Хоть мы теперь и знаем, что нас с тобой не так-то просто укокошить, но если подойти к этому делу с таким «жизнелюбием», то никаких запасов прочности не хватит. (Алексей Лебедев «Смешарики. Приятные новости») – Я ваша ошибка, профессор. – Ты – моя удача, и, может быть, самая большая в жизни. (Евгений Велтистов «Приключения Электроника»)
День тянулся за днем, увеличивая срок моего заточения. Оно могло бы показаться вполне комфортным, если бы я не чувствовала себя подопытной мышью. После третьего приема зелья тошнота и прочие неприятные ощущения прошли. Не знаю, мой ли организм подстроился или Снейп что-то доработал в самом снадобье. Поговорить с ним обстоятельно и спокойно не удавалось. Профессор вечно где-то пропадал. Появлялся мрачный, осунувшийся и дерганый, на короткое время, в течение которого успевал принять душ, переодеться, перекусить – и вновь пропадал на день-два. «Здравствуйте», «до свидания» да изредка пара малозначащих фраз – вот и все общение. Со второго раза ему удалось добиться того, что действие Оборотного зелья заканчивалось ровно через семьдесят два часа после приема, и теперь мне не составляло труда рассчитать так, чтобы в дальнейшем это время приходилось, скажем, на полночь, когда школа будет погружена в сон. И даже специфический вкус снадобья стал вполне привычным. К слову сказать, он и не казался таким уж противным, как описано в Книге. Может, это и вправду зависит от человека, чью внешность заимствуешь? Где же все-таки Дамблдор раздобыл биологический материал? Снейп появился дома в очередной раз на исходе четвертого подряд оборота, к ужину, когда я, отложив учебник заклинаний, стояла у окна, за которым угасал еще один дождливый день. Нудный дождик зарядил с последних дней июля и лил уже почти неделю. Только чтение спасало от тоски. Не то чтобы москвичку можно удивить пасмурной погодой, но практически одиночное заточение, усугубляемое затяжным ненастьем, никому не придает оптимизма. Сейчас меня занимала мысль опробовать какое-нибудь самое простенькое заклинание. Палочка, кажется, была не против – привычно и удобно легла в ладонь, и по руке пробежала приятная теплая волна. Итак, рассечь воздух и взмахнуть: – Вингардиум левиоса, – верхняя газета оторвалась от стопки, но, зависнув на несколько секунд, вновь опустилась. – Магия требует сосредоточенности, – голос Снейпа за спиной прозвучал так неожиданно, что я едва не вскрикнула, резко обернувшись. А он как ни в чем не бывало продолжал учительским тоном: – Вы должны по-настоящему желать сделать то, что делаете. Еще раз! Ну, хорошо же, сэр профессор. Я попыталась сосредоточиться, и, едва почувствовала, что удалось, вновь рассекла и взмахнула: – Вингардиум левиоса! На этот раз вся стопка подлетела в воздух и, врезавшись в оконную раму, рассыпалась, так что отдельные номера «Пророка», зависнув в воздухе, замерли, как если бы я их удерживала палочкой, словно части тела марионетки, на невидимых нитях. Попытка движением палочки заставить этот ворох лечь на стол, увенчалась успехом далеко не сразу. Я едва не взмокла, пытаясь хоть что-то сделать, а когда, наконец, подняла глаза на «дядюшку», встретила тяжелый взгляд, обращенный даже не меня – на детскую руку с зажатой в ней палочкой. – Вы слишком импульсивны, – процедил он наконец. – Холодный ум и точность движений – без этого ничего не получится. Снейп легко взмахнул палочкой – стопка газет вновь оказалась лежащей на краю стола. – Еще раз! Это повторялось вновь и вновь, и каждый раз мне чего-то не хватало до совершенства. И каждый раз звучал краткий «разбор полетов», а затем неизменное «еще раз». Когда стопа газет, наконец, поднялась в воздух, плавно пролевитировала вокруг стола, повинуясь движению палочки, и столь же плавно легла на место, я какое-то время, ошалев, смотрела на аккуратную подборку номеров «Пророка», потом все же решилась посмотреть на учителя: – Это же было настоящее волшебство, да? И я это