Кортик или что же случилось на самом деле.

Ксения Никитская-Терентьева Пока мужчины вспоминали, что произошло в роковое утро 7 октября 1916 года, я ушла в свои мысли. Стараясь казаться незаметной на фоне стены и начавшихся сумерек (керосиновую лампу пока не просили принести), я так же погрузилась в события пятилетней давности. От Рождества и до октября 1916 г. Не прошло и дня с той трагедии, чтобы я не благодарила Бога за то, что прислушалась к уговорам брата и приехала в Севастополь. Да, я была зла на мужа, потому что внезапно поняла, что он женился на мне просто, чтобы я напоминала ему Валерия. Мы с братом были очень похожи и авантюра Владимира могла закончиться плохо. Я всегда была живой и любопытной. Сидеть просто так, как простая жена и хранительница очага, чем славилась мать Владимира, я не могла. Мне было скучно. Когда мужа перевели на Чёрное море, я с ним не поехала, поскольку занималась на курсах сестёр милосердия, как многие дамы высшего света, беря пример с женщин императорского дома Романовых. Однажды, в один из зимних вечеров, когда Марья Гавриловна ушла в церковь, я вошла в святая святых семьи Терентьевых — личный кабинет главы рода. От свекрови я знала, что после смерти отца Володя только раз заходил туда, перебрал бумаги, что-то записал и уехал. Свекровь только благоговейно смахивала пыль с полок, стола и старинных часов. Даже домработнице не позволялось там убираться. Всё, что она там делала — мыла пол. Но я не удержалась и потом столько раз корила себя за неуёмное любопытство. Дневники мужа я нашла почти сразу. Они аккуратной стопкой лежали в секретере. Мне стало интересно, о чём мог писать Володя до нашей с ним свадьбы, и я открыла один из дневников. Едва прочитав первые строчки, я онемела, кровь бросилась мне лицо, а разум заволокла ненависть. Как он мог?! Он меня обманывал всё это время! На самом деле я была всего лишь заменой моему брату? Какая мерзость! Я едва не швырнула дневники в огонь, но вовремя одумалась. Мне сейчас только скандала со свекровью не хватает. Решила дождаться мужа и расспросить его обо всём. Но всё пошло прахом из-за моего взрывного характера. Володя прибыл на Рождество, хотел провести время с семьёй и забрать меня с собой в Крым, но праздника не получилось. Каюсь, я не сдержалась в первый же вечер. В жизни столько не кричала, как в тот день. Марья Гавриловна пыталась хоть как-то успокоить нас. Благо ей не были ведомы истинные причины ссоры, потому что я, несмотря на злость, крикнула что-то про кортик, с которым муж носился, как с писанной торбой, а потом, из вредности, стала требовать, чтобы Володя оставил его мне. Надо было видеть при этих словах лицо Марьи Гавриловны. Как я вообще посмела замахнуться на подобное? Святотатство, не иначе. В общем, мы с мужем, скрепя сердце, пережили Рождество и Володя умчался чуть не на следующее утро после празднования. Он даже к Подволоцкому не заехал, хотя планировал. Мне тоже пришлось съехать из дома Терентьевых в Пушкино. Видеть каждый день скорбное лицо свекрови было выше моих сил. Боялась, что не сдержусь и выскажу ей всё о её сыне и его содомских увлечениях. Письмо, пришедшее от брата, было для меня полной неожиданностью. Каким-то шестым чувством, Валерий понял, что я живу не в Пушкино, а в старом доме наших родителей в Москве. Из письма я поняла, что Валерий всё знает и просит меня простить мужа. Едва не порвала письмо. Ни за что! Валерий оказался более упрямым, в отличие от нас с мужем. Он смог переубедить меня сменить гнев на милость и я, собрав вещи, поехала в Крым. Прибыла я туда 5 октября и остановилась в квартире брата. Хозяйка была предупреждена. Я знала, что линкор вот-вот должен был прибыть из военного похода. Толпиться в порту вместе со всеми, ожидавшими линкора, я не хотела. Гуляя по городу, оказалась на высоком холме, где стоял памятник первым погибшим морякам-подводникам. Я поёжилась не столько от морского бриза, сколько от какого-то чувства, что охватило меня, когда я прочитала надпись на памятнике. Послышались гудки. Мимо меня промчалась стайка мальчишек с криками: — «Мария» вернулась! Я взобралась на какой-то большой камень и стала смотреть в сторону моря: в Севастопольскую бухту величественно входил флагман Черноморского флота Его Императорского Величества. Перед линкором сразу возникла стайка буксиров, указывающая путь к причалу. Я невольно залюбовалась этим кораблём и понимала, что ни брат, ни муж вот прям сразу не прибудут на берег. Ожидать их нужно завтра. Раннее утро 7 октября 1916 г. Берег