Сюзетта: Опасно играете, «дядя»! Роберт: Не тебе судить. (Марк Камолетти «Играем в дружную семью, или Гарнир по-французски»*)
Сон был душный, навязчивый и напоминал попытки пройти трудный этап в игре. После каждой неудачи я просыпалась, вертела подушку прохладной стороной к щеке, переворачивалась на другой бок — и все начиналось заново. Упорно, с того же места: лестничный пролет, ведущий на восьмой этаж. Только вместо восьмого я оказывалась почему-то в небольшом коридоре, соединявшем Южную башню с юго-западной эркерной полубашенкой. Из стрельчатых окон открывался бы прекрасный вид на озеро, если бы не тьма за окнами, которую не мог разогнать жиденький свет чуть ущербной, но по-прежнему огромной луны, пробивавшийся сквозь тучи. Этот малопосещаемый проход по-прежнему называли «запретным», хотя ничего запретного там не было последние четыре с половиной года. Вообще ничего интересного, кроме своеобразного школьного паноптикума — Зала трофеев, который все посещали раз в жизни, на первом курсе в сентябре, чтобы потом забыть туда дорогу на веки вечные. Порой мерещился знакомый силуэт домовика, который таял, как болотный морок, едва я пыталась окликнуть. Да голоса, знакомые и незнакомые. Все, что я могла, — молча наблюдать, как возникают неясные образы, тенями скользят, сливались и вновь рассыпались, как в калейдоскопе. Это напоминало ощущения, испытанные когда-то при взгляде на странные граффити Барти-младшего. Наутро я проснулась совершенно разбитой, и пришлось идти сдаваться мадам Помфри, пока проблему еще можно решить порцией Бодроперцового. Почтенная целительница, несмотря на довольно ранний час и общую выпадаемость всех и вся из школьного контекста и распорядка, была уже на ногах и в полной готовности лечить и наставлять. Так что по результатам осмотра я получила не только порцию противопростудного и общеукрепляющего, но и ЦУ избегать сквозняков, побольше спать и не увлекаться «ночными забавами». Несмотря на двусмысленность формулировки, мадам имела в виду не характерный для школы в иные годы святочный разгул — ночные гадания, тайные свидания и прочую вполне невинную лабуду, бороться с которой у профессорско-преподавательского состава не было ни сил, ни средств, ни желания. Разве только если недоросли выплескивались за пределы факультетских покоев и принимались шнырять по ночной школе, норовя натянуть нос не только дежурному учителю, но и мракоборцам. В то утро ноги сами несли меня в Запретный коридор. Однажды в далеком детстве, когда я проговорилась, что меня часто пугают нехорошие сны, Софья Платоновна то ли в шутку, то ли всерьез посоветовала в таких случаясь лишать сон его власти надо мной. «Как это?» — спросила я тогда. «Да очень просто, — улыбнулась дама без возраста. — Сны, детка, бывают разные. Есть просто сны — сплетение обрывочных образов, в которых мы домысливаем реальность. Есть те, что предупреждают о чем-то, — вещие. А есть те, что приходят из темных глубин и пугают, когда уже ничего нельзя изменить. Да часто и нечего менять — это лишь страхи, пустые страхи или отзвук пережитого. Они только изматывают. Человеку кажется, что это вещий сон. Он настраивается на беду, ждет ее, и она, конечно, приходит. Беда всегда приходит, если ее ждать с обреченностью жертвенной овцы. А ты сделай так, чтобы это был «сон в руку» — буквально. И забудь, как сон». «Как это?» «Буквально исполни то, что видела во сне. Видела черную кошку? Найди наяву черную кошку и погладь ее, покорми, поиграй с ней. Вот и «сон в руку»: кошка снится не к неприятностям, а потому что наяву ты встретишь кошку. Или снился тебе клубок змей — ну, так на то в Москве и зоопарк, пойди да погляди. В сновидении заблудилась вечером на знакомой улице и чего-то испугалась? Наяву пройди по этой улице на закате — и сбылся твой сон, только сбылся он на твоих условиях. К вещему сну будь внимательна, но глупым страхам никогда не позволяй взять власть над тобой». И, хотя Софья Платоновна так и не объяснила, как отличить вещий сон от пустой запуги, ее совет не раз помогал мне в жизни. Вот и сейчас я шла тем самым коридором, в котором оказывалась раз за разом в своем ночном бреду. За окном солнце скупо цедило свет сквозь тучи, и он казался более ярким, отраженный свежевыпавшим снегом, который покрывал приозерную равнину. Только незамерзающая гладь озера зияла огромной черной кляксой на пейзаже, да щерились обветренными верхушками ели Запретного леса, ниже припорошенные