Если не хочешь сломать свою голову – не ломай чужую. (Владимир Борисов)
В камин шагнули молча, один за другим, назвав местом назначения дом в тупике Прядильщика. Несмотря на то, что мысли и чувства обуревали самые безрадостные, оказавшись в родовом гнезде Снейпа, я забыла думать обо всем и только ошалело озиралась, пытаясь понять, куда попала на этот раз. Третья реальность за два дня – это, знаете ли… Свет не по-лондонски солнечного июльского вечера заливает небольшую гостиную сквозь чисто вымытое окно. Определенно, это гостиная дома в тупике Прядильщика, но… Белоснежный тюль раздвинут, чистые изумрудно-зеленые шторы поражают глубиной тона, игрой света и тени. Кресла радуют свежей обивкой в тон им, а колченогий столик в новой своей инкарнации мог бы сделать честь отцу и сыну Чиппендейлам. Пол оказался паркетным и сияет, натертый до блеска, как и вся небольшая комната. Кругом ни пылинки. Люстра посверкивает под потолком и радует глаз свежезаправленными свечами. Удивленно оглянувшись, встретила взгляд хозяина, что шагнул следом, и отметила на каминной полке начищенный, сверкающий серебром «аптекарский» шандал со змеей. — Это что, морок? Снейп криво усмехается (интересно, он нормально улыбаться умеет?): — Зачем же морок? Это Снорти расстарался. Спасибо, Снорти, — бросает он в сторону двери. Там и вправду почтительно застыло давешнее забавное недоразумение в чистом рубище и с выражением совершенной преданности — таращит глазищи-плошки, а через руку перекинуто белоснежное полотенце. Просто-таки старорусский трактирный половой. В ответ на хозяйскую благодарность домовик смаргивает, слегка розовеет щечками и… исчезает. Буквально. Как раб лампы. — Ничего себе… — с трудом нахожу слова. — Да Золушка просто лентяйка и неумеха по сравнению с этим малым! — Золушка — магла, хоть и трудолюбивая, — Снейп обнаруживает знание магловской сказки. — А эльфы владеют своей особой магией, отличной от нашей, но в чем-то не менее мощной. Поверьте, он не перетрудился, хотя, конечно, поработал на славу. Задавать глупый вопрос, почему хозяин не приказал привести дом в порядок раньше, нет смысла. Это, по сути, не его дом. Его дом там, в Хогвартсе. А здесь… Не вторгнись я в его жизнь, едва ли профессор стал бы напрягать слугу на предмет внепланового субботника. Пожалуй, так и продолжал бы диссонировать с обстановкой в своем безупречном сюртуке, с белоснежным воротом сорочки, старомодно подпирающим чисто выбритый подбородок — ни дать ни взять аристократ на развалинах родового гнезда. Эта мысль мелькнула на задворках сознания и умерла, не додуманная. Совсем другое меня сейчас занимает. И я беру быка за рога: — Скажите, Снейп, вы ведь классный легилимент? Значит, можете достаточно тонко поработать с моим сознанием? — Что вы имеете в виду? — Я не смогу скрыть от Темного Лорда того, что знаю о «вероятностном развитии событий», как вы это определили. Но вы ведь можете… закрыть мои воспоминания? Или… изъять. –??? — Ну, изъять их из моего сознания достаточно тонко, чтобы это не было заметно даже… ему? — Изъять? — Вы ведь понимаете, о чем я? Если что-то пойдет не так, Темный Лорд без труда выудит из моего сознания все, что связано с Книгой, и тогда то, о чем я сказала Дамблдору, потеряет смысл. Все потеряет смысл, понимаете? Он сможет прочитать меня и получит сведения еще более полные, чем те, которыми я поделилась с директором. Тогда все бесполезно, Снейп! А глаза у него вовсе не черные. Сейчас, в свете закатного солнца, они цвета горького шоколада, глубокие и почти без блеска. Восковая бледность и тени под глазами в этом свете словно выцвели, и даже складка у рта не может скрыть, что передо мной еще в сущности очень молодой человек. Сколько ему? Тридцать пять? Тридцать шесть? — Я-то понял это еще там, в кабинете Дамблдора... нет, раньше, — он устало трет переносицу. — Но что это меняет? То, о чем вы просите, для вас означало бы потерю личности. Я не знаю, сколько у нас времени. Вряд ли настолько много, чтобы я раз за разом мог погружаться в ваше сознание и день за днем отслеживать годы ваших воспоминаний, дабы филигранно убрать из них… Да вы сами этого не вынесете. Атаку легилимента можно выдерживать на протяжении нескольких минут. Четверть часа — это уже слишком много для незащищенного сознания. Да и для самого легилимента такое погружение сложно, если длится слишком долго и требует осторожности при работе со структурами памяти и мышления, – в том случае, когда легилименции подвергается не враг, мозг которого можно между делом разрушить. Так что после надо давать обоим значительную передышку. — Значит, вы просто отсечете часть моих воспоминаний, которая связана с тем миром. — То есть практически всё, за исключением двух последних дней? Вы не представляете, о