– Лови меня! Не отпускай! Летят к тебе мои качели!.. (Надежда Бурцева) Трудно исцелиться от несчастного детства. От тепличного детства исцелиться, наверное, невозможно. (Фредерик Бегбедер «Французский роман»)
Надо бы мне не спать полночи, предвкушая первую в жизни настоящую поездку в Лондон и его окрестности, что само по себе приключение. Увы, я и в той своей жизни видела столицу Британии лишь в окно автобуса, ступив по тротуару не больше полусотни шагов – когда вышла с чемоданом к гостиничному парадному и на следующий день, перед тем как сесть в экскурсионный автобус, увозивший нас в Оксфорд. В этой же реальности манера трансгрессировать при всяком удобном случае, очень полезная, конечно, лишала возможности увидеть город вживую, не через стекла витрин торгового центра, куда доставил меня домовик. А так интересно будет сопоставить туристические карты и фотографии из Интернета, что память добросовестно хранила до сих пор, с Лондоном этого мира – мира, который еще ни в чем не обнаружил расхождений с моим родным… Уснула я, так и не додумав. Просто осенним листом опустилась в мягкую темноту без сновидений – и проснулась лишь утром, когда бледноватый свет пробивался через щель не до конца задернутых гардин. Сначала мне показалось, Ночка устроилась на подушке рядом со мной. Но, скосив глаза, с изумлением обнаружила копну спутанных черных волос. Потрогала – настоящие. Подергала – больно! В следующий момент я уже сидела в постели. От утренней дремы не осталось и следа. Пук спутанных, пережженных краской волос – последнее напоминание о теле Беллатрисы Лестрейндж – где-то на уровне середины плеча переходил в чуть менее спутанные рыжие пряди, мои собственные, чудом отросшие за ночь. Ох уж эти сказочки! Ох уж эти сказочники… В смысле маги. Зеркало на внутренней стороне створки старинного платяного шкафа подтвердило предположения. То, что еще вчера было градуированным каре на черных волосах с заметно отросшими рыжими корнями, за ночь превратилось в спутанную двухцветную гриву почти до пояса. Попытки привести ее в божеский вид с помощью обычной расчески ни к чему не привели. Ну да, было время, я носила длинные волосы и прекрасно знаю, к чему приведет, если на ночь поленишься их расчесать и заплести нетугую косу. Полдня потом будешь маяться, продираясь сквозь спутанную шевелюру и проклиная свою лень. Домовик появился с чуть слышным хлопком, когда я уже теряла терпение и была готова ринуться на поиски ножниц. – Доброе утро, гостья моего хозяина, – эльф почтительно поклонился. – Может ли Снорти быть вам полезным? Я только беспомощно взглянула на него, предлагая самому оценить муки Рапунцель. Честно говоря, помня, как он лихо раздевал своего бессознательного хозяина, я ожидала, что вот сейчас малыш щелкнет пальцами… Но он вновь отвесил поклон, извлек из кармана своего рубища все тот же гребень, мой подарок, и протянул мне. Открыв было рот, чтобы возразить, я внезапно вспомнила, как вчера уже расчесывала им волосы, и то дивное ощущение детской радости, полноты жизни… – А признайтесь, Снорти, это ведь ваших рук дело? – гребень на диво легко расчесывал спутанные пряди двух цветов. Домовик пожал плечиками, его рот растянулся, и было в этой усмешке что угодно, только не простодушие и уж, конечно, не подобострастие слуги, почти раба, каковыми в большинстве представляются домовики тем, кому служат. Определенно, в чем-то хозяин и слуга похожи – наивен, кто думает, будто знает их до донца! Эта мысль показалась забавной, и я не удержалась от смешка. Меня вообще распирало от бесшабашной радости. Мир не потерял своих реальных очертаний, в нем не стало меньше проблем, но сейчас многое казалось надуманным и несущественным, как черные концы прядей, которые попросту можно