Вновь солнце взошло над грешною землей, И вновь берега обласканы приливом. Пахнет сосновою смолой И скошенной травой, Клин журавлей над головой, И значит, мы живы... Кувшин с молоком и кружка на столе, В степях лошадям лохматит ветер гривы, Над миром властвуют балет, Улыбки королев, И Гарри Поттер на метле, И значит, мы живы!.. (Александр Розенбаум «Мы живы») Ты подрастай, сынок, ты подрастай, моя крохотка, Поверь, что целый мир тебя заботливо нянчит, Твоё рождение гроза приветствует грохотом, И солнце восходит, и птицы запели - Ты слышишь, сынок? Да будет даль светла, да будет жизнь твоя долгою, Пусть лягут сто дорог, а если мало, то двести, На свете трудно жить, и всё ж на свете жить здорово! Пока что поверь мне, а после узнаешь, Почувствуешь сам... И ты увидишь день, для одного тебя созданный, И первый раз поймёшь, что есть в груди твоей сердце, Когда придёт к тебе, придёт, как будто луч солнечный, Сквозная, как ветер, шальная, как море, Земная любовь... И ты узнаешь мир, и ты шагнёшь в луга рослые, Коснёшься облака и ощутишь свою силу, Когда придёт к тебе, придёт, как будто луч солнечный, Сквозная, как ветер, шальная, как море, Земная любовь... (Роберт Рождественский «К сыну», для т/ф «Семнадцать мгновений весны»)
Слякотным вечером двадцать второго января четвертого года Лондон захлебывался дождем. В ночных огнях бликовал мокрый асфальт. Водители, продираясь взглядом сквозь чехарду дворников, вечерний мрак, пелену воды и смога, напряженно стискивали баранку, по привычке ругали пробки, зимнее ненастье, пешеходов, тенями скользивших в бликах отраженного света. А те не видели дальше границ зонтов. И неприметный, вихрастый парень-очкарик в комбинезоне полувоенного образца, внезапно возникший у телефонной будки, никого не удивил, потому что остался почти никем не замеченным. Пересек улицу по направлению к цветочному магазину, спустя несколько минут появился с огромным букетом – шедевром флористики, вновь пересек улицу, лавируя в застывшей реке автомобилей, и заскочил в телефонную будку – рудимент домобильной эпохи. Группа подгулявших молодых людей в шарфах «Челси», скандируя кричалки, поравнялась с будкой. Один из них любопытства ради заглянул туда, где несколькими секундами раньше скрылся очкарик с букетом, и громко присвистнул: будка была пуста! Постояв мгновение с открытым ртом, парень от души хлебнул крепкого эля из бутылки, тряхнул мокрой башкой, отгоняя наваждение, и в два скачка догнал своих, подхватывая на ходу: – …We are the Chelsea so fuck all the rest!.. Странные привидения случаются в Лондоне, но молодой человек с букетом был вполне живой, уж поверьте, и то лишь отличало его от большинства соплеменников, что он был волшебник. Их не так много, но они есть. А сегодня одним волшебником в мире стало больше, и это обстоятельство смешливыми пузырьками лопалось в животе, непривычным теплом, умилением, благоговением даже обнимало душу, добавляло нотку восторженной благодарности судьбе, миру, а больше всего ей – другу, любовнице, жене, а теперь вот матери. А он, выходит, отец?.. И это теперь навсегда, на всю оставшуюся жизнь. У него было, конечно, время привыкнуть и даже отчасти познакомиться с шебутным отпрыском, в пору перинатального детства любившим поразмяться, особенно активно в три часа ночи. Но все же… Сова от Молли нашла опергруппу в Йоркшире в разгар подготовки операции по задержанию с поличным семьи подпольных торговцев артефактами. Поттеру и не придумать большего подарка, чем по прибытии быть отпущенным в краткосрочный отпуск по случаю рождения сына. И пусть Бакстер с Джорданом дуэтом кропают отчет начальству, если Алекс раньше не прикончит экспертно-криминалистическую составляющую их группы в лице Малфоя по причине крайнего занудства последнего. Конечно, именно неспешная дотошность эксперта и по совместительству судебного медика, его холодный ум и крайний перфекционизм