... Дети перестали слушаться родителей; каждый хочет написать книгу [жизни по-своему]. (Древнеегипетский папирус, ок. 2800 г. до н.э.)
Дженнифер Финч-Флетчли оказалась права. На исходе двадцать седьмого, когда мы, разгоряченные прогулкой, едва сменив одежду на сухую, ввалились в Большой зал, директор объявил, что завтра студентов ждет традиционная и первая в этом учебном году прогулка в Хогсмид. Разумеется, лишь тех, кто достиг четырнадцати лет и озаботился привезти в школу разрешение от родителей либо опекунов, – последнее не действовало только в отношении семикурсников, которые были уже совершеннолетними. Поднялся жуткий гвалт. Восторженные вопли тут же переходили в горячие обсуждения, что надеть, куда податься, а ведь важно еще и с кем. Мы, малышня, поглядывали на это с плохо скрываемой завистью: нам по-любому не светило, и смотреть на буйство эмоций и радость предвкушения, чувствуя себя изгоями на этом празднике жизни, моим «ровесникам» было обидно. Между тем за преподавательским столом тоже не все разделяли восторги учеников. Да, мадам Спраут безмятежно улыбалась, оглядывая галдящий зал, кивала что-то оживленно и весело говорившей ей Авроре. Профессор Флитвик, сложив ручки на животе, тоже усмехался, поглядывая то на изящную астронома, то на дородную траволога, то на привычно бледную, с перешуганным видом жмущуюся в уголке прорицательницу. Но профессор Макгонагалл что-то холодно, без тени улыбки говорила высокому моржовоусому господину, который третьего дня кружил в танце мисс Синистру. А тот профессионально-внимательным взглядом сканировал толпу учеников, и я поспешила отвернуться, делая вид, что мне ужасно интересно то, что вещает Майлз Редферн со второго курса. Дальше я изучала кафедру искоса, из-под челки, кляня не самое хорошее зрение девочки, в чьем теле находилась. Профессор Дамблдор, низко склонив голову, слушал профессора Снейпа, который что-то говорил с самым загробным видом. Точнее, видимо, с привычным для всех видом местного мизантропа, на которого временами находит просветление, как на небо Шотландии, но обольщаться не стоит. В какой-то момент старик мягко прервал бывшего ученика – так это выглядело. А меня пихнули в бок: – А ты что думаешь? – Валери уставилась на меня. – О чем?.. Прости, задумалась. – То есть как о чем? О тайных ходах в Хогсмид! Редферн говорит… – Ерунда, – я отмахнулась. – Филч все их знает, так что все давно перекрыто. А каких не знает Филч, если таковые есть, тех и Редферн не знает. – А тебе-то откуда это известно? Твои родители вообще маглы, – палец второкурсника так обличающе нацелился мне в грудь, что захотелось сказать с покаянно-усталой интонацией старого профессора «да-я-не-люблю-пролетариат»: – Да, маглы. Но у меня есть родственники маги, и вот от них я и знаю. – Это твой дядя что ли? – за насмешливостью тона Валери сквозило любопытство. – И он в том числе. В этот момент, глядя поверх плеча Редферна, я вдруг заметила, что, по крайней мере, еще один человек исподлобья наблюдает за происходящим на кафедре. Ему повезло больше: восстановленные после драки очки позволяли видеть то, чего не позволяло рассмотреть слабоватое зрение неизвестной девочки, так походившей на Вэнсди Аддамс. Я покосилась налево: директор с самой благодушной улыбкой оглядывал возбужденный зал, профессор ЗоТИ по правую руку от него хирургически-сосредоточенно пластал что-то на тарелке с самым невозмутимым видом, вот только в рот не отправлял ни кусочка. В какой-то момент он поднял взгляд, безошибочно зыркнув в сторону гриффиндорского стола, и несколько мгновений учитель и ученик сверлили друг друга взглядами, от которых у меня холодок струился между лопатками. А назавтра школа опустела. Стоя