чем просите. У маглов есть весьма многочисленные исследования того, что они называют «амнезия». Нередко это следствие неаккуратного, грубого магического воздействия на человека с целью стереть часть его памяти вернее и надежнее, чем это делает старый добрый обливиэйт. Поверьте, такие маглы — жалкое зрелище. Они не могут вспомнить и не в состоянии до конца забыть, словно несчастный из притчи, голова которого подобна сосуду с неким драгоценным содержимым, но он не помнит, с каким именно. — Что же делать? Снейп лишь слегка пожимает плечами: — Надеяться на лучшее. — Но быть готовыми к худшему. — Не настаивайте. Повторяю, вы не понимаете, чего просите, — в голосе профессора зазвучали нотки раздражения. — Если вам море по колено, подумайте хотя бы о том, что, разбираясь, что отсечь, а что оставить, я беспрепятственно стану препарировать ваши воспоминания, мысли, чувства, ощущения – от самых гадких и постыдных до самых... сладких и не исключено, еще более постыдных. Ни единый, пусть самый интимный момент вашего прошлого не будет тайной для меня. Я стану вашим личным Господом Всеведущим, только не обещаю быть столь же милосердным. Да, он прав. Он маг, старше меня, опытный и умный. И он свой в этом мире. Я же только и могу, что кивнуть в ответ и повернуться к двери, ведущей в спальню. Устала. И почему-то мучительно стыдно, будто он уже заглянул в меня и увидел много того, что я скрывала даже от мамы и папы... Как в восьмом классе потеряла голову, все старалась пройти дорогой мимо футбольного поля в надежде случайно повстречать Валерку, и первое признание, и неумелый поцелуй, смешной и мокрый, от которого сердце екало, словно в лифте. И злой Наташкин росчерк на стене в подъезде: «Глебова — рыжая сука!» Виноватый Валеркин лепет, слезы ночами в подушку… А потом, спустя годы, был Никита. И, наверное, моя очередь писать послание разлучнице на стене в подъезде… Писать я не стала, конечно, но слез втайне от больной мамы опять же пролила немало. С тех пор минул год. В каком из миров? Теперь прошедшая жизнь кажется долгим сном, даже не моим вовсе. Только я все равно не хочу, чтобы мужчина, который сейчас буравит взглядом мою спину, знал все это, видел воочию, блуждая по лабиринтам моей памяти. Хотя, если бы он только согласился… — Постойте. Замираю. Медленно поворачиваясь, встречаю взгляд профессора. — Есть вещь, которую можно было бы попытаться сделать, если мои опыты по препарированию сознания вас не пугают. — Что это за вещь? — Мы могли бы покопаться в остаточных воспоминаниях Беллы, выявить все, что еще хранят структуры ее, а ныне вашего, мозга. Это позволило бы вам лучше вжиться в образ и достовернее сыграть роль. Попытаться. А может, и понять что-то важное о ней. — А это возможно? Видите ли, на меня и вправду несколько раз накатывало… Ну, какие-то отрывочные впечатления, воспоминания, ощущения. Однако ничего такого, что можно было бы контролировать, подчинить себе, да просто проанализировать на холодную голову. Мимо скользящие фрагменты чужого сознания, точнее вспышки, довольно неожиданные. — И тогда Белла будто овладевает вами, да? — Да. — Как часто? — Вчера чаще и настойчивее. Я даже не понимаю, как это происходит. — Когда вы напустились на Хвоста… — Да, это была она. И когда на вас. Там, в подвале. Ей почему-то отвратительны ваши прикосновения. — Хм, заметил, и отнюдь не вчера. — Но сегодня этого нет. Сегодня я вполне принадлежу себе. «Вот и мимо класса зельеварения пролетела, и ничто Беллино во мне не ёкнуло». — Думаю, имеет смысл попробовать. Но предупреждаю: может быть масса неприятных ощущений, от тошноты и головокружения до сильной головной боли. У всех по-разному. — Понятно.◄♦►
— Легилименс! Меня подхватило, швырнуло, как на батут, на поплывшую перед глазами комнату. Глаз Снейпа я теперь не видела, зато фрагменты прошлой жизни понеслись перед мысленным взором, словно кадры кинохроники. Только на этом странном сеансе я ощущала запахи и прикосновения, восторг и тоску, надежду и разочарование. Хохочущий отец подкидывает меня пятилетнюю под потолок, и я визжу от восторга… Врач, построжев, молча смотрит на меня, и я понимаю: папы больше нет… Никита виновато отводит взгляд, мне обидно, холодно и пусто… Могильный холм — рыжая глина осыпается на мрамор папиного памятника… Самолет содрогается, касаясь посадочной полосы шасси, и я вздрагиваю от неожиданности, хватаясь за руку Дениса, а он усмехается, прикрывает мою руку своей ладонью, я же смеюсь от такого детского ощущения, будто на аттракционе в луна-парке… Залитый июльским солнцем Лондон за окном автобуса… А вот я перед зеркалом в номере — оглядываю себя в последний раз перед экскурсией в Оксфорд… Мы чуть отстали от группы, поскольку Денис что-то увлеченно рассказывает, встряхивая