Кортик или что же случилось на самом деле.

Терентьев Москва. Городская больница. За 2 часа до событий в палате Никитского. Первой мыслью у меня, когда увидел вывернувших из-за угла: заматеревшего, но оставшегося таким же худым, бывшего матроса Полевого и плотного мужчину средних лет с усами, во взгляде которого читалось что-то неуловимо знакомое, — было: «Какого я вообще вернулся?» — но сам себе и ответил: «Валерий в беде. Ты не можешь бросить на произвол судьбы человека, который пожертвовал ради тебя своей сломанной жизнью». Поэтому мне оставалось надеть на лицо маску невозмутимости, слегка улыбнуться и поздороваться только Полевым: — Добрый день, матрос Полевой. Полевой устало вздыхает и в тон отвечает: — Комиссар Полевой. Я киваю, понимая, что Никитский не упускал при случае напоминать бывшему подчинённому о том, кем он был до революции. Соизволяю посмотреть на спутника Полевого и представиться: — Честь имею! Я — Владимир Владимирович Терентьев. — Да я уж догадался, — усмехнулся он в ответ и тоже представился. — Следователь Алексей Петрович Свиридов, заодно двоюродный брат унтер-офицера Ивана Кислякова, служившего на «Императрице Марии». Своими словами Свиридов словно вернул меня в тот день, когда затонул линкор. Перед глазами мелькнула фигура Никитского, убегающего вслед за Пахомовым и его унтер-офицерами, потом взрыв, полыхающий столб огня и, как в сказке, буквально вываливающийся из клубов чёрного дыма Никитский с Пахомовым на руках. — Я сожалею о вашей утрате, товарищ Свиридов. Слово «товарищ» я выделил особо. Свиридов — молодец! — делает вид, что не слышит лёгкой иронии в моём тоне. Вижу, что собирается меня о чём-то спросить. Кажется, я знаю, о чём пойдёт речь, поэтому отвечаю на так и не высказанный им вопрос: — Когда мы втроём, — при этом гляжу на Полевого, — выбрались на палубу (один Бог ведает, как нам это удалось), я слышал, что отдали распоряжение затопить погреба второй башни и прилегающие к ним погреба 130-мм орудий, чтобы перегородить корабль. Для этого нужно было проникнуть в заваленную на тот момент трупами батарейную палубу, куда выходили штоки клапанов затопления. Там уже бушевало пламя и каждую секунду могли сдетонировать заряженные взрывами погреба… Я видел, как следователь мрачнел от каждого, сказанного мною, слова. Полевой хмурился, видимо силился вспомнить, что там было. Да куда ему! Сдуру попавший под шальную пулю (нашли, мать твою, трое офицеров, время для выяснения личных отношений!), матрос Полевой был почти без сознания. Да ещё наш семейный кортик оказался у него в руке. Конечно, я бы и так не позволил оставить матроса умирать, даже не будь у него в руках семейной реликвии Терентьевых, но Никитский меня опередил. Видя, как бездумно крутиться по полу раненый матрос, он, предварительно вытолкнув меня в коридор, подхватил Полевого под мышки и вытащил следом за мной. — Старший лейтенант Пахомов со своими людьми, как я узнал у него позже, вторично ринулся на батарейную палубу. Знаю, что им пришлось растаскивать обугленные тела, грудами завалившие штоки, причем, как вы сами понимаете, руки, ноги, головы отделялись от туловищ, — при этих словах Ксения посмотрела на меня страшным взглядом. — Пахомов со своими унтер-офицерами освободили штоки и наложили ключи, но в этот момент вихрь сквозняка метнул в них столбы пламени, превратив в прах половину людей. Обожженный Пахомов довел дело до конца и выскочил на палубу. Увы, его унтер-офицеры не успели… Погреба сдетонировали. Никто не выжил. — Об этом мне известно, — вставил свои слова Свиридов. — А ничего другого я вам не сообщу. Я видел только, как взрыв разметал людей. Ума не приложу, как Никитскому удалось вытащить Пахомова. Свиридов хмурится. — Ладно, со