Все хорошо. Так будь самим собой! Все хорошо. И нас не убывает. Судьба – она останется судьбой. Все хорошо. И лучше не бывает. (Юнна Мориц «Приход вдохновенья»)
Я вновь и вновь бежала по сумрачным коридорам, минуя ниши с доспехами и статуями – бессменными часовыми Замка. Это был он, древний Хогвартс, – в гулком эхе шагов, отзвуках Пивзова хохота, скрипе лестниц, норовивших уйти из-под ног, неясном гуле давно отзвучавших голосов и тихом шелесте привидений, чьи прикосновения холодили разгоряченные щеки не замогильной стужей, а, скорее, прохладой элегической грусти, какую испытываешь на кладбище. И вспоминалось оно самое, старое, сельское, куда мы бегали детьми пощекотать нервы, как герои Твена, разве что без дохлой кошки. Там в предутренней прохладной дымке на листьях гигантских папоротников маслено поблескивала роса, темнели силуэты покосившихся крестов над заброшенными могилами, и мокро, неприятно чавкало в сандалиях. И не было страшно – скорее, бесконечно грустно. Сколько помню себя, бабушка исправно водила меня к литургии и Причастию, учила молиться и класть кресты да поклоны. Но именно тогда, на старом сельском кладбище, где уже четверть века почти никого не хоронили, мне впервые от сердца захотелось перекреститься на полусгнившие кресты и попросить покоя душам тех, кто лежал здесь и о ком я не знала ничего и ничего никогда не узнаю. Уже третий раз я пыталась избежать той ужасной двери, начинала свой путь иным маршрутом, срывалась с лестницы на лестницу, словно цирковая гимнастка. Но каждый раз оказывалась там же – в подземелье. Нет, не в просторном подземелье Хогвартса, где в двадцати семи шагах от кабинета зельеварения находилась дверь в лабораторию, а в сорока двух – та, которую я тщетно пыталась найти. Подземелье моего сна напоминало потайной ход из имения Малфоев, только более узкое, охватывающее могильным холодом, душащее. И надо было бы стремиться прочь оттуда. Но вместо этого я все ползла, увязая в склизкой глине, туда, где смерть уже не остановишь. От холода окаменели пальцы, они, почти не чувствуя, сжимают палочку. И я шепчу, как заклинание, злое: «Врешь… Не дам… Мои… » Мир содрогнулся, потом еще раз. Меня замотало из стороны в сторону. И сразу пропали душный туннель, склизкая глина и холод. Меня кто-то остервенело тряс за плечо. – Эйлин! Эйлин! Да проснись же ты! – отчаянный шепот у самого уха. Лора. – А? А-а-а-а… – Ну, наконец… – в темноте я лица напротив не вижу, но пушистые кудряшки забавные такие, как нимб. – Что, кошмар приснился? – Ага… Прости. Я… это… орала, да? – Нет, плакала. И правда, щеки мокрые. – Сколько времени? – Шесть. Еще час можно спа-а-ать, – Лора не выдерживает и сладко, нараспев зевает. – Спасибо, что разбудила. Ты ложись, ложись, – я подрываюсь, еще не вполне сознавая, что буду делать. Спать что ли ее укладывать? Но Лора, вяло махнув рукой, сама делает пару шагов назад и спустя мгновенье уже лежит в своей постели, привычно упеленавшись с головой. А еще спустя минуту спокойно посапывает, демонстрируя преимущества здоровой детской психики. Пару минут я прислушиваюсь к ее дыханию, потом сползаю с кровати и, подхватив одежду, топаю в душ. Душ отказывался бодрить, еда имела вкус опилок, как, впрочем, и всю последнюю неделю; «да-да» и «нет-нет» вылетали невпопад, а под завязку я самым вопиющим образом запорола Бодрящее зелье. В нем и сложного-то ничего не было. И кой черт меня дернул вопреки рецепту толочь в ступке змеиные зубы с жалами веретенницы! Ведь в учебнике английским по белому… В общем, через полминуты подогревания смесь в котле окрасилась в кобальтово-синий цвет, и ни пассы палочкой, ни помешивание, ни настаивание дела не спасли. А когда, уже понимая, что хуже не будет, поелику хуже некуда, я бросила в полученную бурду пару побегов борца, мешать уже не пришлось: раздался «бах!» Нет, котел, как ни странно, не разнесло, и зелье не выплеснуло, лишь озарило кабинет оранжевой вспышкой. На странную густоватую массу, напоминающую по цвету и консистенции сироп шиповника, мы с профессором Слагхорном глядели долго, слишком долго, как мне показалось. Старик все еще держался за сердце и вид имел обиженно-несчастный и одновременно крайне заинтересованный. Будто я обманула его надежды и в то же время подкинула интересный вариант. Палец, который я было сунула в это варево, он перехватил и, погрозив пухлым перстом, вытер своим носовым платком, содержимое котла до капли привычным движением палочки перелил в пустую бутыль, отлевитировал на дальнюю полку в углу, уставленную такими же и поменьше сосудами, и… ага, назначил отработку на вечер. Между прочим, отработки в Хогвартсе назначались вовсе не в наказание. Просто научиться-то надо. И если студент не мог освоить зелье, заклинание или прием трансфигурации в учебное время, профессора ждали его во внеучебное. Как говорится, не можешь – научим, не хочешь – заставим, диплом просто так не дадим. Оно и понятно: волшебник-недоучка забавен только в песенке. А во время обеда случилось