Эффект Бэтмена

Ночь густела, летела рядом, <...> разоблачала обманы. <...> ...такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл! (Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита») Открою тебе секрет: безумцы всех умней. (Линда Вулвертон, по кн. Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес», Walt Disney Pictures, 2010)

Не то чтобы я ожидала обильного потока откровений, но минуте на пятой гробового молчания в лучших традициях дамского романа мне изменила выдержка: – Джентльмены… А дальше-то что? Две пары глаз глядят так по-разному, и настороженность одного располагает к разговору нисколько не больше, чем жадное любопытство другого. Только один давно стал частью меня, а второму я утирала кровавые сопли, стало быть, и стесняться нечего. – Джентльмены, мне кажется, настало время объясниться начистоту, поскольку все мы так или иначе заинтересованы понять, что происходит. Все, включая мистера Олливандера, который, как я подозреваю, давно понял, что в вашем лице, мистер Крауч, имеет дело с опытным мистификатором, не так ли? Недавний «безумец» усмехнулся и, покосившись на безмолвного Снейпа, вышел, а меньше чем через минуту вернулся в сопровождении мастера, который молча занял предложенный стул. Я переместилась на крутящуюся табуретку, которую выкатила из-под клавиатуры фортепьяно. Команда Слизерина расположилась на диване. И, пока я обдумывала, с чего бы начать, Барти задал вопрос, которого я не ожидала, хотя должна была бы: – Могу я узнать, сколько вам лет, мисс… э-э? – Эйлин. На родине меня звали Алина, здесь – Эйлин. – Эйлин, – Крауч согласно кивнул, – что ж, пусть так. Так сколько вам? – Это сложный вопрос. Смотря в какой системе временных координат. Вообще, двадцать четыре. – Столько было той, в чье тело вы попали? – Нет. Той… даме было вдвое больше. Мистер Снейп не рассказал вам эту историю, я полагаю? – Нет, – Северус впервые за все время беседы раскрыл рот и тут же смолк, предоставив мне объясняться самой. Хотела – объясняйся. – То есть вам на момент… ээээ… – Гибели. Я погибла и затем очнулась в теле другой дамы… «…которую у меня были все основания считать лицом выдуманным. Как и всех вас, господа хорошие». Брови Барти сперва встали домиком, затем стянулись в упрямую линию, пересеченную глубокой морщинкой над переносицей: – Но тогда, выходит… – он растерянно глянул на Северуса, который в ответ лишь молча заломил бровь в своей манере. – Ничего не понимаю. Этого не может быть! Выходит ты родилась… В семьдесят втором? Первом? – В девяностом. – Чтоооо? – Сдвиг во времени, – Северус все же снизошел до пояснения и, бросив взгляд на безмолвного Олливандера, вышел, чтобы спустя полминуты явиться с парой томов. Молча раскрыл на титульном листе, затем, когда брови собеседника вновь полезли на лоб, – на выходных данных. Барти присвистнул: – Мерлинова задница! Прошу прощения… – смущенным он не выглядел, скорее донельзя заинтересованным. Нашелся он быстро. – Это ведь, – стремительным жестом очертил пространство комнаты, – какое-то место из твоей прежней жизни, из тех прежних двадцати с лишним лет? – Да. Это мой дом. Мои родители – немаги, они ученые. У меня было самое обычное детство, и первого сентября девяносто шестого я действительно пошла первый раз в первый класс, но не Хогвартса, а обычной московской школы. Мне тогда было чуть больше шести с половиной. С тех пор миновало восемнадцать лет. – Подождите, – Барти потер лоб. – Но такого не бывает! В природе НЕТ хроноворота, способного повернуть время вспять больше, чем на пять часов, без последствий для жизни и рассудка мага. – Нет, – кивнул Северус. – Точнее не было. Сейчас хроноворотов вовсе нет. – Да ладно! У невыразимцев… – Нет. Больше нет. – О как… Расскажешь? – Позже. – Так, значит, ты родилась в девяностом. – В мире, который странным образом идентичен этому, только со сдвигом во времени почти в два десятка лет. В нашем мире нет магии и магов, но есть шарлатаны и мошенники, называющие себя «магами», «ведьмами», «экстрасенсами», «ясновидящими». В моем детстве их было море, каждая газета пестрела объявлениями о магических услугах от гадания и приворота до обещаний чудесного