на галерее внутреннего двора, мы, первоклашки, провожали группы студентов, которые под бдительным оком Филча, сверявшегося с каким-то списком, проходили ворота с «перелетными свиньями». Их сопровождали профессор Флитвик и профессор Синистра под бдительным взглядом троицы магов в коротких черных плащах-мантиях с наброшенными капюшонами и без знаков отличия, если не считать эмблему на плече, которую я не смогла рассмотреть. Судя по росту и относительной узости плеч, среди них была женщина. Высокие шнурованые ботинки военного образца оставляли причудливые отпечатки на снегу. – Мракоборцы, – с чисто мальчишеским восхищением выдохнул Эйнсли где-то у меня над ухом. Тем временем Филч, выпустив последнего, запер ворота, которые тут же проверил человек из четверки, кажется, все тот же моржовоусый атлет, вопреки моим ожиданиям, и не думавший сопровождать школьников. – Маловато на школу, – заметила я. – Зато каждый, говорят, стоит десятка магов. – Смотря каких, – резонно заметила Лора. – Ну, не таких, как наши профессора, конечно. Эти сами кого хошь укатают, – хмыкнул Ллойд. – Даже странно, всю жизнь ведь имеют дело только с малолетними неумехами. – Да уж… – Вивьен потер начинавшие подмерзать уши. О схватке в Министерстве минувшим летом и об участии в ней Дамблдора судачили до сих пор. – За «всю жизнь» я бы не поручилась, – пожала плечиками Лора. – Об их жизни мы мало что знаем. – Я слышал, профессор Флитвик как-то еще в семидесятые в одиночку восьмерых уконтропупил на раз-два! – Ллойд хохотнул с таким видом, будто декан Рейвенкло был его лучшим учеником. – При его наследственности неудивительно. Гоблины не только обладают молниеносной реакцией и умением работать с магической энергией, не пользуясь палочкой, почему их невозможно разоружить, но и обладают сильнейшим природным даром к ментальной магии, феноменальной памятью, целеустремленностью и клановой солидарностью, – ни к кому особенно не обращаясь, выдал Дуглас где-то вычитанное. – Их практически невозможно обмануть, и они предвидят действия соперника. А теперь добавьте дар эмпатии, чувство юмора, добродушие и милосердие, более всех присущие расе людей, – вот вам и профессор Флитвик. – Ха! Тебя послушать, так люди только тем и талантливы, что няшки! – вступил в разговор подошедший Селвин. – Я говорю о расовых особенностях, а не об индивидуальных. Среди людей тоже есть гениальные менталисты. И гениальные мерзавцы встречаются. «И даже в одном лице», – подумала я, а вслух сказала: – Ну что, переодеваемся и на поле, пока еще снег не столкли? Был ли Департамент магического хозяйства причастен к созданию такой замечательной рождественской погоды или верх их умений – вирт-окона с живыми обоями в Министерстве и благодарить надо исключительно небесную канцелярию, но снег исправно каждый день валил хлопьями, хватало его на всех. А мягкая, безветренная погода позволяла проводить на свежем воздухе почти все свободное время. Вечером за ужином и в факультетских гостиных только и разговоров было, что о прогулке в деревню. Малышня жадно ловила обрывки разговоров «бывалых», пересыпанные подробностями посещения кафешек и лавочек, и завистливо вздыхала. Событием сезона, несомненно, стал факт покупки предприимчивыми близненцами Уизли лавки Зонко. По каковой причине возвращавшихся школяров ждала строгая таможня в лице Филча и пограничной кошки Норрис. Именно последней была уготована роль неподкупного сканера, годами натасканного на поиски всяких запрещенных магических штук, в распознавании которых старый сквиб был не силен. Впрочем, как выяснилось, завхоз был только первым и самым крупным «ситом». Роль мелкого выполнял… Ну, кто б сомневался! Когда очередной флакон от