сделала… – потом, глянув на палочку в своей руке, поправилась: – Мы с ней это сделали. Так странно… Снейп неопределенно хмыкнул. Будем считать, подтвердил очевидное. Ужинали по обыкновению молча. Бесшумный домовик появился лишь дважды – чтобы накрыть, а затем убрать со стола. Снейп уже поднялся, намереваясь удалиться, когда я остановила его вопросом: – Профессор, можно сделать перерыв в приеме зелья, ведь проблемы, связанные с ним, решены? Мне хотелось бы… – я замялась, но потом все же закончила: – Побыть хоть немного самой собой. Профессор ответил не сразу. Собственно, он и не ответил вовсе, а спросил: – Это всё? Хм, и что это может означать? Дань вежливости, скрытую издевку, или Снейп впрямь созрел до нормального разговора? Я осторожно и как можно вежливее задала этот вопрос. Он не спешил с ответом. Наконец, изрек с холодком: – Поскольку первое я считаю банальным, а второе – оскорбительным лично для себя, полагаю, вы не оставили мне выбора. Валяйте – о чем вы хотели поговорить со мной? Но предупреждаю, у меня не так много времени. Большой и серьезный дяденька поставил на место капризную девочку. И вот тут я поняла, что просто не знаю, с чего начать. А еще – что вот прямо сейчас заливаюсь краской по самые уши. Мне ужасно неловко, я злюсь на профессора и досадую на себя. А скажи он еще хоть слово в своей манере, чего доброго просто разревусь? Ну да, сейчас! Не дождешься, вредный нетопырь. – В таком случае, профессор, мы вернемся к этому разговору, когда у вас будет достаточно времени. Доброй ночи. Оставшись одна, я опустилась прямо на пол у кровати, отерла мокрые от слез щеки и задумалась. А что, собственно, меня не устраивает? Заточение? Но, видимо, это ради моей же безопасности. А может, и ради профессорской тоже. Ему, наверное, важно, чтобы мое сосуществование с ним под одной крышей пока оставалось тайной. Допустим. Да, меня доконали тоска, изоляция и неизвестность. Достало чувствовать себя подопытной мышью, которая с завязанными глазами бежит куда-то, не понимая, что просто вертит колесо. Но, судя по тому, каким усталым выглядит Снейп, свобода дается ему гораздо труднее, чем мне заточение. Он действительно занят чем-то важным и, возможно, опасным. Либо просто выматывающим. И я даже представить не могу, чем. Мир детской сказки оказался полон умолчаний. Я поняла, что попросту не представляю, как и что делал тот, книжный, Снейп в период между встречей с Нарциссой и Беллатрисой и началом учебного года. Да и сам мир Книги претерпел такие изменения с момента, когда меня затянуло сюда магическими усилиями этого странного человека, что я даже представить себе не могу вероятностного развития событий, да и события Книги помню с трудом. А что до мыслей, будто он меня по какой-то причине избегает и дуется, так это отчасти просто мои домыслы, отчасти… Я посмотрела на палочку. Отчасти я и впрямь тому причина, только нет в том моей вины. Снейп мог бы быть откровеннее со мной. Рассказать, например, как удалось решить вопрос с гибелью Беллатрисы и помогли ли Дамблдору сведения о крестражах… А мог ли? Этот человек потому и жив до сих пор, что никто, кроме директора, не в курсе его дел, да и тот далеко не в полной мере. Иначе после смерти Дамблдора Снейп вряд ли мог бы самостоятельно вести сложную игру – для этого надобен не только ум, но и опыт полагаться лишь на себя. Там, в имении Малфоев, он спас мне рассудок и самою жизнь ценой почти смертельного истощения. Имею ли я право требовать от него большего участия и откровенности? И все же я чувствовала, что поговорить нам нужно. Несмотря на то, что в последние дни мы виделись редко и урывками, сводя общение к этикетным клише, после разговора в директорском кабинете между мной и профессором росло напряжение. Порой мне казалось, между нами, словно между шарами электростатического маятника, того гляди сверкнет молния. Источником этого напряжения был он, мне же не хотелось повторить опыт двадцатилетней давности с маминой шпилькой в розетке. А между тем настойчивые попытки вызвать его на откровенный разговор и могут стать такой «шпилькой». Терпение, Аля, терпение. Так ничего путного и не решив, я нырнула в постель, уже ощущая симптомы скорого оборота. Я вновь стану собой…◄♦►