взрывом разберёмся потом, — вдруг встревает Полевой. — Лучше скажите, кого в каюте-то застрелили? Я же думал, что Никитский убил именно вас. Я задумчиво иду к широкому подоконнику и усаживаюсь на него. Выглядит по-мальчишески, но мне всё равно. Ксения пристраивается рядом. Она вообще после того, что произошло со мной во время гибели нашего флагмана, буквально не отходит от меня, боится, что я снова куда-нибудь встряну со своим характером. Валерий ошибался, думая, что у меня нет духа авантюризма. Как оказалось, после октября семнадцатого авантюризм вполне даже присущ моей натуре. — Так кого же там убили, господин капитан второго ранга? — зло повторяет свой вопрос Полевой. Он имеет право злиться, ибо он тут был совершенно не причём. — У меня к вам встречный вопрос, комиссар Полевой, — я смотрю ему прямо в глаза. — А что вы делали у моей каюты? Полевой резко выдохнул и тихо прошипел: — Будем считать, что следил за Никитским. Угу! Как же! Следил он. Неизвестно ещё за кем он следил: за мной, Никитским или нашим покойником, будь он не ладен. — Кажется, у вас была увольнительная, не так ли, матрос? — напоминаю я, так как сам, едва линкор вернулся из похода, настоял на том, чтобы Никитский сплавил бы на берег вечно снующего под ногами непоседливого матроса Полевого. Кто ж знал, что матрос махнёт рукой на увольнительную, а рано утром случиться трагедия? Полевой вдруг хитро усмехается: — Скажем так, я ни куда не уходил и разгружал уголь вместе со всеми матросами. Боцману Филину было как-то не до того, у кого увольнительная, а у кого нет — уголь бы сам с барж на линкор не перегрузился. Свиридов, играя жвалками, мрачно спрашивает: — А что ещё вы вспомнили, Сергей Николаевич? Или вы и не забывали? — Я много чего вспомнил, — фыркнул в ответ Полевой. — А в увольнительную я и вправду не пошёл. Как мне прикажете понимать, что ни с того, ни с сего, старший лейтенант Никитский буквально силком заставляет меня спустится на берег, хотя линкор только вернулся из похода? А ещё уголь этот доставили, будь он не ладен. Мне и стало интересно, чего это старший лейтенант задумал. Заметив как Свиридов всё больше мрачнеет, я бы даже сказал, подумывает об аресте Полевого, решил вмешаться: — Товарищ Свиридов, Алексей Петрович, к убийству офицера в моей каюте Полевой не имеет никакого отношения. Он сам стал жертвой. — Сейчас я уже ни в чём не уверен, — довольно резко замечает Свиридов. Я бросаю на Полевого сердитый взгляд. Тот с независимым видом, засунув руки в карманы шинели, смотрит в окно, не обращая на нас внимание. Неожиданно оборачивается, смотрит на меня нечитаемым взглядом и тихо, но жёстко спрашивает: — Какого чёрта я стал участником вашего балагана? Мне кто-нибудь из вас с Никитским может внятно объяснить, для чего я вам понадобился? И что, вообще, произошло в то утро, когда подорвался наш линкор?! Я пожимаю плечами: — Насчёт того, кому и зачем вы понадобились, комиссар, спросите лучше у Никитского. Кошусь на жену. Ксения никак не реагирует на мои слова. Она вообще в последнее время стала как-то спокойней относиться к моим причудам. Опять смотрю на Полевого. Он стоит, сжимая кулаки в карманах шинели. — Значит так, сейчас мы немедленно идём в палату к Никитскому, — решительно говорит Полевой. — Мне всё равно, что он умирает… — Ой, ли? — не удержался я. — Ладно, — устало соглашается бывший матрос нашего линкора. — Мне не всё равно, — [Брови Свиридова при этих словах ползут вверх.] — А ему плевать на себя. Да и вам, похоже, тоже. Это не вы в ТО утро возились с ним, когда у него в первый раз кровь горлом пошла… — Во второй, — уточнился я, вклиниваясь в поток слов. — Для меня в первый, — отрезал Полевой и продолжил. — Думаете, я не знаю, кто был в ту ночь