amanita mortem.

У берега реки Хан пришвартован небольшой паровой катер. Первые солнечные лучи уже вовсю купаются в спокойных водах, мерцая зеркальными бликами в отражении. Ёнгук делать выводы не спешит, хотя едва себя сдерживает, чтобы не наброситься на Джимин с обвинениями. Шум, созданный возле участка, уже привлекал прохожих. Надо было побыстрее уходить, времени оставалось мало. Именно на этот случай девушка оставила здесь катер. - Джимин... - Не сейчас, пожалуйста. Ты мог всё испортить, да я бы себя не простила... Юнги нельзя оставлять здесь, помоги уложить его в каюту. Кажется, что она вот-вот расплачется. Респиратор как всегда закрывает половину лица, но глаза блестят от влаги, сочатся чувством вины и беспомощности. План удался, но случись всё иначе, это дорого бы стоило. Под её доспехами, которые оказались дешевой латунью, белая рубашка и кожаный, плотно прилегающий к телу комбинезон. Кровавое пятно вызревает на льняной ткани, вяжет волокна багрянцем чуть ниже ребер. Пуля вошла неглубоко, но боль тянущая, распыляется по всему телу. Девушку словно в кипяток опустили. Горячка и дрожащие руки. Покрасневшие глаза. Ёнгук с трудом удерживается от лишних вопросов, пока что надо позаботиться о ней. Кое-как уложив Юнги в катер, Джимин делает всё необходимое и отплывает. Сухое утреннее солнце плетет вокруг них дымку, делает лица еще бледнее, а эмоции воспаленнее. Найдя какую-то допотопную аптечку в закромах каюты и проклиная бедолагу Юнги, детектив принес девушке всё, что хоть как-то могло бы облегчить её страдания. - Не здесь, Ёнгук. Надо поскорее убраться с видного места. Потом займешься моим лечением. Джимин всячески пытается не терять сознание от обильной потери крови, сосредоточившись на ведении катера. - Выпей хотя бы обезболивающе. И еще это. Снимет жар. Ёнгук протягивает ей пузырьки с настойками, наблюдая как она опустошает их, и хочет понять во что ввязался. Он и сам чувствует себя откровенно хреново. Давление, наверное, поднялось. Да и сильно укачивало на воде. Всю дорогу они молчали, собираясь с мыслями, ведь предстоял длинный диалог, и тяжелее всего было Ёнгуку, который оказался обманутым и многого не понимал, стараясь оправдать Джимин. Они вскоре отплыли довольно далеко от города, учитывая, что их район и сам был на окраине. Ёнгук ожидал какую-то небольшую лачугу, старый заброшенный склад, или что-то в этом роде, но место, в которое они втащили полуживого Юнги, больше напоминало бункер, и уходило под землю. Когда бессознательного офицера приковали наручниками к железной трубе, Ёнгук первым делом помогает девушке раздеться. Что-то очень интимное снова заряжает воздух электричеством. Он аккуратно снимает лямки комбинезона, расшнуровывает ворот рубашки, обнажая тонкие ключицы и маленькие, усеянные родинками плечи. Никогда до этого не видел её такой покорной. Джимин впервые по-настоящему в нем нуждалась. Рана была не смертельной, с пулей девушка ловко справилась сама, отвернувшись к детективу спиной, дразня крошечными лопатками и изящным станом. После-таки разрешает ему к себе прикасаться. Ёнгук так осторожничает, что смоченная в дезинфицирующем растворе тряпка дрожит у него в руках, и он едва берет себя в руки, когда дело доходит до накладывания швов. - Такая досада, наносить увечья твоей безупречной коже. Детектив чувствует себя влюбленным подростком, так трудно вонзать в нее эту иголку, оставляя тонкий черный шов, так охотно поцеловать куда-нибудь в пупок, чтобы её успокоить. Смущение барабанит по вискам. Джимин тихо смеется, пока Ёнгук ползает возле нее на коленях и возится с раной. За это время у нее немного отросли волосы и сейчас, выкрашенные в русый, чернеющие у корней, они едва прикрывали хрупкую грудь. Когда они заканчивают, девушка надевает длинный свитер мужского покроя. Юнги приходит в себя, разбивая тишину помещения хриплыми стонами, присматривается к происходящему с явным непониманием. - Детектив... Джимин. Что вы здесь делаете? - Сильно ты его приложила. Ёнгук из жалости