Кортик или что же случилось на самом деле.

Полевой Наш спор-диалог с Никитским напоминал игру в теннис. Да-да, не в тундре живём, про игру для благородных господ знаем — пару раз лично видел, как офицеры в него играли. Можно сказать, мы с Никитским почти добрались до сути главного вопроса — что случилось с линкором. Но самое главное я всё-таки выяснил, кто ж меня вытащил. Не сказать, чтобы я не догадывался, но одно дело строить догадки самому, а другое — знать точно. И всё равно, несмотря на такое обилие воспоминаний, у меня такое чувство, что как будто часть из этих воспоминаний не моя. Точнее, кем-то внушённая. И вот ведь, зараза такая, не могу отделаться от этой мысли! Когда на мой вопрос, какого, мол, чёрта Никитский не забрал кортик прямо в госпитале, тот неожиданно ответил: » Я не уехал раньше из госпиталя, матрос Полевой…», — я цежу сквозь зубы. — «Комиссар», — Никитский продолжает, не обращая внимания на мою поправку: «Я был под следствием. Колчак, затеявший своё расследование, подозревал меня и Терентьева», — я с трудом удержался, чтобы не присвистнуть в изумлении, уставившись на бывшего старшего лейтенанта императорского флота в полном недоумении. Тем временем, ответив мне, Никитский прижимает ладонь ко рту и начинает откашливаться. Мои глаза расширяются ещё больше, когда я вижу, что меж его пальцев течёт кровь. — Господи, — выдыхаю я. Ничего не понимаю, но внезапно придерживаю Никитского за плечи, потому что его кашель так и не проходит. Следователь выбегает за дверь и быстро возвращается, говоря что-то о враче и протягивая мокрое полотенце. Отдав полотенце Никитскому, я вдруг понимаю, что когда-то делал нечто подобное. Морщу лоб, голова внезапно начинает болеть и я сам того не ведая, говорю вслух: — Вы как-то сказали, гражданин Никитский, что у вас не было другого выхода, что если бы вы не… — Замолчите, комиссар! — шипит Никитский и кивает в сторону школьников. — Пусть они уйдут. — Ещё чего! Разумеется, возглас издаёт Генка Петров. Вижу, каким взглядом окатил друга Миша. Догадываюсь, что Миша сам сгорает от любопытства, но он порой понимает, когда нужно оставить кого-то наедине, как мне кажется. Злой и напряжённый Никитский убирает ото рта окровавленное полотенце, резко выдыхает и, бросив разъярённый взгляд на упёртых юных сыщиков, говорит неожиданно спокойным тоном: — Хорошо! Я расскажу, что случилось. [Ребята даже как-то сразу подобрались.]Когда Терентьев поссорился с моей сестрой, то я пытался, видит Бог, пытался их помирить. [При этих словах переглянулись Юра и Лёля.] На переписку с Ксенией ушло несколько месяцев. Сестра, наконец, согласилась приехать и поговорить с мужем наедине. Телеграмму от сестры мне передали вечером и я почти сразу пошёл к Терентьеву, но ему не понравилось, что Ксения хочет приехать. Слово за слово — мы поругались. Я многое могу простить в этой жизни, но не оскорбления в адрес моей семьи. У Владимира Терентьева были своеобразные понятия о месте жены в супружеской жизни. [Свиридов что-то быстро записал в блокноте.] Считайте, это была дуэль по защите чести и достоинства. Проклятый кортик попался мне под руку случайно, когда матрос Полевой вместо того, чтобы спать, торчал под дверями каюты капитана второго ранга, открыл дверь и ворвался в каюту при звуке выстрела. [Миша хмуро посмотрел на меня и Никитского.] Он бросился на меня, я выстрелил, кортик был у меня в руках и видимо Полевой машинально схватился за него и вытащил из ножен. А потом раздался взрыв, следом ещё один… Корабль накренился и Полевой упал, ударившись головой о стену каюты. Я мог бы его оставить там, но у него в руках был кортик Терентьевых и его пальцы не разжимались. Пришлось вытаскивать наверх и передать боцману. Всё, я рассказал! А теперь я прошу вас, дети, уйдите Христа ради, пока я окончательно не рассердился. Да, злой Никитский — это то ещё зрелище! Один раз увидишь — никогда не забудешь. Свиридов твёрдо сказал: — Вы, правда, должны уйти. Спасибо за помощь, ребята, но теперь это уже дело следствия. — И взрослых, — буркнул Миша, открывая дверь кабинета и выталкивая за неё Генку. Слава, Юра и Лёля вышли сами. Напоследок, закрывая дверь, Миша спросил: — Можно мы возле милиции подождём? — Можно, — устало кивнул Свиридов. После такой длинной речи, Никитский выглядел так, словно его выжимали. Я