нечто, заставившее всех обратить взоры на слизеринский стол: к нему чуть вразвалку впервые за минувшие три дня подошли Крэбб и Гойл. Не обращая внимания на шелест шепотков, на десятки любопытных взглядов, привычно смурные, они грузно уселись и, ни на кого не глядя, принялись вдумчиво поглощать еду, напоминая пару флегматичных носорогов. Бросив взгляд на стол преподавателей, я увидела Снейпа. Еще минуту назад его там не было, а сейчас вон сидит неестественно прямой, как кол проглотил, и, не поднимая глаз, сосредоточенно что-то пластает ножом в тарелке, даже не пытаясь это что-то есть. Ну, что ж, сорок два шага не так много, а вопросов у меня, друг мой скрытный… Но все сложилось совсем не так. Не потому, что злопамятная мисс Паркинсон подловила меня на своей территории, и не потому, что, освободившись после отработки, я не застала Снейпа в его покоях, и не потому, что он не открыл или, открыв, захлопнул дверь перед носом… Фуф, сколько же всего сдуру перебрала на почве охотничьих своих неудач. Ведь ужом ускользал, зараза! По дороге меня и еще одну девочку с Хаффлпаффа годом старше предполагаемой Эйлин нагнала парочка третьекурсников с Гриффиндора, и мы пристроились за совсем уже взрослым парнем, курс пятый-шестой, с Рейвенкло. Гриффы живо обсуждали перспективы команды в завтрашнем матче со Слизерином. А ведь и правда. Как же я могла позабыть о таком событии, ведь ребята ради этого даже репетицию отменили. И это почти накануне Хэллоуина, когда должен был состояться наш дебют! Понятно, почему встречные слизеринцы недобро косились в нашу сторону. Обсуждать во всеуслышание, на какой минуте красно-золотые поймают снитч, было все равно, что идти по Питеру и скандировать: «”Спартак” – чемпион!» Правда, в отличие от русских футболистов, хогвартские спортсмены хотя бы умели играть в то, во что играли. Профессор Слагхорн ждал нас, излучая всегдашнее свое благодушие, и выглядел, пожалуй, даже благодушнее, чем обычно. Едва поспели еще двое отработчиков, профессор велел нам приступать. Мы уже успели устроиться каждый на своем месте, а кое-кто – даже поставить котел на огонь, свериться со списком ингредиентов и самой рецептурой – я свою с досады выучила наизусть, – когда дверь открылась и в класс вошел… Северус Снейп. Я бы его не заметила, поскольку в этот момент сосредоточенно перетирала в ступке змеиные клыки до состояния муки мелкого помола и остро жалела, что под рукой нет электорокофемолки. Но профессор Слагхорн сам привлек наше внимание, с чуть излишним, восторженным радушием и отеческой фамильярностью приветствуя бывшего ученика и нынешнего коллегу: – О, Северус, мальчик мой, как хорошо, что вы зашли! Пойдемте же, пойдемте! – с этими словами толстяк повлек своего по контрасту немногословного, долговязого и мрачнеющего на глазах гостя к дверце, ведущей из класса в лабораторию, где Северус когда-то показывал мне фотографии и поил чаем с печеньем. – А вы, господа и дамы, – бросил через плечо, нарочито пародируя тон строгого гувернера, – соблаговолите на этот раз справиться. Да-да! Время пошло! Спустя несколько минут, когда огонь был потушен и содержимое котла оставлено настаиваться не больше не меньше на 35 минут, я не без усилия перевернула песочные часы, рассчитанные на полчаса, и огляделась. Сообразно обычному требованию отработки студенты рассредоточивались по всему кабинету на максимально большом расстоянии друг от друга. Предполагалось, что таким образом они не будут мешать друг другу, а заодно и подсказывать не смогут. Справа от меня шагах в десяти второкурсник-слизеринец не морщась возился с нарезкой чего-то по виду склизкого и противного. У противоположной стены его однокашник, всыпая в кипящее варево какой-то порошок, методично мешал то по часовой, то против часовой стрелки. Слева поодаль один из гриффиндорцев что-то произносил над котлом, выводя палочкой в воздухе невидимые фигуры. Словом, каждый был занят своим зельем, и, наверное, будь я специалистом, просто по внешнему виду ингредиентов и характеру действий юных магов определила бы, кто из них что варит. Но я не была, а те, кто мог бы определить, до сих пор не вернулись, и один из них с некоторых пор меня всерьез беспокоил. Они вышли, когда песок пересыпался в нижнюю колбу часов уже почти на две трети. Зелье в котле тем временем из буро-болотного стало малахитово-зеленым и продолжало светлеть. Слагхорн уже не выглядел столь благодушным. Или ему просто надоело представляться таковым? Глянул в котел подозвавшего его рейва, скупо кивнул, признавая, что зелье на этой стадии вполне зачетно, и, видимо, велел продолжать. Снейп, вопреки моим ожиданиям, не покинул кабинет сразу же. Прошел по рядам, скользнул по содержимому котлов взглядом, не выражающим ровным счетом ничего. Остановился у котла слизеринца справа от меня и вроде даже что-то сказал, потому что мальчишка вскинул голову и ответил. Постояв еще немного, декан оставил своего студента и двинулся ко мне, заставляя буквально вытянуться в струну от напряжения. – После