снежком. Дверь в Зал трофеев показалась чуть приоткрытой, как и в том моем сне. Совсем чуть-чуть. Как будто кто-то по рассеянности забыл притворить ее поплотнее, приглашал что ли. Она открылась легко, без малейшего скрипа, впустив в весьма просторное помещение. Скудное естественное освещение от окон, выходивших во внутренний двор замка, дополнял мягкий свет светильников, отраженный во множестве металлических поверхностей — кубки, медали, какие-то бляхи и нашивки, еще какая-то ритуально-наградная посуда… Ничего зловещего, хоть сколько-нибудь пугающего здесь, конечно, не было. И тишина стояла мертвая. Такую даже в одиночестве не хочется нарушать. Я, неслышно ступая, двинулась вдоль витрин с регалиями и экспонатами, не особенно вглядываясь в них. Раз уж пришла, надо обойти помещение. Неожиданный выброс адреналина окатил холодной волной. Сердце ухнуло и замерло раньше, чем я успела осознать, что здесь не одна: чуть заметное движение, тень или просто то, чего никак не должно быть среди экспонатов местного паноптикума, — сознание получило сигнал бокового зрения и успело отреагировать раньше, чем я догадалась повернуть голову. Юноша, напоминавший доспехи только неподвижностью, стоял у дальней витрины с чем-то, что тускло поблескивало. Но его взгляд был устремлен не на памятные трофеи, а выше и в сторону, туда, где на стене располагались магиснимки разной величины в рамках. Меня он не замечал, казалось, ведя безмолвный разговор. Я замерла, пристыв и соображая, что скажу, когда он меня все же заметит. И он, конечно, заметил, обернувшись резче, чем я ожидала — видимо, сказались выучка и боковое зрение ловца. А меня только и хватило на как можно более непринужденное: — Привет. — Привет, — он быстрым жестом двинул очки повыше на переносицу. Хотел что-то спросить, но передумал и шагнул навстречу, намереваясь, видимо, уйти. — Прости, помешала. Я уйду. Я просто так заглянула. Случайно. Это было почти правдой. Не объяснять же про «сон в руку». И все это я выпалила на одном дыхании, пока Гарри не поравнялся со мной. А поравнявшись, как будто запнулся. И неожиданно выдал: — Я такой страшный? — Нет, — какое все-таки хорошее чувство, когда теплеет в груди, и тепло будто растекается по телу, как хмель, и уже не важно, что мелешь чушь. — Просто мне показалось, я тебе помешала. Здесь, в школе, так мало мест, куда можно сбежать ото всех и чтоб никто не нашел. Просто побыть одному. И тебе, наверное, обидно, что я вот так?.. Я правда не думала, что здесь кто-то будет в такую рань. И тебя не сразу заметила. — Я тебя тоже. Ты нечасто здесь бываешь. — С сентября впервые. А он, выходит, часто, если так уверен? Я посмотрела поверх его плеча на снимки, которых на таком расстоянии разглядеть было невозможно. Гарри проследил мой взгляд и промолчал. Даже когда я двинулась к тому месту. Просто двинулся следом. Эта часть экспозиции, как я и думала, была посвящена квиддичу семидесятых. Команды, болельщики, голевые моменты, призванные оживать для всякого, кто готов был на них смотреть спустя десятки лет. Парень в очках, похожий на самого Гарри, почти как близнец, на одном снимке широко улыбался, глядя прямо в объектив, на другом — ловким финтом в сторону уходил от бладжера, тут же пронзавшего опустевшее пространство снимка, и казалось, я слышу свист рассекаемого воздуха. Ловец в свитере, цвет которого на черно-белом снимке я могла только угадать по изящно скрученной змейке на эмблеме, протянул руку к трепещущему золотому шарику и был запечатлен за мгновение до того, как пальцы сомкнулись на снитче, а может, упустили вожделенную добычу. Сейчас никто не узнал бы в нем невзрачного, задумчивого юношу, словно сошедшего с полотен шекспировской эпохи, — разгоряченный борьбой, близостью победы, он был невероятно красив в этот момент. Гораздо красивее старшего брата, который на снимке рядом рисковал на радостях задушить Поттера-старшего, на ладони которого послушно поблескивал золотой шарик — драгоценный во всех отношениях трофей. Забыв про Гарри, я всматривалась в лица мальчишек, оглашавших победными воплями эти стены двадцать лет назад. Сириус и впрямь был настоящий красавчик. Для англичанина, в моем представлении, слишком красив и ярок. При этом он не сознавал, насколько хорош собой — так должно бы казаться всем, кто не замечал напускного равнодушия Блэка, чье появление в кадре почти всегда сопровождала фоном массовка из восхищенно глазевших девчонок. Что до Джеймса, то