amanita mortem.

      Джимин тяжело идти, но она упрямо тащит за собой Ёнгука вглубь земляных коридоров. Слегка прихрамывает. Здесь пахнет сыростью. Пальцы, скользя по стенам, то и дело цепляются за мох и паутину.       Теплая влага забирается под ткань одежды, заставляя её прилипать к коже; от этого накатывает странное ощущение — будто воздух загустел и плавит суставы. Единственные источники света — газовые лампы, но они на большом расстоянии друг от друга. Из-за этого, ныряя в свет, вскоре снова оказываешься проглоченным сумерками. — И что это за теплица? Там ты и выращивала эту смертоносную хрень? — Ага, моя грибная плантация. Сейчас увидишь.       Ёнгук усмехается: — Так вот откуда твои знания тогда, на мосту?       Джимин тихо смеется, равняется с детективом и многозначительно кивает, протягивая ему респиратор. Голоса эхом крошат пустоту, наполняя это место хоть какими-то признаками жизни. И вот, наконец-то. Помещение широкое, усеянное люминесцентными лампами. Куда более масштабно, чем Ёнгук пытался себе представить.       В несколько рядов расставлены столы, накрытые полупрозрачными куполами, этакими маленькими теплицами. Всё хорошо подсвечивается. И, по-видимому, снабжается водой из какого-то подземного источника, ведь повсюду кружева непрочных пластиковых труб. На создание подобного, наверное, пришлось потратить много денег, завлечь немало людей. — У меня лишь один вопрос. Как?       Джимин становится возле него на носочки, проверяя прочность защитной маски, а после, взяв за руку, ведет промеж рядов. — На самом деле, я лично здесь почти ничего не делала. Вся эта махина — бункер. Какой-то богатенький буратино страшно боялся апокалипсиса, вот и построил место, где можно выжить в случае катастрофы. Тут склады с продуктам и различными вещами; лаборатории, медпункт, кухня. И эта теплица: если бы на складе закончились консервы, здесь можно выращивать овощи, например.       Ёнгук кивает, рассматривая всё вокруг. Под натянутыми сферами — amanita mortem. Странно видеть что-то настолько губительное, но быть при этом в полной безопасности. Одни грибы достигали метра-двух, покачивались слегка, искрясь зеленым и голубым. Пастельно-желтые споры вились вокруг шапочки едва заметным туманом, который то втягивался грибом, словно большой губкой, то снова им выплевывался.       Джимин продолжает экскурсию: — Это самый сильный и опасный вид. Я кормлю его мясными консервами. Этого мало, зато ограничивает его рост и способности. Он очень чувствительный к плоти. Приложи руку.       Ёнгук кривится, но осторожно касается купола, всё-таки не ладонью — пальцем. И сразу же понимает, что девушка имеет ввиду. Тонкие гифы гриба тут же сползаются к теплу и запаху, выплетаясь в чудные узоры и обгоняя друг друга, проминая под собой натянутую пленку, и мужчина, хоть и успевает отдернуть руку, на секунду чувствует, как сама смерть соприкасается с кожей. — Я выкупила этот бункер, после того как тот аристократ умер. Бедняга. Так и не дожил до конца света. — Разве они не могут разорвать этот полиэтилен?       Девушка, держась за рану, идет дальше. — Могут. Им не помеха ни металл, ни бетон. Просто я поддерживаю здесь среду, в которой им не нужно куда-то мигрировать. Тепло, влажно. Почти как в легких. Регулярная кормежка, а они, кстати, неглупые, аманита не станет рисковать ради большого куска, как мы с тобой, потому что она знает — тогда её стабильный режим питания закончится. Нас она переварит, а дальше что? — Это пугает. — Знаю. — Так значит, вот для чего тебе респиратор? — А ты никогда не отцепишься от этого респиратора, да?       Они смеются, это немного сбрасывает напряжение. Возвращает в былые деньки. Хочется кофе, покурить. И ужасно не хватает солнца. Джимин показывает ему кучу всего: грибы маленькие и большие, разных цветов, те, которые она выращивала просто для красоты. У нее здесь тысячи инструментов, удобрений и семян. Лаборатория намного меньше. Столы, усеянные колбами, мензурками, какими-то насосами, стеклянными шкатулками, шприцами. — Тут я делала что-то типа взрывчаток. Но они всё еще очень неэффективные. — Я бы мог помочь. В сентябре... Участок должен был взлететь в воздух. Он уже частично заминирован. Я спец во всём, что касается нитроглицерина, тротила и гексогена. Мы могли бы придумать что-то сродни симбиоза твоей шкатулки и моих дымовых шашек, тогда радиус заражения даже сложно представить. Мы полгорода сможем ввести в споровую кому.       