Кортик или что же случилось на самом деле.

Миша Поляков Не, ну и как это понимать? Мало того, что Славка взялся темнить, так ещё и дело с кортиком с ног на голову переворачивается. Я угрюмо обвожу взглядом аллею перед зданием милиции: набычившийся Генка сидит на спиленных стволах деревьев; Славка, засунув руки в карманы пальто, ходит по аллее взад-вперёд и пинает листья; Юра и Лёля уединились на скамейке и о чём-то переговариваются. Мне надоело вынужденное молчание и я подхожу к Славке. — Эльдаров, объясни, что тут происходит? — Ты же всё знаешь, — пожал плечами Славка. — Нет, не знаю, — отвечаю я и задаю вопрос. — Почему ты вдруг начал общаться с Юркой-скаутом? — Поправка, — сухо ответил Слава. — Это не я, а он со мной первым заговорил. Хорошо! Зайдём с другой стороны. — Что он от тебя хотел? — Ему кое-что было не понятно. Как, впрочем, и мне. — Что в истории с кортиком тебе было не понятно? Это не ты или Юрка стали свидетелями нападения Никитского на дом моего деда, это мы с Генкой, случайно заблудившись, смогли предупредить военный эшелон о нападении всё того же Никитского и его банды. Ни ты, ни Юрка с Лёлей о нём ничего не знают, в отличии от., — я запнулся, потому что Слава смотрел на меня, как на неразумное дитя. Обычно такой взгляд доставался на долю Генки, когда тот не видел. Но момент нравоучений Славке был упущен и я махнул рукой, не договорив. — Поляков! — ехидный голос Юрки заставил меня молча сжать кулаки. — Отцепись от Эльдарова. Если хочешь, Лёля расскажет тебе всё, что она помнит. — И что она помнит? — невежливо буркнул я, поворачиваясь к Юрке. Рядом с ним стояла Лёля. Боковым зрением я увидел, как со сваленных стволов деревьев сполз Генка и направился к нам. Надо принимать решение, иначе Генку потом не остановишь. Я глубоко вздыхаю и говорю: — Хорошо. Мы с Генкой готовы выслушать историю Лёли. Точнее готов я. Кажется, я понимаю, почему Слава молчит при Генке. Но другого выхода у нас сейчас нет. Завтра весь двор, а затем и вся школа будут знать о том, чего не следовало. Громогласный Генка — это ещё полбеды! Беда будет тогда, когда слухи поползут из всех щелей. И хотя директор знает о нашей с друзьями роли в поисках тайны кортика и поимке белобандита Никитского, не хотелось бы, чтобы вся школа приставала с расспросами. А ещё всплыла бы не слишком красивая история того, что Борька Филин оказался среди беспризорников. Когда мои эмоции по поводу кортика и поимке Никитского улеглись, я понял, что мы поступили не слишком-то правильно, утащив у Борьки свёрток. С другой стороны, Борька был ничем не лучше своего отца — бывшего боцмана линкора «Императрица Мария». Тем временем, Генка приблизился к нам и открыл было рот, но я молча показал кулак и пошёл к скамейке. К моему удивлению, Генка промолчал и плюхнулся рядом со мной. По другую сторону сел Славка. Юра с Лёлей разместились с его стороны. Лёля Подволоцкая. После того, как мы вышли из здания милиции, я вдруг вспомнила, что совсем забыла спросить о том разговоре в зимнем парке между Никитским и моим дедушкой. Разговор между ними был странный и, если память меня не подводит, из него выходило, что Владимир Терентьев вроде как жив, по крайне мере на начало февраля 1917 г. А тут и следователь, и Полевой, а главное сам Никитский утверждают, что Терентьев был застрелен в ночь взрыва на линкоре. Однако сначала я хотела обсудить эти странности с Юрой. Когда я ему всё рассказала, Юра задумчиво поковырял носком ботинка землю у скамейки, а потом сказал: — Наверное, стоит рассказать. — Кому? В кабинет нас сегодня, чую, больше не пустят. — Да и Никитского, судя по всему, увезут в больницу. — Думаешь? Юра кивнул: — Кровь из горла — это серьёзно. Уж поверь мне, сыну доктора. Я ещё раз посмотрела на одноклассников. — Предлагаешь им рассказать? — киваю в сторону Полякова и его друзей. — Может и стоит. Уверяю тебя, кто-нибудь из них обязательно спросит об этом либо у следователя, либо у Полевого. Причём спросят так, что взрослые не отвертятся. — Хорошо, — согласилась я и с этими словами встала со скамьи. Пока мы шли в сторону Полякова, тот взялся донимать Эльдарова, почему это его друг пошёл на поводу у Юры. Пришлось Юре вмешаться, а то мы могли и до вечера провозиться. Слава Богу, ребята согласились выслушать мой рассказ. Москва. Февраль 1917 г. Молодого мужчину, словно ожидавшего кого-то, я заметила, как только мы с дедушкой и моей няней свернули на боковую аллею парка. Мужчина, завидев нас, чуть наклонил голову, словно приветствовал неизвестно кого. Я почему-то сразу подумала про дедушку. Почему? Всё просто — на молодом мужчине была военно-морская форма. Уж я-то в этом разбиралась. Мужчина показался мне загадочным и я во чтобы то не стало, хотела поближе его рассмотреть. Но дедушка отправил меня и няню на прочь, на ледяную горку, словно я маленькая. Между прочим, мне уже почти десять лет. Мне было немного обидно, что дедушка почитал меня слишком юной для взрослого разговора и явно хотел спокойно поговорил со своим знакомым. Из чистого упрямства я всё равно хотела поближе рассмотреть незнакомца. В общем, любопытство победило. Затесавшись в кучу детей, я смогла незаметно обойти горку и оказаться почти у самой скамейки, где разместились мой дедушка и незнакомец. Я их видела как на ладони, а меня от них скрывала пышная ёлка. Единственное, что я не могла, так это подслушать весь разговор, да и няня начала бы вскоре меня искать. Сидевший рядом с дедушкой мужчина был молод, имел усталый вид, но, несмотря на это, я бы даже назвала его красивым, а ещё он постоянно кутался в свою шинель, словно ему было холодно. Я услышала только часть разговора. — Валерий Сигизмундович, случайные встречи в общественном саду не так уж и важны, — дедушка сказал эту фразу видимо в ответ на вопрос незнакомца, при этом он словно сердился на своего собеседника, а потом задал вопрос. — Что у вас произошло? Незнакомец, обретший имя Валерия Сигизмундовича, вздохнул и ответил: — Это не у меня, а у вашего любимого ученика. Моё сердце предательски ёкнуло. Не поверите, но я почему-то сразу подумала о том молодом офицере, что был у нас в конце лета 1915 г. В свете прочитанной книги Лидии Чарской, грустный молодой человек показался мне необыкновенно романтичным. Сами знаете, первая детская влюблённость. Я никому не доверила свою тайну, кроме своего дневника. Хорошо, если любимый дедушкин ученик — это тот офицер, что приходил к нам (как его там, а, Владимир Владимирович). Тогда кто этот офицер? Неужели тот самый, с кем не хотел встречаться Владимир Владимирович? Я теперь как-то с враждой посмотрела на дедушкиного собеседника, словно он причина всех бед моей детской влюблённости. А он, словно что-то почувствовав, дёрнул шеей и плотно сжал губы. Дедушка сел на скамью поудобней, поправил полы зимнего пальто, отороченного мехом бобра и тихо уточнил: — Насколько я знаю, Владимир Терентьев умер во время взрыва «Императрицы Марии». Я лично ездил к его матери в Пушкино, чтобы сообщить ей трагическое известие. Я