, сын мой, — ровно сказал Имрахиль. — Останься с сестрой и Эомером, будь любезен. Мне нужно просмотреть бумаги, а Эрхирион согласился помочь мне. — Да, отец, — голос Амротоса был определенно страдальческим, и Эомер заметил, что кончики его ушей покраснели. Когда шум шагов Имрахилия и Эрхириона стих, снова настала тишина. Амротос снова принялся ходить, но теперь он что-то, нахмурившись, бормотал себе под нос. — Интересно, а не с Мадриель ли он был утром в садах, — прошептала ему Лотириель. — Меня бы это ни капли не удивило, — ответил Эомер тихо, невольно усмехаясь. — Он совсем не был рад нас видеть, а? — Действительно, — улыбнулась она. — Теперь я хочу знать все детали их романа! Не думаю, что Амротос мне доверится — я бы слишком его дразнила, и он знает об этом. — Я спрошу его, тогда, — предложил Эомер. — Я бы хотел посмотреть, как ты будешь его дразнить. Лотириель захихикала, и он шикнул на нее — Амротос смотрел на них недовольно. — У меня пальцы устали, — быстро сказала она, и снова склонилась над бумагой. Эомер был впечатлен ее умением и скоростью — он больше не верил, что она рисовала посредственно. Каким-то образом она передала сияние светлых волос леди Мадриель и бледность бровей над распахнутыми глазами. Пустыми глазами, всегда казалось Эомеру, но он был немилосерден. Ему больше нужно было волноваться о попытках леди Амдриель сделать его своим зятем. Ленивая улыбка расцвела на его лице при мысли о том, какой будет реакция леди, когда она знает, что ее дочь завоевала сердце княжича Дол Амрота… — Ты закончила? — нетерпеливо спросил Амротос несколько минут спустя, снова сев рядом с сестрой. — О… О, прекрасная работа, Лотириель! Она прекрасна! Это заявление настолько резко отличалось от его предыдущей реплики-критики, что Эомер недоуменно поднял бровь, пытаясь не смотреть Лотириель в глаза из страха, что рассмеется. — О, спасибо, Амротос, — сказала она ровно. — Я могу его закончить, если хочешь. — Спасибо, — пробормотал ее брат и стиснул бумагу в руках, едва сестра протянула ее ему. Он больше не смотрел на них, но встал и вышел за дверь, как будто в трансе. Мгновение спустя его уже не было. — Ну! — сказала Лотириель после паузы. — Отец сказал ему остаться с нами. — Именно, — согласился Эомер, без стыда радуясь, что они остались наедине. Он сделал то, что хотел сделать весь вечер, и коснулся ее, положив руку на ее спину, чувствуя сквозь платье ее тепло. Она вздрогнула, и его пальцы скользнули вверх, чтобы достичь мягкой кожи ее шеи. — Я могу уйти, если хочешь, — сказал он неискренне. — О, я не хочу, чтобы ты уходил, — сказала Лотириель, невольно хитро улыбаясь. — Хотя, быть может, тебе стоило бы. — Но почему? Мы вполне способны прилично себя вести! — Голос Эомера был куда увереннее, чем он сам, хотя что бы доказать свои слова он передвинул свою руку на подушку рядом с ней. Их глаза встретились на мгновение, прежде чем она вздохнула и отвела взгляд. — Конечно, — пробормотала она. — Если хочешь, — торопливо сказал он, ненавидя, что заставил ее улыбку погаснуть. — М-мне понравилось смотреть, как ты рисуешь. Лотириель подняла брови. — Небеса! И кого бы хочешь, чтобы я нарисовала? Если ты выберешь другую юную, прекрасную женщину, я могу заревновать! — Ее голос был шутливым, но Эомер надеялся, что ему не показалась нотка правды в нем. — О, ни за что! — сказала он. — Нарисуй меня, если это убедит тебя в моих намерениях. — Тебя? — переспросила она, приоткрыв губы от удивления. — Почему нет? — спросил Эомер возмущенно. — Я не такой уж страшный. — И правда не очень, — засмеялась Лотириель, и на ее щеки вернулся румянец. — Я буду только рада нарисовать тебя. Останься здесь… — И она пересела на противоположный конец кушетки, придвинувшись спиной к ручке и сев лицом к нему, подтянув колени к груди и положив деревянную доску на колени и уложив на нее свежую бумагу. — Ты могла бы остаться рядом со мной, — возразил он. Потеря ее тепла и присутствия была слишком ощутимой. Она улыбнулась — на щеках появились ямочки — не отрывая глаз от его лица. — Нет, если мы хотим убедить наблюдателей, что умеем себя вести, — сказала она. — В конце концов, здесь нет никого, перед кем нам нужно было бы демонстрировать наши чувства. Эомеру хотелось поспорить, но он воздержался. Теперь взгляд Лотириель путешествовал по чертам его лица, она прикусила губу от концентрации, и он подавил начавший загораться румянец. Бёма! Он не краснел с детства. Что это? Неловко он попытался уложить свои длинные ноги и руки в лучшее положение, но вместо этого скорее доказал, что небольшая кушетка мало подходила мужчине его размеров. Он попытался усмехнуться Лотириель, и к своему недовольству увидел, что она сдерживает смех. — Тебе удобно? — спросила она, сверкая глазами. — Достаточно