воскресения погибших. Да-да, и такое бывало. Есть дети и взрослые, заигравшиеся в сказки, но маглы-ролевики существуют и у вас, точно знаю. В остальном наш мир, скорее всего, подобен зеркальному отражению вашего. В шестилетнем возрасте я, конечно, не была в Британии и сравнить не могу, но, судя по некоторым косвенным признакам, идентичность абсолютная. – Крайне любопытно, – подал голос мастер, но мысль развивать не стал, предоставив мне возможность продолжить. – Ну, так вот я и думаю, а что, если оба этих мира и впрямь отражение один другого? И тогда вполне возможно, что каждому элементу в одном есть соответствие в другом? Ну, вот живет где-нибудь в Шотландии некий Алан, Дэвид или Даг, как две капли воды похожий на вас, мистер Крауч. А где-нибудь в Швейцарии – некий Матиас или Ульрих, точная копия вас, мистер Олливандер, до последней черточки, привычки, жеста, вплоть до пристрастия к арабским сортам кофе. Где-нибудь в Провансе, а может, в Армении – некий Рейнье или Арутюн, которого от профессора Снейпа и мама родная не отличила бы. Вот… А в Москве жила Алина Глебова. Жила-поживала. А потом вот полетела в Англию и… Ну, вот. Я вглядывалась в лица собеседников, уже понимая: не-а, не бьет. Барти усмехался, будто услышал любопытный анекдот. Северус смотрел с тихой грустью, как на слегка помешанную. Мастер задумчиво взвешивал что-то в уме, будто примерял на себя, но ко мне оно ни малейшего отношения не имело. – Ну, что ж, Арти, – Олливандер лукаво глянул на бывшего сокамерника, – полагаю, нам лучше на время оставить их вдвоем. Вдвоем они быстрее разберутся, да и нам тоже есть что обсудить. Тот, пожав плечами, вышел вслед за стариком, и я отметила, как много общего у этих двоих – сухопарых, с довольно тонкими чертами, с копнами непослушно рассыпавшихся волос, у старшего совершенно седых, у младшего тронутых ранней сединой, словно сухой осенний луг, местами подернутый инеем. Заломы ранних морщин, уже наметившихся вертикально на щеках бывшего слизеринца, словно повторяли рисунок морщин старого мастера, более глубоких по сетке мелких, и в них тонули веснушки, которые на бледном лице Барти (странно, почему мне послышалось «Арти»?) выделялись, придавая очарование мальчишества не меньше, чем по-детски круглые глаза, почти такие же, как у мастера, но не светло-серые, а орехово-карие. – Чему ты все время улыбаешься, Северус? Ты будто не слышишь меня. – Слышу. – Для тебя так важно, чтобы я была именно… она? – Лили, – уточнил он, все так же усмехаясь. – Как любит говорить наш директор, «страх перед именем есть отражение страха перед его носителем». А тебе нечего бояться. – Да не боюсь я. Просто… Ну не бывает так! Как угодно бывает, а так – нет. Сидит. Улыбается. За всю свою неулыбчивую жизнь наверстать решил, что ли? А мне тоска, хоть волком вой. Чувствую себя Томом Кенти из Двора объедков. Вот сейчас коронуют, и всё – привет Шишкину, поливай фикус. Все уже всё решили, и быть тебе, Томми, Эдуардом, хошь не хошь. И любят тебя как Эдуарда, и нужен ты им как Эдуард. А я не Эдуард! Я – Том Кенти! Из Двора объедков… – Что? Какой Том Кенти? – А?.. Это… Не важно. Я не Лили. Ты не вернул ее, Барти ошибся. И ты, если думаешь… – Сядь. – Северус, я серьезно. – Да сядь же ты, – потянув за руку, он почти рванул на себя, так что я оказалась сидящей у него на коленях, скованная, как цепью, парой сомкнутых в кольцо рук. Нос к носу, глаза в глаза: – Сиди и слушай. Просто послушай. Сил хватило только кивнуть с покорностью бандерлога, а мудрый Каа продолжал: – То была неплохая задумка, и мне это было по силам. Но я недооценил Беллу, за что и поплатился. Поняв, что как маг я сильнее, она сделала то единственное, что могла и чего я не предусмотрел, хотя должен был бы, зная ее фанатизм. Пришлось срочно ставить в известность Дамблдора. Он был у меня спустя полминуты после того, как я отправил Патронус, причем не с пустыми руками. Просто диву даюсь, он как будто ожидал чего-то подобного. Хотя… Почему нет? Он вполне мог наперед просчитать любой форс-мажор, – Северус помолчал, воскрешая в памяти детали того события. – Поняв, что он предлагает, а поначалу отказался наотрез. Но у старика был «план Б», и он непременно хотел использовать любую возможность. У нас оставалось около трех с половиной минут, увеличенных заклинанием кратковременного стазиса до семи. Дольше было небезопасно и для тела, и для дела, в котором мне отводилась роль медиума. Словом, на проведение ритуала времени в обрез хватало, а вот подумать о последствиях, все взвесить и оценить, мне, во всяком случае, увы... Поскольку детали ритуала знал лишь профессор Дамблдор, такое разделение функций было единственно возможным. По совести, я не верил в успех ни минуты и только потому решился участвовать в этой авантюре. Мне никогда не приходилось ни слышать, ни читать в серьезных источниках о подобном магическом ритуале, а сказки детства, равно как и серьезные исследователи, все как один сходились на том, что такое невозможно: мертвые не возвращаются, а если такое и происходит, это всего лишь призрак, эфирный слепок, отпечаток сущности. Фантом. В нашем случае результат поначалу был нулевым. Тело Беллы не подавало признаков жизни, и веришь, я даже испытал что-то, похожее на удовлетворение: чудес не бывает, значит, я знаю об этом мире все. Но Дамблдор потребовал повторить, сказав, что ритуал сработает лишь в том случае, если я по-настоящему захочу вернуть душу к жизни. Я возразил, что крайне сложно, если не абсурдно, по-настоящему желать такого, и зачем, в самом деле… Но он смотрел и усмехался как ни в чем не бывало. А потом сказал: «Это твой шанс, Северус. Твой ЕДИНСТВЕННЫЙ шанс. Зови!» И я… позвал. – Ты позвал её? – Тебя. Именно тебя. А кого еще я мог позвать так, чтобы ритуал сработал?! – Но что, если на зов по стечению обстоятельств откликнулась другая душа? Ну, или сущность, как вы мне объясняли? Возможно, просто родственная в чем-то, похожая? Чему ты улыбаешься? Это не смешно. – Думаешь, я не приложил усилия, чтобы разузнать у Дамблдора, в какую такую авантюру он меня втравил на этот раз? Он правда сам знал не намного больше моего и с интересом наблюдал за результатами эксперимента. Но и я и он вынуждены были признать, что в такого рода магии подлог исключен. Откликнуться могла только сущность призываемого, или отклика не было бы вообще – ритуал не сработал бы. – Но он и не сработал. Ну, то есть не сразу сработал. – Откуда ты знаешь? – Я была там, видела вас обоих, и профессор Дамблдор велел тебе успокоиться и повторить. А потом вдруг стало темно и тяжело, и затекшее тело... Я открыла глаза – ты держал меня за шею. – Ты была там? Еще до того, как… – Ну да. Но вы не могли меня видеть. – Так значит, сработал! С первого раза сработал! – он радостно стиснул мои плечи, будто я ему теорему Ферма с полпинка на коленке доказала. – Но продолжай, продолжай. Как это было? Что ты видела, чувствовала? – Ну-у... Ты вскочил, едва не сметя меня, как бешеный нетопырь, метнулся к стене, чуть не влетел в нее лбом. Потом, повинуясь Дамблдору, вернулся, вновь повторил заклинание... – Да, именно так и было. А потом? – А потом мне стало тяжело, холодно и… противно. Знаешь, твои прикосновения, голос – все это страшно раздражало. – Я заметил, – Северус усмехнулся, вспоминая; вновь посерьезнел: – Я всегда внушал Белле почти животное омерзение, как и она мне. – О, я тоже заметила! – Да уж, какое безумие ни владело бы мной в момент ритуала, в результате на меня смотрела все та же Белла, которая к тому же принялась нести какой-то бред про Москву, Оксфорд, грузовик... Это было как ледяной душ на разгоряченную безумием душу. Бог свидетель, ничего мне так не хотелось в тот момент, как покрепче сомкнуть пальцы на шее ожившей Лестрейндж! А между тем ты обнаружила феноменальную осведомленность в делах магических, что, конечно, говорило в твою пользу, поскольку ритуал, как и предполагал Дамблдор, работает только в отношении магов. Да и оценочность этих суждений внушала надежду если не найти общий язык, то, во всяком случае, избежать глобального конфликта интересов. Однако не оставалось сомнений: меня использовали, и чудес впрямь не бывает: ты была не той, кого страстно желала моя душа, но тем проще будет использовать тебя. Я послушно поил тебя водкой, скрипел зубами, приводя в надлежащий вид Беллину одежду