вскрикнула, но к счастью, ни дедушка, ни его знакомый ничего не услышали, поскольку выше нас пронеслась каркающая стая ворон. Пыталась честно вспомнить состояние дедушки, когда на всю Россию прогремело известие о гибели нового линкора. Вспомнила, что дедушка ходил подавленный, сквозь зубы ругал чиновников военно-морского флота, да бабушка картинно вздыхала, горюя: «Ах, несчастный Вольдемар!», но я с моими родителями в то время почти не бывали у них дома, поэтому всё как-то проскользнуло мимо меня. Неужели это правда? Мой романтический герой мёртв? Я задумалась. Выходит, что «несчастный Вольдемар» и красивый капитан второго ранга, что был у дедушки в конце лета 1915 г., один и тот же человек? Похоже, что именно так всё и есть. Сейчас, сопоставив два образа вместе, я никак не хотела мириться с тем, что капитан погиб. И тут до меня долетает фраза, от которой я засияла от счастья. Валерий Сигизмундович устало ответил: — Официально Володя действительно мёртв. А я, кажется, скоро стану подозреваемым в его убийстве. — Что? — дедушка воззрился на собеседника. — Я вас не совсем понимаю, Валерий Сигизмундович. — Да живой он, — сквозь зубы цедит Валерий Сигизмундович. — Ничего не понимаю. — И не надо, — ответил Валерий Сигизмундович и что-то достал из кармана шинели. Он протянул дедушке какой-то увесистый конверт и сказал: — Вот, всё здесь. Сохраните это. Ну, а если что случиться с нами или вами — уничтожьте. — Уверены? — Да. Из всего разговора я поняла лишь одно — мой герой жив! Он — живой, понимаете?! Я подпрыгнула на месте и тихо захлопала в ладоши. Внезапно до меня долетел голос моей няни, которая звала меня. Дедушкин знакомый дёрнулся, как от удара, но дедушка успокаивающе положил ему на плечо руку. На мгновенье мне показалось, что Валерий Сигизмундович потёрся щекой о дедушкину руку, но потом я поняла, что он просто поднял воротник шинели и осторожно повёл плечом. Дедушка сразу же убрал руку. Я бы ещё с удовольствием осталась и послушала дальше, но голос няни стал тревожным. Пришлось срываться с места и бежать к ледяной горке. Миша Поляков. Москва. Аллея перед зданием уголовного розыска. Осень 1921 г. Закончив рассказ, Лёля замолчала. Тишина звенела вокруг нас. Я с трудом силился понять, что только что рассказала наша однокашница. Так что же это получается — Терентьев жив?! Мою мысль озвучил Славка: — Подожди, ты хочешь сказать, что Владимир Терентьев жив?! Лёля пожала плечами и ответила: — Я поняла так. Ну или был ещё жив зимой 1917 года. — Точно не ошиблась? — это уже я влез. — Речь шла именно о Терентьеве? — А о ком, по-вашему? Или Никитский убил двух офицеров в ту ночь? Опять влез Генка: — Никитский сам же сознался в убийстве Терентьева, — и тут же добавил. — А может и убил двух, а сознаться решил в одном? — Угу! — съехидничал Юра. — И ещё двести человек за раз. Явно намекал на погибших во время взрыва линкора. Славка тоже не выдерживает: — Он отказался от участия в подрыве линкора. — И вы ему поверили?! — фыркнул Генка. Честное слово, у меня уже руки чешутся дать Генке профилактический подзатыльник. Слава посмотрел на меня. Я помолчал, а потом выдал: — А знаете, я почему-то верю, что Никитский не взрывал линкор. Генка посмотрел на меня словно Ленин на буржуазию. Пришлось добавить в голос металла и уточниться: — Да, Генка, верю. По большому размышлению, вся эта история с линкором — ерунда какая-то. По началу, я не особо вникал в слова Полевого о гибели корабля. Меня больше интересовала тайна кортика, чем