Кортик или что же случилось на самом деле.

Никитский Городская больница. Осень 1921 год. Чудесно, просто чудесно! Счастливое воскрешение Владимира Терентьева, чтоб вас всех! А я-то надеялся, что его тайна умрёт вместе со мной. На какое число там расстрел-то назначили? Если вообще назначили… А раз живой Терентьев уже не тайна, мне остаётся только тяжёло вздохнуть, уставившись на осколки стакана на полу. Конечно, догадываться обо всём я начал, когда приехавшая буквально накануне взрыва и ухаживающая за мной после в госпитале, Ксения внезапно, едва успев предупредить меня, уехала из Севастополя в середине декабря 1916 года. С другой стороны, если по правде, на меня тогда уже насел наш вице-адмирал Колчак, у которого внезапно возникло желание поиграть в сыщика и Ксении нечего было делать рядом со мной. Так что мне со своими догадками насчёт спасения Владимира пришлось повременить и делать вид на допросах, что-либо не понимаю, о чём меня спрашивают, либо притворяться ничего непомнящим из-за последствий ранения. Где-то через месяц Колчаку надоело изображать сыщика, он приказал оставить меня в покое и отпустить. Мне до сих очень хочется знать, какая же сволочь напела Колчаку о моём «участии» во взрыве линкора? Если б нашёл — убил бы к чёртовой матери! Подозрения были, но на тот момент, когда меня выпустили из севастопольских казематов, как-то всё разъехалось в разные стороны, а в воздухе ощущалось дыхание чего-то неизбежного и нового. Поэтому я так спешно и уехал в Москву, чтобы встретиться с профессором Подволоцким, прихватив с собой лишь свои записные книжки, заботливо припрятанные сестрой в моей квартире. Возвращаться обратно на Черноморский флот, пока там командует Колчак, я не собирался. Правду сказать, вице-адмирал извинился передо мной за свои подозрения, но мне вовсе не хотелось то и дело оглядываться, гадая, кому я перешёл дорогу. Сделав свои дела в Москве и «дождавшись» Февральской революции и отречение царя, я попытался разыскать ничего не сообщающую о себе сестру, но вплоть до середины 1918 года о ней ничего не было слышно. Я уже подумывал о самом худшем, мотаясь по приграничным городам на западе бывшей империи (Ксения всегда мечтала как-нибудь уехать жить в Карловы Вары) и пытаясь выяснить у новой власти хоть что-нибудь о судьбе сестры. Слава Богу, записи выезжающих эмигрантов новоявленная власть народа всё-таки вела. Не везде, но вела. Я видел, как большинство офицеров пограничной жандармерии, что служили при государе императоре, остались налаживать работу в новой России. Как говориться, границы государства никто не отменял, а охотники захватить часть наших земель находились всегда. Поняв, что на западе бывшей империи я ничего не узнаю, поехал на перекладных в сторону Чёрного моря. На место бывшей службы, так сказать. Ну и заодно прощупать почву для собственной эмиграции. Я многому был свидетелем, когда ехал на юг, в Крым. Меня, словно щепку в стремительном ручье, нёс людской поток, что сбегал из обеих столиц и близлежайших губерний: общественные деятели, переодетые военные, коммерсанты, полицейские, помещики из пылающих усадеб, аферисты, актеры, писатели, чиновники, подростки, почуявшие времена Фенимора Купера. А навстречу с юга плыл другой поток — огромная армия с оружием, пушками, снарядами, вагонами соли, сахара, мануфактуры. Насмотревшись за всё моё время в пути, как возвращающиеся с фронтов Великой войны одни офицеры и солдаты пытались добраться домой, другие — создавали банды, которые нападали на следовавшие в Крым поезда, третьи — бежали на Дон, где собирали Добровольческую армию генералы Корнилов и Деникин. Я, конечно, мог присоединиться к Корнилову и Деникину или, на худой конец, можно было разыскать и барона Врангеля, но я устал. Чертовски устал. Тяжёлое ранение давало о себе знать, а