Наутро оказалось, что Снейп вновь исчез. Три дня о нем не было ни слуху ни духу. Стараясь отвлечься от тревожных мыслей, я читала учебник и отрабатывала простейшие заклинания, каждый раз мысленно слыша профессорское «еще раз». Надо сказать, это и впрямь оказалось увлекательным занятием, и к исходу третьего дня я почти думать забыла обо всем, что совсем недавно мучило, не давало покоя. Левитировать предметы теперь получалось вполне уверенно. Алохомору я отработала на простейшем замке, запиравшем бар. И только с любопытством обозрев холостяцкие запасы, поняла, что не знаю пока запирающего заклинания. Пришлось искать в том же параграфе учебника. Снейп появился, когда я пыталась не без успеха восстановить специально для такой цели разорванный на клочки лист бумаги с помощью Папирус репаро, до того убрав с него кляксу классическим Тергео. К слову, Эванеско при видимой легкости давалось сложнее. Наверное, требовало большей степени концентрации и навыка. Попытка убрать с его помощью фрагменты вновь разорванного листа привела к тому, что вместе с ними исчезла и стопка номеров «Пророка», на которых я училась левитировать предметы. Даже не глянув на меня, зельевар быстро прошел к потайной двери за выдвижным стеллажом, ведущей из гостиной в подвальные помещения, и скрылся за ней. Вышел спустя несколько минут, и вскоре из прихожей раздался приглушенный баритон: видимо, профессор давал какие-то распоряжения домовику. Затем легкий хлопок – и тишина… Ночью я проснулась от внезапного, необъяснимого страха. Из-под двери пробивался тусклый свет, и слышалась какая-то приглушенная возня. Еще не вполне пробудившись, нашарила в темноте одежду. Что бы там ни происходило, лучше встретить это если не во всеоружии – палочку я сжимала в руке раньше, чем что-либо сообразила, хотя ни одного полезного защитного заклинания наверняка не смогла бы применить, – так хоть не голышом. Но к тому времени, как я облачилась, все стихло. Минуты медленно текли одна за другой, а я так и стояла, судорожно сжимая палочку. Наконец, пресытившись ожиданием, выглянула в гостиную. Пусто. Тусклое, неровное освещение давали свечи в шандале со змеей, так и стоявшем на каминной полке. Я растерянно оглядела пустую комнату и собиралась было пойти спать, но тут прямо передо мной чертиком из табакерки возник Снорти. Вид у него был чрезвычайно встревоженный, чтоб не сказать убитый. Он даже не сразу заметил меня, а заметив, испуганно замер, втянув голову в плечи, и молча, напряженно глядел снизу вверх, словно ждал удара. Или просто ждал? – Снорти, что происходит? Меня разбудил какой-то шум. Вернулся ваш хозяин? При упоминании о хозяине личико домовика сморщилось, как печеное яблоко. Он шумно втянул воздух и замотал головой во все стороны, что могло означать и «да» и «нет» по самым разным причинам. А потом его прорвало: – Хозяин Северус… Ему плохо. Совсем плохо. Он не хочет помощь Снорти. Один… Сам… Там… – Где «там»? – из сумбурных слов домовика вычленить главное было несложно. Снорти кивнул в сторону стеллажа с потайной дверью. – Веди. Эльф замялся, как мне показалось, в нерешительности, так что пришлось прикрикнуть на бедолагу, чтобы очнулся: – Веди! Мы спустились в подвал. Помимо двери камеры, где мне не так давно суждено было воплотиться в теле Беллатрисы Лестрейндж, здесь были еще три двери, в одну из которых домовик и толкнулся. Значительно просторнее уже знакомой камеры, это помещение оказалось настоящей лабораторией алхимика с налетом некоторой «кухонности»: котлы, ступки, коробочки с чем-то, смахивающим на специи, огромный стол, камин… Снейп полулежал на довольно широкой деревянной лавке у стены, опершись