Севастопольской бухты. До сих я не знаю, почему так рано проснулась в тот день. Знала лишь одно — мне надо было немедленно идти в сторону бухты и всё тут. Наскоро одевшись, я вышла из дома и буквально бегом бросилась в сторону Севастопольского рейда. Опять взобравшись туда, где был памятник погибшим подводникам, я заметила, что не одна — чуть поодаль стоял мальчишка и жадно вглядывался в даль. Медленно поднимался рассвет. Первого взрыва я почему-то не услышала, только возглас мальчишки дал понять, что случилась беда. А потом начался настоящий кошмар: взрывы следовали один за другим, языки пламени были по всему кораблю, столб дыма шёл в небеса, осколки летали по воздуху. Взорвалась одна из мачт. Я в ужасе прижала руки ко рту и поначалу застыла как соляной столб, но крики мальчишки меня отрезвили. Я со всех ног бросилась вниз, в самой кромке воды. А к кораблю уже стремились пожарные катера и другие суда, чтобы помочь. Моё сердце стучало, как сумасшедшее — на линкоре оставались брат и муж. Я знала их характеры: даже если б они вчера сошли на берег, то сегодня утром они бы непременно нашли способ вернуться на линкор во время таких страшных событий. Народ носился по берегу в суматохе. Я случайно подняла глаза наверх и застыла, раскрыв рот — на выступе скалы стоял трёхногий фотоаппарат и чёрный силуэт орудовал рядом с ним. Спокойствие человека и равномерные вспышки давали понять, что кто-то с толком и расстановкой фотографировал, как гибнет «Императрица Мария». Кто бы это мог быть? Шпион? Германец? Японец? Австриец? Я собралась было подняться туда, но меня отвлекли — к берегу прибыли шлюпки с первыми ранеными. Выходит, курсы сестёр милосердия я окончила не зря. А со стороны Морского госпиталя уже спешили доктора и сёстры. Я, поймав за рукав, одного из суровых врачей сообщила, что окончила курсы в Москве. Доктор кивнул — помощь сейчас нужна. Помогая обрабатывать раны от ожогов и осколков, я выискивала тех, кто был мне дорог: брата и мужа. Но их не было, а шлюпки всё прибывали и прибывали. Было страшно смотреть на людей, обожжённых, с пробитыми головами, сломанными конечностями. Я начала просто расспрашивать тех, кто был в сознании, но мне никто ничего не мог сказать. Причалила ещё одна шлюпка. Рослый мужчина прыгнул в воду, добежал до берега и зычно позвал докторов. Я подбежала, за мной ещё несколько человек с носилками, начали выгружать раненых. Одним из первых забрали бессознательного матроса, который сжимал в руках кортик. Клинок показался мне знакомым и я буквально дёрнула матроса за руку, за что получила выговор от пожилого доктора. Извинившись, я пробормотала: — Это кортик моего мужа. Доктор ненадолго отвлёкся от раненых и удивился: — Он не похож на кортик морского офицера. — Всё верно — это кортик полковых оружейных мастеров. Трёхгранник. Внезапно в наш диалог вклинился тот самый рослый моряк и спросил: — Вы супруга капитана второго ранга Терентьева? — Да, — поднялась я, холодея от мысли, что этот человек может мне сообщить страшную новость. — А откуда вам известно, кто я? — Догадаться несложно, — пожал плечами моряк. — О фамильном кортике господина капитана второго ранга многие наслышаны. Я — боцман Филин. — Где мой муж и брат? Почему кортик моего мужа в руках какого-то матроса? — Брат? — удивился боцман, благополучно игнорируя второй вопрос. — Валерий Никитский. Вы же его знаете? Несмотря на творящийся вокруг кошмар, боцман неожиданно усмехнулся и ответил: — Разумеется, госпожа Терентьева, знаю. — Где они? Что с ними? — я буквально вцепляюсь в боцмана. Тот от неожиданности едва устоял на ногах. Позади меня бормочет доктор, сетуя на то, что пальцы руки матроса не разжать. Он не отдавал кортик даже в беспамятстве. — Да говорите же! — я едва ли не трясу этого боцмана. — Когда я забирал этого матроса, они были живы, но ваш брат побежал в сторону штоков, а там творилось невесть что. Я холодею от мысли, что Валера погиб в этом адском пламени. Неожиданно кто-то закричал: — Линкор тонет! Едва не опустилась на землю от сознания того, что никогда больше не смогу увидеть ни Валерия, ни Владимира. Я с ужасом смотрела, как охваченный огнем линкор накренился на правый борт и стал уходить под воду. Как не закричала в тот момент, не знаю. Видимо все эмоции ушли во время оказания медицинской помощи раненым. — Главнокомандующий прибыл! — крикнул кто-то вновь. К причалу подошёл личный катер вице-адмирала Колчака, который первым сошёл на берег и позвал людей для переноса ещё одной партии раненых. Следом за ним вышли один из