бесконечные разговоры офицеров и другого народа вагонах поездов, на станциях, в гостиницах о том, что великая Россия пропала, что следует извести к чёртовой матери всех революционеров и продолжить войну с германцем, а то перед союзниками неудобно, заставляло меня скрежетать зубами. С одной стороны, всех этих революционеров: меньшевиков, анархистов, эсеров — я и сам терпеть не мог, но с другой стороны бесконечная болтовня офицеров о крахе Российской империи и продолжении войны с германцем сильно утомляла. Я лишь хотел отыскать сестру. Она у меня бойкая, не пропадёт, но именно это и тревожило меня больше всего. Зная характер Ксении, я боялся, как бы она не ввязалась в какую-нибудь авантюру. Поначалу я старался не вмешиваться ни в пустые разговоры между пассажирами, ни в постоянные бои при захвате поездов бандами. Правду сказать, меня, как безденежного, всегда отметали, но моё терпение стало заканчиваться, когда я почти добрался до Крыма. Ввязавшись пару раз в столкновения между бандитами и пассажирами, я едва не погиб, но повезло, что ранение было не очень тяжёлым и я всё-таки смог оказаться в Севастополе спустя два месяца. К моему радостному удивлению, у бывшей квартирной хозяйки меня ждали письма от сестры. Она писала, что находится в безопасности и если всё сложиться удачно, она меня разыщет. Просила только оставить моё примерное местоположение здесь же, на квартире. Когда моя радость утихла, я спросил у Аглаи Петровны, почему она осталась, не уезжает. Квартирная хозяйка махнула рукой: — Стара я по франциям юбками мести. Отправившись в порт, я внезапно стал свидетелем того, как на «Георгии Победоносце», ставшим флагманом после гибели нашего линкора, происходит натуральный захват власти матросами. Сие событие, как я узнал чуть позже, произошло после того, как из Петрограда прибыл видный агитатор и убедил скинуть Колчака и захватить флот в рабоче-крестьянские руки. Стоя на высоком берегу, я даже без бинокля видел беспорядочную суету на «Георгии Победоносце», слышал, как по радио дали приказ разоружить весь командный состав. Водная гладь отлично разносила звуки от стоящего на рейде корабля. Несколько сухих пистолетных выстрелов и я понимаю, что кое-кто из офицеров застрелился, но не отдал своё личное оружие этой ставшей вольной братии. Мои кулаки невольно сжались. Не исключено, что я знал кое-кого из этих офицеров. Выругавшись сквозь зубы, я подобрался ближе, почти сливаясь со скалой. А вот и наш вице-адмирал. Надо же, он ещё и в полной парадной форме! Ветер с моря доносил отдельные слова его речи: — …сы, …лась … беда: враги народа, …ные агенты нем… разоружили о…ров. Да …кой же …дний дурак мо… …но говорить об офицерском … заговоре! Да и …ще, должен сказать, никакой …революции нет и в …роде не …вует. Ничего не поняв, я увидел, как Колчак забегал по мостику. Слова перестали долетать. Внезапно Колчак поднял саблю и бросил ее в море. Позёр, как есть позёр! Неужели он думает, что этот жест произведёт впечатление на ошалевшую от свободы толпу матросов? Внезапно вспомнился матрос Полевой. Интересно, он сейчас там, на корабле? А может ещё где? Куда он подался после госпиталя? И как на него подействовали мои игры с гипнозом? Что он помнит, а что нет? С этими думами я ушёл прочь с берега. Ещё с неделю я с какой-то обречённостью наблюдал, как сбегают из России люди. Как лезут на корабль, отталкивают друг друга. И я передумал. Чтобы я стал делать, пока не знал, но передумал бежать неизвестно куда. Да и лежавшие в чемодане ножны от терентьевского кортика вдруг натолкнули меня на авантюрную мысль. Размышляя сам с собою, я совсем забыл, что нахожусь в палате не один. Из раздумий меня вывел голос Полевого, который вдобавок несильно сжал моё плечо. Я встряхнулся и с удивлением увидел, что присутствующие в палате Полевой и Терентьев