для тебя, злился на твое самоуправство, острый язык, на себя, потому что… Черт возьми, спустя краткое время я поймал себя на том, что мне доставляло странное удовольствие возиться с тобой. И даже напуганная до полусмерти ты храбрилась изо всех сил, доказывая, как мне невыгодно копаться в твоих мозгах, – он тихонько рассмеялся мне в плечо, все так же не размыкая рук. – И что же тебя заставило усомниться в том, что чудес не бывает? – Все понемногу, наверное… Но нет. Не так быстро, не так очевидно. Всякий раз, когда я пытался объяснить твои странности остаточной памятью Беллы, ты же сама и опровергала мои версии. Признаюсь, мысль о подмене не показалась мне убедительной, хотя и владела мной какое-то время, помогая не сойти с ума, когда я наблюдал слишком быстрые метаморфозы, и не только внешние. Оказавшись в школе, ты безошибочно нашла дверь в лабораторию, пролетев мимо класса, в котором Блэк провела не один час на отработках. Это Лил была любимицей Слагхорна, это она знала, где старый сластена хранит печенье и сливки. Для Беллы эта дверь и этот мир были закрыты. Белле никогда не было дела до малыша Рега, она его попросту презирала, считая слабаком и вырожденцем. А Лил на третьем курсе чуть не подралась с Сириусом из-за Рега. Ты долго рассматривала фото Регулуса, будто силилась что-то вспомнить. Кстати, он был лучшим другом Барти, они были не разлей вода… А потом этот сеанс легилименции. Я увидел ее отражение в зеркале. Это была она, Лил, только странно одета. Она никогда не носила таких брюк и обуви, и волосы у нее были длиннее. Но это была она. А потом они с Поттером или кем-то, кто показался мне похожим на него, ходили по каким-то каменным галереям, напоминавшим хогвартские лишь очень отдаленно. Он размахивал руками, что-то вешал ей на уши, она смеялась, какая-то молодая женщина щелкала чем-то вроде магловской фотокамеры, только совсем небольшой. Потом был темный коридор, и Белла, и бросок... Я решил, что в результате слишком долгого погружения в твое сознание мои галлюцинации каким-то образом смешались с твоими видениями, но ты утверждала, что эти люди из твоей прошлой жизни. Мне требовалось время разобраться. – Но тут вмешался мистер Реддл? – Да. Решение дистанцировать тебя пришло сразу… Потом был лес, и ежевика, и солнце пробивалось сквозь кроны деревьев… Наверное, я уже умирал. А ты меня все тащила и тащила куда-то. Я брюзжал, ты то злилась, то отшучивалась. И тащила… Знаешь, я ни секунды не верил, что нам удастся выбраться оттуда. А потом откуда-то взялся этот рыжий парень на своей машине. Дементоры… Дальше не помню… А потом пришла она. Ее губы пахли шоколадом. Она целовала меня, и я пил саму жизнь в ее поцелуе, глоток за глотком. Шептал ее имя, просил не уходить… А потом я уснул, наверное… Ты что? – Н-нет, ничего… Так это было имя? Ты что-то шепнул, очень короткое, я не поняла. А потом улыбнулся и уснул. Не впал в забытье, а именно уснул. – А потом ты растолкала меня, и я тебя не узнал: какие-то очки, и джинсы, майка с этой дурацкой надписью обтягивает грудь… Протягиваешь мне какой-то пакет. Знаешь, а ты была убедительна. Мы смеялись, вспоминая то свое путешествие. Северус признался, что за бутылочкой эля в компании дальнобойщиков не знал, куда глаза девать, глядя на любовные похождения бравого копа Ника, которого мотало между опасно расчетливой Бет и отвязной Кэтрин. Да уж, магловский кинематограф бывает большим испытанием для неискушенной психики мага. Я хихикнула. – Что? – Да так, ничего, – ну, не говорить же бедняге, что Робин, наблюдая его мучения, принял профессора за гея. – Между прочим, тот пожар устроил я. – В смысле? – Ну, маги вообще плохо ладят с магловским оборудованием. А в тогдашнем моем состоянии и подавно. Электрощит замкнуло из-за меня. То есть сначала, конечно, титан. А я еще подумал, чем так странно пахнет, и почему вдруг погас свет? Если бы я понял, чем это грозит, или хотя бы не был последним в душе в тот вечер... – Не наговаривай на себя. Мардж давно должна была поменять оборудование, там все на ладан дышало. Пожарная служба ее предупреждала, что все может плохо кончиться. А ты нас всех спас. Точнее Ночка нас разбудила, а