вихрастой шевелюрой и поблескивая стеклами очков, и его голос гулко отражают своды галереи… Боль и ужас… Я вижу их словно бы сверху — Лара страшно кричит, Денис смотрит перед собой пустым взглядом, потом медленно опускается на бордюр… Нет, я не хочу это вспоминать! Пустой коридор, залитый неестественно ярким светом… Гладкие стены. Множество дверей. Я иду мимо них, не делая попыток толкнуться хоть в одну. Все это почему-то напоминает подземелье Хогвартса, хотя должно бы напоминать папин институт на Дмитрия Ульянова*. Впереди темный, неосвещенный участок — то ли часть коридора, то ли галерея, соединяющая два здания. Мне туда. Шагов в темноте не слышно, словно бы и нет тверди под ногами. Светлое пятно впереди становится все ярче. Коридор выводит в тускловато освещенный холл. Из множества дверей нетрудно выбрать одну, не похожую на остальные — старого мореного дуба, обитая железом, она больше всего напоминает ворота зáмка или дверь средневековой темницы. Мне туда. С виду массивная, эта преграда поддается легко, впуская меня в странное помещение — не то мансарду, не то обычный чердак старинного особняка. Беллатриса примерно моего возраста сидит на полу, обняв колени. При моем появлении она вздрагивает, меняется в лице, вскакивая, и наставляет палочку, целя мне в грудь. — Ты… Это ты, дрянь! Как ты смела, мерзкое магловское отродье! .. — черные глаза горят фанатичным огнем, она шипит почти на инфразвуке, и ужас холодной волной прокатывается вдоль позвоночника. — Белла, это был не мой выбор, — стараюсь говорить ровно, но голос предательски дрожит. — Ты же знаешь. — Проклятая ведьма! — Я не… — Он все равно доберется до тебя! До всех вас! Думаешь, смогла защитить? Думаешь, самая умная? .. Яркая вспышка ослепляет, отдаваясь резкой болью во лбу и висках. Меня отбрасывает назад, и затылок встречает твердую поверхность паркета… Глаза открываю с трудом и тут же закрываю: склоненный надо мной Снейп выглядит несколько растерянным и чересчур встревоженным. Плохо. В Книге он безупречно владел собой, крайне редко впадая в ярость. Кажется, по-настоящему единственный раз, когда любопытный Гарри сунулся просмотреть его юношеские воспоминания. Что случилось, если он так растерян? На озвученный вопрос профессор отвечает тем, что в который раз за минувшие сутки протягивает мне какое-то питье. С собой что ли носит, или на акцио приманивает? Тьфу ты, чушь всякая в голову лезет. Послушно позволяю Снейпу приподнять мою голову и с удовлетворением отмечаю, как с последними глотками снадобья головная боль и тошнота отступают. — Спасибо. Мы оба молчим какое-то время и, пожалуй, напоминаем ту самую композицию, что я видела в подвале этого дома: человек, более всего напоминающий огромную летучую мышь, на коленях перед распростертой на полу женщиной в черном. Встать получается с трудом, но голова не болит и не кружится, и до кресла я добираюсь вполне сносно под пристальным взглядом зельевара. — Я видела Беллу, но не смогла с ней поговорить. Она не хочет со мной общаться. — Да, я видел. Это моя ошибка. — Вы-то тут при чем? Снейп, похоже, не услышал меня, погруженный в свои мысли. Я могу беспрепятственно разглядывать его ссутуленную фигуру в кресле напротив. Черты лица, и без того крупные и резкие, кажется, еще больше заострились. Породистый орлиный нос, тень от волос скрывает пол-лица, но сейчас это лицо не героя комиксов, а скорее индейского воина, непривычно «бледнолицего», будто вырезанное из твердого самшита. — Простите, я увлекся. Не следовало быть с вами в ментальном контакте так долго… Люди в ваших воспоминаниях… Вас не должно пугать… — Боже, о чем вы? Все, кроме Беллы, — люди из моей прошлой жизни в том, другом мире. — Я имею в виду последние эпизоды. — Именно. Это Лара и Денис. Мы были в одной туристической группе. — Хм… И все же, боюсь, мое сознание несколько… неадекватно реагирует на контакт с вашим. Легилименция — оружие обоюдоострое, а эксперименты с древними артефактами — штука опасная и малопредсказуемая. Ну уж нет, хватит говорить загадками! Я уже открываю рот, чтобы высказать этому типу все, что думаю о его манере изъясняться. Да как он вообще преподает такую конкретную и точную дисциплину, как зельеварение? Неудивительно, что кроме отличницы Гермионы, которая вызубривала все рецепты раньше, чем Снейп снисходил до объяснений, никто не знал у него предмет тверже, чем на «выше ожидаемого». Тоже мне, Штирлиц магического мира! Но тут внезапная боль обжигает руку так, что я вскрикиваю. Снейп вздрагивает, поднимая взгляд. Тревога и растерянность в нем быстро уступают место отчаянной решимости. Лицо каменеет, и только восковая бледность выдает эмоции странного человека. — Это? .. — Да. Темный Лорд призывает своих сторонников. Ну, вот и всё…