какой-то взрыв. — Тогда мне кто-нибудь объяснит, почему Никитский в первый раз сознался? — Генка стоял передо мной в позе комиссара перед расстрелом. — А он и не сознавался, — усмехнулся я. — Это мы решили, что слова Полевого дожмут Никитского и мы ещё лепту внесли до кучи. «Ну и ну, где только слов таких нахватался», — усмехаюсь я про себя и валю всё на славкины книжки. — Точно, — кивнул Славка. — Да как не сознался? — возмущается Генка, но уже видно, что просто так — по другому он не может. — Он… И машет рукой, понимая, что я прав. — И всё-таки интересно, — Слава опять вернул разговор в нужное русло. — Что же на самом деле там произошло и кого убил Никитский? Если убил, конечно. — Загадка века, — пробормотал Юрка в ответ. В этот момент Слава вдруг повернулся к Лёле и спросил: — Слушай, а что это было там, в кабинете, когда ты рассказала о том, что Терентьев не хотел с кем-то встречаться, по прибытии на Черное море? — А-а, это, — Лёля встала со скамейки. — Импровизация. Я вообще об этом моменте в разговоре дедушки и Терентьева забыла, а увидела Никитского и вспомнила. — Не смогла удержаться, — ухмыльнулся Генка. — Ты тоже частенько язык за зубами не держишь, — не осталась в долгу Лёля. Генка стушевался. Я помотал головой. Ну почему всё вдруг встало с ног на голову? Как всё было просто и понятно всего неделю назад. Есть взрыв линкора, есть виновный подрыве линкора и в убийстве офицера, есть кортик и его тайна, которую мы раскрыли. Почему было всё просто, а стало так сложно? Я мысленно застонал. Мои горькие мысли прервал генкин возглас: — О, а они вышли! — Кто? — не понял я. — Как кто? — удивился Генка и ткнул пальцем в сторону входа в здание милиции. — Товарищ Свиридов, товарищ Полевой и Никитский. Мы быстро обернулись туда, куда показывал Генка. Все три вышеперечисленных человека осторожно спускались по ступенькам к подъехавшему открытому автомобилю. Нам пришлось срочно бежать к ним. — Вы ещё здесь, ребята, — товарищ Свиридов окинул нас взглядом. — Что с вами, Валерий Сигизмундович? — Лёля обошла машину и встала с той стороны, куда усадили Никитского. Н-да, а вид у бывшего главаря банды неважнецкий. Такое чувство, что из него все силы выжали, словно сок у лимона. Это я такое выражение в книге вычитал. В ответ на лёлин вопрос, Никитский убрал окровавленное полотенце от рта и, устало улыбнувшись, ответил: — Думаю, мадмуазель Подволоцкая, мне недолго осталось. — Расстреляют? — опять Генка влез. Честное слово, ещё один генкин вопрос и я за себя не ручаюсь. — Если успеют, — усмехнулся Никитский. — Не понял… — протянул Генка. Так, кажется кому-то пора заткнуть рот. Я молча разворачиваю Генку к себе лицом и стараюсь сурово посмотреть на него. Генка сникает, а его возглас-вопрос повисает в воздухе. Краем уха слышу тихое фырканье. Поднимаю глаза и вижу, как на меня понимающе смотрит Никиткий. Уголки его губ подрагивают, словно он хочет улыбнуться, но сдерживается. Мне вдруг захотелось совершенно по-детски показать ему язык. Едва сдержался. — Вы в какую больницу едете? — вдруг спросил Юра. Свиридов назвал. — Мы тоже туда подъедем, — решает за всех Стоцкий и я почему-то молча соглашаюсь с ним. Оглядев ребят, понимаю, что юркино предложение принято единогласно, даже Генка полон решимости тут же бежать в сторону конки. Полагаю, ему просто интересно, чем всё закончится. — Хорошо, — следователь пожимает плечами и садится рядом с шофёром. И тут (чёрт возьми, я снова упустил момент!) Генка, вдруг не с того ни с сего, выдаёт