продуктивных братцев оказывался в его руках, Северус с брезгливо-заинтересованным видом разглядывал его на просвет, смотрел этикетку, изредка вскрывал, нюхал, морщился, перекидывался парой фраз с профессором Слагхорном, который тоже, несмотря на холод, с крайне заинтересованным видом разглядывал «улов», потирая пухлые ладони. Иногда на лице младшего из зельеваров, которое я уже вполне могла читать, мелькало едва уловимое выражение сродни восхищению не то талантом, не то наглостью: «Нет, ну что творят, шельмецы!» После чего флакон по итогам краткого консилиума либо исчезал в небольшой, но, видимо, необъятной сумке, висевшей на плече Снейпа – «В перегонку!» – либо его содержимое тут же выливалось на снег под скорбные вздохи очередной поклонницы приворотов. Особо отличившимся – обладательницам двух и более флаконов Амортенции – назначалась отработка сразу после окончания каникул. Блевательные батончики шли по курсу пяток за отработку. Надо ли удивляться, что Филч светился рождественским фонариком: рабочей силой он был обеспечен теперь до Валентинова дня как минимум. А ведь это только первый выход в деревню! Мне удалось узнать о прогулке в подробностях у Никиты. Не чинясь и не ломаясь, он забавно расписал, как после всех пугалок и строгостей они ожидали конвоя мракоборцев, но не увидели ни единого на всем пути в Хогсмид. Да и там «люди в черном» встретились лишь раз – заглянули в «Кабанью голову» пропустить стаканчик-другой в свое удовольствие да перекинуться парой слов с хозяином – еще крепким на вид смурным стариком. И то – пиво в этой мрачноватой дыре было отменное. А радушие хозяев кафе и магазинов, стосковавшихся по клиентам, довершило прекрасный день «всё-за-полцены». Взмахнув палочкой, Никита поймал в воздухе выуженный на Акцио пакет шоколадных сердечек от мадам Паддифут, перевязанный кокетливой розовой ленточкой: – Вот, – он усмехнулся, – тебе брал. Не смотри на это варварское великолепие — сам шоколад у Паддифут пальчики оближешь! – Спасибо! Шоколад и впрямь оказался божественным! Его хватило всем девчонкам и даже к Monsieur D’Ambre подлизаться. В отличие от кошек, низзлы еще большие сладкоежки, чем собаки, а шоколад – их слабость. И, как ни желал рыжий задавака гордо отвернуться от сердечка из лучшего молочного шоколада, это оказалось выше его сил. Но облизывался он с таким видом, будто сделал мне величайшее одолжение, снизошел, так сказать. Я даже почувствовала себя почти прощенной. Правда почесать за ушком не решилась: такого вопиющего амикошонства мне не простили бы. За одно сердечко. А второго уже не было. Когда ты в компании восьмерых девчонок, на многое рассчитывать не приходится. Низзл это понял, вздохнул и отвернулся.◄♦►
– Ну что ты так изводишься? Все ведь благополучно. Да, попытались натащить всякой дряни, так на то вы и бдите. А запертые на все Святки в четырех стенах они разнесли бы замок. – Дамблдора подслушала, – почти утвердительно хмыкнул Снейп. – На самом деле все очень зыбко. И рискованно. И глупо. Да-да глупо! Глупо привлекать значительные силы ради прогулки, без которой можно обойтись. – Да какие значительные силы-то? – изумилась я, вспоминая рассказ Никиты. – Двое преподавателей и парочка мракоборцев, заглянувшая на огонек в «Кабанью голову»? Снейп сдавленно кашлянул. Ответил не сразу: – Это так и должно было выглядеть. Но, поверь, Дамблдор, пусть и авантюрист, каких поискать, однако не идиот. Хотя иной раз ему очень выгодно, чтобы определенные силы так и думали. Я бы сказал, он часто этого и добивается. – Что ты хочешь сказать? – Только то, что сказал. Ты же знаешь, в мире магии далеко не всегда стоит верить органам чувств, и прежде всего зрению. – Ааа?.. – Но иногда так