удобно, — пробормотал он. — Не заставляй меня сожалеть о том, что я попросил тебя нарисовать меня! Она торопливо уронила взгляд на бумагу и начала рисовать. Эомер старался не шевелиться, чтобы не мешать Лотириель работать, но он им словно завладела чесотка. Он бы через несколько минут поменял бы слегка позу, если бы только Лотириель не смотрела на него так часто, видимо, рисуя его тело. Мадриель повезло, что она не была прямым объектом рисования и не присутствовала в комнате, во время процесса. — Где ты получил шрам? — тихо спросила Лотириель. Ее глаза были сосредоточены на бумаге, хотя когда он секундно заколебался, они метнулись к нему. — Ничего героического, как тебе наверняка кажется, — с усмешкой сказал Эомер. — Я поранился, падая с крыши королевской конюшни в Эдорасе, когда я был ребенком. — О! А я думала, что это была какая-то боевая рана, знаешь, или что ты по крайней мере скажешь, что она боевая. Амротос бы так и сказал. — Я не могу лгать, даже в шутку. Лотириель улыбнулась, и он улыбнулся ей в ответ, пока она смотрела на него. Затем она быстро сказала: — Это очень мужественный шрам. Не нужно гадать, почему все леди влюблены в тебя! — Если бы они знали, что это всего лишь детская ошибка, они не были бы так заворожены, — иронично сказал Эомер. — Уверяю, я куда скучнее, чем им кажется. — О, в это я не поверю ни на секунду! Я уверена, что последние несколько дней были самыми увлекательными днями в моей жизни. От этого признания он вздернул бровь, и Лотириель слегка нахмурилась. — Это не так уж странно, — сказала она, как будто защищаясь. — Большинство женщин не обладает мужской свободой искать приключения или храбростью твоей сестры. — Ты приняла мое неверие за критику, — сказал ей Эомер. — Мне просто странно думать, что твоя жизнь не полна приключений с твоим… Ну, с тем, кто ты. — Я пытаюсь наслаждаться тем, что мне дано. — Глаза Лотириель снова сосредоточились на бумаге, она рисовала, тихо добавив, как будто сама себе: — И я пытаюсь не желать большего. — Ты не довольна? — спросил Эомер так же тихо. Она не ответила сразу, и он уже подумал, что обидел ее, но когда она подняла глаза вновь и так сияюще улыбнулась, что он забыл о том, что только что сказал. — Я была довольна. — В этой фразе была многозначительность, которой он не понял, но она не стала объяснять. Огонь, трещащий в очаге, был единственный звуком в течение следующих нескольких минут. Эомер был поглощен мыслями о княжне, а она слишком поглощена работой, чтобы говорить. Но это была дружеская тишина. Он не чувствовал никакого не удобства, кроме физического. — Вот, — наконец сказала Лотириель, и с улыбкой с ямочками вернув взгляд к нему. На ее носу было пятно угля, и она была необыкновенно прекрасна. Она чуть пододвинулась к нему ближе, и Эомер с облегчением выдохнул. — Надеюсь, тебе понравится, — добавила она, видимо, приняв его удивление за недовольство. — Мне нравится! — тут же сказал Эомер и усмехнулся. — Значит, я такой? Боюсь, что теперь ты знаешь мое лицо лучше, чем я свое. Лотириель прикусила губу, метнувшись взглядом на портрет, и снова посмотрела на него. — Похоже, — сказала она со смехом. — И теперь ты всегда будешь знать, как выглядишь! — Она сняла портрет с доски и протянула его ему. — О, нет! — Эомер поднял руки. — Мне он не нужен. Мне приходится жить с моим лицом, едва ли мне нужен портрет! — Она снова засмеялась, и, импульсивно, он добавил: — Оставь его себе, Цыпленок. Чтобы ты помнила меня и наши полные приключений дни. Ее розовые губы разомкнулись от недоумения. — И можешь заодно обеспечить меня своим портретом, — сказал Эомер в ответ на ее тишину. Уголки губ Лотириель упали вниз, и он с тревогой увидел, как она нахмурилась. — Но… — она остановилась и сглотнула, распахнув глаза, прежде чем осторожно продолжить. — Но ты сказал, что… Что после этого нам больше не придется думать друг о друге. Неудивительно, что у Лотириель были к нему вопросы; что она напомнила ему о его собственных словах, что им больше не придется думать друг о друге. Он не должен был этого говорить — но в на тот момент это был единственный способ, который он пришел ему в голову, чтобы уверить княжну, что он не желает обесчестить ее или запятнать ее репутацию. И вновь, он гадал: что же она думает о нем? Что он подлец, как его и назвала леди Амдриель, или по крайней мере, человек, у которого нет серьезных намерений на будущее. Разве Лотириель не была ошеломлена, когда он признал, что не думал о браке прежде? Теперь он только об этом и думал, вот только Лотириель об этом не знала, разумеется. Как он сможет убедить ее в обратном, когда ее мнение о нем стоит лишь на их обмане? Если бы он знал, что влечение к ней расцветет в нечто большее, он бы не поцеловал ее в тот первый день. Теперь он жалел об этом.