Кортик или что же случилось на самом деле.

Никитский Начиная с 6 часов 15 минут утра 7 октября 1916 года Звук первого выстрела от меня скрыл сигнал побудки матросов. Меня спасло то, что Владимир вовремя оттолкнул неудавшегося убийцу. Я заметил, что у Владимира в руках был его фамильный кортик. Хорошо не применил по назначению. Это на первый взгляд казалось, что его интересуют лишь аппараты для подводных работ, на самом деле у него был отлично поставленный удар кортиком. Пользовался он им редко, но верно. Второй выстрел я услышал, но мне опять повезло, потому что передо мной выросла чья-то тень, а потом пропала и звук упавшего тела. Я мотнул головой и посмотрел себе под ноги. Господи святы, опять матрос Полевой! Да что ж такое? Третий выстрел, а затем раздаётся глухой удар и звук похожий на взрыв приблизительно в районе носовой части корабля, корпус линкора вздрагивает, всё трясётся и я едва удерживаюсь на ногах. — Валера! — окрик Терентьева. Машинально достаю свои часы на цепочке и отмечаю время — 6 часов 20 минут. Сую обратно в нагрудный карман. Где-то позади меня тяжело дышит Терентьев и хрипит на полу раненый матрос. Я соизволил всё-таки снова посмотреть себе под ноги: матрос Полевой, пытаясь оттереть залитое кровью лицо, старается встать на ноги, но ему мешает зажатый в руках кортик Терентьевых. Оглядываю каюту — возле моей койки лежит Неустроев. — Твою ж мать! — не выдерживаю я. Линкор опять сотрясают взрывы с интервалом буквально в минуту. — Что происходит? — спрашиваю, пытаясь пробраться к телу Неустроева. За дверями каюты топот и крики: «Взрыв! Спасайтесь! Измена!» Терентьев распахивает дверь каюты и наклоняется над Полевым. — У него кортик, — невпопад говорит он. — Какой кортик? — ворчу я, прекрасно зная о чём идёт речь. Мне, наконец, удалось добраться до неподвижного Неустроева, пытаюсь нащупать пульс. Бесполезно. — Валера! — Да что? — Я не могу разжать его пальцы, чтобы достать кортик. Нашёл время вытаскивать свой кортик! Хотелось бы мне знать, как кортик вообще оказался в руках неуёмного матроса, которому, если мне изменяет память, сам Терентьев велел дать увольнительную на берег после того, как «Мария» вернулась из военного похода? А матрос в это время пустым взглядом смотрит на лежащего на полу офицера. У Владимира такое несчастное лицо, что я понимаю — время на раздумья нет. Надо спасать матроса. Ведь это же из-за меня Терентьев может потерять фамильный кортик полковых оружейных мастеров времён Анны Иоанновны. Хватаю матроса под мышки и со всей силы врезаюсь в дверь каюты, которая снова захлопнулась из-за ходившего ходуном линкора и бесконечных взрывов. Володя помогает мне с дверью и мы втроём вываливаемся в коридор. Мимо нас почти в исподнем проносятся офицеры, которые не убыли на берег и которые не несли вахту. Сам не знаю, как мы смогли подняться на палубу. Это одному Богу известно. Усталые, вспотевшие мы с Терентьевым смотрели, как от красавца линкора почти ничего не осталось: стальная мачта вырвана взрывом, от весевшей 25000 пудов броневой рубки остались одни ошмётки, носовая дежурная кочегарка взлетела на воздух на наших глазах. Всюду гарь, дым, копоть, крики, части сожжённых тел. Мимо меня пробегает перемазанный сажей боцман Филин. Хватаю его за рукав: — Ты куда? — Был приказ спасательные шлюпки на воду спустить, ваше благородие. — Хорошо. Иди. Филин убежал. — Куда его несёт? — шипит Терентьев, пытаясь оттащить подальше несколько раненых матросов. — Ты про кого? — я попытался снова разжать пальцы Полевого. Не караулить же его, когда тут такое творится? — Кажется, минный лейтенант Григоренко бежит к динамо. Я резко поднимаюсь и быстро иду за Григоренко. — Ты куда? — кричит мне вслед Владимир. Я отмахиваюсь. Не хватало нам ещё до полного счастья кучу погибших офицеров заиметь. Впрочем, порыв Григоренко застопорился — дальше второй башни пройти не удалось. В коридоре бушевало море огня, грудами лежали совершенно обнаженные тела. Как меня не стошнило, до сих пор понять не могу. А вот запах горелого человеческого мяса врезался в память навсегда. Вернулся обратно. Володя уже успел дотащить раненого Полевого туда, где спускали на воду шлюпки и пытались спасти людей. Нас опять накрыли взрывы — рвались погреба 130-миллиметровых снарядов. Уши закладывало от грохота. Здоровенные осколки снарядов летали буквально в сантиметрах от нас, брызги морской воды