позволяли группе вовремя отмести многие ошибочные версии и не давали шанса ушлым стряпчим отмазать виновных. Но как же порой хочется придушить зануду! Хотя по совести-то им на Малфоя молиться впору. Гарри не смог сдержать улыбки, представляя себе картину маслом – Бакстер пытается вытрясти душу из невозмутимого Малфоя, которому для полноты образа только монокля в глазу не хватает. Шагнул и привычно застыл в трансгрессионном потоке, чтобы спустя несколько мгновений очутиться в больнице Святого Мунго. Увидев позднего посетителя, пожилая целительница всплеснула руками, и, будь на ее месте кто другой, это был бы просто жест. Но Поттер, далеко не мальчик, и сам не понял, как принялся послушно и спешно выполнять указания почтенной дежурной, так что спустя несколько минут оказался помытым, переодетым во что-то бесформенно-бирюзовое и даже с магловской маской на лице. От странного головного убора, напоминавшего на редкость уродливую шапочку для душа, отказался наотрез: если Джинни его осмеет, это ничего – смеяться даже полезно, а вот если не узнает и перепугается, летучемышиным сглазом не ограничится… Землетрясения, обрушения, потоп бывали? Нет? Будут! Целительница нарочито-подозрительным взглядом осмотрела шикарный и вовсе не стерильный букет, встретила решительный взгляд взмокшего мракоборца, из разряда «ни за что!», читай: «только через мой труп!» – и расплылась в улыбке: – Ладно, иди, – и уже вдогонку новоиспеченному папаше: – Только недолго! От маски он избавился за первым же углом. Взлетев на второй этаж, миновал отделение травм. В небольшом, чистеньком акушерском было пусто и тихо, приглушенно горел свет. Третья палата оказалась в самом конце. Кое-как комом сглотнув бьющееся в горле сердце – а ведь на службе ничего подобного с ним давно не случалось, – Гарри отметил, что оно ухнуло куда-то в средостение, замерло. И толкнул дверь палаты. Бледная, осунувшаяся Джинни полулежала и, пристроив на сгибе локтя голову нетуго спеленутого младенца, кормила его, чуть придерживая пальцем грудь, чтобы не перекрыть доступ воздуха маленькому носику. Мужа, что неслышно возник на пороге, она поначалу не заметила. А он замер, не в состоянии отвести взгляда от священнодейства, испытывая странную смесь благоговения и вожделения при виде полуобнаженной жены. Картина была исполнена такой сакральной и в то же время соблазнительной силы, что Гарри на мгновение потерялся в коктейле самых противоречивых чувств. Малыш тем временем споро работал, добывая пропитание, то и дело довольно урчал и причмокивал. Выпростав ручку из пеленки, по-хозяйски упирался в теплую грудь женщины. А Джинни, казалось, пребывала в блаженной полудреме, время от времени проводила по темным волосикам, по крутому лобику, стирая испарину – трудовой младенческий пот. Она подняла взгляд, лишь когда сонный младенец сыто отвалился от груди. Гарри шевельнулся, подаваясь к жене, и Джинни, заметив его, тут же вскинулась: – Гарри… Дальше приходилось шептать в чуть шершавые сухие губы, вдыхая родной запах сквозь слои больничной стерильности. Он сбивчиво бормотал, перемежая с поцелуями, что-то вроде «как ты?» и еще многое – глупое и нежное, бессмысленное и исполненное глубокого смысла по сути своей, не по значению слов. Ощущал забытую хрупкость жены без привычного уже огромного живота. Она гладила впалые, небритые щеки и смоляные вихры, у висков чуть заметно присоленные ранней сединой. Запутывалась пальцами в непослушных волосах и тоже что-то шептала в ответ. Младенец под грудью сморщился и недовольно, раскатисто то ли крякнул, то ли булькнул. Гарри, спохватившись, подальше отложил злополучный букет, в который малыш утыкался носом, и уставился на маленького. – Ой, подними, подними его! Только поддерживай головку… Ага, вот так. Он должен постоять столбиком, пока не отрыгнет. Гарри трясущимися руками поднял отпрыска, осторожно выпрямился, пристроил детскую