отработки жду у себя, – вот так просто и буднично, уведомив. – Ничего не выйдет, профессор. Мы пришли группой и уходить будем группой. Мне не найти вразумительного предлога… – Я понял. Но мне нужна твоя Книга. Срочно. – Она в твоем распоряжении. Вход в мою Выручай-комнату для тебя открыт в любое время дня и ночи. Для этого тебе не нужно спрашивать моего позволения. И даже ставить меня в известность не обязательно. – Но… – Она для тебя открыта. В любое время. А я подойду, как только смогу освободиться. Он двинулся дальше, на минуту заглянув в котел одного из гриффов. От комментариев воздержался и, наконец, покинул класс. Задумавшись, я едва не пропустила тот момент, когда последние песчинки упали вниз, чтобы вовремя перевернуть пятиминутные песочные часы, уже стоявшие наготове. Цвет настоя тем временем из малахитового стал изумрудно-зеленым. А когда в котел упали два побега аконита и я помешала зелье трижды против часовой стрелки, изменило цвет на насыщенно-желтый, золотистый. Собственно, таким оно и должно было быть. Возвращались так же группой и, не сговариваясь, двинулись сразу на ужин. Лора уже была на своем месте и махнула мне рукой: – Ну как? Сварила? – Ага. Зачет. – Слушай, а я нашла нам третьего. У Глэдис тоже не совсем получается. Кстати, она говорит, что на Восточной галерее почти нет сквозняков и мало кто бывает. Можем позаниматься там? Упс… А я и забыла, что мы условились потренироваться в заклинаниях. В отличие от профессора Макгонагалл, предпочитавшей, чтобы малыши оттачивали навыки трансфигурации под ее руководством даже во внеурочное время, профессор Флитвик справедливо полагал, что Тергео, Репаро или Люмосом довольно трудно навредить, если учесть, что направлены они на предмет, а не на человека. Правда, бывали случаи, когда после самостоятельных занятий декану Рейвенкло приводили очередного Джельсомино, который переусердствовал с Сонорусом, а то и двух, потому что его напарник вместо Фините ляпнул Джеминио. Но почти всегда дело обходилось без мадам Помфри. На Восточной галерее оказалось довольно удобно заниматься. Но мне стоило немалого труда сосредоточиться. Внутренний хронометр безжалостно отсчитывал минуты в отвал потерянного времени. Потерянного для главного. Наконец, мы завершили. На вопрос «сколько времени?» Глэдис задрала рукав мантии и сверилась с часиками: – Двадцать две минуты девятого, – и в ответ на удивленный взгляд Лоры не без гордости сообщила: – Магловские. Из Швейцарии. С автоподзаводом. Дядя привез. На них водо- и грязеотталкивающие чары и чары ударопрочности. Лора уважительно присвистнула, я тоже покивала головой, хотя на самом деле больше всего хотелось сорваться с места и бежать. – Э-э… Девочки, мне бы еще в библиотеку попасть. Почитать кое-что надо. – Ты с ума сошла?! – судя по слаженности и единодушию, вопрос был чисто риторическим, а диагноз не оставлял сомнений. – Я недолго. Без четверти десять мадам Пинс все равно всех выгонит, так что дочитывать буду уже в гостиной. Вы ложитесь без меня. – Как всегда. То у тебя репетиция, то библиотека. Неудивительно, что по ночам всякая муть снится, – последнюю фразу Лора буркнула под нос, так, чтобы Глэдис ее не услышала. Виновато пожав плечами – мол, такова «селява», – я закинула на плечо сумку с учебником по Зельеварению и бросилась со всех ног тем путем, который и впрямь привел бы меня в библиотеку, если бы я вовремя не свернула на одну из боковых лесенок. А спустя пять минут, задыхаясь от бега, была уже рядом с «Варнавой и троллями».◄♦►
Северус сидел на диване в странной позе – расслабленной и в то же время напряженной, сосредоточенный и обиженно-растерянный, более всего напоминая вопросительный знак. Мимодумно ерошил непривычно встрепанные волосы, запустив длинные пальцы в смоляную копну, и в этот самый момент здорово напоминал Поттера, разве что без очков. Меня он даже не заметил, пробегая строчку за строчкой, и раз в три секунды том в синей обложке у него на коленях сам перелистывал страницу. Остальные, раскрытые и закрытые, валялись тут же, на диване, включая и тот самый зеленый, который мы оба именовали Книгой. Лишь желтый, седьмой и абсолютно пустой, сиротливо маячил в зияющей пустоте между трехтомником Толкина и четырехтомником Конана Дойла. Не знаю, как долго я простояла на пороге комнаты незамеченная, в двух шагах от Северуса, и сколько времени еще простояла бы вот так, если бы он не саданул кулаком по коленке, едва перевернулся один из последних листков и книга с мягким звуком скользнула на пол. – Северус? При моем детском ростике с ним сидящим мы почти глаза в глаза, и в его, воспаленные, в красных прожилках, смотреть жутковато. Гримасу растерянности и какой-то совершенно детской обиды он даже не пытается стереть, прикрыть всегдашней маской. – Что?.. Молчит, все так же растерянно окидывает взглядом валяющиеся книги, до которых нам обоим сейчас нет дела. Останавливается на зеленом томе и глаз не поднимает. Ему фиговей некуда – это я чувствую буквально, физически. И