то и дело накрывали с головой, но они не долетали до палубы — испарялись на лету. Мы с Терентьевым понимали, что из-за уничтоженной дежурной кочегарки корабль остался без паров. А вокруг линкора уже собирались пожарные спасательные пароходы, буксиры, моторы, шлюпки с других военных кораблей и катера… — Нужно поднять пары, чтобы спустить пожарные помпы! — кричит Терентьев сквозь грохот взрывов. Его услышал стоявший рядом старший инженер-механик и передал приказ дальше. Мы и оглянуться не успели, как мичман Игнатьев собрал людей и ринулся в сторону кочегарки № 7. Терентьев выругался и начал вновь руководить спуском людей в шлюпки. А раненых всё подтаскивали и подтаскивали. Полевой лежал чуть в стороне, но володин зоркий взгляд не упускал его из виду. Взрывы следовали один за другим из-за детонировавших носовых погребов. Корабль кренился на правый борт все больше и больше, погружаясь в воду. Оставаться дальше было опасно, к ногам скатывались обгорелые останки матросов и офицеров, куски металла и прочее. Стараясь не задеть тела, пробираюсь к Полевому, которого давно пора было спустить в шлюпку. — Сейчас бы затопить погреба второй башни и прилегающие к ним погреба 130-мм орудий, чтобы перегородить корабль, — вдруг говорит наклонившийся ко мне Терентьев. Я смотрю в его почерневшее от дыма и копоти лицо и соглашаюсь. Задачка не из лёгких. Для этого нужно было проникнуть в заваленную трупами батарейную палубу, куда выходили штоки клапанов затопления, где бушевало пламя, клубились удушливые пары и каждую секунду могли сдетонировать заряженные взрывами погреба. А Володя был не единственный, до кого дошло затопить те самые погреба. Кто-то, похоже, отдал такое же распоряжение и старший лейтенант Пахомов со своими отважными людьми вторично ринулся туда. Я высказался непечатно, даже боцман услышал и озадачено посмотрел на меня. Времени на раздумья не было. — Я за ними! — кричу я сквозь грохот взрывов и треск огня. — Ты можешь погибнуть, — отвечает Терентьев. — А есть ещё варианты? — злись я в ответ и кричу Филину. — Боцман, немедленно оттащить раненого матроса к шлюпкам. — Слушаюсь, господин старший лейтенант! Я наклоняюсь к Полевому, который так некстати очнулся, и тихо шепчу ему на ухо: — Не потеряйте кортик, матрос Полевой. В этот момент Полевого утаскивают прочь. Терентьев пошёл за мной. Пахомов с людьми уже был в штоках, растаскивая обугленные, обезображенные тела, при этом руки, ноги и головы отделялись от туловищ. Володя глубоко вдохнул и поднёс к носу запястье. Но дальше мы не прошли, несмотря на освобождённые штоки и наложенные ключи — вихрь сквозняка метнул в нас столбы пламени, превратив в прах половину людей. Как и куда я там рванул, сам не понял, но мне удалось вытащить из-под горящего обломка Терентьева, который потерял сознание от боли, а затем вернуться к штокам, чтобы подхватит упавшего прямо мне на руки Пахомова и увидеть, как сдетонировали погреба и ужаснейший взрыв поглотил всех унтер-офицеров, что пошли с Пахомовым. Я стоял, удерживая на руках тяжелораненого Пахомова, и смотрел, как летят по воздуху части человеческих тел, ещё минуту назад были унтер-офицерами. Почему-то было тихо-тихо, как немом синематографе. Не хватало только траурной музыки тапёра. И тут я понял, что ни черта не слышу. Вообще ничего не слышу. Придерживая одной рукой Пахомова, второй пытаюсь поднять Терентьева. Мне казалось, что вокруг всё движется медленно-медленно. Передо мной появляется фигура Филина. Он подхватывает на руки Пахомова и рукой показывает мне, куда идти. Киваю, иду следом и тащу на себе Терентьева. Кажется, у него сломаны ноги. Останавливаюсь, резко выдыхаю и поднимаю Теретьева на руки, как женщину и, сцепив зубы от боли, несу в сторону спасательных шлюпок. Выросшего прямо у меня под носом вице-адмирала Колчака я принимаю за обман зрения из-за густого чёрного дыма, застилавшего всё вокруг. Кто-то силой забирает у меня бессознательного Терентьева. Колчак что-то говорит мне, но я не слышу, лишь по его губам читаю: «Он умер, Валерий Сигизмундович. Пусть его заберут от вас». Кто умер? Как умер? Не может быть! Он же только что был живой! Я гляжу, как тело Терентьева исчезает за бортом линкора, и теряю сознание. Свиридов Москва. Городская больница. 