отвёл его к стульям, что стояли у стены и усадил на них. Полотенце всё было покрыто пятнами крови, а проклятое кровотечение опять началось. — Одного не пойму, — медленно говорю я, утыкаясь взглядом в потолок. — Почему я не могу всё нормально вспомнить? — Потому что кое-кто увлекался гипнозом, — ворчливо отвечает Никитский, прижимая ко рту полотенце. Прекращаю рассматривать потолок и холодно смотрю на Никитского. Свиридов приподнимает брови. — Я не был уверен, что это вообще сработает, — Никитский говорил тихо. — Однако ж, какое-то время вы, Полевой, ничего не могли вспомнить. — А про убийство офицера? Никитский пожимает плечами, намекая на то, что у каждого бывают ошибки. — Когда успели-то? В госпитале едва сами ходили, — я сажусь поудобней и внезапно вспоминаю, как Колчак весьма бережно придерживал Никитского, пока тот шёл к себе в палату. — Кстати, а вы не врёте насчёт того, что Колчак подозревал вас во взрыве? Я помню, как он помог вам добраться до своей койки. — А-а, это вы про тот день, когда увидели меня возле своей палаты? — уточнил Никитский, вытирая подбородок. Я кивнул, не удивляясь тому, что говорил мне Никитский. — Так это уже было спустя месяц. Кто-то что-то напел нашему вице-адмиралу. В наш диалог влез Свиридов, которому, похоже, надоело сегодня быть в роли наблюдателя: — А что означали ваши слова, Валерий Сигизмундович? — Какие? — не понял Никитский. — Про то, что у вас не было другого выхода. Никитский застонал и неожиданно уткнулся лбом мне в плечо. Мне стало смешно. Свиридов выжидающе смотрел на нас обоих и чувствовалось, что его терпение не безгранично. Наконец Никитский сел прямо и твёрдо сказал: — Это касалось меня и Терентьева. Не позволь я ему тогда чуть больше, чем положено обычным друзьям — он бы сорвался. И не дай Бог, если на тот момент у него на пути оказался бы наш вице-адмирал или ещё кто из высшего руководства Черноморским флотом. — Такой он был страшный в гневе? — слегка усмехнулся Свиридов. — Если б вы только знали, — вздыхает Никитский. В кабинете на мгновение повисает тишина, которую прерывает только стук карандаша о стол. Прекратив стучать карандашом по столу, Свиридов уточнил: — Ну, а вы тут причём, Сергей Николаевич? — Где я причём? — не понимаю вопроса. За меня внезапно отвечает Никитский: — А он под дверями гауптвахты в ту ночь просидел. Я отворачиваюсь, чтобы спрятать улыбку. Надо ж было тогда додуматься остаться и просидеть почти всю ночь у гауптвахты. Свиридов уставился на меня, а я погрузился в воспоминания. Правдой было то, что я вынужден был отправить другого матроса прочь и самому остаться. Мне показалось, что так будет правильно. Сплетничать я не собирался, но и, надо отдать должное обоим офицерам, никаких звуков из-за двери я почти не слышал. Видимо, они думали, что там находится один из матросов, который им неизвестен. Конечно, не особенно хочется рассказывать Свиридову про то, что я видел и слышал, но видимо всё-таки придётся. Как бы только рассказать, чтобы пошлости не было? 1916 г. Линкор-дредноут «Императрица Мария». Когда спустившийся офицер зашёл внутрь, я быстро сообразил, что надо делать. Буквально вытолкав дежурившего матроса спать, чему он был очень рад, я остался у гауптвахты. Где-то через час заявился боцман Филин, весьма удивлённый тем, что один из его матросов нарушил приказ. Пришлось и его, не слишком-то вежливо (всё-таки старший по званию), отправить восвояси. Потом я буду разбираться с Филиным. Не знаю, понял ли он для чего я остался, но всё-таки не стал меня расспрашивать и ушёл. Я облегчённо выдохнул. Не скажешь же ему, почему я вдруг тут стою, хотя ещё два часа назад упирался и не хотел выполнять его приказание? А что я должен был ему сказать? Господам офицерам приспичило не вовремя? Я, усевшись на пол, стал изучал противоположную стену, невольно прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. Сначала было тихо, потом я стал различать приглушённые голоса офицеров. Однако разобрать о чём они говорили было невозможно. Вновь наступила тишина. Вдруг, в какой-то момент, в дверь неожиданно толкнулись и я поднял взгляд, одновременно вставая с пола. В решётку узкого дверного окошка вцепилась чья-то рука. Почему-то я был уверен, что это рука Никитского. Тонкие длинные пальцы с такой силой сжимали прутья решётки, что даже побелели. Едва