Кортик или что же случилось на самом деле.

Свиридов Полевой пришёл ко мне уже поздно вечером. Хорошо, что я заранее отменил второй поход к Никитскому в тюремную больницу, а то, подозреваю, он бы лично со мной говорить не стал. Почему-то мне кажется, что Полевой решился рассказать очень важную новость, о которой он недоговорил в первый раз. Правда, пока мы оба молчим и занимаемся своими делами. Я работаю и ко мне изредка забегают другие сотрудники угро. Полевой же что-то чертит на листке бумаги, усевшись за одним из пустых столов. Наконец, когда беготня сотрудников уголовного розыска по моему кабинету сошла на нет, Полевой, уже стоя у окна, спросил меня: — Алексей Петрович, вам никогда не хотелось узнать, почему я никому ничего не рассказал об убийстве офицера? В ответ я встал, вышел за дверь, крикнул дежурного и попросил принести кипятку, чтобы мы с Полевым могли попить чаю. Вернувшись, застал Полевого, сидящим на одном из вычурных стульев, оставшихся от прежних владельцев этого здания. Он ждал от меня ответа. — Хотелось, Сергей Николаевич, — ответил я. — У меня ещё накопилось к вам и Никитскому много вопросов. — Я даже догадываюсь, какие, — Полевой усмехнулся. — Но обо всё по порядку. Когда я очнулся в госпитале после взрыва, в голове был туман. Память возвращалась медленно. Единственное, что я чётко помнил: Никитский убил офицера. — Терентьева? — не удержался я от подколки. Полевой на мою фразу не отреагировал и спокойно продолжил: — На тот момент я думал, что Терентьева. Я уже говорил вам о его особенности теряться на людях. Задавать вопросы про взрыв мне стали где-то через месяц, но как только я собрался рассказать об убийстве, как меня словно что-то остановило. — И что же? Какое у вас объяснение? — Сначала я думал, что мне из комиссии не поверит, но сейчас… даже не знаю. Полевой внезапно замолчал, а потом продолжил рассказ. Полевой Ладно, раз Свиридов так на меня смотрит, расскажу пока, почему я молчал, когда комиссия пыталась задавать мне вопросы о том, что я помню до и после взрыва на линкоре. Это лишь мои предположения о том моменте, но хоть что-то. Военно-морской госпиталь в Севастополе. Ноябрь 1916 г. Не могу сказать точно, сколько я провалялся в беспамятстве на госпитальной койке. Сестра милосердия, закончившая курсы аж в Казани, сказала мне, что две недели. Мне же казалось, что больше. Интересно, а кто меня вытащил из каюты? Пока сестра поправляет подушку и одеяло на моей койке, я силюсь вспомнить, что произошло. 20 октября 1916 г. Линкор-дредноут «Императрица Мария». Вспышка… Выстрел… Острая боль в груди… Тяжело дышать… Во рту стало солёно от крови… Удар об пол… Очнулся… Вокруг то ли дым, то ли туман, в голове пустота и мутит. Пытаюсь встать, но корабль дрожит от взрывов. Сильный крен и я вновь падаю на колени. Смутно вижу дверь и пытаюсь ползти туда, но что-то в руке мне мешает. Опускаю взгляд — кортик. В моей руке зажат кортик. Хочу разжать пальцы — не выходит. Они словно онемели. Внезапно, позади кто-то чертыхается и хватает меня за подмышки. У меня нет сил даже помочь невольному спасителю. Кто-то толкает дверь каюты и мы с моим спасителем оказываемся в задымлённом коридоре. Вижу, как в тумане, что мимо нас проскакивает некто почти в исподнем, крича на ходу, чтобы все шли на палубу. Теряю сознание. Прихожу в себя от чьих-то криков, запаха гари и треска огня. Где-то что-то рвануло. Меня и тех, кто был рядом со мной, обдало водными брызгами. Чуть поодаль кто-то надрывно кричит, что трюмный механик Пахомов со своими людьми ринулся вниз. Рядом со мной выругались. — Я за ними, — слышу мужской голос, но не могу понять, кому он принадлежит. — Ты можешь погибнуть. — А есть ещё варианты? — злится обладатель первого голоса и кричит в сторону. — Боцман, немедленно оттащить раненого матроса к шлюпкам. — Слушаюсь, господин