отрезать, выбросить, забыть. Еще раз с наслаждением запустила чудо-гребень в двухцветную гриву. Боже, какой восторг!.. На этот раз в руках домовика не было ножниц. Все тот же щелчок пальцами, которого я ждала, случился, избавляя меня от лишней шевелюры и придавая волосам уже знакомую форму, правда пряди на этот раз оказались значительно длиннее. Эльф с легкостью воспроизвел усвоенный эталон, почти не укорачивая длину темно-рыжих прядей. Окна спальни выходили на пустырь, заросший травой и полевыми цветами. Мальчишка, что выгуливал собаку вдалеке, у одинокого раскидистого дерева, бегал в джинсовой курточке нараспашку, и непохоже было, что сероватое предсентябрьское небо обещает жару. Так что к завтраку я вышла в блузке рубашечного покроя и джинсах, прихватив к ним такую же джинсовую куртку, во многочисленных карманах которой можно было разместить все необходимое, от кредитной карты и небольшой наличности, что осталась у меня от путешествия в Шотландию, до волшебной палочки. Снейп уже сидел в кресле, листая газету. – Доброе утро, сэр. – Доброе, – он поднял глаза, издал непонятный звук и на время замер, видимо оценивая мой прикид и вспоминая, по какому поводу его квартирантка выглядит так, словно куда-то собралась. Потом констатировал: – Итак, вы всерьез намерены совершить путешествие в Суррей. – И приглашаю вас составить мне компанию. На магловской территории обещаю не называть вас «профессором» – это было бы странно и неуместно. И вообще… почему бы нам на время прогулки не перейти на «ты»?* Так будет естественнее. Все это я выдала разом на градусе бесшабашной удали, которая владела мной со времени недавнего общения с домовиком. Последний был тут же, споро накрывая на стол, но даже не подал вида, что его что-то удивило или потрясло. Снейп по обыкновению хмыкнул, легко поднялся, сворачивая газету, которая скрывала его от кончика длинного носа до самых ног, и тут уж пришла моя очередь удивляться. То, что я приняла за обычные черные брюки, оказалось черными джинсами, перехваченными стильным ремнем. В них была заправлена тонкая хлопковая водолазка глубокого синего цвета. Завершали ансамбль черные мокасины. – Ну, что ж, это разумно. Снейп все так же не сводил с меня глаз, отбивая желание неподобающе присвистнуть: он что же, «снял» образ в магловском журнале? А ничего так получилось. Не придраться, узнаю почерк отличника. Причем ни намека на глянцевую педиковатость нарочито небритых метросексуалов из «фэшн эдишн». И кто говорил, что волшебники не умеют одеваться как люди? Между тем Снейп продолжал, отодвигая стул и помогая мне сесть за стол, а затем усаживаясь напротив: – Насколько я понял, в увеселительные заведения вроде парка аттракционов, кинотеатров... э-э-э… дискотек парами ходят только хорошо знакомые люди. Я кивнула: не поспоришь. То есть теоретически и профессор может оттянуться в ночном клубе со студенткой, только вряд ли их отношения при этом носят чисто служебный характер. – Мое имя вы знаете. Я буду звать вас… – он запнулся. – Тот парень, Робин, звал вас Эйлин? Ну, значит, Эйлин… И вот еще что. Не вы, а я приглашаю вас. А вы… вы показываете дорогу. – Идет! – уже не сдерживая улыбки, я смотрела на преображенного Северуса Снейпа, который, как оказалось, тоже может улыбаться – самое нереальное, что мне пока довелось видеть в этом мире. Сборы заняли минуту. Я накинула куртку, Снейп вполне сжился с косухой от Люси, которая в распахнутом виде не столько могла бы спасти от прохлады, сколько вмещала немало полезных вещей, включая палочку в одном из внутренних потайных карманов, откуда ее при необходимости несложно выхватить. Я уже готова была взять за руку своего спутника, чтобы трансгрессировать, но он вдруг замер, как будто что-то вспомнил. – Наденьте