спиной на свернутую мантию и уронив голову на грудь. На столе темнела одинокая склянка. Ох, что-то мне это напоминает. Но тогда профессор был истощен, а сейчас... Шаг. Еще шаг. Откидываю волосы, скрывающие лицо и с трудом сдерживаю вскрик… В первый момент кажется, что лица за сплошным кровоподтеком не видать. Правый глаз заплыл, на лбу и шее запеклась кровь, скула рассажена, угол рта разбит, сорочка в бурых пятнах, волосы повыше уха слиплись от крови… Не портрет, а натюрморт. Сливовое желе. Чувствуя, как от ужаса немеет под коленками и подкашиваются ноги, я тронула иссиня-бледное запястье. Холодное, но под моими пальцами бьется слабый частый пульс. Жив. – Что с ним? – теперь, когда я стою на коленях перед раненым, мы с домовиком почти одного роста. Он отчаянно мотает головой, то ли вздыхает, то ли всхлипывает. – Не знаете… Домовик вновь мотает головой, на этот раз утвердительно, но мне кажется, он не то чтобы не знает – скорее не хочет говорить. Ладно. – У вас есть что-нибудь, чтобы облегчить его состояние? Хотя бы обезболивающее и настойка… этого… бадьяна, кажется? Коротко кивнув, домовик подбежал к шкафу у стены и распахнул створки. Затем подтащил невысокую стремянку, вскочил и, пошарив, извлек небольшую бутылку, на этикетке которой убористым мелким почерком значилось:Illicium astrofolium Merlini (tinctura),
и пузырек, помеченный какPapaver somniferum (extractum).
Прикинув, пузырек все же отставила: больному в таком состоянии да при моем незнании дозировок давать опийсодержащий экстракт… И принялась обрабатывать раны настойкой бадьяна, пытаясь обойтись без привычных тампонов и ватных палочек. Когда пальцами, смоченными в снадобье, коснулась скулы и уголка рта, Снейп издал глухой рык и с трудом приоткрыл здоровый глаз. – Больно? Потерпи, потерпи еще чуть-чуть, – и принялась дуть, с трудом удержавшись, чтобы не начать приговаривать с детства привычное: «У кошечки поболи-поболи, у собачки поболи-поболи, а у Севушки не надо...» Глаз закрылся, а я лихорадочно соображала, что «чуть-чуть» – это, мягко говоря, очень оптимистично. А еще – что профессора, должно быть, били, и не только по голове и лицу. Значит, его надо как минимум осмотреть, а лучше предоставить это врачу или – как это у них? – целителю, вот. Потому что лично мои познания и опыт в медицине ограничиваются уходом за больной мамой-сердечницей, а не за измордованным молодым мужчиной, который раза в полтора тяжелее меня. Мне его даже не поднять, не то что из подвала до кровати дотащить… Стоп. Из подвала. Что-то такое смутно всплыло в памяти… Подвал, покалеченные люди, домовик… – Снорти, а ты можешь доставить своего хозяина в спальню? Его надо уложить, пока как есть, без одеяла. Домовик молча кивнул, сжал ладошками запястья раненого, и оба тут же исчезли с легким хлопком. Когда я, прыгая через три ступеньки и скользнув в щель полуприкрытого потайного хода, пересекла гостиную и влетела в профессорскую спальню, Снейп уже лежал разутый поверх простыни в одной сорочке и брюках. Сюртук валялся на стуле, видимо, отброшенный домовиком, а мантия так и осталась на скамье в лаборатории. Из-за кровоподтеков невозможно было понять, бледен ли он, но кисти рук отливали почти восковой желтизной и по-прежнему были холодны как лед. Однако слабый, частый пульс прослушивался. – Он без сознания, но жив, – ответила я на немой вопрос домовика. Тот утвердительно кивнул: это эльф знал и без меня. Вопрос был: «Что делать дальше?» – Раздеть и осмотреть. У вашего хозяина могут быть еще повреждения. Снорти согласно кивнул, прищелкнул пальцами – все пуговицы моментально расстегнулись, а запонки, звякнув, оказались на прикроватной тумбочке. Сама же сорочка, скользнув вдоль тела, открыла нашим взорам плечи, руки раненого и, наконец, вовсе выскользнула из-под неподвижно лежащего тела, обнажив неприглядную картину, которая впечатлила бы и опытного травматолога. Плечи и грудную клетку широкой полосой