вопрос: — Гражданин Никитский, — холодный прищур генкиных глаз не сулит ничего хорошего его оппоненту. — А кого на самом деле вы убили в ту ночь? В воздухе повисает тишина. Шофёр автомобиля удивлённо смотрит на нас. Свиридов тихо просит его пойти погулять. Парень пожимает плечами, выходит из машины и идёт в сторону, чтобы закурить. Краем глаза вижу, как Юрка старательно прячет ухмылку, а смущённая Лёля опустила глаза. Свиридов тяжело вздыхает и каким-то свистящим голосом спрашивает: — Геннадий Петров, а с чего ты взял, что убит кто-то другой? — Как с чего? — пожимает плечами Генка. — Лёлька рассказала. Поднятая вверх бровь Подволоцкой в будущем не сулила Генке ничего хорошего. Наша белокурая тихоня на самом деле не такая уж и тихоня. — Когда она вам рассказала? — Свиридов сурово смотрит на нас. — Сейчас, — отвечает Генка, хотя на его месте я бы уже давно заткнулся. — А ещё там был конверт, который Никитский отдал деду Подволоцкой. Вижу, как Полевой, ещё не успевший сесть в автомобиль, старается не рассмеяться в голос. Никитский вообще уткнулся в своё полотенце, но плечи подрагивают. Я готов провалиться сквозь землю из-за Генки, но почему-то за собой особой вины не чувствую. Наконец Никитский убирает полотенце от лица и ехидно спрашивает у Лёли: — Полагаю, тот разговор в зимнем парке вы, мадемуазель, всё-таки подслушали? — А вы что, знали? — восклицает Лёля, вспыхнув. Никитский устало вздыхает: — Когда ваша няня искала вас, я почему-то сразу подумал о том, что вы прячетесь где-то неподалёку от той скамейки, где мы сидели с профессором Подволоцким. Слишком у вас был недовольный вид, когда Пётр Никитич отправил вас прочь. — Неужели так заметно было? — удивляется Лёля, а я вижу, что она не особо и расстроена тем, что её хитрость раскрыта. Свиридов качает головой и уточняет уже у Никитского: — Гражданин Никитский, а что ещё вы от нас скрыли? Тот пожимает плечами и отвечает: — Ничего. — Как это ничего? А тот конверт, что вы передали Подволоцкому? Убью Генку, честное слово, за его длинный язык! Эх, чует моё сердце, Никитский отколет номер из-за этого. Что я говорил? Никитский внезапно выпрямляется как струна и жёстко спрашивает, сверля своими серыми глазищами затылок Свиридова: — Меня ещё долго дети допрашивать будут, гражданин следователь? Я вижу, что власти-то у вас и нет, раз любой может указывать, что кому и как делать. С другой стороны, если уж вы так хотите, чтобы я отдал Богу душу, то можем вообще никуда не ехать. Полевой укоризненно смотрит на нас. Я решительно оттаскиваю Генку себе за спину. Свиридов зовёт шофёра. Мы отходим от машины. Полевой усаживается вместе с Никитским и уже громче говорит мне: — Я тебя там дождусь, Миша. «Там» — это в больнице. Я киваю и мы впятером бредём в сторону линий конки. За воротами нас обгоняет машина, на которой товарищ Полевой, следователь Свиридов и Никитский поехали в больницу. Когда мы добрались до больничного здания, то оказалось, что нас не пустят. Расхаживающий вдоль входных дверей Полевой попросил нас подождать в больничном парке. Юрка с Лёлей убежали в чайную, а мы с друзьями как-то разбрелись по этому парку. Мои мысли были заняты тем новыми фактами по делу кортика и я, насупившись, сел на скамейку. Мне казалось, что издали я похож на нахохлившуюся птицу. Через какое-то время рядом со мной присаживается Полевой. Мы молчим, наконец, первым не выдерживаю я: — Почему, Сергей Николаевич? Несмотря на бестолковый вопрос с моей стороны, Полевой прекрасно понял, о чём я хотел