Прочь, зелье гнусное! Отрава, сгинь! (Уильям Шекспир «Сон в летнюю ночь»)
Последующие три дня траурных «каникул» прошли довольно тоскливо. Устав от бесконечных разговоров ни о чем и не зная, к чему себя приложить, я чаще всего уходила в библиотеку. Не то чтобы я оказалась одна такая, но там было пустовато. Не больше десятка, в том числе неизменная мисс Грейнджер, к которой однажды ненадолго присоединился Невилл, в другой раз – Джинни. А сегодня за одним из столов я заметила Николеньку Данилевского, который кивнул в ответ и снова погрузился в чтение. Помимо попыток унять беспокойство, владевшее мной с того самого утра, когда незнакомый филин доставил письмо «дядюшки», была еще одна причина, которая заставляла делать вид, что обшариваю полки. Нужную книгу я могла бы найти с помощью поискового заклинания, ему научил меня Северус. Но, как я поняла, оно было снейповским, авторским, а может, модифицированным из какого-то общеупотребимого. Так или иначе, светиться с ним было бы неразумно: оно неизменно привлекло бы внимание и вызвало неудобные вопросы. Пришлось ждать, пока посетители библиотеки рассядутся по местам со своими находками. Спустя двадцать минут, походя просмотрев четыре фолианта, я остановилась на пятом – книге с оригинальным названием «Тело напрокат». Как и первые четыре, это была невинная, вовсе не научная, а, скорее, популярно-познавательная лабуда. Но именно она давала ответ на вопрос, почему ничего путного мне не попалось и не попадется. Оказывается, еще с начала XVIII века, в правление королевы Анны, на территории Британии и Ирландии Оборотное зелье было признано особо опасным. Его не учили варить в школе, и не только потому, что этот трудоемкий процесс занимает не одну неделю. В школе книги, содержащие рецепт, предписывалось хранить в Запретной секции для нужд профессуры и лишь по особому ходатайству учителя, удовлетворенному директором, под ответственность обоих выдавать отдельным ученикам без права выноса. Аптекари, продающие полуфабрикат, в который остается лишь добавить биоматериал, строго ведут учет каждой проданной драхмы, занося в специальный журнал отпуска особо опасных зелий имя купившего, количество с точностью до минима и дату продажи [1]. Все это, конечно, любопытно, но меня интересовало иное. Я пошевелила пальчиками в тесноватых туфлях. То, что раньше было едва заметно и от чего я отмахивалась – благо, дел и переживаний хватало, – в минувшие три дня начало доставлять заметные неудобства. Туфли, прежде чуть большеватые, сейчас чувствительно жали. Платье стало угрожающе тесным в груди, а ведь еще в начале сентября сидело довольно свободно. Но самое главное: расписание уроков у кровати, к которому приходилось поднимать взгляд, сейчас было почти на уровне глаз. Девчонки, конечно, заметили, что я подросла, но никто не находил в этом ничего особенного. Та же Гортензия на полголовы выше меня и продолжает расти. Правда ни у одной их них пока не было месячных, и к моим регулам они относились с легкой завистью, будто это какой аттестат зрелости. Вот уж нашли, чему завидовать! Радовались бы, недолго осталось. Почему перемен в моем облике не замечал Снейп, тоже понятно. Я и сама не сразу прочухала, а уж с высоты его роста лишний дюйм-полтора и не заметишь. Но насколько закономерны такие изменения? Описаны ли они? Похоже, нет. Или, может, история магии просто не сохранила свидетельств длительного употребления взрослым Оборотного ради существования в детском теле? Обычно такое зелье употребляют уже взрослые, которые принимают облик тоже взрослых. Хотя Северус что-то такое говорил про облик ребенка… Наверное, такое все же бывало, но недолго. А если месяцы? На самом деле вопрос не праздный. Уж слишком свежа была в памяти история с метаморфозой тела Беллатрисы. То есть здорово, конечно, что так получилось. Но что, если моя сущность – так, кажется, Дамблдор это назвал, – приспособившись, окажется сильнее и модифицированного Оборотного, так что в один прекрасный день я