его, при всей схожести с сыном, трудно было назвать двойником Гарри при внимательном рассмотрении — более резкие, жесткие черты лица, победительность во всем облике— в том, как задран подбородок, как решительно отброшена назад челка. Про таких говорят «знает себе цену», имея в виду «хронически переоценивает себя». И только во взгляде на фотографировавшего какая-то неуверенность, почти застенчивость. Хотела бы я знать, в чьих руках была тогда колдокамера. Вот общий снимок команд Гриффиндора и Слизерина. По лицам не понять, кто выиграл, кто проиграл. Все позируют с сознанием, что входят в историю. Из взрослых на снимке коротко стриженная дама неопределенных лет с волосами, которые топорщатся в разные стороны, как прутья старой, заслуженной метлы. В складке у губ, в лукавом прищуре глаз — улыбка, которая вот-вот брызнет смехом. Это, видимо, и есть мадам Хуч. А вот и Минерва Макгонагалл со свистком, лихо зажатым в уголке рта, резко вскинула руку вверх — судит матч Рейвенкло и Хаффлпаффа. Надо же, а она нисколько не изменилась за двадцать лет. И снова Регулус Блэк с загонщиком своей команды, которого мне «посчастливилось» узнать уже взрослым человеком. Мощный, широкоплечий, на голову выше ловца, Рекс Мальсибер вполне узнаваем. Разве только с возрастом он несколько отяжелел, тени залегли под глазами и складки — у рта. Ловца рейвов на соседнем снимке мне, конечно, не узнать, зато Джеймса Поттера крупным планом — легко. Кадр постановочный, парадный. У Джеймса между большим и указательным пальцами зажат снитч — его трофей. Но смотрит он почему-то невесело, досадливо даже, хотя и с вызовом, — вообще косит куда-то в сторону. На снимке он примерно того же возраста, что и Гарри, или чуть младше. О Гарри я совершенно забыла, удивляясь тому, что в первый и последний раз, поверхностно обежав это место, не потрудилась потом вернуться и осмотреть все внимательно. И то — ведь в этом зале, обманчиво небольшом, а на самом деле огромном, почти тысячелетняя история школы. Причем последние сто с лишним лет, эпоха магиснимков, представлены таким количеством экспонатов, что за раз осмотреть это ненамного реальнее, чем осмотреть весь Эрмитаж за одно посещение. И, конечно, здесь оказался снимок знаменитого квартета, из которого мне вживую довелось видеть не самого приятного его члена, и вряд ли в том существе можно было бы узнать тихого, невзрачного подростка Питера, который чуть виновато улыбался в объектив, как будто не верил, что его место здесь, среди этих ребят. Но по-настоящему мое внимание привлек совсем другой снимок — редкий кадр на котором Регулус, запрокинув голову, счастливо, заливисто хохотал на пару с другим мальчишкой, не узнать которого я не смогла бы, даже если бы в его руке не было лакричного леденца. Оказывается, он всегда был сладкоежкой. Ямочка на правой щеке не была еще рассечена ранней морщиной, и соломенные волосы не присолила седина, но это он. Я даже руку протянула, чтобы коснуться чистой кожи без тени уродливой Метки — рукава рубашки были закатаны выше локтя, обнажая предплечья, чуть потемневшие, тронутые майским загаром. Гарри издал неопределенный звук, который вывел меня из задумчивости и заставил вспомнить, что я тут не одна. Я оглянулась — он внимательно смотрел на меня, как смотрит учитель, ожидая объяснений. Только нет их у меня, и не жди. — Интересные снимки. — Интересные, — Гарри помолчал, что-то перекатывая в уме, и все же сказал: — Алекс упоминал, у тебя есть дядя в Англии? — Да. — Заканчивал Хогвартс, — он скорее утверждал, чем спрашивал. — Да. — Догадываюсь, какой факультет, — Гарри усмехнулся, кивнув в сторону слизеринских игроков и болельщиков, чьи снимки я только что разглядывала, как старых знакомых. — Ты прав: Слизерин. И нет, он решительно не на стороне Волдеморта, если это тебя интересует. — Хорошее уточнение, — парень фыркнул. — Своевременное. А что, такие остались? — А что, у тебя есть подозрения в отношении, скажем, Слагхорна? — знаю, верх неприличия отвечать вопросом на вопрос, но вылетело. Хорошо, не помянула нынешнего декана — подозрений относительно него у моего… хм… визави выше крыши. И кто б его в том упрекнул? — У моей подруги Лоры в семье почти все поголовно заканчивали Слизерин — все Фоули, кроме нее и еще кого-то, жившего лет двести назад. Однако ее бабушка — лучшая подружка Огасты Лонгботтом и при всем своем аристократизме не стесняется в выражениях в адрес мистера Реддла и его компании. Да