слышный стон и чувствую, как мои мысли приобрели совсем уж пошлый оттенок. Сплюнув с досады, я снова уселся на пол. Видимо, я задремал, потому что проснулся от стука в дверь гауптвахты изнутри. Не говоря ни слова, я открыл дверь. Из темноты гауптвахты в коридор шагнул офицер, умудряясь при этом оставаться в тени. — А-а, это вы, матрос Полевой, — усмехнулся он и спросил. — Что вы здесь делаете? — А не понятно, ваше благородие? — буркнул я, стараясь за спиной офицера разглядеть, что творилось в корабельном каземате. Услышал, как тихо выругался Никитский. — Как я и предсказывал вам, Валерий Сигизмундович, — чувствовалось, что офицер улыбается, — вы его чем-то зацепили. — Опять вы со своей мистикой, Владимир Владимирович, — судя по тону, Никитский злится, но непонятно на кого: на меня или на офицера. — Помяните моё слово, господин старший лейтенант, пересекутся ещё не раз ваши дорожки с этим матросом. Высказавшись, офицер быстрым шагом направился в сторону трапа. Глубоко вздохнув, я осторожно заглянул внутрь. Слава Богу, ничего такого, что указывало на то, что в данном месте только что свершился содомский грех, не было. Лишь посреди комнаты стоял Никитский в форменный брюках и нательной рубашке и смотрел на меня немигающим взглядом. Руки он засунул в карманы брюк. Правда, на полу валялось полотенце. — Осуждаете, матрос Полевой? — прервал затянувшееся молчание Никитский. — А надо, ваше благородие? — усмехнулся я. — Не думал, что в деревнях нынче спокойно относятся к содомитам. — Причём тут деревни? — пожал я плечами, заходя внутрь и прикрывая дверь. — Я сам по себе. — Даже так? — шутливо приподнял брови Никитский. — Даже так. — Собственно вы, матрос, можете быть свободны, — Никитский ушёл вглубь гауптвахты. — Вас уже должны сменить. Неожиданно корабль покачнулся на волнах и я, не устояв на ногах, отлетел к стене. Едва успел увернуться, чтобы не врезаться в Никитского. Больно ударился локтем о стену, в глазах на мгновенье потемнело. Дверь гауптвахты лязгнула. Послышались чьи-то шаги, скрип металлических дверных петель, Никитский опять тихо выматерился. И тут случилось непонятное! Я даже толком не успел ничего сообразить, как оказался прижатым к стенке, а запястья моих рук прочно зафиксировались на уровне моей головы. А Никитский (я даже на секунду зажмурился) … Матерь божья! Неужели он меня, прости Господи, целует?! Нет, не целует, слава Богу. Он лишь уткнулся в основание моей шеи, обжигая своим горячим дыханием. — А я вижу, вы зря времени не теряете, Валерий Сигизмундович, — чей-то знакомый насмешливый голос заставил Никитского прервать безобразие. — Завидуете, Владимир Иванович? — в тон ответил Никитский, смотря на меня своим серыми льдистыми глазами, а потом повернулся. Я, сбитый с толку, тоже посмотрел в сторону двери. В проёме стоял чёрный силуэт офицера. В самом деле, не матрос же будет панибратски называть офицера по имени? Хотя, судя по последним событиям, мне уже будет можно. Что-то знакомое было в облике незваного гостя. Ба! Да это же тот офицер с кем Никитский ругался накануне вечером. — Странный у вас, однако, вкус, господин старший лейтенант, — продолжал язвить офицер, подпирая собой дверной косяк. — Уж какой есть, — фыркнул Никитский, отпуская мои руки. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Как бы я ни уворачивался от игр господ офицеров, но всё равно угодил в них и не самым, надо сказать, лучшим образом. Меня обуревали злость, недоумение и стыд. Руки чесались врезать Никитскому промеж глаз. — Отпустите матроса, господин Никитский. У нас с вами важный разговор. Никитский наклонился к моему уху и прошептал: — Сможешь уйти так, чтобы он тебя потом не признал? Очень хотелось грубо ответить, но противиться его взгляду я не мог. Козырнув так и неузнанному мной офицеру (если так дело и дальше пойдёт — скоро вообще в них запутаюсь), я, буквально по стенке, выполз прочь. Офицер усмехнулся и прошёл внутрь. Прикрывая за собой дверь, он сказал: — Вы смогли меня удивить, Валерий Сигизмундович, я думал, что предпочитаете выбирать любовников из своего круга. — Вы ошиблись, Владимир Иванович, — ядовито ответил Никитский. Далее тишина. Как бы я не напрягал слух — ничего не услышал. Офицера разговаривали слишком тихо, но, как выяснилось, недолго. Не прошло и двух минут, как дверь гауптвахты