охватывал один сплошной кровоподтек с живописными переходами тонов от ярко-розового до лилово-фиолетового. – Ох, ты ж… Домовик горестно шмыгнул носом. Между тем Снейп дышал все так же прерывисто и поверхностно, что в сочетании с бледностью рук и слабым пульсом рождало нехорошие подозрения. – Снорти, нам нужен целитель. У твоего хозяина, похоже, переломы ребер. Как минимум. Домовик, который принялся было отрицательно мотать головой, тут же закивал: – Да, у хозяина переломы ребер. Здесь, здесь, еще там, на спине, в двух местах. Но целителя нельзя. Хозяин не велел пускать в дом чужих, совсем никого, кроме профессора Дамблдора, если тот сам изволит навестить хозяина. – Хм… Можешь его приподнять в полусидячее положение? – Да, гостья моего хозяина. Я уже не удивилась, когда по щелчку пальцев местного Нафани торс раненого чуть приподнялся, позволив мне поставить подушку и проложить между ней и спинкой кровати свернутое покрывало так, чтобы профессор полусидел. – Да, так хозяину будет легче дышать, – прокомментировал мои действия крошка эльф. И тут до меня дошло-таки спросить: – Слушайте, Снорти, а как вы поняли, что у профессора переломы ребер и где именно? – Снорти может видеть, – пожал плечами эльф, словно бы удивляясь моей непроходимой тупости. Ладно, пусть удивляется дальше: да, я тупая. – То есть ты можешь видеть все его повреждения? Все, что не так у него внутри? Эльф молча кивнул. Потом сглотнул и добавил виновато: – Это... требует усилий. – Снорти, миленький, пожалуйста, постарайся! Это важно. Если у него внутренние повреждения или кровотечения, он может умереть, а мы даже не будем знать, отчего. Домовик кивнул, и я отошла, дабы не мешать, страстно желая, чтобы опасения не подтвердились. Что за чертов мир! Вот где и какие сволочи его так отделали? Где этот авантюрист вообще болтался эти дни? И ведь не скажет, индюк надутый! Ну и пусть, лишь бы оклемался. Снорти закончил спустя несколько минут. Опасных внутренних повреждений у профессора, к счастью, не оказалось. Зато без того землистое лицо домовика приобрело зеленоватый оттенок, так что выглядел он немногим здоровее хозяина. Усталые глаза-плошки смотрели вопросительно. Он ждал распоряжений. Странно, я ведь не его хозяйка. Или, покидая дом, Снейп, велел ему выполнять мои желания, если те не противоречат хозяйским распоряжениям? – Мне понадобятся что-то пригодное для тугой повязки на ребра, небольшой таз с теплой водой, губка и немного водки. – Гостья моего хозяина желает водки? – малыш с сомнением покосился на профессора, как будто решал, стоит ли доверять его заботам такой оторвы. Я невольно улыбнулась, вспомнив свою первую просьбу в этом доме. – Не бойся, поить я его не собираюсь, да и сама пить не стану. Просто надо его обтереть и наложить тугую повязку. Если у тебя найдется что-то подходящее из лекарств, неси. Спустя полчаса обмытого, обмазанного какой-то пахучей мазью и довольно туго перетянутого поперек груди, мы оставили профессора в покое. В сознание он так и не пришел, лишь глухо постанывал в процессе наших манипуляций. Напоследок чуть не поперхнулся «Костеростом», который сердобольный домовик влил в него, предварительно со всем почтением зажав хозяину нос. Уже почти рассвело, когда усталые мы разбрелись восвояси, причем я строго наказала эльфу честно отдыхать до полудня, чем, кажется, добила его окончательно.◄♦►