хочется, – он мечтательно улыбнулся, резко меняя тему. – Мне вот страсть как хочется досмотреть историю про Кольцо. Хотя умом я и понимаю, что волшебства там ни на грош, одно лицедейство. Но уж больно колоритный маг – на нашего старика чем-то похож. Вот так: начал про Фому, закончил про Ерёму. Ну и ладно. Я тоже не прочь сходить «в кино» в подходящей компании. А подходящая компания, как говаривал один плюшевый специалист по связям с общественностью, – это такая компания, где нас могут чем-нибудь угостить. Лучше хорошим кофе. Это было похоже на аттракцион моего мира «ночь в кино». Покупаешь с друзьями билеты в кино по дешевке на всю ночь, и под пиво с чипсами, временами впадая в дрему, смотришь фильмов пять кряду, причем третий и четвертый сливаются в одну пунктирную линию, фрагменты которой все короче и бессмысленней. Мы же благодаря кофе, сваренному старым мастером, и не думали спать. Оказалось, из троих магов сагу о Кольце читал только Снейп, но довольно давно – по его словам, лет пятнадцать назад, в настроении самом питейном, когда берешь сказку в руки, чтоб не влезть в петлю. Но при его памяти не споткнуться на тех же моментах, что и я, он не мог. Было забавно исподволь наблюдать едва заметные признаки эмоций – удивление, озадаченность, недовольство, даже досаду. Не понимают маги магловского «по мотивам». В какой-то момент мне понадобилось покинуть комнату. Вынырнув из Средиземья, я с удивлением обнаружила, что нас не четверо, а пятеро: Снорти, умудрившийся почти слиться с обстановкой, не мигая, следил за марш-броском по горным хребтам вслед отряду орков, уносивших в Изенгард парочку отвязных хоббитов. Приметив мое движение, домовик сморгнул, привычно скроив физиономию «чего изволите», и то самое неуставное выражение, которое мне несколько раз приходилось мельком ловить на забавном лице, напоминающем персонажей Туве Янссон, пропало бесследно. Но оно там было. Олливандеры фильм уже видели, однако тоже смотрели с неослабевающим вниманием, или им хватило такта убедительно «не заметить» моего исчезновения. Некоторое время я просто бездумно бродила по квартире, прислушиваясь к себе и не отмечая прежнего щемящего чувства утраты целого мира, частью которого был этот дом, – моего прежнего мира. Комната, ныне служившая спальней двум магам, встретила привычным уже рассеянным мягким светом: зрение старого мастера по-прежнему оставляло желать лучшего, несмотря на снадобье, которым обеспечивал его Северус. Однако теперь при щадящем освещении старик не только отчетливо видел, но и мог читать даже мелкий кегль. Вон в изголовье дивана лежит книга на французском: этот язык мастеру знаком достаточно хорошо, чтобы погрузиться в эссе Ролана Барта, – не самое легкое чтение, хоть и увлекательное, не спорю. Папе эту книгу подарили коллеги из Франции, но он со своим «ограниченно-разговорным» Барта, как и Леви-Стросса, читал в переводах, о чем, конечно, не переставал сокрушаться, стыдясь необразованности. На пианино и полках по-прежнему ни пылинки, а стол завален акварелями – сплошь морские пейзажи, которые я рассматривать не стала. Вместо этого рука сама потянулась к полке, и я прислушалась: за стеной, в гостиной, разворачивалось эпическое действо – встреча боевого трио-интернационала с рохирримами. Вряд ли кто-то сейчас отвлечется. А уж сцену встречи с Гендальфом, исцеление Теодена маги точно будут смотреть. И битву за Хельмову Падь ни один мальчишка от семи до семидесяти и старше нипочем не пропустит, в каком бы мире ни жил. Значит, в ближайшие минут сорок сюда вряд ли кто заглянет. На этой здравой мысли Книга и легла мне в руку.✧ ✧ ✧