что там выражения — обе леди, как я понимаю, и отпор могут дать на уровне, даром, что не первой молодости чаровницы. — Ну… Вообще-то, бабушка Невилла сама заканчивала Слизерин. — Что и требовалось доказать. — И все-таки странно. Ты ведь маглорожденная, — эта мысль, похоже, только что пришла ему в голову. Осталось лишь пожать плечами. Но я все же уточнила, стараясь не врать напрямую. Именно Гарри врать было особенно трудно, даже по необходимости. Но врать — одно, недоговаривать — другое: — «Дядя» не чистокровный волшебник. У него была магловская родня… «… к которой я, хвала небесам, никаким боком. Но это уже тонкости». Гарри молча кивнул. Почему-то я решила, что он удивится наличию полукровки на Слизерине, но вовремя вспомнила, что главный жупел мира волшебников тоже отнюдь не чист «по пятому пункту», и сей прискорбный для одних и анекдотический для других факт ни для кого не тайна. Мы еще какое-то время стояли и молчали. По уму надо было бы распрощаться и разойтись, поскольку случайная встреча шестикурсника с Гриффиндора и первоклашки с Хаффлпаффа и так затянулась, исчерпав все разумные поводы перекинуться парой фраз. Но ни один не двигался с места, причем неудобства от затянувшегося молчания я не чувствовала, да и он, похоже, тоже. Гарри нашел тему первым: — Как твой Патронус? Тренируешься? Получается? Я кивнула, потом замотала головой: — Получается. Тренируюсь, когда могу найти время и место. Это трудно. Я почти не бываю одна. — Да, это проблема. Но ты все равно тренируйся при любой возможности. Магия требует навыка, а такая — в особенности. Если хочешь, приходи сюда. Здесь всегда пусто, разве только Филч заглянет, — хохотнул. — Он у нас любитель помедитировать на трофеи. Накаркал! Миссис Норрис возникла как из-под земли, подозрительно-брезгливо оглядела нас и, сделав выводы, направилась к приоткрытой двери, за которой уже слышался дребезжащий голос завхоза, усиленный эхом в пустом коридоре: — Где ты, моя девочка? Кого ты нашла? А ну скажи, скажи мне… — Черт! Сдаст, — Гарри досадливо посмотрел вслед жалкого вида животине. — И на кой их принесло? — А разве мы делаем что-то запрещенное? Гарри пожал плечами, давая понять, что при известном попустительстве профессоров «запрещенное» — все, что Филч таковым сочтет. Все-таки некоторые вещи в школе чародейства не перестают меня удивлять. Любой магловский подросток и его родичи уже давно и успешно качали бы права в соответствии со всеми существующими и несуществующими конвенциями, а тут до министра высоко, до директора далеко… — Послушайте, миссис Норрис… — кошка не остановилась, не оглянулась, но ухо прянуло — услышала. И я вдохновенно выпалила, глядя на мерно покачивавшийся хвост трубой, как на маятник гипнотизера: — …не могли бы вы нас не выдавать? В качестве личного одолжения. Пожалуйста! Она все же оглянулась у самого порога с таким видом, будто непристойнее предложения ей за все девять жизней не делали. Умудрилась, кажется, даже губы поджать, хотя анатомически это невозможно, и выскользнула сквозь щель в коридор. Мы переглянулись, ожидая, что Филч по кошкиной наводке вот-вот зайдет и обнаружит нас, невесть в чем виновных. Но скрипучий голос продолжал монолог-диалог с безмолвной тварью, делаясь все тише. Шаркающие шаги меж тем удалялись, пока не стихли вдалеке. — Не выдала! — удивленно выдохнул Гарри очевидное-невероятное. — Что-то большое сдохло в Запретном лесу? — Хагрид его знает, — пожал плечами мальчишка. Но, как оказалось, необъяснимой была только кошачья милость. Все остальное имело объяснение: Филча не просто так нелегкая принесла на обход, и до директора тоже было не так уж далеко… Едва дойдя до двери, ведущей в «запретный» коридор, мы услышали вдалеке скрипуче-подобострастный голос: — … не побеспокоит, господин директор. Я проверил, — о чем бы ни шла речь, Филч был уверен в лояльности своей кошки, а та по какому-то капризу повелась на вежливую просьбу и нас не выдала. Между тем голос Дамблдора не оставлял сомнений, что мы не ослышались, а уж второй-то голос и подавно. Да неужели ж вы и в Карту не заглянули, господин защитник от Темных искусств? Впрочем, кто знал миссис Норрис, вряд ли стал бы перепроверять ее чутье. Или Снейп не хотел «засветить» известный Дамблдору артефакт? Пожалуй, второе вернее. Шаги приближались. Мы с Гарри переглянулись и, не сговариваясь, бесшумно прянули в глубь Зала. Причем у Гарри явно было больше опыта, и он знал потайные места. Веселенькая