1921 г. Когда Никитский замолчал, в палате была тишина. Осязаемая такая тишина, словно всем ватой уши заложило. Я когда-то и сам смог поговорить с теми, кому удалось выжить после взрыва линкора, как Полевому, например, но тогда эти рассказы воспринимались по-другому. Может, в силу возраста, а, может, из-за того, что слишком много других значимых событий свалилось на головы граждан нашего многострадального государства. Теперь даже я чувствовал тот самый тошнотворный запах горелой человеческой плоти, слышал крики раненых и умирающих, треск горящего корабля и воочию видел взрывы… Кошусь на Терентьева. Тот стоит у окна и смотрит куда-то помимо нас, словно ушёл в то утро и не хочет теперь возвращаться обратно. Мне показалось, что настоящий Терентьев всё-таки умер именно в то роковое утро 7 октября 1916 года и перед до мной сейчас совершенно другой человек. Все они стали другими: и Никитский, и Полевой, и Терентьев. Даже, что греха таить, Ксения Сигизмундовна наверняка изменилась после тех событий. Как-то же она смогла отыскать мужа и увезти его прочь из Севастополя? Наконец первым не выдерживает Полевой и тихо спрашивает: — А что с Игнатьевым? Ему ответил Терентьев: — Когда взрыв разметал людей Пахомова, в седьмой кочегарке кипела работа. Зажгли в топках огни и, выполняя полученное приказание, подымали пары. Но крен вдруг сильно увеличился. Поняв грозящую опасность и не желая подвергать ей своих людей, но полагая все же, что нужно поднимать пар, мичман Игнатьев крикнул: «Ребята! Топай наверх! Ждите меня у антресолей. Понадобитесь, позову. Я сам перекрою клапана». По скобам трапа люди быстро вскарабкались наверх. Но в этот момент корабль опрокинулся. Только первые успели спастись. Остальные вместе с Игнатьевым остались внутри… Много позже, когда подняли «Марию», нашли кости этих героев долга, разбросанные по кочегарке… — Откуда вы знаете? — устало спросил Полевой. — Вы ж вроде как умерли. Терентьев грустно улыбнулся: — Знаю. Крен корабля я сам видел. Я не был мёртв, всего лишь потерял сознание. Пока тащили в шлюпку, очнулся. Ну, а про Игнатьева мне рассказал старший флагманский офицер минной дивизии Черного моря капитана 2-го ранга Лукин. Вздыхаю и вношу свои пять копеек в разговор: — Я был в Севастополе, когда поднимали линкор, но как-то не решился вмешиваться во всё это. — А я лично видел эти кости… — Постойте, — вскакивает с места Полевой и обращается к Терентьеву. — А почему ваш капитан второго ранга Лукин не сообщил, что вы живы? Терентьев пожимает плечами и отвечает: — А ему не до этого было. Там всем было не до этого. То война, то революции, то белые, то красные… Ему было всё равно. Многим было всё равно. Мы все умерли в то утро. — Это уж точно, — подал голос Никитский. — Поражаюсь, как тонувший линкор не утянул за собой шлюпки. Полевой не успокаивается: — И последнее, как же всё-таки погиб Неустроев? От чьей пули? Срикошетило свою что ли? Никитский с Терентьевым переглянулись и первый ответил: — Можете мне не верить, до сих пор понять не могу, что случилось. Скепсисом, с которым Полевой посмотрел на Никитского, можно было смело резать хлеб. Никитский ёрзает на кровати, усаживается поудобней и повторят: — Поверьте мне, Сергей Николаевич, не знаю. Третий выстрел и первый взрыв прозвучали почти одновременно. Может, память меня подводит и не могу что-то вспомнить, но я не знаю, что всё-таки произошло. — Ладно, — решил и я вмешаться. — Думаю, на сегодня хватит. — Нет! — одновременно сказали все трое: Полевой, Никитский и Терентьев. Ксения прыснула в кулак. — Что ещё вы мне подзабыли рассказать? — едва ли не рычу я. Кто бы знал, как они мне все надоели за эти дни! Надо было махнуть рукой на выверты Полевого и дать делу ход. — Как что? — усмехается Терентьев. — А про меня? Про то, где я был всё это время, чем занимался? И почему за мной хвостом ходят товарищи из ЧК? Стоило зафиксировать для истории выражение лица Никитского во время слов Терентьева. Сильно подозреваю, что Никитский знает куда больше, чем рассказывает. Вопросов действительно был ещё вагон и маленькая тележка. Например, с чего вдруг Колчак решил подозревать Никитского во взрыве флагмана? Где мотался Никитский почти полгода, когда Полевой служил для него приманкой в Ревске? Да, говорил, что был в Севастополе, но для чего и зачем? И как Терентьев умудрился стать для всех покойником, ну кроме профессора Подволоцкого? Прекрасно понимая, что сам увяз в этом деле по уши, оглядываю всех тяжёлым взглядом и даю согласие на дальнейший разговор.