– Послушай, Дора, что происходит? – вопрос был задан так спокойно и буднично, слишком спокойно и слишком буднично прервав цветистый рассказ дочери о каком-то незадачливом красавчике Барри Уильямсоне, больше похожий на бородатые армейские анекдоты. Дочь запнулась, бросила быстрый взгляд на мать и сделала вид, что поглощена кексами и кофе. Они и впрямь того стоили. Андромеда молча ждала, наблюдая, как щеки дочери заливает румянец. Дора не умела врать. Точнее чему-то такому ее, наверное, учили для пользы дела, но мать всегда знала, когда ее дитя врет или что-то скрывает, как и знала, насколько важно то, что именно она скрывает, если это не касалось дел службы. Ну не бывало у дочки такого румянца, да еще на фоне общей тоскливой бесцветности, когда речь шла об очередной операции, пусть даже самой секретной! Тут что-то другое. И Андромеда предполагала, что именно. Предполагала и боялась. Нет, не просто – обмирала от страха, сознавая всю обреченность ситуации и собственное бессилие. Когда-то давно она со всем максимализмом юности дала себе слово никогда не быть подобной своей матери. Дора не прятала писем и дневников, зная, что ни мать, ни отец не позволят себе и краем глаза заглянуть в них. О том, что дочь собралась стать мракоборцем, Тонксы узнали, лишь когда на имя их девочки пришел конверт с массивной сургучной печатью, вскрыв который, Дора торжественно извлекла уведомление о зачислении, официальное предписание прибыть к такому-то числу для прохождения обучения в группе А. Дж. Б. Муди и список всего необходимого. Андромеда прикрыла глаза и наблюдала, как Дора ест, старательно делая вид, что поглощена процессом. О том, кем всерьез увлечена ее дочь, миссис Тонкс узнала в начале прошлого лета совершенно случайно. Дора к тому времени уже два месяца не показывалась в родительском доме, все свободное время проводя в номере гостиницы «Дырявый котел» да, видимо, в доме Блэков на площади Гриммо. О последнем обстоятельстве миссис Тонкс узнала совершенно случайно: сова, которая принесла последнее письмо, была окольцована, и Андромеда с изумлением разглядела геральдического уробороса покойного дядюшки Ориона – птица совершенно определено была из совятни Блэков. Над этим следовало поразмыслить. Из Лондона меж тем докатывались странные вести. «Пророк» прочил отставку Дамблдору, выдвигая такие обвинения, что Тонксы всерьез опасались, так ли правы те, кто утверждают, что с ума сходят поодиночке, это только гриппом болеют все вместе. А на исходе третьей недели гробового молчания – ни одной совы от девочки – мать не выдержала и кинулась в Лондон на поиски, утешая себя тем, что, случись с Дорой несчастье, им бы уже сообщили. Наверное. В «Котле» ей сказали, что не видели жиличку уже с месяц, но плата внесена за полгода вперед, так что комната по-прежнему за ней. Координаты Гриммо Андромеда, конечно, знала, да только попасть в дом урожденной Блэк оказалось весьма непросто. Старый домовик Вальбурги и Ориона узнал ее, однако восторгов не выказал. Еще бы – она выломалась из семейства с треском, так громко хлопнув дверью, что хлопок младшего Блэка несколькими годами позже прозвучал уже эхом. «Спутаться с грязнокровкой» – до такого, знаете ли, даже Сириусу, а до него и дядюшке Альфарду было далеко. И кто знает, не выставил бы Кричер осквернительницу крови, если бы в этот момент чьи-то сильные руки не сгребли ее в охапку. Андромеда только и успела сдавленно вскрикнуть, когда над ухом чуть надтреснуто, будто простуженно, сказали: – Меда! Ну и здорова ж ты прятаться! Мне сто очков вперед дашь. А спустя несколько мгновений она, как будто во сне, смотрела в насмешливые глаза, гладила заметно поредевшие волосы с нитями ранней седины. Нет, он был по-прежнему хорош собой, несмотря на скорбные складки у губ, и