подносит пленному стакан воды, а после заваливается на какой-то потрепанный желтый диван. Эта комнатка лишь одна из многих. Всё завалено книгами, старым шмотьем, обрезками каких-то газет. Джимин виновато пожимает плечами. Наливает детективу виски, себе – водку. Оба настроены на диалог. Первым его начинает как не странно Юнги, до которого постепенно доходит происходящее. - Какого черта?! Как давно вы с ней в сговоре? Это предательство! Скольких людей убило это чудовище?! Он рыпается, звенит наручниками и плюется, придумывая всё новые прозвища и проклятия. На душе не по себе. Готов ли он узнать правду? - Юнги-я, помолчи. Я примерно в твоем же положении, разве что меня здесь больше любят. Вчерашний начальник злобно сверкает глазами из-под зеленой челки. Еще один писк моды. Ёнгук тяжело вздыхает, выжидающе смотрит на Джимин. - Начнем. На кого ты работаешь? Девушка не спешит с ответом. После выдает робкое: - На себя. - Джимин, я серьезно. Кому это всё понадобилось? Поняв, что с ответом уже откладывать нельзя, она опрокидывает рюмку водки, отвернувшись, приподнимается, и нервно меряет тяжелыми шагами комнату. Очень вялая после ранения. - Я объясню. Это долгая история. И ты, Ёнгук, единственный, чье осуждение я приму, но надеюсь, что ты поймешь меня. Все смерти... До единой. На моей совести. Ёнгук чувствует, как холодеет внутри. Он до последнего надеялся этого не услышать. Сводит судорогами тело и начинает в буквальном смысле тошнить, потому что этого-то и боялся больше всего. «Чудовище»... Но у нее должны быть причины! Может она кого-нибудь прикрывает! Не хотелось верить. Злость закипает в нем с такой силой, что он, вспоминая трупы детей, конвульсивно вздрагивает, не желая принимать такой расклад. - Джимин... Дети... Собственный голос кажется ему чужим. В глазах читается лишь немой вопрос, почему ты так поступила, черт тебя побери? Чем те малыши заслужили жестокой смерти? Ёнгук отказывается верить, что она способна на такой цинизм, от которого даже ему становится плохо, и пьет он в два раза больше. Нет, он тот еще моральный урод, и его жизненные установки давно вывернуты наизнанку, принять и понять Ёнгук мог многое, просто сам себе не мог пояснить свои ощущения. Не то чтобы это сочувствие к детям так гложет душу... Просто девушка всегда была для него примером. Кусочком чего-то светлого, вне его прогнившего внутреннего мира. А тут оказывается, что они одного поля ягоды... Как на это реагировать? Джимин застывает посреди помещения, как приговоренная на расстрел. Взгляд печальный, но в нем нет и тени раскаянья. - Мне жаль... Жаль, что я обманула тебя и пользовалась твоим доверием. Но на этих малолетних ублюдков мне плевать. Они заслужили. Юнги задыхается своим возмущением: - Чертова сука! Гори в аду! Да как ты можешь... Почти заходится в рыданиях. Он извивается, пытаясь выбраться из оков, и ревет, словно мальчишка, размазывая слезы и сопли по лицу. Юнги никогда не был готов к своему званию. В душе он всё еще ребенок. Страх за себя, стыд, жалость – Мин Юнги разрушается, его лицо делается маленьким и некрасивым в истерике, а ведь разговор даже толком не начался. Ёнгук упрямо пытается держать голову холодной. Не спешить с выводами, хотя комок бессилия уже точит глотку; контролировать себя, несмотря на всё наболевшее; быть мужиком, в конце концов. - Джимин... Объясни мне. Бункер довольно просторный, голоса глубоким эхом отражаются от стен и, возникавший вакуум тишины, нарушался лишь редкими всхлипываниями молодого начальника участка Кымчхон, да звоном крошечной цепочки его наручников. На Юнги уже никто не обращает внимания. - Нет у меня на лице никаких шрамов. Я соврала тебе тогда в ресторане, чтобы отвести подозрения и больше не касаться этой темы. На самом деле, моя семья всегда жила в роскоши. Родители тесно сотрудничали с императорской семьей, а та время от времени инвестировала в «Шин Трейд Группс», которая сейчас известна как... - «Юнион Корпорейшн»? Раньше он принадлежал вам? Джимин кивает. Резкие сумерки