его спросить на самом деле. Поэтому он спокойно ответил: — Не знаю, Миша, не знаю. Но одно могу сказать, на момент моего рассказа тебе о гибели линкора и про кортик, я частично скрыл правду. — Это я уже понял. Но зачем? Для чего? — Во-первых, многое мне и самому было не ясно. Самое главное, я не знал, почему так вцепился в кортик и кто меня вытащил из каюты. Корабль затонул в течении часа. Уверяю тебя, времени, чтобы искать кого-то по каютам и прочим местам — не было. Кто мог, выбегал сам. Много народа погибло там, где обычно умывались матросы. Всё к одному: и побудку перенесли на час позже и взрыв произошёл тогда же. — Ну, кто вас вытащил, вы теперь знаете, — не очень вежливо сказал я. — А что, во-вторых? Полевой не ответил. Я покосился на него. Судя по его виду, мыслями он был там, в больнице, где находился Никитский. Полевой тяжело вздохнул и всё-таки ответил на мой вопрос: — А во-вторых, Миша, частичная потеря памяти порой играет злые шутки. Ладно, про память убедил, но оставалось нападение банды Никитского в Ревске. — Но Ревске он хотел вас убить, — начинаю я, но Полевой меня перебивает: — Да вряд ли, ему был нужен только кортик. — А зачем он ему? — удивился я. — Мы нашли только бумаги о затонувших кораблях и расчёты по их подъёму… — Ты сам сказал — «расчёты», — усмехнулся Полевой. — Думаешь, Никитский смог бы достать их? Нет, кортик ему был нужен для чего-то другого. Но вот для чего? Я покачал головой. Полевой прав. С такой глубины одним нырянием не достать. Зря Генка бурчал из-за того, что нам, как первым раскрывшим тайну кортика, ничего не обломилось. Никто бы специально не стал брать нас на Чёрное море и давать нам возможность поучаствовать в поисках затонувших кораблей с сокровищами. — Тогда для чего он искал его? — спрашиваю я. Полевой снова не отвечает. Я не выдерживаю: — Почему вы не там? Он понимает, что я хочу сказать и отвечает: — А что я могу сделать? — Что-нибудь. Полевой внимательно смотрит на меня. Где-то в глубине его глаз вспыхивает удивление и он спрашивает: — Миша, я тебя не узнаю. Не ты ли считал, что Никитский заслуживает расстрела? — А вы, дядя Серёжа? Что вы считали? Он вздохнул, потёр ладонями лицо и ничего не ответил. Из больничного окна высунулся товарищ Свиридов и энергично махнул нам рукой, словно приглашая куда-то. Полевой встал и тихо посоветовал: — Езжай домой, Миша. — Но… — Я потом тебе всё расскажу. — Не поеду, — заупрямился я. Как же так? Нас опять останавливают в двух шагах от тайны? — Миша, пожалуйста, — Полевой почти умоляет. — Нет, я хочу знать всю правду, — резко говорю я и тут же жалею о своих словах, потому что в глазах Полевого вспыхивает боль. Неужели он думает, что я смогу «добить» больного своими вопросами? Видимо, да. Больной же враг советской власти, по сути вопроса. — Ну, пожалуйста, Сергей Николаевич, — прошу я. — Мы только узнаем, что с ним и всё. — А для чего? — на ходу спрашивает Полевой. — Надо. Честно, я пока и сам не знаю, для чего мне это надо, но по ходу дела разберёмся. Я быстро иду следом за Полевым. Вижу, как из-за поворота показались Генка со Славкой, а за ними Юра с Лёлей. Уже у самых больничных дверей мы сталкиваемся не только со следователем Свиридовым, но и с весьма привлекательной молодой женщиной. Её уставший взгляд серых глаз кого-то мне напоминает. Сообразив, на кого она похожа, я не успеваю задать свой вопрос, так как меня опережает удивлённый возглас Лёли: — Ксения Сигизмундовна?! Женщина оборачивается к Лёле и натянуто улыбается.