головку себе на плечо, как магловский мушкетер дуло мушкета. Перевел дух – получилось. Тронул пальцем выпростанную из пеленки ручку и тут же ощутил крепкий хват – рефлексы у парня были что надо. Молодой человек замер, с интересом рассматривая напряженное личико, ручку, сжатую в смешной крохотный кулачок: «Ишь ты клещ, схватил – не отцепишь!» Новорожденный не был синюшным, как Роза Уизли, когда им впервые разрешили на нее посмотреть. Какой-то… долговязый. Так можно про младенца? Ага, как стручок фасоли. Пушистые валики бровок стянул – хмурится, чем-то недоволен, а глазенок не открывает. И что-то отдалено знакомое чудится, а что – непонятно. В этот момент малыш наконец отрыгнул, потом натужился и выдал протяжный бурлящий звук. Под ладонью потеплело, и по пеленке расплылось пятно. Выражение блаженной расслабленности вместе с запахом, который нельзя было ни с чем спутать, заставили Гарри усмехнуться: «С облегчением, сынок!» И тут из полутемного угла, в котором, он думал, стояла пустая кроватка, раздалось кряхтение. Поттер с немым изумлением смотрел, как Джинни поднялась и склонилась над кроваткой. Вот она откинула покрывало, взяла на руки покряхтывавший сверток. Муж, разинув рот, смотрел на жену, на детей, пытаясь понять, как такое возможно. Целители не ошибаются в подобных вопросах. Нет, он был вовсе не против близнецов, они ведь и хотели двух… или трех детей, даже имена придумали на будущее… Но что-то в выражении лица Джинни пригасило чистую радость. – Знакомься, – она потешно-виновато улыбнулась. – Джеймс Сириус Поттер – твой сын, – как отрезала. – Аааа… Аааа?.. Недолгие объяснения жены Гарри воспринимал несколько отстраненно, все так же придерживая прикорнувшего чужака. Вдыхал сладковато-кислый запах младенческих испражнений, растерянно слушал сонные причмокивания, краем сознания соображая, как бы утереть молочные пузыри с детских губ. История оказалась стара как мир. Малыша подкинули в приемное отделение Святого Мунго. Целители, осмотрев младенца, пришли к выводу, что мальчику около двух-трех недель от роду, он в целом здоров, хотя заметно истощен и успел простыть. Простуду вылечили, а вот с питанием… Рожок мальчишка упорно не брал, содержимое ложечки растекалось по упрямо сомкнутым губам и подбородку. Плакать не плакал, как будто берег силы. Лежал, плотно смежив веки, и таял, как свечка. – А мать? – в Гарри заговорил сыщик. – Ее искали? – Зачем? – Джинни бережно положила в кроватку притихшего сына и повернулась к мужу. – У нее было время понять, что ребенок ей не нужен. Может, ее и в живых уж нет… А тут я… И мамино лактогонное зелье, – она улыбнулась. – У меня столько молока, что на троих таких проглотов хватит, – и добавила, как будто оправдывалась, кивая на подкидыша, дремлющего в позе суриката, все так же крепко сжимая палец взрослого: – Он начал есть и спать, в весе немного прибавил. Давай мне его – помою и переодену. Джинни протянула руки. Гарри, уже освоившись, осторожно высвободил палец, потянулся передать чужака, чтобы наконец взглянуть на долгожданного отпрыска, посапывавшего в трех шагах от него. И тут мальчишка открыл глаза. Недетский взгляд недетских глаз, уже успевших потемнеть, утратив мутноватую младенческую голубизну, заставил Гарри поперхнуться ничего не значащим «вот, возьми». Мальчик глядел в него, а вроде сквозь него, как если бы Гарри был чем-то очень важен для подкидыша и в то же время никак невозможно было этого показать, как нельзя показать тому, от кого зависишь, меру своей зависимости. Наконец младенец как будто что-то понял, устало-обреченно закрыл глаза и перекочевал в руки кормилицы, готовый безропотно снести вечерний туалет и пеленание, а с тем и любой поворот немилосердной судьбы. Откинув покрывальце, Гарри смотрел на сына, тоже темноволосого и пока обнаруживающего, по мнению отца, не больше сходства с ним, чем подкидыш, чей взгляд продолжал разъедать