ты спас. – Угу. Сначала подставил, потом спас. – Ой ли? У тебя самого в доме титан. – Который нагревается с помощью магии… О чем задумалась? – Да так. Странно все это. Ты меня не убедил, но, знаешь, мне все равно, – оттого, что он очень близко, тело реагирует совсем не по-детски. Это неловко, и стыдно, и куражно, и сладко екает где-то внизу, будто кто камушек бросил в темный омут – разбегаются круги. – Закрой глаза. И не подглядывай. Для верности тоже закрываю глаза. Я давно привыкла к этому телу, как к смешной маскарадной одежке, которая не имеет власти надо мной настоящей. И пусть я не могу скинуть его с себя, как мантию, по первому желанию, но для нас обоих это не важно. В момент, когда губы касаются губ, он вздрагивает, но, прежде чем я успеваю ужаснуться собственной глупости, две большие ладони ложатся на спину, не давая отстраниться, и остается только подчиниться, раствориться и вкушать плоды своего распутства. – И все же ты меня не убедил, – плотный шелк мантии холодит пунцовую щеку. – Упрямая ведьма, – все так же, не открывая глаз, шепчет мне в висок, обдавая теплом дыхания. – Настырный колдун. – Достойная парочка, не находишь? – А то! Интересно, о чем там говорят наши гости? Северус с чуть слышным вздохом открывает глаза: – Думаю, они уже давно обо всем договорились. А о чем не договорились, то и без слов ясно. – А подробнее? – Подозреваю, мастер почти сразу догадался, что Барти водит нас за нос. Но у старика был свой интерес. – Какой же? – А ты не догадываешься? Много ли колдунов, способных обходиться без палочки, ты видела? А одинаково превосходно работать разными палочками, причем как краденными, так и отнятыми? – Ну… – вопрос, однако. Да я четыре месяца назад впервые в жизни увидела колдунов. И для этого мне пришлось умереть. – Хм... Можно произнести заклинание мысленно, но палочка все равно нужна. Концентрировать магический импульс и направлять его, не прибегая к инструменту, могут единицы. Равно успешно действовать любой палочкой – тоже. Барти именно такой уникальный маг. Он читал тебя безо всякой палочки, ему не составляло труда действовать палочкой Поттера, а позже – Муди, причем творить волшебство высокого уровня. Поверь, абы каким инструментом проблематично снять соответствующую защиту с Кубка, создать сложный, индивидуально настроенный двусторонний портал, равно как и магический лабиринт, насыщенный всевозможными ловушками. А уж о том, чтобы достаточно тонко влиять на психику или одним движением превратить человека в хорька и обратно без последствий для оного… – Палочка Муди была взята им как победителем. Разве она не должна была подчиняться? – Палочка вообще ничего не должна. Чтобы она действовала как своя, мало взять ее с боя, надо уметь взаимодействовать с ней, иначе дальше простейшего волшебства дело не пойдет. Так случается, когда дети заимствуют палочки родителей ради немудрящей проделки. Но преподаватель ЗоТИ, да еще в условиях международного турнира, да ведя такую сложную закулисную игру, обязан был владеть инструментом в совершенстве, чувствовать его. А палочка Муди особая, приметная. Всего пять с четвертью дюйма, терновник и сердечная жила дракона, она, что называется, дама с характером. Я держал ее в руках тогда, после разоблачения Барти. Недолго, но мне хватило. Ума не приложу, как он с ней договаривался. Мне приходилось читать, что, подобно палочкам из граба, терновые долго сживаются с магом и практически не способны менять хозяина. Даже взятые с боя новым хозяином, они бесполезный трофей. – Но ты же говорил, что Барти очень способный маг. – Точнее – гениальный. Не покривлю душой, если скажу, что Барти Крауч – самый талантливый и успешный ученик школы за весь двадцатый век. Однако здесь нужна особая грань гениальности, редкая, уникальная я бы сказал. Именно такой обладает мастер Олливандер. В прежние времена таких магов называли «повелителями палочек». Сами они могут обходиться и без инструмента, хотя с палочкой им, конечно, легче, причем «договориться» они могут со всякой. Думаю, старик, едва придя в себя, понял, кого послала ему судьба. Не зря он так нянчился с Краучем. Его нисколько не смутил весь этот