старший лейтенант! Сквозь пелену боли и тумана вижу, как ко мне наклонился обладатель пронзительных серых глаз и тихо прошептал на ухо: — Не потеряйте кортик, матрос Полевой. В этот момент меня хватают и утаскивают прочь. По дороге я снова теряю сознание. Военно-морской госпиталь в Севастополе. Ноябрь 1916 г. Когда вырвался из воспоминаний о том страшном утре, ко мне уже подошёл доктор. Он внимательнейшим образом осмотрел меня, сообщил, что у меня всё будет хорошо, велел дать мне лекарство. Насчёт пулевого ранения, доктор как бы между прочим сказал, что всякое бывает во время службы на кораблях, а тут была чрезвычайная ситуация. Как я понял, комиссия про пулевое ранение так и не узнала. Впрочем, были дела и поважнее. Где-то через два или три дня, возле моей койки нарисовались двое мужчин в офицерской военно-морской форме. Сестра милосердия тихо шепнула мне, что это из комиссии по расследованию взрыва на линкоре. Так я и узнал, что погибло более 200 человек, а около 100 получили тяжёлые ранения. Мне повезло быть в числе вторых. На вопросы, что они мне задавали, я толком не смог ответить, пока речь не зашла о последних минутах до взрыва. Лихорадочно размышляя о том, как бы сподручнее начать свой рассказ про убийство офицера в его же каюте, слышу сердитый голос доктора, что доносится из коридора: — Господин старший лейтенант, немедленно возвращайтесь к себе. Кто вам, батенька, подняться разрешил? Я невольно поворачиваю голову в сторону открытых застеклённых дверей. Возле огромного окна, опираясь на подоконник, с костылями в руках стоял… Никитский. Он неотрывно смотрел на меня совершенно не читаемым взглядом. Я тоже не отрывал от него глаз. Один из представителей комиссии, поняв, куда я смотрю, сказал: — Узнали одного из офицеров вашего линкора, матрос Полевой? Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Вот он — убийца офицера! Мне оставалось только рассказать об этом. Второй офицер сухо сообщил мне следующее: — Его нашли едва ли не последним. Хорошо, что руководивший спасением вице-адмирал Колчак велел напоследок ещё осмотреть палубу перед тем, как окончательно покинуть гибнущий корабль. Я сглотнул и вновь перевёл взгляд на дверной проём. Стремительно возникший, как чёрт из коробки, вице-адмирал Колчак загородил от меня Никитского. Как я узнал, что это вице-адмирал? Уж кого-кого, а нашего главнокомандующего вряд ли забудешь. Своей манерой влезать во все дела, он переплюнул даже Никитского с нашим боцманом. — Валерий Сигизмундович, вы же слышали доктора, — Колчак решительно развернул Никитского в другую сторону. — Пойдёмте к вам в палату. Придерживаемый с одной стороны главнокомандующим Черноморским флотом, а с другой — сестрой милосердия, Никитский ушёл прочь. Даже не оглянулся. Комиссии я ничего не сказал. А вдруг не поверят, что Никитский убил кого-то перед взрывом? Свиридов Полевой снова замолчал. Мне очень хотелось спросить, а не выдумал ли он про то, что слышал о Пахомове и его людях. Поняв, о чём я думаю, Полевой устало улыбнулся и сказал: — Я не выдумал. Кто-то действительно кричал об этом. Я кивнул. В этот момент в кабинет вошёл дежурный и принёс кипяток. Я заварил чай прямо в большой глиняной кружке. — Ни за что не поверю, что вы не увидели нестыковки в моём рассказе. Ладно, мальчишки, им пойдёт, хотя я и тут не уверен, но вы-то должны были заметить, — устало сказал Полевой. — Заметил, Сергей Николаевич, заметил. Я ж вам сразу сказал после того, как мы вернулись из Пушкино, что такое «сырое» дело на стол комиссару не понесу. И это касалось не только внеуставных отношений Никитского с Терентьевым и похищения кортика. — Понятно, — он потёр пальцами виски. — Память действительно порой меня подводила после ранения и удара головой. Но Никитского я никогда не забывал. А тут, на гражданской, меня ранили и пока лежал