проснусь с зелеными глазами и волосами цвета feuille morte? Надо бы срочно поговорить с Северусом, да только у него теперь без меня забот выше крыши, и нет его в школе. Оставалось уповать на «нашего общего друга». Даже если не прояснит вопрос с Оборотным, может помочь трансфигурировать одежду и обувь. Там всего-то чуть истончить кожу и ткань, чтобы немного увеличить размер. Домовики, я убедилась, и не на такое способны, причем никакие палочки им не нужны. На этой благой мысли меня прервали: – Не помешаю? Я подняла глаза, чтобы встретиться взглядом с Николенькой и тут же опустить свой в книгу: – Присаживайся. – Что читаешь? – он взял один из стопки отложенных фолиантов. – «Сложносоставные зелья». Надо же, какое совпадение! Любишь зельварение? – Скорее, просто интересуюсь. Мальчишка просмотрел все четыре тома и неопределенно хмыкнул: – Забавно. – Что именно? – Да так… Я подняла взгляд ровно настолько, чтобы сфокусировать его на кончике породистого носа собеседника, избегая смотреть в глаза: – Что-то случилось, Ник? Ты хотел о чем-то поговорить? Он неопределенно дернул плечом, не переставая в упор разглядывать меня, и я почувствовала, что краснею. – Я следил за тобой, – слова, сказанные очень тихо, едва не заставили вздрогнуть, но вопрос я задала ровно. Хотелось бы думать. – Вот как? И чему обязана? – Странная ты. Я еще в поезде понял. Да и в глаза смотреть избегаешь. – И что? Смотреть в глаза – почти наверняка нарушать границы личного пространства. Это… – слова подбирались с трудом, – невежливо. Бестактно. – Допустим. Но голос… Навыки игры на инструменте... Суждения… Глебова, тебе не говорили, что ты вундеркинд? – Ты первый. Что, рыбак рыбака?.. – Да уж, мы одного оперения пташки [2]. Да только твои перышки многим приметны. Вот когда меня взяла досада, и я подняла взгляд, чтобы увидеть, как при свете лампы в его орехово-карих глазах вспыхивают блики. «А фиг тебе, следопыт Вороний Коготь! Ничего ты обо мне не узнаешь», – и словно занавес задернулся. Странное, однако, ощущение. – Вот что, Данилевский, хочешь что-то сказать, скажи. А интересничать мне с тобой недосуг. Что еще за перышки ты выдумал? Он смутился, но лишь на мгновение. Потом задумался и выдал совсем неожиданное: – Ну, я, вообще-то, извиниться хотел. Для начала. Я тебя подозревал. – В чем? – В том, что ты – это не ты. Не в своем облике. У меня похолодело в животе. – Что же тебя натолкнуло на эту мысль? – Уже объяснял. – И все? А тебе не приходило в голову, что меня могли обучать пению и игре на фортепьяно с раннего детства? – И тем самым лишили детства, как Моцарта? Да, пожалуй. Маги умственно, а порой и физически развиваются существенно быстрее маглов, а вундеркинды и подавно. Но как быть с Паркинсон? Непохоже, чтобы она врала. Она видела тебя там и тогда, где и когда не могла видеть, потому что в это время ты была с нами, – вот ведь загнул! – Саню с Ванькой не надо долго убеждать, что Пэнси – чокнутая истеричка: у их со слизнями межфакультетские терки по жизни, и «Слизерин» для них – это диагноз на всю голову. Но я уверен, что она вполне нормальная, здравомыслящая до занудства. – Допустим. И что заставляет тебя это мне говорить, если все свидетельствует в пользу твоей теории? – Говорю же, я следил за тобой. Несколько дней по многу часов таскался, стараясь, чтобы ты не заметила. – Тебе удалось. – Ты на протяжении трех часов не клала в рот ни крошки, не выпивала ни глотка. И ничто в твоей внешности при этом не менялось. Такое невозможно, если… Ну, ты понимаешь. – Понимаю. Раз так, к чему ты затеял этот разговор, если тебе не в чем меня подозревать? – Да как до тебя не доходит? Пэнси не врала! Кто-то взял твои волосы с расчески или как-то еще. Кто-то под видом тебя… Понимаешь? – Понимаю. – Неееет, не понимаешь, – он подался вперед и зашептал горячо и настырно мне в самое лицо: – Ты не знаешь, но здесь уже случалась похожая история, когда я был таким же, как ты. Нас год учил пожиратель под личиной мракоборца. И знаешь, что