И они зависли в лаборатории на несколько часов. Изможденные, усталые, но слишком увлеченные, наполняли хладнокровными речами тесное помещение и пробовали. В конце концов, вышло что-то не столь шедевральное, как они надеялись. Для этого надо было больше времени и материалов. Но того, что уже было готово — для участка в самый раз. Они составили примерный план действий, начертили графики и диаграммы, вычислили, сколько таких грибных взрывчаток им потребуется. Придумали, куда выбросить Юнги. Дело близилось к вечеру, хотя узнать это позволяли лишь наручные часы, поэтому обязанности распределили так: Джимин остается здесь и готовит им ужин, а Ёнгук тем временем вырубит офицера и спрячет его в каком-то лесу. Это было очень глупо.       Но, во-первых, Юнги бункер не найдет, он был в отключке всю дорогу в катере. Во-вторых, Джимин и Ёнгук всё равно уже в розыске, наверняка их кто-то на улице видел, когда они выбирались из разлагающегося участка, там невозможно было прятаться и свидетели точно найдутся, вряд ли кто-то проспал столько криков, выстрелов и взрывов.       Так они и сделали. Отнесясь к этой абсурдной ситуации с маниакальным спокойствием, каждый занялся своим делом. Джимин пыталась превратить всё найденное на складе в суп, Ёнгук вернулся через несколько часов. — Уложил его аж на другом конце города, он чуток в себя приходить начал. Раз уж мы решили его не убивать, оставил ему складной ножик, немного денег. Ну и укрыл бедолагу. Он-то в наших бедах не виноват. Хоть и раздражающий этот мальчишка. — Он мне больше нравился ассистентом, — Джимин улыбается, это видно по глазам.       Разливает суп по жестяным тарелочкам, а Ёнгук никак не может усесться от нетерпения. От плохого освещения пелена в глазах. У него все ботинки испачканы и на коленях прилипшие прелые листья. Жар приливает к лицу. Посуда громко соприкасается с поверхностью стола.       Джимин знает, чего ему хочется. Садится к нему на коленки и дразнит. — Можно, я сам?       Девушка робко кивает, отводя взгляд в сторону, и у Ёнгука от предвкушения дрожат пальцы, касаясь инкрустированных ремешков. Он ждал этого очень долго. Один за другим, ловко справляясь с застежками, мужчина обнажает её лицо. Маленькое и хрупкое. Совсем не такое, как дорисовывало воображение. Вдоль переносицы краснеющая полоска от постоянного давления респиратора, и Джимин стыдливо трет её, стараясь спрятаться в волосах.       Ёнгук ласково отстраняет её руки в сторону. Жадно изучает крошечные губы, изящный подбородок и то, как это всё смотрится в целом. Сначала видит в ней незнакомку, симпатичную, с инопланетными чертами лица, широким приплюснутым носиком и веснушками. После две разные Джимин сливаются воедино. Украшая уже родные глаза и реснички, её улыбка щетинистым жалом разъедает борозды в прокуренном сердце.       Он целует её и ему мало. До критической нехватки воздуха пару миллисекунд, пока Джимин сама не отталкивает его игриво, улыбаясь сладко-пряно, и кивает ему на суп. — Нам надо выспаться, детектив. Ешь быстрее. Завтра предстоит много дел. Как там в городе?       Ёнгук дует на горячую юшку, старается сдержать улыбку и в целом соглашается: Джимин надо отдохнуть, её рана нескоро заживет. Да и он сам едва борется с усталостью. — Шумиха поднимается. Они отправили туда дирижабль из центрального отдела, красивый такой, с бронзовым корпусом. Плывет по воздуху, вынюхивает. Наш участок оцепили и перекрыли пару дорог, судя по пробкам на трассах. Завтра на ушах будет стоять вся столица. — Мне это нравится. Я хочу, чтобы они знали наши имена и помнили наши лица. — Устроим, детка.       Они спят, обнявшись, на выцветшей постели. Ёнгуку хочется обнять её крепче, но не дает смущение, ему всё время кажется, что его оттолкнут. Когда девушка засыпает (или притворяется спящей), он разрешает себе целовать её, едва касаясь губами, то в щеку, то в лоб, упиваясь чем-то щемящим в груди. Совсем не думает о будущем. Может в другой ситуации мужчина бы опасался за её жизнь, но было слишком очевидно: им не выбраться.       Спасти Джимин означало обречь её на одиночество и страх, а пока они вместе, то могут защитить друг друга. И уйдут они из этого мира тоже вместе.       