же была жизнь у мальчика в стенах школы! Я по-быстрому задавила внезапно и не к месту возникшее прежде не знакомое чувство — вот именно с таким праведно-гневные мамаши идут качать права на педсовет. Ниша, к которой Гарри молча тянул меня, была заставлена витриной, на ней — все какие-то склянки да реторты. Портрет пустовал, а рассмотреть, какому средневековому магу посвящена экспозиция, я не смогла, потому что Гарри только и успел втолкнуть меня в нишу и юркнуть туда сам, на ходу доставая из-за пазухи что-то струящееся, как тончайший шелк, и еще что-то, напоминавшее наушники — запасливый ты мой! — когда дверь вдалеке отворилась и тут же притворилась вновь. — К чему эти игры, профессор? — голос Снейпа звучал устало. — Мы гораздо спокойнее могли бы поговорить в вашем кабинете. — Не могли, Северус, — директор отвечал так же тихо, и, если б не подслушивающее устройство фирмы Dred&Forge, мы бы ни слова не расслышали. — По легенде я тяжко занемог и лежу в постели. И каков бы я был больной, если ко мне шастают посетители? Тебя ведь не шокирует мысль, что за мной следят? — Я это точно знаю, — хмыкнул декан. — Можете считать свою паранойю и моей. Но можно же использовать камин. — Когда я говорю, что за мной следят, это значит следят. Но, к счастью, я сохранил некоторые преимущества, как-то возможность трансгрессировать в пределах Хогвартса и за его границы, так сказать, неотслеживаемо — одна из немногих прерогатив того, кого признал директором сам Замок. Итак, к делу. — Погодите. Вы вполне доверяете Филчу? — Его лояльности в отношении меня? Абсолютно. Для прочих он настолько же малозначительная фигура, как и его кошка. И напрасно. Никогда нельзя недооценивать, а тем более сбрасывать со счетов персонал или прислугу. — Значит, все-таки гном от них? — Только это могло бы все объяснить. Ты знаешь, Скримджер отказал нам. — Этого следовало ожидать, не так ли? — Да. При таком раскладе. И не подкопаешься. Все правильно, логично. Но что-то меня беспокоит. Не могу поймать за хвост факт, скорее это просто предчувствие. Вот почему не хочется раньше времени поднимать по тревоге деканов. Однако, видимо, придется. — Вы беседовали с Муди? — Да. И в кои-то веки Аластор на стороне Министерства. Ты же знаешь, защиту замка усилили. — Но не больше, чем возможно, не привлекая внимания. — И не меньше. Да я и сам был бы на стороне Министерства, если бы не эта, как ты изволил выразиться, паранойя. — Дамблдор сухо и отрывисто выстукивал уже знакомый ритм «Маленькой ночной серенады» на какой-то, судя по звуку, деревянной поверхности. — Хорошо, что мы вывели мальчика из игры. Хотя не думаю, что он был по-настоящему значимой фигурой… Чего-то мы не учли, Северус. Ответом стало молчание. Возможно, какой-то жест, которого мы с Гарри видеть не могли, замерев с удлинителями ушей. — Предлагаете покопаться в мозгах? — М-м-м… Нет. Если я ошибаюсь, а я вполне могу ошибаться, это станет непоправимым промахом. — Ну что вы, для него это станет просто очередным забытым эпизодом. Вы же знаете, я… — Нет. Он не так глуп и, по моим сведениям, принял меры. — Вы об антидоте к Веритасеруму? Да, я знаю. Но ментальное воздействие… — При наличии соответствующих блоков заставит тебя потратить драгоценное время на снятие-установку. Белла была самонадеянна, уверена в своих силах и сверх меры горда. В ее случае могло получиться, но здесь… Мы имеем дело с осторожным противником, сильным, но не самонадеянным. А слишком длительное ментальное воздействие, как ты знаешь, чревато необратимой деградацией, если не чем похуже. Мы ведь этого не хотим? — Ладно, я понял. Но что-то же надо делать? — Быть готовыми — это все, что мы можем. Еще три дня, и опасность минует. — Отсрочится, вы хотели сказать. — Увы… Мы переглянулись. О чем бы ни говорили эти двое, Гарри понимал не больше моего. Но и не меньше: существует серьезная опасность. Похоже, для школы. И при чем тут гномы? Лично мне эльфа (не домового) за глаза хватило. Профессора нашли единственное гарантированно пустующее в переполненном замке помещение, которое круглый год никого не интересует, своего рода чердак с забытым старьем. Филч проверил этот «чердак», и надо ж было такому случиться! Ну спасибо тебе, миссис Норрис. — Посмотри, за окнами Рождество, — эти слова старик сказал совсем другим тоном, и его тихий смех прозвучал неожиданным диссонансом в общем настрое беседы. — Хотел бы я знать, кто додумался оживить снеговика! Ответом ему