мне остается только одно – обнять его голову, прижать к груди и, вдыхая уже привычный полынно-горький запах, шептать что-то невразумительное не то ему, не то себе, не то кому-то выше, кто, конечно, все знал, предвидел, затевая весь этот абсурд, в котором я уже мало что могу понять. А понять надо, потому что Северус ведет себя странно – в первый момент пытается вырваться, а когда получается, вдруг вцепляется в меня мертвой хваткой, стискивает так, что становится невозможно ни говорить, ни дышать. Мгновения текут, как песок в часах, и нас, как песчинки, утягивает, утягивает в воронку… Наверное, выглядим мы до жути нелепо: ребенок обнимает голову мужчины, целует по-детски теплую макушку, скользит ладошкой по спутанным волосам, подозрительно вздрагивающим плечам и шепчет сквозь слезы какие-то глупости; мужчина, уткнувшийся носом в ребенка – он дышит горячо и прерывисто, как после долгого бега. Временами замирает, мотает головой, будто хочет что-то вытрясти или стряхнуть, но не меня, потому что в эти мгновения еще крепче стискивает, как будто боится, что отнимут. Не надо, не бойся, никто не отнимет. И я никуда не уйду. Ну что ты, не надо… Да что же с тобою случилось? Он медленно расслабляется, покорно обмякнув, ослабляет хватку, но кольца рук не размыкает, и тепло огромных ладоней я чувствую узенькой детской спиной, когда он поднимает голову. Дура я была, когда думала в самом начале нашего знакомства, как выдержать тот взгляд, – этого не видела. В лице напротив было столько боли, упрямства, досады и решимости что-то вот прямо сейчас ляпнуть, что открывшийся было рот я внезапным порывом припечатала ладошкой: «Молчи!» Профессор издал неопределенное мычание и смолк, потому что получил поцелуй в нос, в глубокую морщинку, прорезавшую межбровье, и залитую едва заметным румянцем скулу. Звучно сглотнув, он неожиданно лизнул мою ладошку после чего сухо чмокнул. – Ой! Больше не было страшно. Взгромоздившись на колени большого человека, я гладила изжелта-бледное, осунувшееся лицо, физически ощущая, как под пальцами теплом растекается все, что рвалось изнутри так, что покалывало подушечки пальцев: – Я люблю тебя, люблю, что бы ни случилось. Я с тобой. Что бы ты ни вычитал, что бы ни узнал и не разведал, до чего бы ни додумался, мы все равно сильнее. Мы все-все сможем. Только не убегай от меня. Не убегай от себя. – Вычитал… – он издает звук, напоминающий смешок, и, подхватив палочку, легко отправляет книги на полку, где они и застывают каждая на своем месте. – Знаешь, тогда, в первый вечер, услышав от тебя о Книге, я вспомнил об одном старинном предании… Но нет, это не важно… – В Книге появилась какая-то глава для тебя? – Я не о той Книге, а о предшествовавших ей. Чувствую себя как… шизофреник из Мунго. Говорят, у маглов есть такая забава с кривыми зеркалами. – Комната смеха. – Да, вроде того. Это как твои Книги. – Ты совсем не тот Северус, который описан в Книгах? – Ну, почему же? Тот. И события. Но как-то… – он помялся, подбирая слова, однако так и не нашелся. – Это трудно. – Я догадываюсь, о чем ты. Взгляд. Чтобы понимать человека, надо смотреть на него любящим взглядом. – Как ты сказала? – Это не я. Это кто-то очень давно сказал. Кажется, какой-то отец Церкви, только я не помню, кто именно. Что-то в том смысле, что лишь взгляду любящего открывается человек во всей его полноте. Тогда и сам судья пребывает в том состоянии духа, когда осудить уже не сможет, что бы ему ни открылось. Как-то так… Подожди. Так ты перелистал все эпизоды, в которых упоминается Северус Снейп? – Нет, конечно. Я просто прочитал все. – Всё?! – Да. Все пять томов. – За два с половиной часа? – Ну, это не совсем обычная методика магического скорочтения. Простого заклинания тут мало. Она требует некоторых способностей и особой тренированности ментального аппарата мага. И это довольно сильно изматывает. Прибегать к подобным методикам регулярно опасно. Но у меня не было выбора. Книга давала отсылку к событию, о котором я не имел представления. А на полке стояли пять предыдущих томов. Так почему бы... Все очевидно. – То-то ты и выглядишь – краше в гроб кладут. Он хмыкнул в совершенно снейповской манере, и это могло означать что угодно. Только не то, что спросил совершенно иным тоном: – Ты ведь тоже все это читала? – В детстве и ранней юности. Как раз в возрасте от одиннадцати почти до восемнадцати. Это был мой Хогвартс. – И… сколько вас таких «хогватских»? – По всему миру? Трудно сказать. Ну, сотни две миллионов, может быть… – Сколько?!! – Учитывая Китай, Индию и страны Латинской Америки, возможно, и побольше. Впервые в жизни я видела Северуса с глазами, круглыми от ужаса. Помянув беззвучно что-то неприличное, отнюдь не из Мерлинова гардероба, он судорожно сглотнул, дернув кадыком, и на несколько мгновений выпал в астрал. Точнее, впал в ступор. – Эй, ты чего? – Ничего. Пытаюсь оценить масштабы катастрофы. – А смысл? Катастрофа уже давно произошла, и произошла она в другом мире, где ни одному