французских высших морских офицеров и кто-то ещё. — Это последние, больше спасти не удалось, — сообщил Колчак одному из подбежавших офицеров. Я медленно подхожу, всматриваясь в лицо каждого, кого спускали с катера Колчака. И вдруг (о, радость!), я узнаю в одном из перемазанных, в разорванных мундирах офицеров, мужа. Почему-то я не дала воли своей радости, но осторожно взяла его за руку. Наклонившись, чтобы оттереть кровь и подготовиться для наложения повязок, я вдруг услышала тихое: — Не говори, что я жив. — А как же господин вице-адмирал? — Вице-адмирал думает, что я мёртв, — не разжимая губ, цедит муж, лишь на мгновенье приоткрывая глаза. Его взгляд, когда-то такой живой и тёплый, теперь холоднее льда. Но мне всё равно. Сейчас я простила ему всё, что он натворил до сего дня. Я испугалась, что кто-то увидит открывшего глаза Владимира, но всем было не до нас. — А где мой брат? — шепчу я дальше и громче добавляю. — Он мёртв. Надо узнать о его родных. — Всё после, голубушка, — неожиданно отзывается сам главнокомандующий Колчак и галантно (нашёл время, ей-богу!) продолжил. — Не имею чести быть представленным вам, несмотря на такое страшное горе, посетившее всех нас. Я глубоко вздыхаю, встаю с колен и отвечаю: — Ксения Сигизмундовна Терентьева, в девичестве Никитская. На лице Колчака отразилось истинное сочувствие. — Позвольте выразить вам мои глубочайшие соболезнования, мадам, по поводу гибели вашего супруга. Он был одним из лучших моих офицеров. — Спасибо, господин вице-адмирал, — говорю внезапно охрипшим голосом. — А где мой брат? Старший лейтенант Никитский. Колчак оглянулся и указал мне на носилки, на которых кто-то лежал. — Его как раз выносят. — Спасибо, господин вице-адмирал. — Для вас Александр Васильевич. А умудряюсь сделать реверанс и тут же, хватая боцмана за руку, шепчу: — Ни на шаг не отходить от тела господина капитана второго ранга Терентьева. Во взгляде боцмана читается уважение и он остаётся возле Владимира, успевая при этом раздавать указания людям, что бегали с носилками. На ватных ногах я приближаюсь к носилкам, на которых лежит мой брат. Несмотря на страшные ожоги рук и груди, лицо от огня не пострадало, только правую щёку пересекала рваная рана. Я схватила руку брата и прижала её к своим губам. Москва, 1921 год. Городская больница. Неожиданно меня вырвал из воспоминаний вопрос Полевого, заданный свистящим шёпотом моему брату: — Почему я думал, что всё произошло в каюте Терентьева, хотя, как выясняется, это была ваша каюта, Никитский? Валерий молчит. Лишь задумчиво смотрит куда-то помимо Полевого. Опять его увело не туда. Как теперь выкручиваться? — Ну и зачем я вам понадобился, гражданин Никитский? — Полевой буквально нависает над больничной койкой. — Что вы от меня хотели? — Я и сам себя теперь спрашиваю, что я от вас хотел? — ворчит Валерий, старательно от него отодвигаясь. Ни я, ни следователь Свиридов, ни мой муж не вмешиваемся. Володя вообще отошёл к окну и всем своим видом показывал, что спор между Валерием и Полевым его не касается. Полевой чертыхается и вновь переводит взгляд на моего брата. — Да сядь ты! — Валерий невежливо дёргает его за руку и Полевой буквально падает на его койку. — Ну что тебе ещё нужно? — Ничего, кроме ответов на мои вопросы. — Спрашивай. Как-то незаметно они перешли на «ты». Краем глаза вижу, как слегка улыбнулся стоящий у окна Владимир, когда на долю секунды обернулся в их сторону. И тут я решаюсь вмешаться в мужской разговор: — А я вас вспомнила, матрос Полевой. Тот открывает было рот, чтобы выдать неизменное «комиссар Полевой», но я не даю ему высказаться и продолжаю: — Я была на берегу, когда доставляли раненых с «Марии» и видела вас, Сергей Николаевич, крепко сжимавшего фамильный кортик мужа. Вы были без сознания, но кортик не отдавали. Полевой неожиданно усмехается в усы: — Дык у меня ж приказ был от господина старшего лейтенанта. Валерий качает головой, давая понять, что сарказм Полевого тут лишний. А тот говорит дальше: — Значит, вы всё-таки приехали, Ксения Сигизмундовна. — Вы так говорите, будто знаете всю подоплёку, — холодно говорю я в ответ. — Я не знал, но я не раз видел вашего брата, относящего письма на почту. — Ты что, адрес прочитал? — возмущается Валерий. — Да вот ещё! Случайно услышал, что письма вы пишете только сестре. Следователь Свиридов опять стал похож на грозовую тучу. Похоже, Сергей Николаевич Полевой знает куда больше, чем говорит. Как, впрочем, и все мы. Наступила нехорошая тишина, прерываемая лишь завывшим в щели окон ветром.