с лязгом распахнулась, чуть меня не прибив, и оттуда выскочил визитёр. Прижав меня к стене сгибом руки к горлу, он прошипел: — Думаешь, я не знаю, что он тут фарс передо мной разыграл? Немедленно отвечай, кто у него был? — Вы ошибаетесь, господин старший лейтенант, здесь никого не было. У господина офицера был только я. О чём я вообще в тот момент думал, не знаю, но почему-то был твёрдо уверен в том, что этот человек не должен был ничего знать о ночной встрече двух офицеров нашего линкора. — Оставьте его, Владимир Иванович, — жёстко говорит Никитский. — Иначе я за себя не отвечаю. Офицер бросил на Никитского разъярённый взгляд, но меня отпустил и быстрым шагом пошёл прочь. — Ну, всё, — как-то слишком спокойно говорит Никитский. — Могу смело сбегать с корабля — всё одно с позором выгонят, если до вице-адмирала дойдёт. Я потираю рукой горло и молчу. Где-то наверху раздался сигнал побудки — пять пятнадцать утра. Постояв ещё какое-то время в коридоре, Никитский уходит в камеру, прикрыв за собой дверь. Я иду за ним, чтобы запереть дверь на ключ. Сухой кашель, что разорвал тишину гауптвахты, не даёт мне этого сделать. Приоткрыв дверь, я сую нос, чтобы узнать причину кашля. Никитский, с трудом усевшись на кушетку, тыльной стороной ладони вытер рот и поднёс ко рту полотенце. Что-то тёмное оказалось на его свободной руке. Кровь? Чертыхнувшись про себя и плюнув на условности, я уселся рядом с ним, тревожно смотря, как прижатое к его рту полотенце окрашивается в красный цвет. — Что с вами, господин старший лейтенант? — Ну, судя по тому, что я сегодня с тобой делал, матрос Полевой, я вряд ли для тебя останусь господином младшим лейтенантом. Он ещё и шутить успевает. Я скептически смотрю на его попытки остановить кровь из горла. Потом не выдерживаю, выхватываю заляпанное кровью полотенце и, обойдя офицера, осторожно прижимаю его спину к своей груди. Ничего такого, я всего лишь хотел, чтобы он откинул назад голову. А чтобы было удобнее, подставил своё плечо. Чувствую, как в воздухе разливается изумление. Никитский мягко высвободился и глухо спросил: — И вы туда же, матрос Полевой? — Куда туда? — сержусь я. — Я всего-навсего хотел помочь. Может доктора позвать? — И только? — устало улыбается Никитский. — И только! А вы что подумали? — За прошедший день я чего только не передумал. — Тогда я воды принесу, — вздыхаю я и спрашиваю. — Почему вы не хотите позвать доктора? — Не надо. Пройдёт. — Как пройдёт? А если… — Если вы, матрос, намекаете на то, что капитан второго ранга что-то мне повредил, то я вам отвечаю – нет. Довольны? Закусив губу, чтобы не выдать себя дурацко-пошлым вопросом, я из рукомойника наливаю воду, поздно спохватившись, что господа офицеры такую не пьют. Но Никитский не обратил внимания, забирая у меня из рук стакан. — А второй? — Господин старший лейтенант? — Наверно. Я не смог разглядеть знаки отличия. — Нет, можете быть покойны, матрос Полевой и займите свой пост. Скоро придут вас сменить. Понимая, что он прав, я, положив полотенце, вышел. — У меня не было другого выхода, матрос Полевой, — внезапно слышу я, запирая дверь на ключ. Москва. Кабинет следователя 1921 г. Закончив рассказ, я оглядел присутствующих: Никитский молчал, а Свиридов глядел в окно, задумчиво крутя в руках карандаш. — Если вы хотите узнать детали, гражданин следователь, — внезапно сказал Никитский. — Поищите подробности в письмах вашего родственника. Свиридов непонимающе уставился на Никитского. — Что? — Вы письма-то его внимательно читали? — с кривой улыбкой уточнил Никитский. — Почти наизусть помню, — сухо ответил Свиридов. Я в их диалог не вмешивался. — Ну раз помните, то поищите где-то в последних письмах. Прямо он вряд ли стал писать, но кое-какие детали уловил. — Откуда вы знаете? — Буквально накануне того похода, после которого подорвался линкор, унтер-офицер Кисляков относил письма на почту. Если те письма не у вас, значит, он отправил их кому-то другому. Свиридов задумался, потом вынул из стола папку и раскрыл её. Покопавшись, он достал несколько исписанных листков. Однако углубиться в чтение ему не дали — прибыл врач и Никитского увезли в больницу. Я поехал с ним. Крутившиеся у милиции ребята сообщили, что больницы доберутся сами. На мой вопрос, для чего им это нужно, Миша твёрдо ответил: — Нужно, Сергей Николаевич.