Когда Ёнгук просыпается, чувствует себя усталым и разбитым. — Детектив, я тебе кофе принесла. — Наверное, мы с тобой больше не детективы.       Джимин, сонная, с наэлектризованными волосами, которые словно пух лежат на плечах, улыбается и протягивает ему чашку. — Зато всё еще напарники. Сейчас около пяти утра, я решила, что лучше нам выдвинуться на рассвете.       Мужчина кивает, делая глоток, и кивает на ранение девушки, бинт испачкался. Та отмахивается, мол, всё нормально. — Знаешь, с участком сладить не сложно, вот только как бы нам забраться внутрь? То, что я вчера видел... Усложняет нам задачу. А прорываться туда с огнем пустая трата времени и сил. Они знают, что мы там работали, следовательно, и о черных входах позаботятся, и вообще все лазейки перекроют. — Ерунда. Вчера я пробралась туда через люк в крыше, он плохо держится и ведет в шахты вентиляции. Только ты туда не пролезешь. Но изнутри я смогу организовать тебе открытое окно, например, в буфете. Теперь нам обоим придется носить респираторы, у меня есть парные, с кованой основой!       Глаза светятся от нездорового энтузиазма, а Ёнгук невольно заражается этим запалом, примеряя на себя роль бандита и авантюриста. Если на то пошло, они могут умереть, даже не зайдя в здание, но инстинкт самосохранения оказался наглухо отмороженным и признаки жизни не подавал.       Собрались они быстро, подготовив всё нужное снаряжение, и за час были в катере. Солнце только начинает расплываться за горизонтом красным пламенем, такое непривычное и обжигающее после ночи в бункере. Катер почти бесшумно рассекает воду. Ближе к самому городу, они прячут его в густых зарослях камышей, и идут пешком. Столица еще спит, окутанная розовым спелым маревом, но, подходя к участку, чувствуется непонятное оживление. — Ёнгук, смотри! Джимин срывает что-то с витрины магазина и вручает ему, едва не прыгая от радости. Объявление о розыске. Незаурядно. Фотографии взяли из их досье, которые хранились в архиве отдела. Ёнгук оглядывается и понимает, что здесь полно этих листовок, он просто не обратил на них внимание. — Я плохо вышел на этом фото. Интересно, во сколько они нас оценили?       Мужчина улыбается и щелкает себя бумажного по носу. Девушка оставляет несколько объявлений себе на память — хочет вклеить в дневник. Там указаны их имена, возраст, род занятий и параметры, о вознаграждение в случае поимки написано, но без указания конкретной суммы.       Участок издалека похож на игрушечное здание, маленькое и выцветшее, с пустыми проемами вместо окон. После взрыва он еще сильнее облез, кирпичное покрытие треснуло во многих местах. Людей возле него много. Ёнгук насчитывает около десяти полицейских, патрулирующих периметр — вооруженных до зубов и в жутких противогазах, и, ясное дело, это только те, которых видно сразу. — Как ты собиралась взобраться на крышу? — Через пожарную лестницу.       Они прячутся в грязном переулке, метров двести от самого отдела. У Джимин в волосах милая заколка в виде бантика, и вся она, такая маленькая и красивая, очень неуместно смотрится в окружении мусорных баков и ободранных стен. Ёнгук, конечно, рассчитывал на охрану, но явно не ожидал таких масштабов. Передвигаться быстро девушка не может из-за ранения, которое иногда дает знать о себе лихорадочной пульсацией и болью, поэтому он молниеносно принимает решение самолично расчистить путь к лестнице. Главное — аккуратность. Чтобы остальные не сбежались на шум. — У нас много шкатулок, Ёнгук. Давай используем одну для отвлечения.       Так он и делает. Забросив одну из взрывчаток в противоположную сторону, он бегом срывается в сторону пожарной лестницы. Джимин прикрывает ему спину. Сирена такая громкая, что закладывает уши, словно от давления. Утренний туман, дымка из промышленных отходов и еще живых спор, щипает глаза и обволакивает бегущие тела насыщенным маревом.       Ёнгук убивает их, забивая нож в шею. Так меньше шума, чем от огнестрельного оружия, хотя густая кровь, обжигающая руки, раскачивает сознание в разные стороны. А правильно ли они поступают? Виноваты ли эти солдатики, которые просто выполняют приказ? Не толкнула ли его Джимин в эту пропасть, используя в своих целях? Но он смотрит на нее — уставшее бледное личико, покрытое испариной и капельками крови, горящий взгляд, идея, движущая ей — словно горючее для его собственных механизмов. Бантик в волосах, корсет, подчеркивающий хрупкий стан, сапожки, едва доходящие до колен, пестрящих синяками. Всё это настолько своё и родное. Пахнущее кофе и свежей землей, дитя сырого холодного бункера; он за неё жизнь отдаст, и не только свою.       