мантию Беллы и спрячьте волосы под шляпу, – с этими словами он перехватил летящую по воздуху собственную мантию, накидывая ее поверх куртки. Я кивнула и направилась в спальню. Задавать лишние вопросы смысла не было, по ходу дела пойму. Шляпа, купленная для школы, была большевата одиннадцатилетней Эйлин, а подогнать ее по размеру «дядюшка», к счастью, не успел. Благодаря конической форме она легко вместила копну рыжих волос. Мантия Беллы, вычищенная и выглаженная домовиком, висела в шкафу. Накидывая ее, я услышала легкое позвякивание: две монеты по фунту каждая так и лежали во внутреннем кармане. Подумав, выложила их в верхний ящик тумбочки – сохраню. А оттуда извлекла очки – Робинов подарок – и водрузила на нос. К чему весь этот маскарад, стало понятно, когда я оглядела холл, куда мы трансгрессировали. Мужчины и женщины в мантиях – их было не так много, но достаточно, чтобы мы не смогли пройти вовсе не замеченными. Кто-то вполголоса разговаривал, кто-то дремал, сидя на удобных стульях с подлокотниками. На нас бросали взгляды, некоторые сдержанно кивали в знак приветствия, иные отворачивались, делая вид, что страшно чем-то заняты. Под руку со Снейпом мы двинулись через холл к стойке гардероба, когда профессор чуть слышно шепнул: – Опусти голову. Я послушалась, из-под полей, пока возможно, разглядывая приближавшуюся пару. Они шли навстречу нам со стороны гардероба. Довольно высокая, с королевской осанкой сухопарая пожилая леди в старомодном бархатном платье цвета бордо, отделанном по вороту-стойке брабантским кружевом. Тонкие и некогда красивые черты лица неумолимое время подсмазало, покрыло сеточкой морщин, но карие глаза смотрели надменно и чуть с вызовом, а крылья породистого носа слегка подрагивали, выдавая то ли волнение, то ли неприязнь. Странного вида и явно антикварного возраста головной убор, венчавший высоко поднятые седые волосы, трудно было назвать шляпкой. Уж очень несуразным он был, как будто его по недоразумению заказали не шляпнику, а таксидермисту. Но то, что на другой смотрелось бы комично и жалко, на этой леди выглядело истинно по-королевски. На левой руке дамы висел старомодный ридикюль, под правую ее поддерживал рослый русоволосый подросток, скорее юноша, с приятными чертами лица, уже утратившими детскую мягкость и округлость. Неплохо сложенный, он почему-то двигался довольно неловко, чуть боком, сутулясь, как будто хотел стать одного роста со старухой и в то же время словно кланяясь ей, пропуская вперед. И если дама выглядела вдовствующей императрицей, в восковом лице которой ничто не дрогнуло при виде нас, то паренек покраснел, однако же взгляда не опустил, и было в нем столько отчаянной решимости, даже вызова. Еще шаг – и он расправил плечи, став почти одного роста со Снейпом, а походка приобрела уверенность. Затем расстояние между нами еще сократилось. Из-под полей шляпы я уже не могла наблюдать лиц, только видела манжет серого пуловера и руку подростка, сжатую в кулак так, что побелели костяшки пальцев. – Доброе утро, миссис Лонгботтом, – голос Снейпа почтительно ровен, как и подобает, когда приветствуешь старую леди. Она не ответила, видимо ограничившись надменным кивком, а мое «доброе утро», может, и вовсе не расслышала, зато напряженно прозвучал ломкий басок подростка: – Доброе утро, мэм. Доброе утро, сэр. – Доброе утро, Лонгботтом. Несколько секунд – мы разошлись, каждая пара по своим делам. Я задала вопрос, лишь когда мы пересекли просторный холл и подошли к двери: – Это больница Святого Мунго, да? – Да. Гардероб располагался справа от массивной двустворчатой двери, которую Северус и распахнул передо мной. Вопреки моим ожиданиям она вела не на улицу, а на небольшую площадку наподобие лифтовой. В одну из кабин мы и