безумцу не придет в голову считать, что Северус Снейп – реально существующий человек, а не выдумка. Поверь, попади ты на перо Риты Скитер (хм, звучит как-то двусмысленно), это было бы для тебя большей докукой, несмотря на сравнительно скромный тираж. Северус молча мотнул головой, не принимая моих аргументов, но давая понять, что услышал их. Затем, бережно ссадив меня с колена, стремительно поднялся, будто что-то рвало его изнутри. В три шага преодолел расстояние до шкафа, замер, коснувшись ладонью синего корешка. В какой-то момент мне даже показалось, что он желает вырвать том из собрания и вышвырнуть. Но Снейп резко развернулся и застыл с непередаваемым выражением: – Не уходи. – Не уйду, – вылетело раньше, чем я поняла, на что подписалась. Еще немного, и закроется библиотека, а там и отбой. Правда искать меня с нюхлерами будут вряд ли: не такое я сокровище, к тому же девчонки давно привыкли, что с репетиций возвращаюсь поздно и частенько задротствую с учебой. Хуже, что к нынешней полуночи меня поджидает под подушкой флакон с Оборотным... А может, оно и к лучшему? – Пойдем, – я потянула профессора за руку. – Куда? – На кухню, – и в ответ на изумленный взгляд пояснила: – Это же русский дом. В нем все серьезные разговоры на ночь глядя ведутся на кухне. Так надо. Сейчас сварим кофе. Где-то у папы стояла бутылка хорошего коньяку, боюсь даже сказать, какой выдержки. – Тебе нельзя. – До двенадцатого удара часов – однозначно, как в сказке. Но никто мне не мешает лечить тебя по методу доктора Купитмана. – Кого? – Да так... одного знакомого венеролога. Не надо так смотреть. Я никогда не была его пациенткой. Коньяк действительно нашелся в баре в гостиной, и кофемолка с туркой оказались на местах, как и плитка горького шоколада. А к ночи помянутый Снорти до того исполнился энтузиазма, что спустя минуту уставил стол тарелками с сыром, цитрусами и чем-то, здорово напоминавшим огромных креветок в кляре. Притащил кувшин с фруктовой водой вроде морса, полный сливочник к кофе и пару хрустящих багетов, которые тут же и нарезал. Последним штрихом этого кулинарного разгула стала горячая овощная закуска, напоминавшая рагу, которое мы ели в доме Снейпа в первый день знакомства. Она источала аромат пряных трав, и я поняла, что вот прямо сейчас готова наверстать за последние дни, когда кусок в горло не лез. К коньяку Снейп не притрагивается, но снисходительно-отстраненно наблюдает за тем, как я наполняю его тарелку, и даже принимается есть, уточнив походу, не это ли метода доктора Как-Там-Его. – Нет, к его методе ты не притронулся. А это метода русских женщин: никогда не затевай серьезного разговора… Да что там – вообще ничего серьезного не затевай с мужчиной, прежде не накормив его. Это мне еще мама говорила. – Ваши женщины с трудом различают мужчин и детей? Ага, после третьего кусочка уже пытаемся острить. Это хорошо. – В данном случае различие несущественное, разве что в манере выражать свое недовольство миром с голодухи. Держу пари, все самые ужасные теории, замыслы всех войн рождались в умах голодных мужиков. А голодный учитель вообще страшный зверь. Вот скажи, когда ты в последний раз нормально ел и спал? То-то же. Ешь давай! Мммм… Вкусно-то как! Некоторое время мы действительно вдумчиво поглощаем еду. И в какой-то момент кажется, что вся эта карусель мне попросту приснилась и на самом деле я никуда не уезжала из Москвы. Вот только приходилось признать, что мужчина напротив в этом случае всего лишь выдумка, мираж, а значит, и реальность с ним реальностью быть не может. «Мираж» меж тем не яснеет ликом, хотя исправно ест, и вроде даже с аппетитом. Да и я, если честно, больше хорохорюсь, являя собой образчик хлебосольности. – Не помогает, да? Усмехается: – Думаешь, меня в Хогвартсе плохо кормили все эти годы? Мда, надо признать, кормят тут отменно, но ни стати, ни благодушия моему визави это не прибавило. На этой простой мысли все мои дипломатические маневры иссякли, и я спросила в лоб, как делала всю жизнь: – Послушай, Северус, что происходит? Почему ты шарахаешься от меня? Почему… – Есть вещи, которые тебе не следует знать. Если тебя это утешит, их кроме меня отчасти знает только профессор Дамблдор. И не надо на меня так смотреть. Это не вопрос доверия, а вопрос уязвимости твоего или чьего бы то ни было сознания. Я не хочу… – он осекся. – Не надо, я поняла. Но ведь тебя волнуют не только ваши с директором дела. И не сохранением тайны происшедшего с Крэббом и Гойлом ты занят. Допускаю, что из руководства школой только профессор Флитвик не дал себе труда догадаться, поскольку напрямую это его не касается. – Догадаться о чем? – тихо, почти вкрадчиво. – О том, что произошло с Крэббом и Гойлом. – И что же, по-твоему, с ними произошло? – Они хлебнули Оборотного зелья. Но не по своей инициативе. Это Драко дал им. Он единственный, как крестник и подопечный, вхож в твои покои, где ты и хранишь немалую емкость с зельем для меня. Он единственный из троих, чьих знаний хватило бы определить, что