в госпитале, узнал, что около Ревска действует банда Никитского. Ну, я и вызвался помочь. А потом, кортик. Мне надо было найти родных погибшего офицера. — Значит, в Ревске вы жили как приманка для Никитского? — Да, так совпало: моё лично дело и служение на благо революции. Хотя насчёт приманки я не совсем уверен. Я как-то сомневался, что старший офицер вообще меня запомнил среди такого количества матросов. Вид у него госпитале был ещё тот. Доктор сетовал, что у него эта… Как её? Амнезия. С другой стороны, я за три месяца службы, видимо, умудрился сделать всё, чтобы Никитский меня запомнил несмотря ни на что. Ну, а в Ревске я сначала случайно встретил бывшего боцмана Филина, а потом и Никитский со своей бандой подоспел. После этого мои воспоминания стали возвращаться. — Может Никитский разыгрывал свою амнезию? — спросил я, разливая чай по кружкам. — На тот случай, если вы, Сергей Николаевич, расскажите об убийстве? — А я, по-вашему, его пожалел и поэтому ничего не рассказал? — На этот вопрос только вы ответите. Он тяжело вздохнул и взял кружку. — А может дело в кортике? Предположим, амнезия у Никитского действительно была, но мысль кортике крепко засела у него в голове и поэтому он смог вас вспомнить. — Всё может быть, — пожал плечами Полевой. — Кортик был ему нужен. Правда, я сейчас как-то не уверен, что ради мифических сокровищ Терентьевых. Не дурак же он? Что ж, тут Полевой прав. Сокровища Терентьевых были слишком огромными и не достижимыми, чтобы обычный человек их вот так вот взял и нашёл, а точнее поднял со дна моря. Достаю из ящика стола ржаной пирог с кислой капустой, разрезаю на два куска и протягиваю один Полевому. Тот кивает в знак благодарности. Утолив голод, мы поначалу молчим, а потом он, вздохнув, начинает говорить: — Я сейчас начну вспоминать, но не по порядку. Так что-либо записывайте, либо внимательно слушайте, — и он начинает свой рассказ о событиях, случившихся за полтора месяца до взрыва. Полевой Хорошо, что следователь оказался такой понимающий, хотя свой интерес у него в этом деле есть — при взрыве погиб его двоюродный брат. А ведь попадись другой — ограничились бы мы находкой карт с затонувшими кораблями и пустили бы Никитского в расход. Да и я бы сразу на фронт отправился. Поэтому решил я рассказать всё, что вспомнил, а там будь что будет. В конце концов, я не думаю, что убийство того офицера на моей совести. Лично мне, как теперь выясняется, старший лейтенант Неустроев ничего не сделал. Чувствую я это. Поэтому и перенёсся сейчас в своих воспоминаниях за два месяца до трагедии. Никогда бы до этого случая не подумал, что окажусь втянутым в ссоры между господами офицерами. Август—сентябрь 1916 г. Линкор-дредноут «Императрица Мария». Стою, что называется, на вахте, никого не трогаю. Вдруг вижу, на нижней палубе кого-то ведут в сторону гауптвахты. Фигура знакомая, но оно и понятно — кто-то из наших офицеров, но как не напрягал зрение, не разобрал, кто же это был. А тут ещё боцман Филин из-за моей спины рыкнул, чтобы я не по сторонам смотрел, а вахту нёс. Вечно он, как из-под земли появится. А мне дюже любопытно было, кто ж из наших офицеров начудил? Матросов-то постоянно гоняли на гауптвахту за мелкие провинности, но вот чтобы офицера — такого на моей памяти за два месяца службы не было. Да и раньше, как я узнавал, тоже. Продолжаю старательно нести вахту, а сам краем глаза наблюдаю, как Филин мрачно смотрит куда-то вниз. Выругавшись про себя, он уходит. Стою дальше. В конце концов, вечером всё равно узнаю. Такое происшествие не останется незамеченным для матросов. Сменившись, я вызнал, кого это на гауптвахту посадили. Матрос Гришка Остапчук важно сообщил мне, что офицера Никитского посадили за какие-то анархические идеи. Чуть было грубо не спросил, где это Гришка об этом узнал? Видал я как-то анархистов. Ничего