шагнули, чтобы спустя несколько мгновений, полных примерно тех же ощущений, что и в лифте, оказаться под лестницей какого-то старинного парадного. – Подожди здесь, я скоро, – Северус помог мне снять шляпу и мантию, в карман которой я сунула очки, после чего шагнул обратно, в дверь подлестничной каморки. Впрочем, едва глаза успели привыкнуть к полумраку, из него вновь показался мужчина, на этот раз нормальный магловский парень в косухе нараспашку и с волосами, стянутыми в хвост у шеи. Как оказалось, лестница была отнюдь не парадной, а так себе, одной из «черных», боковых. Зато где… Это я поняла, только когда сверху раздался гул голосов, и спустя минуту мы, незаметно слившись с толпой, обвешанной фото- и видеокамерами, вышли через небольшую дверку в торце здания. Справа, через дорогу, за кронами деревьев серебрилась Темза, отделявшая нас от сердца Лондона – Милбэнка, со всеми его достопримечательностями, известными с детства по урокам истории и английского. – Где мы? – я ошалело крутила головой – башня серого камня, буро-красная стена здания, увенчанного зубцами наподобие шахматной ладьи… – Ламбет – резиденция архиепископа Кентерберийского, – невозмутимо просветили меня. Наверное, мои глаза, и так от природы далеко не маленькие, стали с пятифунтовую монету, потому что Снейп, с трудом подавив смешок и, убедившись, что толпа туристов довольно далеко, пояснил: – Сюда открывается один из самых старых в Лондоне стационарных порталов. Видите ли, больница Святого Мунго не только лечебница, но и своего рода… вокзал, если угодно. – Зачем, ведь вы прекрасно трансгрессируете? – Хм, трансгрессию удается освоить далеко не всем. Многие так и не рискуют прибегать к ней в течение всей жизни, предпочитая более безопасные средства – камины, метлы, стационарные порталы вроде этого и даже магловский транспорт. Тяжелобольным и подросткам трансгрессия вовсе недоступна, разве только в паре со взрослым, здоровым и опытным магом. К тому же, чтобы попасть, куда нужно, надо хорошо знать это место. Его… э-э… параметры. Скажем так, координаты. Либо очень точно, в деталях представить себе. Я же на вокзале Ватерлоо никогда не был, лишь знаю, что ближайшая точка выхода здесь и идти нам следует некоторое время вдоль реки по ее течению, а затем взять правее, к вокзалу. Чуть больше полумили, полагаю. Говоря все это, Северус медленно двинулся вдоль Ламбет Пэлас Роуд по направлению в Вестминстерскому мосту, а я – за ним. Точнее, с ним, но соблюдая некую невидимую дистанцию, которую он сам же и установил ему одному известным способом. Вновь, как уже часто бывало, я почувствовала растущее напряжение и, чтобы разрядить, сказала, что первым в голову пришло: – Похоже, показывать дорогу придется тоже тебе. – Я представляю, где мы, только по карте. – Я тоже. А еще по фотографиям со спутника и любительским снимкам. – Вот как… И где же ты их видела? – Дома. В Москве. В Интернете. Он кивнул – мол, слышал о таком. Но, как я поняла, у магов проблемы с использованием техники. Хотя, скорее всего, надуманные. Тот же папаша Уизли успешно оттюнинговал магловский фордик. Или вот моя московская соседка Зинаида Никифоровна, бабулька под восемьдесят, ни разу не ведьма, хотя... Ну да ладно. В общем, поначалу она компа боялась больше, чем соседи - ее. Но внучок бабушку каким-то образом подсадил на «Фотошоп», и теперь бодрая пенсионерка, освоив это дело по видеоурокам на «Ютьюбе», так набила руку, что шарашит на заказ Лёшкиным друзьям и знакомым рекламные проспекты и постеры, красочные меню для кафе и пиццерии, а уж о визитках, приглашениях и прочей фигне вообще молчу. Приличный приработок к пенсии и песня для души. А уж как внезапно открывшийся талант изменил саму бабу Зину – тема отдельного повествования. – Эйлин, не