с ним на гауптвахте? Я тихо вздыхаю, чувствуя, как тёплая ладонь Ксении сжимает мою. Полевой, тем временем, рубит дальше: — Ему стало плохо, а вы даже не обратили на это внимание. Сделали своё дело и ушли… Я не выдерживаю и весело фыркаю. Полевой тут же замолкает. В его глазах невысказанный вопрос: «Что ещё?» — Я не ошибся, — отвечаю. — В чём? — Господи, да я давно говорил Валерию Сигизмундовичу, что он чем-то вас, матрос Полевой, зацепил. Валерий не верил. Похоже мои слова оглушили Полевого, поскольку он лишь растеряно смотрел на меня, пытаясь при этом что-то сказать. Обстановку разрядил, как ни странно, Свиридов. — Знаете что, господа-товарищи, разберитесь-ка между собой для начала, а уж потом мы будем выяснять, кто кого и когда убил. С этими словами он галантно подаёт руку моей жене. Ксения кивает головой, кидает на меня заговорщицкий взгляд и они со Свиридовым отходят на другую сторону коридора. Мы Полевым остаёмся одни. Относительно одни. Мимо нас снуют сёстры милосердия, изредка проходят доктора и пациента больницы. Полевой сглатывает и тихо просит: — Расскажите мне всё, что можете. А почему бы и нет? Я начинаю вспоминать прошлое. По большей мере, это мои умозаключения, чем реальные события, так как большую часть времени я был занят своими разработками для подводного флота, да увиливанием от серьёзного разговора с Никитским. Линкор-дредноут Императрица Мария». Раннее утро 6 октября 1916 г. Одеваясь в то злополучное утро, которое поначалу не предвещало ничего плохого, я размышлял о себе, о Валерии и моих чувствах к нему. Следовало расставить точки над «и». Стряхнув с кителя невидимую пылинку, я тяжело вздохнул. Была у меня одна задумка или затея, называйте как хотите. С одной стороны, она казалась мне удачной, а вот с другой… С другой стороны моя затея была, не приведи Господи, или, как выражаются наши матросы, дурацкая. Я чётко понимал, что ни каких таких отношений с Никитским у меня не выйдет. Глупости всё это и юношеская блажь. Удовлетворив своё «любопытство» той ночью на гауптвахте, я знал, что дальше — тупик. Надеюсь, знал и понимал это и Валерий. Почему-то я вбил себе в голову, что он будет сильно переживать из-за разрыва со мной, а значит, следовало найти того, с кем он забудет моё предательство. Да, я расценивал свой «побег» от него, как предательство. Не знаю, как это объяснить, но мои мысли постоянно сводились только к одному человеку, который мог бы расшевелить Валерия, — это матрос Полевому. Вот ведь незадача, я даже имени его не знаю! Под словом «расшевелить» нет никакой пошлости. Скорее у обоих мужчин возник обоюдный интерес друг к другу. В итоге всё могло привести к крепкой дружбе. Вот только ни тот ни другой никогда в жизни первого шага не сделают. Приходилось мне идти на всевозможные уловки. Если Валерий узнает, то, как минимум, мы крепко поссоримся. Влезать в свою личную жизнь он не позволял никому, даже любимой сестре. Поскольку я не мог знать заранее во что выльется наш с ним разговор из-за моих дневников, решил пока наблюдать на кого же сильнее среагирует Никитский. Женщины занимали в его жизни место, поскольку постольку. Дамы полусвета, иногда лёгкий флирт с дочками или племянницами офицеров из высшего командования или кого-то из гражданских и всё. Та же картина с офицерами морского флота (в конце концов, не только венценосным Романовым да самым богатым людям России дурью маяться!), Валерий был вежлив, не более. На матросов вообще ноль внимания, ровно до той ночи, когда один из вновь прибывших не встал на первую ночную вахту на линкоре. Признаться, мне стоило большого труда не начать расспросы сразу же после инцидента, как только мы подошли к своим каютам. Потом я частенько вспоминал, как озадачено