самое примечательное в таком раскладе? Чтобы удобно заменить собой подлинник, надо позаботиться о том, чтобы этот подлинник исчез. Неудобные свидетели никому не нужны. Нет, тебя не укокошат… сразу не укокошат. Может быть. Если донор биологического материала нужен на долгий срок. А если клока волос, взятого с живого человека, им хватит… – он не договорил, сел на место, не сводя с меня нарочито мрачного взгляда. – Ты должна быть осторожной. – Ник, – с трудом перевела дыхание. Не знай я подлинных обстоятельств дела, перепугалась бы не на шутку от одного его вида. – Послушай, Ник, огромное спасибо тебе за заботу! Это все и вправду очень серьезно. Я обязательно обращусь за советом к кому-нибудь из преподавателей, кто в курсе того нашего разбирательства. Вот хотя бы к мадам Спраут… – Лучше к Снейпу. – ??? – Да брось! – Николенька досадливо поморщился, по-своему расценив мои изумленно вскинутые бровки. – Детсад, ей-богу! Не такой он страшный. Нормальный мужик, если по делу. Его только на прайде клинит. Но, во-первых, он декан Слизерина, а что-то мне подсказывает, без слизней не обошлось. Во-вторых, зелья по его части. Кто еще сможет выявить пропажу ингредиентов для Оборотки и все такое? Не Слагхорна же вмешивать: он болтун, каких мало. Думаю, Спраут все равно обратится к Снейпу. – Ладно. Убедил. Даю тебе честное-пречестное слово, что при первой же возможности поговорю с профессором Снейпом. Могу Обет дать, если тебе так спокойнее. – Это лишнее. Верю, – Николенька кивнул с трогательной серьезностью, и мне стало стыдно. Любопытный, он ведь до всего допетрил сам. А что ошибся, так кто ж знал, что гениальный дядюшка Северус додумается до Оборотки экстрапролонгированного действия? Теперь вот, по-своему сложив два и два, мальчишка решил, что мне угрожает опасность, и честно, по-товарищески выложил карты на стол. А я-то, дура, хороша! Четверть века за плечами, взялась играть малолетку. Устроила тут ревю с канканом. Проще надо быть, проще. – Спасибо тебе, Ник, огромное! Я буду осторожна. Честно-честно! Не стану ходить одна, и ничего со мной не случится. Ты только за мной не следи, пожалуйста, хорошо? Тебе лишняя забота и мне… неприятно. Помолчав, он все же кивнул: – Хорошо. Но ты же понимаешь?.. – Да. Не беспокойся обо мне. Он уже встал, собираясь уйти, но вдруг спросил: – А что вы за песню бренчали в купе вместе с Вахрушевым, когда мы уже подъезжали к Хогсмиду? – «Плот»? – не сразу припомнила я. – Ну, «наааа маленьком плотуууу...» – Точно, – радостно кивнул Николенька. – Слова перепишешь? – и, дождавшись моего кивка, зашагал прочь вдоль стеллажей с книгами. Умеют же некоторые задать контрольный вопрос — так сразу и не поймешь.◄♦►
Остаток дня прошел в раздумьях и разговорах ни о чем. Болтали о людях из Министерства, которые только что не изрыли поле для квиддича и все прилегающие к замку территории, допросив, кажется, даже миссис Норрис (во всяком случае, Филч был зол как черт). Мало не прочесали Запретный лес, но вовремя вспомнили о кентаврах, об июньских приключениях чумовой Долли Амбридж, о которых целители Мунго по сей день предпочитают злорадно ухмыляться, блюдя святость тайны, и… решили вернуться на поле. Вопросы всем задавали стандартные, скучные до боли зубовной, и это уже никого не впечатляло. Так что, когда за ужином мадам Спраут объявила о возобновлении занятий с завтрашнего дня, ей ответил гул радостных голосов. – Кто бы мог подумать… – наша декан обвела зал влажно-умиленным материнским взором и добавила уже заметно строже: – Обратите внимание: ввиду отсутствия части преподавателей уроки Трансфигурации отменяются, а занятия по ЗоТИ будут совмещены с Заклинаниями у тех, у кого есть в расписании Заклинания. Прочих же в кабинете ЗоТИ будет ждать профессор Флитвик. Постарайтесь не опаздывать. Приятного аппетита! – Ой, а у нас завтра что по расписанию? – спохватилась Лора. – Я уж не помню, что по календарю, – Донни сморщил веснушчатый нос. – Пятница, – раздался голос Ханны за нашими