Не знаю, волшебные снадобья ли тому причиной или профессор Снейп оказался на редкость живучим малым, на поправку он шел быстро. К вечеру лицо, еще хранившее следы побоев, стало более-менее узнаваемым. Отек спал, и, придя в себя, наш пациент даже смог приоткрыть подбитый правый глаз. Жара тоже не было, в чем я убедилась, коснувшись губами лба, и радостно сообщила об этом профессору. Снорти в белом передничке поверх своей обычной наволочки-хламиды хлопотал над подносом с едой и вид имел самый умильный. Еще через сутки, зайдя в спальню Снейпа, чтобы сменить повязку, я застала его уже на ногах и совершенно одетым. – Что вам угодно? – Пришла сменить повязку. – В этом нет необходимости. Кости уже срослись, – он кивнул на повязку, которую успел снять. – Так быстро? – изумилась я и тут же вспомнила, как Снорти от души потчевал хозяина «Костеростом». – Ах, да… Что ж, я очень рада. Прихватив использованную холстину, повернулась уйти. – Постойте. Я обернулась. Он по-прежнему не смотрел на меня. – Не хочу показаться неблагодарным, – Снейп говорил с видимым усилием. Должно быть, сросшиеся ребра еще побаливали: дышал он прерывисто. – Я благодарен вам. Простите, если бываю недостаточно любезен. – Я не жду, что вы будете любезны со мной, Снейп. Там, в имении Малфоев, вы спасли мне рассудок и жизнь. В результате я стала самой собой, а вам с Дамблдором принесла лишь головную боль. Вам ведь нужна была Беллатриса? Ну, уж извините, — с покаянной усмешкой развела руками. — Я ваш неудачный эксперимент и... Спасибо вам за это! Сейчас я стояла всего в шаге от него, но он упорно прятал глаза. Ну, что ж, значит, разговор еще не окончен. – Я знаю причину вашего отчуждения. Он вздрогнул, но моего взгляда не встретил, лишь помрачнел. – И догадываюсь, чья палочка мне досталась. Снейп упорно молчал. – Ваши чувства мне понятны. Мне приходилось испытывать подобное, но не так остро, как вам. Мне жаль… Я не знаю, почему палочка Лили Эванс выбрала меня. – Палочка выбирает волшебника по сродству, – обронил он глухо, будто учебник процитировал. – Понимаю. – Уверены, что вполне? – странный смешок прорвался наружу надсадным кашлем. Подавив его, Снейп, наконец, взглянул мне в лицо. Потом резко развернулся, в пять шагов пересек комнату и рванул на себя ящик комода. Покопавшись, извлек откуда-то обрывок картонки, протянув мне на вытянутой ладони. Глянув в его ладонь, я раскрыла рот от изумления. Это оказался обрывок черно-белой фотографии, с которой на меня смотрела… я сама, до последней черточки, даже ямочки на щеках. Да только не было у меня никогда такой фотографии, с которой я могла бы улыбаться совершенно живая, что-то беззвучно и радостно говоря неизвестному фотографу. И черно-белые снимки в моем мире давно канули в прошлое. Я в суеверном ужасе подняла глаза на профессора. Он все так же пристально смотрел на меня. Он тоже сравнивал, желал увидеть различия – и не находил. Был в этом какой-то глобальный обман. – Так не бывает, – сказала я неуверенно. – Я в курсе. – Мы очень похожи. Еще одна кривая усмешка. Я ждала объяснений, Снейп не спешил. Молчание затягивалось. Я в растерянности потерла лоб. И тут профессора прорвало: – Да поймите же, вы не просто похожи! Вы улыбаетесь, как Лили; как она, закусываете губу, когда злитесь или упрямитесь. Лоб трете, когда чем-то озадачены, смущены или растеряны, вот как сейчас, – она делала то же самое! Ходите как она, говорите… Голос – у вас ее голос! Когда вы пели… И эта ежевика… Только она одна могла выйти на дорогу, поймать попутку, и незнакомый парень радостно вез бы ее через всю страну… И палочка… Черт, мне кажется я схожу с ума!.. Почему вы плачете? Не надо. Пожалуйста. Вы плачете… – …как она, – я неловко шмыгнула носом, отерев глупые слезы ладонью. – Простите, профессор, я больше не буду. Так вот почему вы избегали смотреть на меня? Не беспокойтесь, я сейчас пойду, выпью Оборотного зелья… – Не надо! – он схватил меня за руку и вдруг замер, уставившись на родинку у основания указательного пальца. – Не делайте этого. Мне не хватает ее… вас, какая вы есть… Я запутался… А уж я-то как запуталась... Мне, может, всю жизнь тебя не хватало – сильного, желчного, жесткого, привыкшего полагаться только на себя, невыносимого и надежного, беззащитного, больного не мной и — чужого навеки. Я многое могу, не могу лишь быть «как она». Опоздала. А потому лучше мне не смотреть в твои глаза – горше смерти такая участь. За спиной чуть слышно захлопнулась дверь, словно граница миров. Вот и поговорили.