это и что оно готово к употреблению. Не знаю, как тебе удалось добиться консервации готового зелья на столь долгий срок, но если ты смог создать модификацию, действующую не час, а трое суток, то законсервировать варево для тебя вполне посильная задача. Северус молчал, не подтверждая и не опровергая, и я продолжила: – Воспользовавшись твоим кратковременным отсутствием, Малфой отлил немного зелья и тайно унес, надеясь, что малой пропажи ты не заметишь. Ему нужно было, чтобы Крэбб и Гойл не привлекали внимания к себе и к нему, ведь всякому известно, что где они, там и он. Не знаю, в каком качестве они ему были нужны. Скорее всего, стоять на стреме, не зря же младшего Малфоя видели на восьмом этаже. Драко сильно рисковал, давая зелье своим подручным, не зная, в кого те обернутся. Но он был в отчаянном положении и рискнул, утешая себя тем, что, чей бы облик ни приняли его телохранители, это лишь на час. Мисс Паркинсон не с Ивы рухнула. Она действительно видела меня с Драко там, где видеть никак не могла. На самом деле это был Крэбб или Гойл, а возможно, оба в разное время в разных местах. Не знаю, где Малфой нашел для них подходящую одежду, но это уже дело пятое. Однако он просчитался: дело было сделано, часы шли, а обратного превращения не наступало. Показаться же на люди в таком виде… Кстати, профессор Макгонагалл в курсе интриги с Обороткой и, услышав рассказ Пэнси Паркинсон, должна была моментально сложить два и два. – Да. Именно она и помогла мне отыскать этих двух придурков. – А Малфой? Кто оглушил его? – Я. – Что?! – Строго говоря, я не оглушил его, хотя вполне мог бы в том состоянии. Я погрузил его в сон, устроив краткосрочную потерю памяти. – Как когда-то мистеру Мальсиберу? – Да. Очнувшись у мадам Помфри, Драко не мог вспомнить, что с ним произошло. Единственное, чего я не учел: падая, он приложился затылком, отсюда и шишка, – Северус потер ладонями глаза, провел по лицу, будто стирая усталость, и вздохнул: – Счастье мое, что я не дал тогда Обета его матери. Но… я напал на ученика. На юношу из семьи, с которой связан почти узами родства. С первых дней его жизни я брал на себя обязанность защищать Драко, понимаешь? Защищать, а не нападать. – Иногда, чтобы защитить человека, его приходится связывать или даже изолировать, – осторожно заметила я. Но Северус упрямо мотнул головой: – В тот момент я именно напал, и защищал не его. – А кого? – Тебя. – ??? – Я следил за Драко. Он действительно повадился в Выручай-комнату. С прошлого года это место стало слишком популярным благодаря Поттеру с дружками. Даже не верится, что прежде в Хогвартсе о нем знали единицы, правда в каждом поколении, так что я подозреваю, что за века магическое пространство Комнаты превосходит реальный замок, – Северус помолчал, затем продолжил: – Увидев признаки беспокойства и подозрительной осмотрительности, я понял, куда он вострит помело, но поостерегся идти непосредственно за ним. К тому же у меня было еще одно срочное дело. Когда же я освободился и смог незамеченным проскользнуть на восьмой этаж, передо мной предстала впечатляющая картина: Драко в бешенстве тряс тебя, как грушу. В том, что это была ты, у меня не возникло сомнений, я ведь знал, что именно в это время в Выручай-комнате у тебя репетиция с этой твоей русской бандой. Не надо на меня так смотреть. Да, я знаю, где и чем ты занимаешься. Это естественно. Дальнейшее сложилось само собой. Ты ушла с репетиции чуть раньше, столкнулась у гобелена с Малфоем, он психанул, поскольку в последнее время постоянно на взводе. Решил, что за ним следят или еще что-нибудь. Ты, конечно, все отрицала, и это его еще больше взбесило… Когда Драко в ослеплении толкнул тебя к стене и замахнулся, я его припечатал. Хорошо, догадался заклинанием Моментального сна. Видать, память крещальных обетов сработала. Будь это кто другой, и заклинание было бы иным. Ты же в ужасе бросилась бежать к лестнице. – От тебя? И это тебе не показалось странным? – факт, что я «под колпаком у Мюллера», как ни странно, не задел. Видимо, привыкла. Или детское тело отчасти меняет и психику? – Нет. Я был под дезиллюминационными чарами. Ни ты, ни Драко меня не видели. Удар пришел из ниоткуда и должен был вызвать у тебя панику. Я решил, что все объясню позже. А Драко спустя четверть часа проснулся бы, как ни в чем не бывало, и даже не вспомнил бы о тебе. Шишка была бы ему назиданием впредь не распускать руки. Себе я наметил следить за ним лучше. Но спустя несколько минут появился посланный тобой Снорти, а потом и мисс Паркинсон со своими разоблачениями. Пришлось играть роль грозного декана. – А где ты отыскал моих двойников? – Не я – Минерва. В туалете Плаксы Миртл. На это у них хватило инстинкта – понять, что раз они теперь девчонки, то и заброшенный туалет для девочек как раз то, что нужно. – И… как же мне теперь быть? Они ведь все втроем в курсе. – Отнюдь. С этими двумя пришлось поработать немного иначе, чем с Малфоем, который часть памяти просто «заспал». Но это тот