стало неопределенное хмыканье, и я живо представила гримасу «тоже-мне-бином-Ньютона», которая должна была сопровождать этот звук. Вообще, профессора как будто резко вспомнили, что они добропорядочные англичане, и принялись говорить о погоде. Причем говорил старший, а младший все больше отзывался интонационно и незначаще-односложно. Но вот раздался негромкий звук, похожий на свист рассекаемогого воздуха. Затем — почти неслышные стремительные шаги младшего из профессоров, глуховатый звук плотно закрываемой двери. И все стихло. С минуту мы боялись шевельнуться, прислушивались. Наконец Гарри скинул легкую кисею, которой прикрыл нас, и, сложив в сверток размером с моток ниток, засунул под свитер. Мрачно покосился на меня. Я с самым простодушным видом пожала плечами. Маглорожденной первоклашке из далекой России неоткуда было знать, кто такие Скримджер, Муди и Белла. А уж этот по-горьковски горький вечный вопрос «а был ли мальчик?», не говоря о том, кто, когда и с какой целью вывел его из игры… Помилуйте, знать ничего не знаю и ведать не ведаю! — Слушай, а что, в Хогвартсе есть гномы? — самый невинный вопрос, который пришел мне в голову, Гарри почему-то напряг. — Забудь. — Но… — Эйлин, просто забудь все, что ты слышала, ради твоего же блага. Это не имеет к тебе никакого отношения. Это… — судорога на мгновение исказила лицо юноши. — И вот еще, — он схватил меня за плечо, как будто боялся, что убегу. — Ты дашь мне слово, что никому не расскажешь о том, что мы слышали здесь. — Хорошо, — я смотрела ему прямо в глаза, зная, что внутреннее «забрало» надежно опущено. — Могу дать Обет, если тебе так спокойнее. — Нет, — он невесело усмехнулся. — Это лишнее. Просто никому ни слова, ладно? Это очень важно. — Никому ни слова, — кивнула я, скрепляя договор. Мы покинули Зал, расходясь в разные стороны, будто по правилу «Мерлин и Моргана»: Гарри — направо, в сторону Западной башни, в обход верхнего этажа книгохранилища, я — налево, в сторону Центральной лестницы. И если бы не эхо, вряд ли услышала бы, как он пробормотал с досадой: — «Вывели из игры», значит… Ну, конечно. А что еще он мог подумать? И ведь не догонишь, не объяснишь. На полднике ничего примечательного не происходило. Во всяком случае, не знай я, на что обращать внимание, ничего бы не поняла. К тому, что во время каникул все ходят туда-сюда, подсаживаясь за чужой стол, порой едят не со своими, все привыкли. Разве только Слизерин еще сохранял некоторую церемонность, хотя тот же Нотт давно прописался за нашим столом. Вписался, так сказать, как родной. И даже Ханна уже перестала краснеть. Тем более ничего странного, что она на минутку, извинившись, отлучилась к гриффам. Никто не обратил внимания, как староста Хаффлпаффа что-то спросила у старосты Гриффиндора — да мало ли что? — так и не вынув руку из кармана — подумаешь, невидаль! А что в кармане Ханны, как и в карманах большей части старшекурсников трех факультетов, а равно и некоторого числа бывших студентов, покоятся фальшивые галлеоны, так о том пусть у гоблинов Гринготтса голова болит. Армия Дамблдора начала мобилизацию. В этом я совершенно уверилась, когда за ужином ко мне подошел Иван и нарочито беззаботно сообщил, что репетиции не будет. И вообще, в Новогоднюю ночь благодаря шайтан-машинке Уизли обойдемся дискотекой — с Рождества полна коробочка. Как я и думала, мысль «ура, не надо тащиться на восьмой этаж» Вахрушев с энтузиазмом поддержал. Там нынче и без нас народу хватит.◄♦►
Весь день тридцатого, исподволь наблюдая за старшекурсниками, я вынуждена была признать, что либо ничего не происходит, либо местные подпольщики магловским дадут сто очков вперед, либо моя наблюдательность оставляет желать лучшего. Преподаватели тоже были привычно благодушны. И только мысль о гномах почему-то не давала покоя. Решение об отмене выхода в Хогсмид тоже не стало неожиданностью. Значит, Министерство все же сняло мракоборческое усиление, и это правильно, наверное, учитывая нужды всей страны. За ужином царила атмосфера привычного уже возбуждения, с виду вполне святочного, если бы не кое-какие детали, заметные мне, поскольку я знала, что замечать. Но я была тоже погружена в беседу — обсуждали вопрос гадания в новогоднюю ночь, и не стоит ли в связи с этим дать низзлу Алиенор сонного зелья, чтоб уж наверняка не испортил дело. Мисс Легранж, прежде сама ругавшая неуклюжего увальня на чем свет стоит, теперь была категорически против, справедливо