смотрел нам в спины Полевой, когда Валерия вдруг развезло на разговоры. Если бы всё было как обычно, он бы просто промолчал, предоставив мне самому решать ситуацию с тем, что матрос внезапно запнулся и смолк. Валерий никогда не нарушал субординации до этого момента, да и потом тоже, если не считать его поступка перед вице-адмиралом. Но в тот ситуации он защищал меня от меня же самого. А потом пошло-поехало. Сколько раз я обращал внимание на общих построениях, что матрос Полевой нет-нет, да и метнёт свой взор в сторону старшего лейтенанта Никитского. Да и Никитский как-то умудрялся раздавать свои задания именно тем матросам, среди которых всегда оказывался Полевой. Вновь остановившись перед зеркалом, я застываю, глядя куда-то помимо своего отражения. А не того ли матроса спас Никитский, когда мы как ужаленные гнались по морю за «Бреслау»? Чёрное море, 1916 г. Погоня за германским крейсером «Бреслау». Не успел новый командующий Черноморским флотом Его Императорского Величества вице-адмирал Александр Васильевич Колчак прибыть на место службы, как тут же, словно черт из табакерки, возле наших берегов объявился германский крейсер «Бреслау». Колчак во время полученного известия о «Бреслау», находился на штабном корабле «Георгий Победоносец». Не прошло и часа, как флаг комфлота был спущен на «Георгии» и уже развевался на мачте нашего дредноута. Многие офицеры восхитились поступком вице-адмирала лично вывести 168-метровую махину из Севастопольской бухты и бросить в погоню за «Бреслау». Я был одним из них, а вот на Валерия такая лихость нового командующего не произвела особого впечатления. Вообще, по своей натуре, Никитский был скептиком. Нет, он любил своё дело и свою страну, я уверен в этом, но такое позёрство и лихость считал глупостью. Однако, надо заметить, всеобщий ажиотаж во время погони вскоре передался и ему. Едва мы заметили на горизонте «Бреслау», как тут же германский крейсер начал разворачиваться, чтобы уйти прочь. Я понимал, почему командование крейсера приняло такое решение. Представляю, что они увидели: грозный русский стальной монстр с развевающимися на стеньгах громадными Андреевскими флагами, означающими сигнал «Принимаю бой!». Неудивительно, что «Бреслау» со всех своих узлов мчался в сторону Босфора. Какой тут бой?! Если «Императрица Мария» доберётся до «Бреслау» на расстояние залпа своих орудий — от германского крейсера останутся лишь воспоминания. Я помчался в сторону мостика, где находились наши офицеры во главе с Колчаком, чтобы не пропустить приказ о первом залпе. Сворачивая с носа с корабля, я почти попал под пенную шапку морской воды, что взлетела вверх метров на десять из-за полного хода «Марии». С ужасом увидел, что из-за быстрого хода линкора едва не смыло за борт незадачливого матроса, который возился канатами почти у самых поручней. Уцепившись за перила трапа, я собрался было вернуться обратно, но увидел, как почти оказавшегося за бортом матроса втащил обратно кто-то из офицеров. Признаться, я не сразу узнал в офицере Никитского. Во-первых, он был мокрый как пёс, попавший под проливной дождь, а во вторых невероятно злой. Даже сквозь вой турбин я слышал его разъярённый ор. Заметив, что «Мария» ощетинилась длиннющими 305-миллиметровыми оружиями, я плюнул на узнанного мной Никитского и неизвестного матроса и побежал на мостик. Казалось в пылу погони, Колчак не заметил инцидента на носу корабля, поскольку едва я присоединился к офицерам корабля, как раздался его приказ: — Полный ход! — и следом второй приказ открыть огонь. Залп главного калибра! Грохот стоит такой, что уши заложило. Я выискиваю глазами Никитского и матроса, но их не видно. А вокруг казалось, что море расступилось, такова была ударная волна от залпа наших орудий. А дальше грохот оружий не смолкал — «Мария» с предельной дистанции открыла огонь по германскому крейсеру. Вокруг «Бреслау» встали столбы разрывов невероятной высоты. Москва. Городская больница. 