Им всё удается, словно сам Бог благоволит. Джимин ловко пробирается на крышу, а оттуда через шахту в буфет, где справившись с двумя офицерами самостоятельно, пускает Ёнгука через окно, наверное, единственное уцелевшее. В самом здании людей намного меньше. Но солнце поднимается стремительно, топя город золотом, и тает мгла, скоро найдут убитых и решат обыскать здание.       Ёнгук чувствует, как сердце вырывается из груди, в режиме дикой фибрилляции он старается не терять самообладание, проверяя исправность тех мин, которые заложил давно. Джимин устанавливает новые. Свежие споры витают в воздухе, очерчивая неврастенические параболы, оседая на столиках и барной стойке. Здесь поставили какие-то фильтры после случившегося, немного убрали. — Джимин, прячься, — шепчет Ёнгук, выглядывая в коридор. Несколько их начальников с делегацией высокопоставленных депутатов, все в респираторах, кажется, на экскурсии, и в сопровождении охраны. Ирсан очень доходчиво вводит прибывших в курс дела, акцентируя на компенсации. Столице придется здорово потратиться, чтобы уладить ситуацию. — Ёнгук, там какая-то возня под окнами, надо искать другой выход.       Их тихие голоса разносятся эхом. Паника крошит глотку спазмами. Джимин тонко чувствует ситуацию, избыточно проницательно всё интерпретируя, забывая, что Ёнгук не мыслит так холодно и трезво, как она. Что-то царапающее мутит рассудок. Они начинают пробираться к лестничной клетке, почти бесшумно, словно стараясь никого не спугнуть неуклюжими шагами, но вскоре за делегацией двинет еще один кортеж патруля, который должен следить за безопасностью «белых воротничков».Кажется, кто-то их замечает.       Ёнгук хватает девушку за руку и тащит в подвал, оцепенение сковывает его, он поздно осознает, что шаг неверный. Они оказались в ловушке. И было бы не так страшно при срабатывании спускового механизма, но у них нет в запасе десяти минут, потому что топот ног в тяжелых армейских ботинках уже близко, как будто звучит в черепной коробке. — Ёнгук, мы не умрем от их рук, слышишь? Давай потянем время, сделаем вид, что мы сдаемся...       Джимин старается держаться, но глаза наполняются отчаяньем и слезы невесомо падают в никуда. Вся дрожит, обнимая своего мужчину, стараясь вникнуть в эти ощущения. — Детка... Они не станут нас слушать. Прости меня. Я затащил тебя сюда, и теперь этот подвал станет нашей могилой.       Ёнгука тошнит от переизбытка адреналина. Он виновато, с явной ноткой истерики, смеется. В подвале пахнет сырой землей, их разгоряченными телами и отравляющим пониманием безысходности. — Мы можем... Специально вывела. Жаль, ты не увидишь, какие они красивые. Она шмыгает носом и показывает ему две горстки спор в полиэтилене. Честно говоря, оба знали, чем всё это закончится. Джимин же позаботилась о том, чтобы они ушли достойно. — Вместе? — спрашивает Ёнгук. Двое глупых влюбленных детей, сломленных, железо в крови покрыто ржавчиной, а мясо сгнило, начиная с головы, где разум от фрустрации переварил сам себя и окончательно извратил хрупкие идеалы. Наверное, они ничем не лучше людей, которых убили. Наверное, они даже хуже. — Вместе, — отвечает Джимин, улыбаясь, целуя бывшего напарника глубоко и признательно, а на слова не осталось времени. Поздно исповедоваться и молить о прощении, да и как это делать без искреннего раскаяния? Они поступили так, как считали нужным. Облегчение перемешивалось с тоскливым чувством утраты.       Когда Мин Юнги влетает в подвал, спотыкаясь об ступеньки, и тыча в воздух орденом, желтая пелена укрывает последней колыбельной тех офицеров, которые не догадались одеть противогазы. Он видит, как погибают его подчиненные. Новое чувство ярости переполняет до тошноты, пульсирует раздражение на нерадивых коллег, но когда Юнги останавливается, всё что он видит — двое искалеченных переломанных тел. Они держатся за руки. Из их груди, там, где бились когда-то горячие сердца, растут букеты багряных грибов, сплетаясь в кровожадном поцелуе.