душу, как яд акромантула. Джим был еще синюшным, с отечным личиком, плотно сжатыми веками. Сыто посапывал, дудоня на десерт собственный кулачок, – любимый, желанный, долгожданный сын. Тень улыбки пробегала по личику. Наверное, это была лицевая судорога, ведь новорожденные вроде как не могут улыбаться? Или могут?.. Ночью Гарри не спалось. Он слонялся по огромному дому, в котором, к вящему ужасу Кричера, завершили, наконец, ремонт и обновили убранство, так что древний блэковский клоповник стал вполне пригоден для жизни. Но сейчас здесь, казалось, пыльно и душно, как в чулане под лестницей, где прошло его детство. Все, что он давно похоронил и забыл, вернулось, даже липкое ощущение паутины на лице и мерзкий запах подгоревших тостов – запах тоски и сиротства. Мысли и образы метались, сплетались в мозгу. Он вновь и вновь вспоминал взгляд Джинни. Нет, она ничего ему не сказала. О таком и не скажешь. Разве осмелишься? Речь ведь не о животном. Именно, именно не о животном! И этот взгляд успевших потемнеть немладенческих глаз… Хорошо, что они не покупали ни коляски, ни кроватки, ни приданого: Джини не хотела спугнуть удачу раньше времени, ведь они ждали этого момента больше четырех лет – доучивались каждый по своей специальности, начинали карьеру, обустраивали быт и наслаждались близостью, по-новому узнавая друг друга. Утром Гарри исчез, едва успев поглотить кофе с сэндвичами и оставив Кричера горестно причитать над остывающей овсянкой. Предстояло много дел. Сначала в Мунго, потом по детским магазинам, список которых ему вручила многоопытная Гермиона. Он появился в Мунго к вечеру вконец замотанный, но довольный. Несмотря на усталость, Гарри испытывал небывалое облегчение, какое чувствуешь, когда удается принять единственно правильное решение. И тогда все складывается само собой – первый признак того, что вышел на верную дорогу. Дети спали. Увидев мужа с объемной сумкой в руке, Джинни чуть заметно напряглась и натянуто улыбнулась, бросив быстрый взгляд в сторону кроватки, где посапывали оба малыша. Он все правильно понял. Он всегда понимал ее лучше всех, ее Гарри: – Соберешь детей? – спросил буднично и тут же повинился с усмешкой, видя, как искорки изумления вспыхнули в теплых орехово-карих глазах: – Я-то сам с пеленками не очень… А я пока к Сметвику, он должен был выправить документы на близнецов. Джинни хотела что-то сказать, но только молча кивнула, чувствуя, как горло перехватывает и немеет под коленками. Вернувшись в палату вместе со старшим целителем, Поттер застал жену одетой и причесанной. За неполные трое суток малыши изрядно поработали над ее фигурой, буквально высасывая все излишки объемов, и теперь она была практически такой, как семь месяцев назад, когда сообщила, что ждет ребенка. Разве только грудь соблазнительно налилась, растягивая узор на трикотажном платье. Малыши в одинаковых нарядных конвертах так и сопели в кроватке, не представляя, каким образом решилась их судьба. – Я должен сказать это вам обоим, хотя уверен, вы и без меня сознаете последствия своего шага и всю меру ответственности, – Гиппократ Сметвик, старший целитель акушерства и травмы, сквозь прищур оглядел притихшую молодую пару. – Не скрою, все мы испытали облегчение, что так решилось. Все будет, как мы и оговорили, мистер Поттер, не сомневайтесь. Тайна усыновления останется между нами. Я передам документы в Министерство. Желаете огласить имена, чтобы я внес их в бумаги, или сделаете это в отделе регистрации? Вы ведь, должно быть, не успели придумать имя… э-эммм… младшему*? Супруги переглянулись, и Гарри огласил давно решенное: – Джеймс Сириус Поттер, Альбус Северус Поттер.◄♦►