знаешь, что там строят? – Северус махнул в сторону Темзы, где копошились рабочие и вспыхивали огоньки сварки. Мне пришлось некоторое время сопоставлять свои представления о топографии этого района Лондона с тем, что видят мои глаза. Ах, ну да, «слона-то я и не приметил»! – Похоже, площадку для Ока Лондона. –??? – Огромного колеса обозрения. – Любопытно. Ты уверена? – В Лондоне моего мира это так. – А насколько «огромного»? – Максимальная высота подъема сто тридцать с чем-то метров над землей, точно не помню. – Колесо диаметром в четыреста пятьдесят футов? Даже если удастся возвести подобную конструкцию, вряд ли кто-то решится подняться на такую высоту. – Еще в очередь будут стоять! Это же абсолютно безопасно. Люди будут находиться в надежно закрытых капсулах из очень прочного стекла, и весь Лондон с пригородами как на ладони. Северус неопределенно хмыкнул, но от дальнейших комментариев воздержался. Весь оставшийся путь до вокзала мы почти не разговаривали, лишь изредка бросая друг на друга косые взгляды, когда думали, что спутник этого не замечает. На вокзале мне пришлось срочно брать инициативу ведущего в свои руки. Похоже, опыт пользования вокзалами у Северуса ограничивался знанием, как найти платформу 9 3/4 на вокзале Кингс-Кросс. Разобралась я довольно быстро, благо все автоматы по продаже билетов устроены одинаково. Правда, чтобы успеть на нужный поезд, пришлось пробежаться. Зато минут через сорок мы были в Стайнс, а еще через полчаса – у ворот парка. Как ни прискорбно, многих аттракционов, о которых я читала еще в Москве, здесь пока не было, они откроются позже. Зато не было и бешеных очередей, которыми так пугали опытные туристы. Первый же аттракцион подверг нас изрядному испытанию на стойкость к морской болезни, но добился лишь того, что знакомое с детства сладко щекочущее чувство где-то внизу живота вырвалось наружу восторженным хохотом. На очередном пируэте, когда небо, казалось, уже кружилось под ногами в бешеном брейк-дансе, я вдруг увидела лицо Северуса близко-близко – рот до ушей и глаза… Как там – зеркало души? Ну да... Во всяком случае, черти, долгие годы тянувшие лямку подпольщиков в "тихом омуте" этой самой души, теперь лихо отплясывали джигу на останках здравого смысла. При очередном резком пируэте взрыв многоголосого смеха, радостных воплей и визга огласил аттракцион. Порыв ветра подхватил прядь рыжих волос, бросил в лицо магу, и в это мгновение я осознала, что вместо того, чтобы держаться за поручень, вцепилась в рукав его куртки, потому что привыкла, потому что так мне правильно и хорошо. Потому что… Черт возьми, не скажу почему!.. Я спиной чувствую тепло твоей ладони и легкую дрожь пальцев. Терпкая горечь полыни на языке, ветер свистит в ушах, и в ритме сердца отбивает такт рвущееся из динамиков парка уже знакомое: I love to hate you! I love to hate you! I love to hate youuuu!..◄♦►
После пятого аттракциона, когда ни надежд, ни желания вернуть слетевшую крышу лично у меня уже не возникало, оно случилось – мы увидели вдалеке тоннарчик с мороженым и поняли: крыша больше не вернется. Не, никто никому ничего не предлагал – вот еще баловаться! Мы переглянулись, после чего мою ладонь сгребли и потянули так, что пришлось нестись вприпрыжку, тщетно увещевая на бегу: – Северус, куда ты так несеееешься?! Оно от нас никуда… Мы его все равно… съедиииим! Перед тоннарчиком стояла очередь человек в семь, так что у нас оставалось время отдышаться и определиться с выбором. Вот тут-то и началось самое ужасное. Для меня. Услышав тихий вздох, маг удивленно приподнял бровь: – В чем дело? – В выборе, – тоскливо призналась. – Никогда не могу выбрать – обоих хочу. – Хм… Звучит судьбоносно… – Ага… – Ты вообще о чем? – О сорте