терпеливо ждут, пока я перестану предаваться воспоминаниям. — Тебе следовало сразу рассказать, Валерий Сигизмундович, — вдруг тихо говорит Полевой. Меня внезапно обуревает злость и я огрызаюсь: — Да пошёл ты, матрос Полевой, со своими советами! Полевой хмурится, но руку с моего плеча не убирает. Терентьев тихо смеётся и говорит Полевому: — Согласитесь, иногда господин Никитский бывает просто невыносим. — Кто бы говорил! — возмущаюсь я и сползаю вниз, чтобы лечь. Спину внезапно обожгло болью. Последствия ранения и пожара после взрыва линкора иногда давали о себе знать, особенно во время стылой сырой погоды осенью и весной. Возвращаюсь в прежнее положение. Умом понимаю, что спокойно отлежаться сегодня мне вряд ли дадут. Может оно и к лучшему. Быстрее помру. Владимир Терентьев сел рядом с моей кроватью на стул. Полевой усаживается на табурет. Тем временем кто-то открывает дверь в палату, заходит моя сестра Ксения и следом за ней Свиридов с двумя стульями в руках. Несчастная дверь не успевает закрыться, как её опять распахивают и на пороге вырастают непоседливые дети. Все пятеро. Да сколько ж можно?! Я свирепо смотрю на Свиридова, то пожимает плечами. Однако нас всех ожидал сюрприз — неожиданно Миша Поляков заявил: — Сергей Николаевич, мы вас тогда у меня дома подождём. — Все вместе? — удивляется Полевой. Видимо намекает на Лёлю Подволоцкую и её друга, которые смотрятся белыми воронами в этой компании ребят. В ответ Миша пожимает плечами и захлопывает за собой дверь. А Владимир продолжал сидеть на стуле, словно аршин проглотил и делал вид, что его вообще ничего касается. Пока Ксения и Свиридов рассаживались на стулья, я мучительно размышлял, кто ж будет правду-то выкладывать о счастливом воскрешении? Я или Владимир? По правде сказать, я мало что помню после того, как меня черти дёрнули сунуться следом за Пахомовым и его людьми. Единственное отличное воспоминание это то, как тащил на себе бессознательного Пахомова прочь от распространявшегося с бешеной скоростью огня. На Игнатьева, увы, моих сил уже не хватило. Да и вряд ли я мог бы там помочь. Всё, что было после — лишь мои догадки. Вижу, как на меня холодно смотрит Свиридов. Чёрт! Придётся всё-таки вспоминать, почему я вытащил именно старшего лейтенанта Пахомова, а не помог ещё и его унтер-офицерам. Все молчат. Тишина такая, что, кажется, слышен шорох листвы за окнами. И я сдаюсь, понимая, что от тяжких воспоминаний, которые безуспешно пытаюсь похоронить вот уже более пяти лет, никуда не деться. Морщу лоб, пытаясь вспомнить хронологию событий во время и после взрыва. Перед глазами вдруг мелькнули сухие строки хронометража катастрофы, взятые из вахтенного журнала стоявшего неподалеку линкора «Евстафий» (наизусть выучил когда-то): «6 часов 20 минут — На линкоре „Императрица Мария“ большой взрыв под носовой башней. 6 часов 25 минут — Последовал второй взрыв, малый. 6 часов 27 минут — Последовали два малых взрыва. 6 часов 30 минут — Линкор „Императрица Екатерина“ на буксире портовых катеров отошел от „Марии“. 6 часов 32 минуты — Три последовательных взрыва. 6 часов 35 минут — Последовал один взрыв. Спустили гребные суда и послали к „Марии“. 6 часов 37 минут — Два последовательных взрыва. 6 часов 47 минут — Три последовательных взрыва. 6 часов 49 минут — Один взрыв. 7 часов 00 минут — Один взрыв. Портовые катера начали тушить пожар. 7 часов 08 минут — Один взрыв. Форштевень ушел в воду. 7 часов 12 минут — Нос „Марии“ сел на дно. 7 часов 16 минут — „Мария“ начала крениться и легла на правый борт.» Чувствую, как горлу подкатывает комок из-за того, что я явственно почувствовал запах горелой человеческой плоти, в ушах стояли крики тех, кто не мог выбраться из-за стены бушующего пламени. В глазах темнеет, сердце бешено стучит и я словно лечу куда-то вниз, в глубокую яму.