1921 год. Внезапно мои воспоминания о погоне за германским «Бреслау» прерывает Полевой своим вопросом: — Так это был Никитский? А я-то думал, чего он ко мне так прицепился? — А не вы к нему? — не удержался я. Полевой хмуро смотрит на меня из-под лобья и уточняет: — С вашей подачи, господин капитан второго ранга. Я что, по вашему, вчера родился? — и уводит разговор куда-то в сторону. — Вы-то как догадались, что самый первый раз Никитский спас именно меня?  — Сложил два и два. Я ещё раз напомню, что Валерий лишний раз вообще рта не раскрывает при матросах. Он всегда говорил, что матросы для него все на одно лицо. — Оно и видно, — тихо бурчит Полевой. Я с трудом скрываю улыбку, догадываясь, что в Никитский развернулся вовсю ширь своей натуры, донимая Полевого сарказмом, раз ничего другого у него больше не осталось. — Непременно нужно было что-то такое, чтобы заставило его начать с вами разговор. — Шампанское, выпитое на берегу, не подойдёт? Не так уж и мало знает Полевой о Никитском, раз вспомнил про шампанское, выпитое нами на берегу. Значит, Никитский сам ему рассказал. Я покачал головой. — Нет. Полагаю, он хотя и узнал не вас, но ваш облик ему что-то напомнил. — Вы сами только что сказали, что мы были для него все на одно лицо, — ворчит Полевой, но продолжает. — Лично я, кроме крика, ничего в спасшем меня офицере и не запомнил. Одно лишь в голове было: грохот орудий, высоченные волны, сильная качка и волна, едва не смывшая меня за борт. — А потом? — А потом сильная рука, вцепившаяся в тельняшку. Перекошенное от злости лицо и мат-перемат… — Н-да, — вздыхаю я. — Бывает… — Да я не в обиде. Сам виноват. Из-за внезапной погони, забыл вовремя свернуть канаты. Чувствую, что мыслями Полевой уже там, возле Никитского. Посмотрев на следователя, я вижу, что тот думает так же. Полевой. Москва. Городская больница. Первое, что мне бросилось в глаза, когда я встал у окна рядом с воскресшим Терентьевым, так это стайка наших ребят в больничном парке, которые старательно делали вид, что им очень даже интересны лужи под ногами, а не то, что творилось здесь, у нас. Тихо вздохнув, я в пол уха слушал Терентьева и вдруг понял, что не хочу сейчас никак объяснений от бывшего капитана второго ранга линкора «Императрица Мария». Не хочу и всё тут! Гораздо важнее, что мне скажет Никитский. Я хочу услышать его рассказ. Поэтому-то и прервал воспоминания Терентьева о погоне нашей «Марии» за «Бреслау». Я уже начал догадываться, что Никитский не просто так прицепился ко мне в мою первую ночную вахту. Надо же, а я как-то не связывал между собой моё спасение и разговор с офицером во время ночной вахты. Погоня за крейсером «Бреслау», 1916 год. Я в тот день, когда «Императрица Мария» пыталась догнать «Бреслау», по глупости помчался убирать канаты, которые словно змеи болтались на носу дредноута. Боцман приказал мне их уложить ещё утром, но внезапно на корабле нарисовался новый главнокомандующий флотом и приказал немедленно готовить корабль к выходу в открытое море. Все тут же засуетились, забегали. Тихо ругнувшийся боцман, послал меня помочь поднять флаг комфлота. Вот там-то с мачты я и увидел те канаты, которые лежали, как попало. Скатившись с верхотуры вниз, я промчался мимо матросов, поднимавших на стеньги Андреевские флаги. В груди бухало от внезапности будущего сражения. Оказавшись на носу корабля, я схватился за скользкий канат. Выронил из рук, выругался, бросил взгляд вниз — нос корабля рассекал море, словно нож масло. Большие буруны расходились во