– Севи, Севи, ты что? Что?! – Джим испуганно тряс брата, стонавшего во сне. Тот метался по подушке, брыкался, выгибался дугой, переходя на утробный рык боли, но проснуться никак не мог. Джим и раньше замечал, что брат частенько спит беспокойно, но, разбуженный, тот на все вопросы отмалчивался, как умел только он один, да еще норовил взять слово, что старший ничего не расскажет родителям. И Джим даже что-то такое вынужден был обещать, однако сейчас, не в силах разбудить младшего, сорвался, себя не помня. Влетел в родительскую спальню. Гарри по военной выучке вскочил, сжимая в руке палочку, едва заслышал в коридоре дробь босых детских пяток. Джинни заворочалась было, но Гарри бесшумно подхватил свою уменьшенную копию на самом пороге и вылетел в коридор, успев притворить дверь. Джинни три недели как выписали из Мунго с новорожденной дочерью, и теперь все время приходилось делить между мальчиками и Лили, Лили, и опять Лили… Спать удавалось урывками. Севи метался и стонал. Попытки потрясти за плечо успехом не увенчались, и Гарри тряхнул по-взрослому, разрывая липкую паутину кошмара. Севи всхлипнул, открыл глаза, некоторое время смотрел на полуголого отца, что с тревогой вглядывался в лицо сына, облитое светом полной луны. Потом обессиленный уткнулся в папину грудь, чувствуя родной запах и волоски, забавно щекочущие щеку. Заплакал беззвучно, кляня себя за слабость и не умея противиться теплым рукам, – они одни могли вырвать из нескончаемого ужаса, в котором он раз за разом то задыхался в объятиях гигантской змеи, то сгорал в огне, испытывая нестерпимую боль, сильнее которой был только страх потери, последней, роковой, после которой незачем будет жить. Что это за потеря, он и сам не знал. Да и надо ли? Сильные руки гладили и баюкали, родной голос шептал что-то утешающее в макушку, и под ухом надежно и правильно билось папино сердце. Они так и уснули все втроем в обнимку на сдвинутых кроватях, трансфигурированных наспех в одну большую. Папа тепло дышал в макушку Севи, одной рукой подгребя поближе Джима. Севи засыпал, чувствуя плечом дыханье брата, а спиной – грудь отца. И сны его были полетом бесстрашной птицы…◄♦►
Больше всего на свете дети любили гостить у бабки с дедом. Там все было здорово! Едва начав что-то соображать, близнецы Поттеры не могли понять, почему увитый плющом особняк с прекрасным садом, который разбили для Уизли чудаковатый мистер Лонгботтом на пару с Тедом Тонксом, все зовут «Норой». И почему место, где находятся водопад с прудом, называется «огородами». Там по берегам цвели дивные ирисы, а в толще воды между стеблями лотосов скользили золотые и радужные карпы. Лужайку, на которой папа с дядей Роном учили детей летать на метлах и где были установлены детские кольца для квиддича, почему-то окрестили «парниками». А уютное патио с плетеным креслом-качалкой в окружении цветущих кустарников и трав – здесь бабушка любила читать или рукодельничать, – «гномьей кучей». Дело прояснил дядя Фред, притащив старый альбом с магиснимками. На одном из них совсем молодой дедушка обнимал хохочущую женщину с большим животом, в которой дети с удивлением узнали бабушку. Сам дядя Фред с дядей Джорджем на том снимке выглядели года на два помладше Джима и Севи. Изрядно перемазанные, они в четыре руки старались справиться с каким-то крохотным существом, по виду взбесившимся корнем мандрагоры, которое, по словам дяди Фреда, было земляным гномом – «на редкость вредной тварью». А на заднем плане виднелось очень странное сооружение, ни дать ни взять скрюченный домишко из детской потешки. Это и был прежний дом, та самая «Нора». И гномья куча, и парники, и огород тоже были когда-то, рассказывал дядя Фред, перебирая фото. Но в один из декабрьских дней девяносто шестого дом подвергся нападению «пожирателей» и едва не сгорел дотла. После тогдашних событий старшие дети на семейном совете решили не восстанавливать, а выстроить все заново, благо площадь земельного участка позволяла развернуться. Пятеро старших были уже взрослые и могли вскладчину возвести дом. С садом же помогли друзья. Однако переименовывать семейное гнездо и его локации не стали в память