спинами, и староста устремилась дальше, к противоположному концу стола, где пара второкурсников что-то не поделила меж собой. – Сегодня Хэллоуин, – ни к кому особенно не обращаясь, заметила Валери Годстоун. – Угу, – довольно промычал Селвин, примериваясь к аппетитной индейке, – и наши эльфы об этом помнят. Мой персональный эльф помнил не только об этом. Вечером под подушкой я нашла неизменный флакончик: еще один цикл остался позади. Хотелось переговорить со Снорти, но сбежать в укромный уголок не представилось возможным. Девчонки, выспавшись за три дня, болтали едва не до полуночи, так что я уже стала подумывать уйти в душ, чтобы принять зелье, когда наступит время. Но без четверти двенадцать они все же спали, да и меня сморило, едва завершилась трансформация. Наутро ничего не изменилось: Дамблдора, Макгонагалл и Снейпа не было по-прежнему, и никто не знал, когда хоть кто-то из них появится в школе. Слагхорн по привычке старого сибарита предпочел завтракать у себя. Утренний «Пророк» сообщал о недавних слушаньях в Визенгамоте, но мне даже краем глаза не удалось увидеть, что там писали. Бросив взгляд в сторону центральных столов, заметила Поттера в новообретенных очках, что-то вяло жевавшего, и Уизли, задумчиво ковырявшего пудинг. Сегодня их не заслоняла узкая спина мисс Грейнджер. Самой Гермионы за завтраком не было. То ли ее задержали обязанности старосты, то ли уже поела и убежала готовиться к занятиям, посчитав, что одного старосты за завтраком вполне достаточно. Нашего Эрни, кстати, тоже не было видно. Вообще, только Слизерин сохранял раз и навсегда заведенный порядок при рассадке. Каждый студент сидел строго на своем месте, и была в этом какая-то демонстративность, нарочитая верность традиции, в чем бы она ни заключалась. Прочие садились, как Бог на душу положит. Приходили либо по одному, подсаживаясь к кому хотелось в данный момент, либо компанией и так же компанией устраивались, продолжая что-то живо обсуждать. Свои определенные места имели только старосты – во главе стола, у всех на виду, откуда открывался наилучший обзор того, что делается за столом и в зале. Собственно, поэтому Гарри и был у всех на виду, что доставляло ему заметные неудобства. Но что ж поделаешь, коли оба твои друга старосты? Терпи. Особенность Слизерина и облегчила каким-то шутникам их проказу, в смысле адресности. Давно замечено, что долгий прессинг невзгод иных калечит, а в иных вырабатывает здоровый пофигизм и желание весельем разрядить обстановку, поднять на смех не то что себе подобных, но хоть бы и саму смерть, посмей безносая размахивать литовкой. А уж насколько безобидной будет забава и кто из двух оборзевших выйдет победителем, еще вопрос. Но мы не о результате, мы о процессе. Я все еще пялилась на слизеринский стол, когда поняла, что рядом с Малфоем происходит что-то странное. Сидевший рядом с ним худощавый, довольно невзрачный юноша с копной темных волос внезапно замер, тенькнув на блюдце опустевшую чашку. Прикрыл глаза, помотал головой, вновь открыл глаза с видом совершенно счастливого человека, которому, наконец, открылась вся полнота бытия, и мир во всей его гармонии стал домом. Малфой и еще один парень, повыше, красавчик с золотисто-каштановыми волосами до плеч и оскалом принца Чаминга, поначалу ничего не поняли. Малфой что-то сказал, но темноволосый его не слушал. Подорвавшись с места, он принялся озираться, и вдруг лицо его озарила счастливая улыбка. Не будь она такой глупой, не нашлось бы женщины в мире, которая не мечтала, чтоб мужчина ей так улыбнулся. – Нооотт? – тягуче-удивленный голос Драко пробился сквозь стихающий гул голосов, ударил в спину темноволосому, однако тот уже отрабатывал хрестоматийный прием русских магов «видеть цель, не замечать препятствий». Что касается веры в себя, с этим тоже было все в порядке. Но парень вовсе не собирался ходить сквозь стены. Изящно вильнув бедрами, он увернулся от столкновения с остолбеневшей Паркинсон, и направился прямиком к нашему