помещения малюют кривые тени на её силуэте. «Юнион Корпорейшен» - это самая крупная консалтинговая фирма в стране. Но раньше она представляла собой металлургическое предприятие, и только новая власть, свергнув императорскую династию, прибрала к рукам многие частные фабрики и заводы, подвергая их капиталистическим реформам. - Отец пытался договориться с ними, предлагал огромные скидки на продукцию. Сначала они согласились. А потом начали требовать всё больше и больше, вплоть до того, чтобы он получал всего десять процентов дохода от всей прибыли. Моей младшей сестренке тогда было одиннадцать. Она училась в девичьем отделении церковной школы. Что-то потихоньку начинает складываться в общую картинку. Все погибшие дети были из церковной школы. Ёнгук старается сосредоточиться на её рассказе, а не на своих эмоциях, анализируя и пропуская сквозь себя каждое слово, предполагая исход этой исповеди. И что-то очень знакомое просыпается в нем. - Отец разорился. Ему дали какую-то рядовую должность и платили как остальным рабочим, а это такой мизер... Мы и дальше жили в престижном районе, но едва сводили концы с концами. Из-за этого другие дети дразнили Саран, - говорит тихо, и вдруг вспыхивает. – Ты не представляешь, каким ранимым ребенком она была! В глазах её дрожит влага, вся сутулится, пряча лицо в ладонях. - Саран сильно болела. Никто не знал чем. Первые годы она обучалась дома, но когда денег на репетиторов не осталось, её и решили отправить в эту школу. Родители не были слишком набожными. Просто хотели, чтобы у нее было хоть какое-то образование. А эти разбалованные мальчишки... Они называли её «дворняжкой Шин». Саран каждый день приходила в слезах, абсолютно уязвима ко всему и физически не в состоянии дать отпор из-за болезни. Ёнгук находит точки соприкосновения в их судьбах. Это пугает. Переворачивает и ломает мировоззрение, дробит какую-то жалость к самому себе, ведь их ситуации практически идентичны и теперь убийство не кажется чем-то чудовищным. Даже если это дети. - Однажды... Они раздели её догола и заставляли... Это было в прошлом году. Она... На следующий день она в школу не пошла. Саран бросилась под поезд. Что надо было сделать с одиннадцатилетним ребенком, дабы тот без всяких колебаний убил себя? Джимин никогда и ни с кем этой историей не делилась. Вся её чувственность зачерствела, покрылась коркой, ожесточая речь и движения, а сейчас это всё рассыпалось. Она почти не плакала, когда это случилось, словно не понимая до конца произошедшего. И вплоть до этого момента не давала себе это понимать. Впервые её словно потрясло осознание того, что маленькая девочка была в безысходном отчаянье, ей никто не мог помочь, она была настолько сломлена, что смерть казалась ей единственным путем к облегчению страданий. Джимин плачет громко и с надрывом. - Почему я ей не помогла? Я всё только читала ей лекции: «Саран, научись за себя постоять», почему я сама её этому не научила?! Ёнгук помогает ей присесть, у девушки снова приоткрылась рана, и кровь алыми чернилами впитывалась в бинты. Она так слаба, на грани того, чтобы потерять сознание. Мужчина убаюкивает её в своих объятиях и та успокаивается. Джимин сильная, в стократ сильнее его. Юнги молчит, по нему не скажешь, слушает он или нет, а отрешенное лицо лишь пару раз искажается судорогами. - Мы обратились в полицию. Объездили почти все участки, и эти люди... Они разводили руками и спрашивали «а нам что сделать?». Подводили это под несчастный случай. Хотя у нас было доказательство того, что поступок Саран был вполне осознанным, знаешь, она дневник вела... Не часто туда писала. Но последняя страничка... Она внесла туда имена всех, кто над ней издевался. Попросила прощения у меня и родителей. Извинялась... Знаешь за что? «За те хлопоты, которые принесет вам моя смерть». Всхлипывает и шмыгает носом. Ёнгук подавляет в себе любые проявления жалости, зная, что такую как она это взбесит, поэтому молча перевязывает рану и смотрит, чем еще можно облегчить хотя бы