случай, когда знания умножают скорбь. Так я сказал себе и пытаюсь примириться с этой мыслью. Я совершил должностное преступление в отношении вверенных мне учеников. Моих учеников. Один из которых мой крестник. Правда мне удалось не навредить их умственным способностям. Но убежденность, что это ради их же блага, слабое утешение, знаешь ли. – Понимаю. Профессор Дамблдор в курсе? – И профессор Макгонагалл тоже. Мы погрузились в молчание. Искоса поглядывая на Северуса, я с удовлетворением отмечала, что внешне он стал выглядеть получше, чем когда я его застала за книгой. Права ли была мама или, что гораздо вероятнее, у него был свои способы восстановления, независимо от сытного ужина? – Долго будешь разглядывать? – Ты заметил? – Я же не слепой. – Так и я исподтишка. Опять характерное фырканье. Кажется, я знаю, в кого бы он превращался, будь анимагом. В кота. Худого черного кошака, язву, любившего всех поучать и втайне вздыхавшего на луну. Он пророчил бы одни неприятности, доставал, как заноза в заднице, и портил жизнь, но, если надо, бросался бы наперерез любому псу, успев звучным шлепком отшвырнуть котенка с линии атаки и принимая удар на себя. Когда-то в детстве я в мультике такого видела. Все нормальные малыши любили котенка Гава и его дружка Шарика, я – Черного кота. А папа смеялся и говорил, это потому, что я маленькая ведьма. – Чему ты улыбаешься? – Да так… – А все же? – Думаю, что любила тебя давным-давно, еще в той жизни. И ты был Черным котом, мультяшным, но жутко харизматичным. А папа говорил, это оттого, что я ведьма. – Твой отец, знал, что ты ведьма?! Ага, ему, можно сказать, открытым текстом в любви признаются, а он… – Нет, конечно! И не была я никакой ведьмой! Это просто из-за… Черного кота… Последние слова пришлось шептать куда-то в шею, губами чувствуя, как часто-часто бьется пульс, и чуть заметную небритость, и легкий запах пота, степную горечь с хвойным послевкусием, растворившую во мне остаток здравомыслия – осадок, что выпал за ненадобностью. О чем ты думал, глупый мой алхимик, сгребя меня в охапку? Надеялся, что сможешь отпустить? Да только я тебя не отпущу. Змеей скользит меж пальцами твой галстук, ложится лентой на глаза. Я здесь. Я – голос. Я – ветер, не стремись меня обнять, коснуться рукотворного обмана. Лишь слушай. Лишь чувствуй так, как чувствую тебя – губами губы… – Эйли… Ай… ли… ли… лав… ли… Полночь. Она зовет меня знакомо, хрипло, жарко. Мне тяжело и тесно в этом платье. Прочь, прочь тюрьма ненужных тряпок, детской плоти. Спадают с шелестом покровы. Знакомой сладкой болью природа возвращает мне меня. Моя рука срывает с глаз твоих полоску ткани. Смотри, смотри же! Ты звал, и я пришла, любимый. Это – сказка. Я никогда не свыкнусь с волшебством, когда оно не волшебство, а чудо, мне подарившее тебя. Есть особое, хмельное бесстыдство, какое испытываешь с единственным мужчиной в жизни, когда его руки касаются тебя обнаженной с благоговением ровно за мгновение до того, как мир со своими условностями и правилами, интригами и враждой, умными доводами и глупыми страхами вспыхнет и рассыплется пеплом. И останутся только губы – в ласке и шепоте их чудо соединенья похоже на магию. Руки – дерзкие, нежные, властные. Длани, творящие мир для двоих. Узел судьбы, роковое, тяжелое, страшное шелком косы расплетется под пальцами милого. То, что рождается в жарком сплетении, в стоне гортанном, в дрожаньи ресниц, сильно и сладко настолько, что кажется пыткой, рвется из нашей души заклинаньем: «Люблю!»… Я смотрю на мужчину, и он, опираясь на локоть, тоже смотрит, не отрываясь. В слабом, мягком свете Люмоса он кажется почти мальчишкой. И дело не в том, что нет больше темных кругов под глазами, что морщинка меж бровей едва заметна, а при взгляде на острый кадык и беззащитно торчащие ключицы в душе поднимается почти материнская умильная нежность. Но сам взгляд – в нем радость, покой и нега, которые я видела лишь в минуты близости. Потом, я знаю, оно уйдет. Саркофаг по имени «профессор Снейп» захлопнется, скрыв откровение этой ночи, и лишь изредка, может быть, я смогу ловить отсвет души сквозь ненавистный футляр. Вспоминать сладко-звенящую пустоту во всем теле, сродни полету, чуть саднящие от ласк соски и губы. Запах. Непередаваемый запах мужчины, к которому так легко прижаться, чувствуя липкую сперму меж бедер. И внезапно вспыхивающее вновь желание, когда его ладонь скользит по шее и ниже, охватывает полушарие груди, и пальцы затевают играть с соском, а губы вбирают мой слишком откровенный, слишком бесстыдный стон, чтобы все началось сначала. Теперь мы никуда не спешим. Долго, медленно и со вкусом целуемся, постепенно расширяя зону интереса. И я вдруг открываю, что Северусу скорее щекотно, когда я целую его сосок, обводя его языком. Он смешно хихикает, но не отстраняется, хотя это не совсем тот эффект, который нам обоим нужен. А если так? Нежно прихватываю, прокатывая меж сомкнутых губ, чуть оттягиваю – тихий полувсхлип-полувздох красноречивей всяких