мороженого, конечно. Понимаешь, Северус, для меня совершенно невозможно выбрать между фисташковым и ванильным с земляникой. Маг фыркнул и поинтересовался: – И как же ты прежде решала эту проблему? Не то чтобы ему и вправду было нужно это знать. Так просто спросил, хохмы ради. Ну, я и ответила, хохмы ради, честно: – Мы с папой обычно брали не креманки, а такую большую штуку, не знаю, как называется. Блюдо такое на ножке, а там всякое разное. Вооружались ложками и… – А просто заказать мороженое двух сортов в одну креманку не пробовала? – Снейп уже откровенно потешался. Вот что бы понимал, а! – Не-е, это не то. Как бы это тебе объяснить… Блин, трудно с вами, с басурманами, – не понять вам русской души! – последнюю фразу я произнесла на родном могучем, что еще больше позабавило Северуса. – Ладно, уговорила, будет тебе блюдо, если удастся убедить эту мисс. – Я вас слушаю, – сдобненькая веснушчатая девушка-продавец только что осчастливила маму с двумя огольцами и теперь выжидательно смотрела на нас. Снейп начал по-профессорски глубокомысленным: – Э-э-э… Видите ли, мы хотели бы мороженого двух сортов – ванильного с земляникой и фисташкового, но в одну… э-э… емкость. Девушка выразительно подняла бровь, совсем как профессор недавно. Затем перевела на меня вопросительный взгляд, всем своим видом говоря: «Ну, с мужиками все понятно: случай клинический пожизненно. Но вы-то можете внятно объяснить, чего он хочет?» И я добросовестно пустилась в объяснения, уже готовая получить отказ. Однако, как говаривал наш экспедиционный шофёр дядя Сеня, «капитализьм есть капитализьм». – Сколько будете брать? – девушка зрила в корень. – По пять каждого сорта, – не моргнув, выдал Снейп. Веснушка была нормальным продавцом и решила, что даже самый безумный покупатель, если он готов платить за полтора фунта элитного мороженого, вправе рассчитывать, так сказать, на индивидуальный подход. – Того, о чем вы говорите, у меня нет. Но могу предложить вот это, – она извлекла из-под прилавка пластиковое блюдо, тут же вытряхнув из него в мусор хлебные крошки. - Идет! – хором выдали мы. – Глазировать будем? – деловито поинтересовалась мороженщица, наполнив блюдо шариками двух сортов. Снейп вопросительно глянул на меня. – Будем, – постановила я. – Орешки? – Сыпьте кедровые. Когда мы отошли от окошка тоннарчика – Снейп с полным блюдом, я с пачкой влажных салфеток, – оказалось, что все столики заняты, а скамеек поблизости не было. Зато на газоне резвился карапуз лет полутора, довольно ловко уворачиваясь от матери и оглашая местность восторженным визгом, а чуть поодаль на травке расположилась парочка влюбленных тинейджеров. Запрета ходить по газонам в парке не было, и это правильно. Мы, не сговариваясь, направились к раскидистому вязу, у ствола которого в кружевной тени и расположились на профессорской куртке. Тучи после полудня постепенно рассеивались, и солнце начинало заметно припекать. Похоже, с прогнозом я ошиблась.◄♦►
Мммм… Божественно! Я закрыла глаза, чтобы полнее прочувствовать этот вкус и аромат… Совсем как в детстве. Вот, кажется, сейчас открою глаза и встречу смеющийся папин взгляд… Взгляд был не папин. И не смеющийся. От него стало неловко и жарко. А после - еще более неловко, потому что сердце уже колотилось где-то в горле, и щеки залило краской – беда всех рыжих. – Вкус детства, – я усмехнулась, пытаясь скрыть неловкость. – А ты почему не ешь? – Ем, – он не глядя оттяпал ложкой добрую половину розового шарика и отправил в рот. Замер, видимо поняв, что хватил лишку, но мужественно проглотил, закашлявшись. – Вот это да! Имей в виду, я не в курсе, как лечить волшебников от ангины. – Зато умеешь делать искусственное дыхание. – Ну, знаешь, со страху и не такое сделаешь, – я прыснула, вспомнив с каким