даже морщинки ему шли, не делая старше вечного мальчишку Сири. – Ну-ну, старушка, не плачь, – Блэк растерянно бормотал, стирая ладонями слезы с ее щек. – Ну не реви ты, все ж хорошо! – уговаривал, как маленькую. Она и была маленькой по сравнению с высоченным Сириусом. Он заметно вырос по сравнению с тем упрямым, ершистым подростком, каким она его помнила по юности. Да что там – постареть успел. И в тот момент Андромеда сама почувствовала себя старой, хотя и выглядела моложе этого мальчика, которому по собственной ли дури или по злому стечению обстоятельств выпало слишком много, чтобы вот так по-девчоночьи утыкаться щекой в его грудь и не стыдиться, что он, как если бы был старшим, утирал ее слезы. Последний раз это делал отец, когда Меде было лет десять. А не плакала она почти пятнадцать лет, с того самого дня, как увидела в «Пророке» отрешенное лицо арестованного Сириуса. Потом они сидели на старой вытертой софе в Изумрудной гостиной и говорили, говорили, говорили… Она о Доре, о муже, Сириус все больше о школе, о Гарри, которому, по словам Блэка, приходилось нелегко. О том, чем кузен занят в этом доме, ни слова, и Андромеда не поняла, то ли тема эта запретна, то ли безрадостна для него. Они не заметили, как пролетело время, и Андромеда очнулась, лишь когда услышала с порога удивленный возглас дочери: – Мама?! От неожиданности Дора споткнулась, но по счастью она была не одна, и ее тут же подхватил худощавый мужчина немногим выше среднего роста в поношенном коричневом костюме, на тон темнее, чем был бы природный цвет его волос, если бы в тех, как и в Сириусовых, не серебрились пряди седины. Однако он вряд ли был старше ее кузена, и в этом Андромеда убедилась, когда Блэк представил ей своего бывшего однокашника Ремуса Люпина. Причем, как заправская сваха, отрекомендовал в самой комплементарной форме, не забыв помянуть, что Рем был одним из первых в учебе и старостой факультета. Сам представляемый при этом так заметно смущался, причем почему-то на пару с ее дочерью, что миссис Тонкс безошибочно поняла: к этому мужчине надо присмотреться повнимательнее. На ее памяти никто, даже Бешеный Муди, не заставял Дору краснеть и бледнеть в промежутке одной минуты. Но Андромеда не была бы дочерью своей матери, если бы хоть полунамеком выдала свой интерес. Уже дома миссис Тонкс сняла с полки справочник «Волшебники и волшебницы Великобритании» и выяснила, что мужчина, зацепивший ее дочь, – сын волшебника и маглы, обучался на факультете Гриффиндор с 1971 по 1978. На службе в структурах магического аппарата не состоял, за исключением периода с сентября 1993 по июнь 1994 включительно, когда по ходатайству проф. А. Дамблдора, удовлетворенному Попечительским советом, преподавал ЗоТИ. Андромеда задумалась. Отличник, бывший староста, джентльмен с приятными, располагающими манерами, но явно не из потомственных богачей, способных безбедно существовать на ренту, – почему он никогда нигде не служил? «Проклятая должность» не в счет, только совершенно отчаявшийся или бесшабашный авантюрист, по мнению миссис Тонкс, мог на нее согласиться. Или тот, кому нечего терять. Да и выглядел он, мягко говоря, не вполне здоровым, хотя вредных привычек, судя по всему, не имел и, в отличие от Сири, тяжких испытаний вроде Азкабана за плечами тоже. Мать поделилась своими сведениями и соображениями с отцом. Тед обещал навести справки. Из них двоих у Эдварда было много больше связей и возможностей. Он подвизался на ниве ландшафтного дизайна и потому был знаком со многими. Спустя неделю мрачный муж усадил на диван недоумевающую жену и спросил в лоб, насколько та уверена, что их дочь «тесно связана» с этим господином. Андромеда, все еще недоумевая, что