слов. Северус выгибается и тут же пытается перехватить инициативу. – Ну уж нет, горячий мой Змей. Не буди зверя в своей скво, а то привяжу. В ответ на угрозу в его глазах вспыхивает нечто такое, отчего палочка находится сама собой, и с ним же недавно отработанное Инкарцеро неведомо как фиксирует руки к спинке дивана. Вот ты и попался, Большой Змей! Ладони скользнули по гладкой, безволосой груди, и правая почувствовала, как под ней гулко колотится сердце. Ну надо же, а внешне спокоен, как скала. Ладно, поиграем… Губы скользнули вслед за ладонями. Язык, лаская и дразня, ощутил солоноватый вкус кожи. Терпкий, горьковато-полынный запах обволакивал, подчиняя неукротимым инстинктам. В этой игре я пойду до конца. На смену губам пришли волосы: прядь волос, как кисть принялась рисовать узоры на полотне, щедро загрунтованном широкими мазками и легкими прикосновеньями языка. Когда ноготок, чуть надавливая, прочертил полоску вниз до пупка, мужчина вздрогнул и выгнулся, издав странный звук, от которого крышу снесло окончательно, потому что в этот момент огромное и твердое требовательно ткнулось в ложбинку меж грудей. Ему не было дела до стыда и комплексов, оно жило своей жизнью и во весь немалый рост требовало восхищения и ласки. И получило ее сполна, погружая меня в безумный коктейль, где запах смешался возбуждающим вкусом, чуть горьковатым, как морская соль, и ощущениями напряженного, влажно-гладкого, и округлого, чуть бархатистого на ощупь, и странного, похожего на шов под пальцем, поглаживающим то нежно, то с легким нажимом. И все это потонуло в волнах чего-то могучего и первозданного, что от Сотворения связывало женщину и мужчину, а может и было подлинным волшебством. Сдержанный мужской стон давно перешел во вскрики. Сумасшедший восторг отдался сладкой пульсацией лона за мгновение до того, как судорога заставила мужчину сбиться с ритма, наполняя меня горячим, вязким, чуть горьковатым семенем. Тихое Фините, объятия, по которым успела соскучиться. Сплетенье рук, сплетенье ног… И почему в такой момент в голову приходят чужие мысли, чужие стихи, а не рождаются свои? Своих нет. Мне так хорошо, что никаких путных мыслей. Я отвечаю на поцелуй, долгий, с перерывами, но все же один, цельный, и с удивлением наблюдаю, как Северус внезапно замирает, прикрыв глаза, и на некоторое время становится недвижим. Шепчет одними губами: – Ну, конечно… Я понял. Что понял, даже спросить не успеваю, потому что в следующий момент меня заставляют расплатиться за свое бесстыдство с еще большим бесстыдством. И я точно знаю, что никогда не смогу этого описать, потому что вовсе сгорю от стыда, потому что надобно будет с чем-то сравнить, а ничего более прекрасного со мной в жизни не происходило. И, как ни опиши, все будет не то и не так. Потом мы долго лежим на довольно узком диване, сплетенные и обессиленные, просто вдыхая запах друг друга и чувствуя тепло. Целую вечность назад мы на что-то обижались, чего-то стыдились, чем-то гордились, досадовали и не понимали, врали, боялись, сражались, отрекались, маялись, каялись, злились, ревновали и плакали. Иногда нам казалось, что непомерно раздутое, оно способно наполнить нас. А наполняет совсем не то. Взгляд Северуса безмятежно скользит по полке с книгами. Семь разноцветных томов в слабом свете Люмоса почти не различимы меж собой. – Я рассчитал дозировку зелья. Оно будет действовать шестьдесят шесть часов. Раз в три дня с полуночи до шести утра ты будешь собой. – Хочешь сказать, с тобой? – Угу, – мычит, зарывшись носом в мои волосы. – Согласна. Но… есть один вопрос, который меня… как бы это… немного напрягает. То есть я, в принципе, не против… – Нет. В твоем зелье есть микродоза противозачаточного. – Чтоооо? Но откуда… То есть… Когда ты его делал, ты же не… мы же еще не… – А, может, я надеялся? – Знаешь, это уже ближе к самоуверенности. – Нет, это несбыточная, безумная мечта. Чудо! – приходится прерваться на поцелуй, и странно, что после всего Северус еще связно мыслит: – Но все, увы, гораздо прозаичнее. Противозачаточный компонент стандартно добавляется в Оборотное, используемое женщинами, особенно если предстоит трансформация в тело иного возраста. Подобные трансформации крайне вредны беременным, а уж если предстоит превращаться в старуху, ребенка или мужчину*… Сама понимаешь. Но твое «в принципе не против» мне нравится. – Угу. Ты туда, случаем, приворотный компонент не добавил? Ну, так, нечаянно? – Э нет, я не ты. – ??? – Это ж надо было вместо Бодрящего зелья сварить Счастливые грезы! То-то Слагхорн все твое варево до капельки собрал и припрятал. Еще, небось, и приложился на досуге. – Ничего я такого не варила! Я просто от рассеянности слегка напутала. – Слегка?! – Северус покатился с хохоту. – Чтоб так «слегка» напутать, надо сильно постараться! Фининган с Лонгботтомом вон пока научились только котлы плавить и недоварки взрывать. Ты скажи, зачем под завязку вместо аконита коноплю добавила? Упс… – А кстати, как насчет кофе с коньяком? Самое время.