всех стороны от линкора. Выбравшись из Севастопольской бухты, «Императрица Мария» рванула вперёд. Морская вода буквально пенилась вдоль бортов, поднимаясь всё выше и выше. Чёртовы канаты скатились к краю борта и грозились свалиться в море. Плюнуть бы них, мало ли чего теряется в пылу сражения, но я не мог. Вздохнув, я стал наматывать канаты на «катушку». Мокрые, они то и дело норовили выскользнуть у меня из рук. Нос линкора уже был весь залит водой, стало скользко. Прислонившись спиной к поручням, я продолжил заниматься своими делами. Стараясь не отвлекаться на вой турбин, сосредоточено сматывал канаты. Оставался последний, когда линкор вдруг нырнул носом в волну и меня со всей мощи окатило водой. Захлебнувшись, я не сразу сообразил, что переваливаюсь за борт. Каким-то чудом я смог зацепиться руками на поручни и уже мысленно попрощался с жизнью, понимая, что если сорвусь — спасать меня будет бесполезно. Меня просто утянет под линкор. Мои ноги заскользили по борту, перелезть не удавалось и тут меня кто-то схватил и втащил обратно на палубу. В глазах было темно, уши заложило от грохота орудийных залпов да ещё кто-то громко материться рядом. Из всех слов я лишь запомнил одно приличное выражение: «Какого, мать его, рожна, матрос?!» — Не могу знать, вашабродь, — буркнул я, стараясь проморгаться от попавшей в глаза солёной морской воды. Понимая, что перед офицером хотя бы надо встать, я попытался подняться на ноги. — У меня нет времени выслушивать ваши объяснения, матрос, — отчеканил офицер и спросил, видимо собираясь уйти. — Подняться сможете или опять хотите за бортом оказаться? — Не хочу. — Значит, вставайте и идите прочь отсюда. Я поднял голову, солнце слепило мне в глаза и я видел лишь неясную тёмную фигуру, которая уходила в сторону мостика. Москва. Городская больница. Тряхнув головой, я отогнал воспоминания и с тоской спросил неизвестно кого: — Какого лешего? Терентьев молчал. Собственно, вся эта история стала постепенно раскрываться, заполняя все пустоты. Оказывается, всё началось на неделю раньше, когда я, едва прибыв на линкор, стал участником погони за германским кораблём. Да, я был благодарен офицеру, спасшему мне жизнь, но проблема была в том, что я не знал кто он. Отблагодарить не успел, ибо он даже слушать меня не стал. Отматерил и ушёл прочь. Нет, решено, я иду к Никитскому в палату, иначе моя голова скоро взорвётся. Бросил взгляд на улицу — ребята, можно сказать, почти стояли окна и голова Генки Петрова вот-вот готова была показаться из-за подоконника. — Владимир Владимирович, пойдёмте в палату, — неожиданно предлагаю я Терентьеву. — Я хочу послушать Никитского, а не вас. Н-да, судя по переглядкам Терентьева и Свиридова, они уже и так поняли, что я хочу говорить только с Никитским. Первым согласился Терентьев: — Хорошо… — Сергей Николаевич, — подсказал я. — Сергей Николаевич, — кивнул головой Терентьев. — Давайте пройдем к нему, если товарищ Свиридов не возражает. — Не возражаю, — отвечает Свиридов. — Разговор должен быть один и окончательный. Отыскав доктора, Свиридов узнал состояние больного, пообещал, что утомлять его не будем и пригласил нас следовать за ним. У палаты Никитского мы замешкались, соображая, кто из нас войдёт первым или мы все вместе ввалимся туда. Вопрос решила Ксения: — Лучше будет, если вы первый войдёте, комиссар Полевой. — Зачем? — И вы ещё спрашиваете? — усмехнулся Терентьев. Сказал бы я ему, но присутствие женщины не позволяет! Пока открывал дверь, к палате буквально подлетели наши непоседливые ребята. Первым, разумеется, шёл Миша Поляков. Ничего ему не сказав, я быстро вошёл в палату, надеясь, что ребята следом сунуться не успеют. Чёрт с ними, пусть конечно послушают нас, но потом, не сейчас.