могло так напрячь мужа, сказала, что слишком хорошо знает Дору, чтобы ошибиться. Нет, ее не пугала разница в возрасте – подумаешь, тринадцать лет, для магов это немного. И бездельником Ремус ей не показался. Может быть, у него свое дело, к министерской службе никакого отношения не имеющее? Просто он пока не так крепко стоит на ногах. Уж кого-кого, а Андромеду Тонкс было сложно напугать бедностью и житейскими тяготами. Но то, что рассказал муж… Ту ночь они оба не спали. Андромеде разом понятны стали напряженность дочери, странности в поведении мистера Люпина, его недужно-бледный вид. Та болезненно-натянутая, как будто вынужденная отчужденность в отношении Доры, которую мать сочла следствим своего присутствия и его застенчивости, оказалась попыткой смертельно больного отстраниться от здорового. Андромеда не могла бы не оценить такой неброской порядочности, если бы не видела, что творится с дочерью. Та уже была одержима этим человеком. Да помилуйте, человеком ли?! Ох… И ничего уже нельзя сделать – это Андромеда чувствовала безошибочно, хотя и не переставала надеяться. Все стало яснее ясного, когда в конце августа дочь прислала Патронус с сообщением о командировке в Хогвартс. Вцепившись в подлокотники кресла, Андромеда обреченно слушала, как незнакомая серебристая волчица вещала голосом их дочери. – Да, мать, схарчил волк нашу зайку*, – невесело произнес Тед и тяжело опустился в соседнее кресло, едва Патронус растаял… Нимфадора подняла глаза от пустой чашки: – Мама, я выхожу замуж. Она ждала чего угодно – расспросов, потом… ну да, слез, наверное, хотя плачущей мать ей видеть приходилось лишь однажды. Ну, чего-то такого. Дора ни на йоту не сомевалась, что мать в курсе Ремовых проблем. Но мама только качнула головой в знак того, что услышала и поняла. Голос подала не сразу и сказала совсем не то, чего ждала и опасалась дочь: – Какой срок? – Что? – Когда рожать, дочка? – Ааа…. Откуда? Я ведь только… – Дора, ты же не думаешь, будто мы не наводили справок о твоем… избраннике? Лицо дочери напоминало багровый закат. – Папа даже встречался с ним, и они серьезно говорили. Не то чтобы мы сильно уповали на ваше благоразумие. Но я точно знаю, что Ремус, как бы страстно ни любил, никогда не обрек бы тебя на жизнь супруги оборотня. Если только другого выхода нет. Так сколько? – Неделя. Почти. – Неделя?! Милая, это не срок, чтобы знать наверняка. Я думала, у тебя задержка. – Посмотри на мои волосы, мама, – дочь усмехнулась невесело. – Они блекло-каштановые, как сепия на выцветшем снимке, а должны быть уже красными, как мои щеки. Я тоже сначала не поняла. Но я меняюсь, мама. С того самого вечера и меняюсь, день ото дня. Он меняет меня. Я это чувствую. И отдаю себя по капле, пока совсем понемногу. Это не тяжело, даже здорово. Малыш… Он такой же, как я. Андромеда, не сводившая взгляда с дочери, вздохнула. Аргумент при всей видимой сумбурности формулировок был убойный. Она сама когда-то носила метаморфа и прекрасно знала, о чем говорит дочь. Да, действительно, Дора меняется. Но метаморфия ликантропию не исключает. – А Ремус? Он знает? – Нет пока. Но он узнает. И мы поженимся. – Добилась-таки своего? – устало вздохнула мать. – Маааа… – Ладно, что уж теперь, – Андромеда сама не верила, что говорит это так спокойно. – Что сделано, то сделано. Когда только успели с твоей-то службой? Миссис Тонкс со вздохом приобняла дочь, представила лицо потенциального зятя, когда тому сообщат благую весть, и от души пожалела беднягу. Нет, он, конечно, сам во всем виноват – взрослый человек, должен, обязан был… Андромеда неожиданно поняла, что может воспринимать его только как человека – скорбного здоровьем, неизлечимо больного, однако