требуя гарантий, поскольку зелье рассчитано на человека и еще неизвестно, как подействует на животное, чья масса, к слову, в шесть-восемь раз меньше среднерассчетной. Все мы помнили поучительный рассказ профессора Слагхорна об Арсениусе Джиггере и его верном слуге – полувеликане Козимо, выходце не то с Пиренеев, не то с альпийских предгорий Северной Италии. Джиггеру, как и всем его коллегам, было известно, что Оборотное не действует на носителей крови великана до шестого колена включительно, однако Джиггеру удалось то ли раздобыть старинный манускрипт, то ли самому совершить прорыв в зельеварении и создать состав, способный воздействовать и на расу великанов. Разумеется, проверить это можно было только на опыте, и верный Козимо с готовностью принял на себя миссию подопытного. Он выпил зелье с частичками самого Арсениуса, и оба принялись ждать. Шли минуты, но ничего не происходило. Зельевар огорченно развел руками, на этот раз смирившись с неудачей, поскольку в душе был готов к тому и даже испытал некоторое облегчение. Но тут Козимо, безгранично веривший в гений господина, взбунтовался – схватил стоявшую рядом чашу, не глядя плеснул туда от души из котла с Оборотным и выпил, не обратив внимания на то, что в чаше лежали сушеные мышиные хвосты. Спустя минуту бедный зельевар наблюдал, как под воздействием слоновой дозы великан сперва стал меньше, приобретя черты самого Джиггера, – то отсроченно, в силу особенностей организма полувеликана, работала первая доза. А затем вдруг начал превращаться в странной окраски мышь, стремительно уменьшаясь до размеров средней крысы. Говорят, бедняга вполне мог бы окончить дни в когтях чародеевой кошки, которую прежде часто по доброте сердца потчевал сметаной. Однако та, хоть сапог и не носила, была тварью неглупой и по-своему благодарной: почуяла, с кем имеет дело, прежде чем потрясенный зельевар успел вмешаться, и только облизала перепуганного грызуна, словно родного котенка. Потрясение и раскаяние Арсениуса Джиггера были столь велики, что он отказался впредь от подобных экспериментов над верным слугой-полувеликаном и сжег все свои наработки, оставив лишь эти воспоминания в назидание потомкам, которые завершил так: «Мудрому Провидению, даром волшебства наградившему нас, поручаю вас, дети мои, и заклинаю: остерегайтесь похоти знания, что искушает пытливые умы, затмевая разум и лишая нас милосердия даже к самым близким». Да что там Козимо — я сама хорошо помнила, как меня полоскало после первого приема модифицированного Оборотного. Так что кота решено было просто запереть в душе. Немилосердно, зато безопасно. Максимум оборется и порвет полотенца на ленточки. Ну, так Реново нам в помощь — маги мы или где? В горячке обсуждения мы даже не заметили серо-бурого филина, что приземлился на стол в не урочный для почты час. — Ой, смотри, — Лора дернула меня за рукав, кивнув в сторону птицы, — это ж филин твоего дядюшки! Я обернулась. На этот раз старый знакомец ничего не опрокинул и вид имел как будто менее надменный. К лапке, которую он предупредительно держал на весу, было привязано письмо. Дорогая Эйлин, Дела мои сложились таким образом, что я смогу встретить Новый год с тобой в месте, столь же безопасном, сколь далеком от стен Хогвартса. Все необходимые формальности я уладил. С надеждой на скорую встречу, любящий тебя дядюшка. P.S. Не корми Асклепия марципаном: ему вредно. Хватит с него галеты. — Ух ты! Так ты уезжаешь? — Лора, нисколько не смущаясь, пробежала глазами записку и теперь глядела поверх моего плеча, как внезапно вспыхнувшее пламя превращает листок в пепел, не попаляя при этом ни стола, ни скатерти. Как оказалось, не она одна. — Уезжашь? Куда? — страдания бедного низзла были забыты. — А где это безопасное место? — деловито осведомилась Алиенор. — Если во Франции, то там тоже неспокойно, особенно у нас на севере. — А как ты уедешь? — это уже практичная Глэдис. — А когда? — Не знаю, — я покосилась на филина, который, не ожидая галетки, по-хозяйски и со вкусом расправлялся с марципановыми шариками на потеху мальчишкам. — Если твой дядя договорился с директором, то через его камин, — сказала Лора авторитетно. — Наверное. — Ты что, не рада? — Почему же, рада. Просто неожиданно как-то. От галетки Асклепий (вот же ж имечко!) отказался, но на этот раз умудрился взлететь, ничего не опрокинув, — взмыл почти вертикально, с заметным усилием, как перегруженный вертолет, и захлопал крыльями в сторону