столу, не спуская глаз с единственного человека, которому до него не было дела. Ханна что-то тихо выговаривала двум задравшимся вчера второклашкам, которые, видно, и сегодня решили продолжить. Она одна не заметила странных маневров слизеринца, а он тем временем вырос позади нее, облив взглядом, от которого оба малолетки забыли пререкаться и, покраснев, в изумлении уставились на Нотта. – В чем дело? – Ханна обернулась, столкнулась с восторженным юношей, сдавленно охнула, попятилась и неловко плюхнулась на скамью между двумя трудновоспитуемыми. – Ноооотт? – почти так же тягуче и несколько распевнее, чем Малфой, уточнила она зачем-то в полной тишине: весь зал замер, и сотни глаз взирали на представление. – Иееес… – с придыханием вернули ей. Дальше могла бы случиться шикарная немая сцена Гоголю на зависть. Но Теодор Нотт имел что сказать, даже стоя на одном колене… Her vestal livery is but sick and green And none but fools do wear it; cast it off. [3] Когда по щелчку его пальцев форменный желтый галстук змеей заскользил в руке слизеринца и стек на пол, Ханна только беспомощно открыла рот. Никто не слышал, как, дробно стуча, закатилась куда-то пуговка с ворота, и тот распахнулся, обнажив нежную девичью шею. Зал внимал совсем иным звукам: It is my lady! O, it is my love! O, that she knew she were! [4] Ханна, потрясенная, открывала рот, не в силах произнести ни слова, представление же набирало обороты, и тенор Нотта уверенно звенел под сводами Большого зала: O, that she knew she were! She speaks yet she says nothing: what of that? Her eye discourses; I will answer it. [5] А когда девушка с глазами-озерами в пол-лица схватилась за щеки, не в силах отвести взгляд от безумца, тот победно изрек с жаром поэта-перчаточника: See, how she leans her cheek upon her hand! O, that I were a glove upon that hand, That I might touch that cheek!!! [6] – и, наконец, оказался в любящих объятиях мадам Помфри и мадам Спраут. Не очень-то дамы и спешили оказать первую помощь. То ли сами пребывали в ступоре, то ли… Вот интересно, Шекспир был маглом или магом? Нотта уговаривали, он мотал головой, протягивая руки к пунцовой Ханне и бормоча горячо и неразборчиво, пока мадам Помфри со вздохом не припечатала бедолагу чем-то действенно-отрубающим, а декан Хаффлпаффа, легко расположив в воздухе бессознательное тело, принялась спешно левитировать пострадавшего вслед за целительницей. Лишь бросила через плечо: - Мистер Малфой, соблаговолите собрать посуду, из которой он ел и пил, и ступайте в лазарет. А вы, мисс Паркинсон, срочно сообщите о происшедшем профессору Слагхорну. Нам понадобится его помощь. Они были уже у самых дверей, когда Ханна, словно очнувшись, вскочила и бросилась следом. Гулко простучали каблучки по каменному полу, а, когда перестук стих, зал пришел в движение. Что тут началось! Малышня взорвалась вся разом - подняла гвалт, не слушая друг друга, захлебываясь и перекрикивая. Старшие медленно потянулись к выходу. – Эк его торкнуло! И что это было, как ты думаешь? – восторг и ужас плескались в Лориных глазах. – Амортенция, да? – Любовный напиток, я думаю. К нему в нагрузку еще идут блевательные батончики. Помнишь, Эдвардсу с четвертого курса кто-то подсунул? – Да уж, такое забудешь! Это и впрямь было незабываемо мерзкое зрелище. Спешно вызванная мадам Помфри так долго и экспрессивно грассировала, а Алиенор Легранж с таким священным ужасом взирала на почтенную целительницу, что мы как-то сразу поняли: переводом лучше не интересоваться. Близнецы Уизли все же вернулись в Хогвартс, по-своему – исключив всякую возможность отправить их на отработки к Филчу. Между прочим, виновных в этой «шутке» так и не нашли, однако сама она возымела неожиданно далеко идущие последствия. Но это уже совсем другая история. Вряд ли миссис Ханна Нотт когда-нибудь возьмется писать мемуары, так и нам не пристало. К тому же заботы дня грядущего едва не поставили крест на всей этой истории, а все из-за одной любопытной Варвары...