человека. Но зверь – что если он когда-нибудь возьмет верх? Или, что еще ужаснее, проявится в малыше? Испытала приступ страха и почти тут же стыда: вот уж не предполагала, что будет думать о рождении внука или внучки в таком вот сугубо зоологическом ключе. И вновь страха. Природа дочери когда-то проявилась с первых дней беременности, избавив Тонксов от извечного страха – волшебник или сквиб? Андромеда с первых часов беременности была подобна выцветшему магиснимку и точно знала: это врожденный дар метаморфа в ее ребенке, это – магия. Зато теперь судьба-насшмешница предлагала сыграть по-взрослому, и ставка была куда выше, чем просто отсутствие магии в здоровом ребенке. Мать покосилась на дочку, что по-детски доверчиво уткнулась носом в ее плечо, и неожиданно почувствовала необъяснимое облегчение, в природе которого копаться не хотелось. Что и говорить, не такого мужа хотела она для единственной дочери, не такого отца своим внукам, хотя всецело доверяла мнению Теда, которому Ремус понравился. Не будь он так… болен. Но что ж теперь изменишь? Дочь все решила за всех. И если они с Тедом привыкли доверять Доре, придется доверять до конца, а там уж будь что будет. Выбора все равно нет. И почему все так получилось? Дора тихонько вздохнула и промолчала. Ну, не рассказывать же было маме, как после той жуткой ночи, когда пришлось отбиваться от остервеневшего зверья, не давая им расправиться с Биллом, они вдруг и разом осознали, как коротка, внезапно коротка бывает жизнь. Слишком коротка, чтобы бояться жить. Как будто в подтверждение тому, спустя несколько часов прогнозы в отношении Билла оказались вполне оптимистичны. Это было как будто загадали – и сбылось, как знак свыше. И они отпустили себя… Конечно, Рем придет в ужас, когда узнает, что она беременна. Но она-то точно знает, что их ребенок здоров. Вот знает – и все тут! Андромеда плечом почувствовала, как губы дочери растягиваются в счастливой улыбке. Эх, молодо-зелено! А может, в том и сила молодости, что она презирает осторожный расчет, бросается на флажки и сметает преграды, точно зная, что все будет хорошо, хотя имеет на то очень зыбкие основания?✧ ✧ ✧
С полминуты я просто смотрела на дочитанную страницу. Прошло то время, когда я задавалась вопросами, зачем мне эти истории из жизни Беллиных сестер, их мужей, детей и вот теперь даже будущих внуков. Нет во мне ничего от урожденной Блэк. Да и было ли? Было. — Ты… Это ты, дрянь! Как ты смела, мерзкое магловское отродье! .. — я, словно наяву, услышала шипящий злой шепот. — Белла, это был не мой выбор, ты же знаешь, — я еще не понимаю, почему она так зла на меня. Это ставит в тупик, как и выкрик: — Проклятая ведьма! — Я не… — Он все равно доберется до тебя! До всех вас! Думаешь, смогла защитить? Думаешь, самая умная?.. Нет, Белла, самой умной меня никак не назовешь. Что бы ни сделала я тогда, в позапрошлой жизни, надолго этого не хватило. И он, конечно доберется до всех нас, рано или поздно. – И что я могу сделать со всем этим? – спросила вполголоса скорее, чтобы услышать саму себя. Так бывает: надо проговорить вслух, чтобы дошло вполне. Но ответ прозвучал со стороны и так неожиданно, что я чуть не выронила Книгу: – Быть готовой? – вопросительная интонация звучала неочевидно. Мне как будто предлагали вариант правильного ответа. А выражение лица, с которым Снорти преспокойно отправил том на место, изумило бы его хозяина не меньше, чем меня. Но в соседней комнате разворачивалось сражение, поглощавшее внимание магов, не избалованных такими зрелищами забавы ради. Снорти, впрочем, поддерживать беседу не намеревался и исчез так же бесследно, как и появился, оставив меня в смятении, причин которого я не понимала.