спектакль с безумием, как не смутил и впечатляющий «послужной список» Барти. Но он боялся, что я пойму, и своим страхом себя же и выдал. Впрочем, у Барти был свой интерес, причем ко мне, так что все усилия мастера подыграть бывшему сокамернику пошли прахом. Но эти двое уже нашли общий язык. – Если они такие нереально крутые маги, что им мешало бежать из темницы? – Чары, блокирующие магию, разумеется. Даже с палочками у них вряд ли что вышло бы. – А у Малфоя вышло. – Драко переступал порог камеры? – Н-не помню. Кажется... нет. Он открыл, позвал, мы ринулись к нему… – Вот именно. Некоторое время мы оба молчали. Я прервала паузу первой: – Выходит, мистер Олливандер надеется, что нашел ученика и продолжателя дела? Но ведь Барти в случае обнаружения грозит Азкабан. – А никакого Барти нет. Крауч-младший умер в тюрьме больше года назад, пережив поцелуй дементора, о чем был составлен официальный акт. История это тихая, в курсе начальник тюрьмы и пара сотрудников Министерства – Регистрационный отдел, нотариальная контора, которая вела дела семьи. Если в ближайшие полтора года, до истечения срока предъявления прав на наследство семьи Крауч, не обнаружатся иные родственники, выморочное имущество будет поделено в соответствующих долях между представителями родственных семейств, согласно Кодексу 1199 года. Я, кстати, рассчитываю получить библиотеку и архив. – Подожди, но мастера палочек – люди известные. А если кто-нибудь его узнает? – Кто? Кто узнает в этом человеке красавца и умницу Барти Крауча – мальчика из хорошей семьи, который пошел по кривой дорожке и когда-то погиб в Азкабане? – Ну, он же «засветился» меньше полутора лет назад, и свидетели… – Кто? Кто свидетели? Поттер? Да он со страху и в полутьме, с его-то зрением, мало что разглядел. Муди? Этот и вовсе понять не успел, кто его скрутил и как он выглядел. Хотя того, прежнего, Глаз знавал, от того «знакомства» Барти долго кровью харкал и погиб бы в Азкабане… Фадж? Старой ириске теперь одна забота – чтоб не съели. Не до разоблачений. Да и не видели его с самого лета. Вроде спешно ушел в отставку, окопался в своем поместье в Эссексе, и никто не знает, что с ним. Остаемся только Дамблдор, Макгонагалл и я. – Теплая компания единомышленников. – Напрасно иронизируешь. – И не думала. Значит, мастер нашел ученика, Барти – учителя и призвание, ты – ответ на вечный вопрос «что делать?», в данном случае с этими двумя… А кстати, к его библиотеке-то ты каким боком? Вы что, настолько близкие родственники? – Нет, разумеется. Отдаленное родство, конечно, есть, но не настолько близкое, чтобы обычным порядком претендовать на библиотеку и архив семьи. – ??? – Когда я покину это место, у меня на руках будет завещание, написанное собственноручно моим школьным другом и однокашником Барти Краучем-младшим и датированное сентябрем восьмидесятого. Оно будет признано имеющим силу, поскольку не было отменено более поздним завещанием. Его подлинность не вызовет сомнений именно потому, что оно действительно подлинное и собственноручное, хотя и написано будет много позже означенной даты. – И ты уверен, что Барти на это пойдет? – Разумеется. У него нет иного способа передать самую ценную часть своего имущества сэру Артуру Олливандеру. – Кому?! – Арти. Сэру Артуру Олливандеру, ученику и сыну старого мастера. – О как! Значит, мне не послышалось: мастер действительно сказал «Арти»? – Именно. – И он поверит тебе без гарантий? – Почему же без гарантий? В обмен у дома «Олливандер и сын» останется собственноручно и по всем правилам составленная мной дарственная с открытой датой на означенную часть имущества Краучей. – А как же свидетели? – Дарственная заверена двумя надежными свидетелями, а завещание придется отправить экспертам Гринготтса, которые без труда установят его подлинность и законную силу, – обычная практика в отсутствие свидетелей или если есть сомнения в их благонадежности. А Барти-то по наивности думает, будто Дамблдор до сих пор не в курсе, кто укрывается в школьном зáмке. – Да уж, магия – сила. – И немалая. Ну что, пойдем к ним? – Нет, лучше я тебя здесь подожду. И не надо так смотреть: я не стану подслушивать ваши переговоры.