неподдельным ужасом Снейп смотрел на меня, тогда еще Беллу, там, в лесу близ имения Малфоев. – Иногда угроза реанимации действует на пациента лучше самой реанимации. – О дааа!.. Привлеченная дружным хохотом, парочка подростков покосилась на нас, после чего парень, пошептавшись с подружкой, поднялся и двинулся к тоннарчику с мороженым. То ли дурной пример заразителен, то ли малолетки решили, что мороженщица за особую плату подсыпает клиентам бханг? – Слушай, ты уже в третий раз нацеливаешься на фисташковое и всё промахиваешься. Я начинаю волноваться за вас, мисс Эйлин. – Мда… Видишь ли, Северус, у нас с моим любимым фисташковым не всегда всё было гладко. – Вот как? И чем же, позволь полюбопытствовать, оно перед тобой провинилось? – Старая история… Давным-давно… … кажется, в прошлую пятницу… –… мы с папой вот так же купили мороженое. Земляничное у меня тогда вызывало аллергию. Я землянику лет пять не ела, а потом, годам к четырнадцати, все прошло. Так вот, купили мы фисташковое мороженое, я его начинаю есть, ложку в рот, а оно такое солонющее, горькое даже! Аж искры из глаз… Ну, потом выяснилось, что это партия мороженого такая бракованная попалась. Его, оказывается, хранят на смеси льда и соли. В общем, из-за неправильного хранения как-то это все перемешалось… Я потом фисташковое года три покупать остерегалась, – не удержавшись, усмехаюсь, до того глупым все это кажется сейчас, но что было, то было. – Потом-то прошло. Только каждый раз, прежде чем отправить в рот ложку фисташкового, я как будто запинаюсь об то давнее воспоминание. Глупо, конечно. Снейп в ответ не усмехнулся, лишь пожал плечами. Молча и несколько отстраненно. Ну вот, я ему забавную историю из детства, а он… Мда, надо срочно исправлять положение. – А ты пробовал оба вместе? – Что?.. Ты о чем? – Да о мороженом же! Смотри, – подцепляю ложечкой сначала фисташковое, потом земляничное примерно в равных пропорциях и отправляю в рот. – Мммм… Попробуй. Вот теперь и он усмехается, пожимает плечами и пытается соорудить микс по моему примеру. Но делает, конечно, не так – с фисташковым переусердствовал. – Да нет же, – я сооружаю что надо. – Вот. Открой рот. Он послушно дает себя накормить, при этом блаженно жмурится, а на мое победное «ага!» приоткрывает вначале один глаз, потом другой, после чего, подмигнув, выхватывает у меня мою пустую ложку, с которой только что слизнул содержимое, и, походу отправив в рот собственное «неудачное» творение, зачерпывает от души своей ложкой фисташковое, моей – земляничное. – А теперь, мисс, закройте глаза и не подглядывайте. Хм… Ладно, играем по твоим правилам. Честно закрыв глаза, даже зажмурившись для верности, открываю рот. – Не спеши… В какой руке? – В правой, – выпаливаю, еще не успев ничего обдумать, – и тут же чувствую вкус фисташкового и слышу тихий довольный смех: – Ну как, не горчит? Я все еще в темноте, потому что глаза закрыты. И его голос, вибрируя, прокатывается от затылка по всему позвоночнику, вызывая дрожь и истому. Полынь-трава… И не вздохнуть. Хватаю воздух, сладко выдыхаю: – Горчит… – шепчу уже в преграду жарких губ, готовая раскрыться. И раскрываюсь, послушна их диктату, доверившись рукам, что так несмелы - несмелостью своей воспламеняют, посрамляя дерзких… - А так?.. В твоих ладонях гибкою лозой, с тобою сплетена в одном порыве, я растворюсь в тебе, как утром стылым растают звезды в дымке голубой. Мне этой нежности вовеки не избыть, и твоя робость жарче, чем бесстыдство, когда душа не может не светиться, когда она не может не любить… – Кхе-кхе… Молодые люди, – средних лет полисмен отечески строго качает головой, старательно пряча усмешку в моржовых усах. – Должен напомнить, что вы в общественном месте. Тут, знаете ли, дети… Приплыли...