о прежней «Норе». Летать на метле Севи не очень любил, хотя проделывал это довольно ловко. Зато Джим как будто родился летуном. Однажды дядя Рон даже «дисквафи... ли... фи…»… короче, отнял метлу аж на две недели за попытку без разрешения выполнить бочку с финтом в сторону – стандартный, но технически довольно сложный и опасный уход от бладжера. Попытки подговорить кузину Уизли выкрасть для него метлу ни к чему не привели. Роззи была почти пятью годами старше близнецов, дружила с Мари-Виктуар, Ремом-младшим и Мейбл – дочерью дяди Джорджа и тети Кэти. А к Поттерам относилась чуть покровительственно, как и к братцу Хьюго, на полгода младше близнецов. Ну, то есть старалась держать марку. Хотя что уж там – с визгом и хохотом носилась на метле наперегонки с Джимом и с интересом заглядывала в «умные» книжки, которые Севи, едва выучившись читать, таскал из отцовской и дедовой библиотек. А с Хью ей было не соревноваться в меткости: квоффл, посланный им из любого положения, точно летел в кольцо под одобрительные возгласы папы и дяди Гарри. Зато в Роззи, внешне так похожей на магловскую бабушку Грейнджер, рано проснулась магия. И, как заметил дядя Фред, убедившись, что племянница не слышит, женская в том числе. Однажды, застав сына за очередной «умной» книжкой, которая бедолаге вундеркинду была явно не по зубам, Джинни обратилась к Гермионе, которая в свободное время как раз работала над переводом «Сказок барда Бидля» на современный английский. Экземпляр оригинала, написанного древними рунами, ей завещал профессор Дамблдор, как и многие до него, крайне недовольный переложением Беатрис Блоксам. И вскоре «Сказки» должны были увидеть свет в переводе миссис Уизли с комментариями самого Дамблдора. Гермиона частенько отлучалась в Хогвартс, чтобы проконсультироваться с профессором Макгонагалл. Та предоставила в распоряжение бывшей ученицы архив покойного директора, завещанный школе**. Так Севи стал первым читателем нового сборника, существовавшего пока только в рукописях тетушки. Впрочем, была у него и еще одна страсть. Если он пропадал из поля зрения и при этом не валялся на лужайке под липой с очередной книгой, то совершенно точно пребывал на кухне. Странный мальчишка с младенчества мог часами наблюдать, как бабушка священнодействует с котлами. Став постарше, засыпал вопросами, что да почему, или в благоговейном молчании взирал на Молли, имевшую обыкновение самые ответственные блюда готовить, почти не прибегая к магии. Однако больше всего мальчику нравилось на пару с бабушкой варить нехитрые, но такие незаменимые в быту зелья. Миссис Уизли не без трепета сердечного поручала пятилетнему внуку нарезать что-то несложное, учила пользоваться старенькими аптечными весами, зорко наблюдая, чтобы выполнил все правильно да не обрезался ненароком. В такие минуты Молли пристально глядела на внука, и одному Богу известно, какие мысли роились в ее голове. Ни с детьми, ни с Артуром она никогда ничего не обсуждала с того самого момента, как дочь с зятем объявили, что у них родились близнецы. Сама Молли когда-то носила под сердцем близнецов и, говоря начистоту, была уверена, что целители не могли ошибиться. Но ее ли это дело? Обоих внуков бабушка любила одинаково горячо к тому времени, как Джим начал обнаруживать явное фамильное сходство с мужчинами рода Поттер, из поколения в поколение каким-то чудом умудрявшихся воспроизводить себя в первенцах, оставляя им возможность глядеть на мир глазами матерей. А Севи… Хм, сам факт, что никто с рождения ни разу не назвал его Алом, говорил за себя. Как знать, может быть, магия имени не фикция? Порой она ловила задумчивый взгляд Артура, который останавливался на внуке все чаще по мере взросления близнецов. И молчала. Даже когда они оставались наедине. Молчал и Артур, словно бы склонял голову перед тайнами бытия, в которые не стоит влагать персты, а надобно принять как данность.