окна. Сделав вид, что слежу за полетом птицы, я покосилась на преподавательский стол. Но за елкой были видны только правое плечо и рука Снейпа. Ладно, что бы он ни задумал, будет повод поговорить. Вопрос только как, если не светить, что я подслушала их с Дамблдором разговор, да к тому же в компании Гарри. Опять же, обещание молчать… Снорти явился за мной в одиннадцать, едва девчонки уснули. А в профессорской гостиной уже ждал упакованный чемодан с вещами взрослой Алины. — Ну, здравствуй, дядюшка. — И тебе доброй ночи, дитя мое. – Значит, каникулы? — О да! — лукавая усмешка шла ему невероятно, смягчая черты, резкость которых я со временем перестала замечать. — Снорти переправит тебя в одно милое место, а я присоединюсь несколькими часами позже. – Подожди. Как это? Почему? Что ты задумал? – Всего лишь… — он уже откровенно ухмылялся, — провести эту ночь с тремя сотнями хорошеньких девиц… И таким же количеством несносных мальчишек. Ну что ты смотришь на меня? Дежурю я, дежурю! Нет, ты можешь провести эту ночь в подземелье, которое тебе уже обрыдло, и не спорь — я точно знаю. А можешь выспаться в другом месте, значительно более приятном. И подождать меня. Сама понимаешь, в истинном облике тебе в стенах школы лучше не светиться. Можно, конечно, злоупотребить гостеприимством господ Олливандеров… — Не надо, я поняла. Как странно, глядя в его глаза, улыбаясь в ответ, я не почувствовала никакого подвоха. Была так уверена, что со мной он не станет хитрить, что вот он весь передо мной, как открытая книга. Забыла, что даже в книгах бывают пустые страницы. И отмахнулась, когда ноюще отдалось в душе прощальное объятие — слишком порывистое, слишком отчаянное, как будто прощался навек.◄♦►
Дом, куда мы со Снорти — по привычке я продолжала так его называть и воспринимать старалась по-прежнему для простоты дела — перенеслись, оказался небольшим, уютным особняком в два этажа с мезонином. Из окон гостиной и кухни открывался вид в сад, но разглядеть его в темноте было невозможно. Из окон и с балкона мезонина, в котором располагалась спальня, — на море, бликующее в огнях дальнего маяка и какого-то прибрежного селения, что раскинулось внизу. Дом находился на возвышении над морем, и, в отличие от Шотландии, здесь не было и следа снега. Ветер с моря казался влажным, но не холодным. По московским меркам все это скорее напоминало октябрь, нежели канун Нового года. Электрический свет, розетки, вовсе не антикварная обстановка, правда с обилием предметов из натурального дерева, говорили о том, что дом вполне магловский. И хотела бы я знать, почему Северус Снейп распоряжается им как хозяин. Или я все же невнимательно читала Книгу, если очевидный факт, что профессор Слагхорн в бегах «арендовал» магловский дом и преспокойно обходился со всем тамошним оборудованием, прошел мимо моего сознания, заслоненный нарочитым, показным чудачеством Артура Уизли, который, конечно, коллекционировал штепсельные вилки. Ну, так мало ли кто что коллекционирует! Папин друг, например, собирал пивные этикетки. Это вовсе не значит, что он не мог употреблять по назначению то, на что они были наклеены. Домовик оставил меня, едва я немного пришла в себя. В этом не было ничего странного: дело близилось к полуночи, когда мне лучше бы остаться одной и без свидетелей. Открыв чемодан с чарами увеличения, я обнаружила все, что когда-то приобрела в Лондоне. И спустя несколько минут уже в своем собственном облике, накинув пальто, продолжила осмотр дома. Снаружи он оказался именно таким, каким я и представляла старый английский особняк – сложенный из камня, заросший плющом по самую крышу. Сад казался в меру запущенным, но в темноте разглядеть можно было только силуэты. Сойти с дорожек, мощенных камнем, я не рискнула: похоже недавно прошел дождь, и земля была мокрой, а вечнозеленый газон напоминал заливной луг по весне. Спать не хотелось, хотя воображение рисовало самые романтические картины пробуждения в этом доме, непременно от поцелуя, и чтоб локоны по подушке, и прочую лабуду, в которой стыдно признаваться даже себе самой, но которая живет в нас неистребимо. Снорти возник неожиданно. Он был встрепан, вид имел порядком помятый. Наволочка, с одного края подола тлела, распространяя запах гари. Но больше всего меня поразило выражение его лица: ничего в нем не было от привычного мне домовика, хотя облик и остался прежним. — Что?! Что случилось? — Они в школе. — Кто?! — Он и его люди. И нелюди.