физические муки. - Почему я устроилась на работу в Кымчхон? Начальник отдела, к которому мы тоже пришли писать заявление, он смеялся. Постоянно смеялся и отпускал сальные шуточки по поводу записи в дневнике, там, где Саран написала, что мальчики заставили её раздеться. Он сказал: «Да ладно вам! Дети просто играли». Он сказал: «И что мне сделать, воскресить её?». Он сказал: «Без денег даже не надейтесь выиграть дело». - Пак Ирсан? Жирная тупая свинья. Ёнгук этого придурка хорошо знает. После того как папаша Юнги выдвинул сынка на «трон», Ирсан сделал вид, что ушел в отставку добровольно, дабы не терять лицо, и остался при участке в качестве рядового офицера. Ёнгуку даже захотелось пошутить, мол, как замечательно, что этот мудак дрыгался в предсмертной агонии, пока грибы переваривали его сало. Но сдержался. Просто у него самого были те еще претензии к Ирсану. - Ну, вот и всё. Я просто нашла способ отомстить им всем. Её глаза блестят хрустальной влагой и усталой благодарностью. Приятное опустошение сковывает тело. Ёнгук долго молчит, пропускает всё сказанное через себя, представляет, как выглядела Саран и были ли они с Джимин похожи, как выглядел почерк маленькой девочки в дневнике, как она, совсем ребенок, бросается на рельсы... Внутри закипает такая ярость, словно это случилось с ним. Вот почему Джимин говорила о мести, когда вся эта история лишь началась. И она была права. Эта ненависть его и разрушила, вылившись в эрозию былой нравственности, уничтожив провинциального добряка. Ёнгук просто слишком долго носил это в себе. - Выходит, ты и за меня отомстила, детка. - Ты говорил... Я помню. Сентябрь. - Да... Мужчина горько улыбается, прижимая к себе единственный оплот здравого смысла, свою напарницу. Она выжидающе смотрит, мол, давай, откровение за откровение. - Ну, я рассказывал тебе... У меня был брат-близнец. Ённам. Однажды я нашел его мертвым. Он подсел на опиум, задолжал что-то барыге, как итог – тело, порванное в клочья. В этом сложно было узнать столь близкого мне человека. Так много крови... Наверное, после этого она начала вызывать у меня отвращение. Груда мяса. Те остатки, которые отодрали от пола хоронили в закрытом гробу... Наркодиллер заплатил всем. Кымчхон – помойная яма. Я только выучился в академии, поступил на службу, и ужаснулся, когда узнал всю подноготную. Дело закрыли. Убийца моего брата прожил еще около пары лет, стабильно поощряя полицейских его не трогать, а потом сдох в какой-то перестрелке. Голос очень спокойный, наверное, воспоминания чуть-чуть улеглись и больше не вызывали панических атак и тошноты. - Я был так зол. Ирсан еще, после смерти этого ублюдка, подлил масла в огонь, мол, «жаль, хороший человек был». Да, очень хороший, резник, на совести которого, я копал под него, больше десятка жестоких смертей. Кому еще мне оставалось мстить? - Прости, наверное, ты не чувствуешь должного облегчения из-за того, что это сделала я... Ёнгук опустошает стакан. - Ну, ты ведь не всех убила. Многие из тех, кого я знаю сейчас в отпуске или в командировках. Джимин усмехается с придыхом. - Детектив Бан, это предложение? - Ты ведь понимаешь, что мы уже не выберемся из этого дерьма? Хочется закурить. Больное извращенное облегчение травит и деморализует окончательно. Юнги трусится от невысказанного. Лицо его темнеет. - Я не дам вам этого сделать! Вы пожалеете!!! А как же невиновные люди? Кто вернет матерям их сыновей, которых вы хотите убить?! Джимин пожимает плечами: - А кто нам вернет близких людей? Почему малолетних дебилов, твоих зажранных коллег и обдолбанного барыгу не волновала чужая жизнь? Детектив, что будем с начальником делать? Ёнгук вздыхает. - Это верно. Мы, значит, должны проявлять милосердие к мусору вроде этого? Выбросим его. Это место всё равно вычислят, если оно зарегестрировано на твое имя, а мы... Нас явно успели заметить утром, из-за меня твой план пострадал. Но не думаю, что они управятся до завтра. - Хорошо. А теперь... Я хочу показать тебе свою лабораторию и теплицу.