общего. Махнув рукой, я пошёл отдыхать после вахты. Я успел даже вздремнуть, когда меня нашёл Филин. — Матрос Полевой, бегом на камбуз, возьмёшь у кока ужин и отнесёшь офицеру на гауптвахте, — отчеканил он, нависая над моей койкой. — А чего сразу я-то? Других, что ли нет? — мне совершенно не хотелось никуда бежать. Другого найдёт, если что. Боцман молча показал кулак. — Можешь пойти к господину капитану второго ранга Терентьеву и сказать ему, что ты не хочешь выполнять его приказание. Я сглотнул и промолчал. Но почему я? Зачем именно я должен нести ужин Никитскому? А с другой стороны, приказы господ офицеров не обсуждаются. Полностью одевшись, я направился в сторону камбуза. Сообщив корабельному коку, зачем явился, я стал ждать. — Ты, главное, не разлей, матрос, — хмыкнул кок, отдавая мне наполненную посуду. Я молча развернулся и, осторожно ступая, направился к гауптвахте. Спустившись вниз, явственно услышал глуховатые раздражённые голоса. Судя по всему, спорили двое. — Ну, так как, Валерий Сигизмундович, — ехидно спросил кто-то. — Мы договорились? — Идите к дьяволу, Владимир Иванович! — глухо доносится из-за двери сердитый голос Никитского. — Ни о чём мы с вами не договорились. Я осторожно выглянул из-за угла. Возле окошка на двери гауптвахты стоял один из офицеров. — Зря, Валерий Сигизмундович, вы не согласились, — офицер похлопал перчатками о свою ладонь. — Не только вы можете пострадать. — Перестаньте мне угрожать, Владимир Иванович, — прошипел Никитский. — Я за себя отвечу, а к остальным это не имеет никакого отношения. — Как знать, как знать, — недобро усмехнулся офицер и пошёл прочь. По какому-то наитию, я метнулся к трапу и, стараясь шибко не топать, поднялся наверх. Только чудом ничего не опрокинул и не разлил. Круто развернувшись на каблуках, я сделал вид, как будто только что подошёл. И тут как раз на палубу выбрался тот офицер. Я вытянулся во фрунт и поприветствовал его. Оглядев меня с ног до головы немигающим взглядом, офицер отмахнулся и пошёл по своим делам. Я кубарем спустился вниз и даже ничего не уронил. У дверей гауптвахты уже стоял один из матросов (спрашивается, где он был до этого?). Завидев меня, он отомкнул дверь, важно сообщив при этом: — Ужин, ваше благородие. Ему ничего не ответили. Я прошёл внутрь. Матрос, что охранял гауптвахту, закрыл дверь. Я поставил на стол всю наполненную едой посуду, которую мне вручил кок. Пока я возился с ужином, Никитский стоял ко мне спиной и, опиравшись сгибом руки о иллюминатор, смотрел куда-то вдаль. Корабль мерно покачивало на волнах. — Готово, ваше благородие, — буркнул я. Никитский соизволил обернуться. Внимательно посмотрев на меня, а потом на стол, он хмыкнул: — Официант из вас никудышный, матрос Полевой. — А я не нанимался, — дерзко ответил я, думая бросить ли полотенце на стол или повесить на стул. — Разве? — Никитский изогнул бровь. Серые глаза насмешливо блеснули. И не скажешь, что четверть часа назад, он был чем-то рассержен. Честное слово, ещё один ехидный выпад и я не посмотрю, что он офицер. С трудом удержав себя в руках, я ответил: — Я всего лишь выполняю указание господина капитана второго ранга Терентьева. С удовлетворением увидел, что в глазах Никитского растерянность и недоумение. — Ничего не путаете, матрос? — он сел на кушетку. — Господин старший лейтенант, ваше благородие, — устало отвечаю я, куда-то враз растеряв свой воинственный пыл. — Я всего лишь выполнил указание вышестоящего офицера. — Ну, Владимир, — прошипел про себя Никитский. — Я тебе это припомню. Я недоумённо уставился на него. — Матрос Полевой, вы тут не причём, — уточнил Никитский, заметив моё недоумение, и сказал. — А теперь можете идти. Я строевым шагом покинул гауптвахту, напоследок услышав тихий смешок. Сжав кулаки, я одним махом одолел трап и едва не сбил с ног офицера. Да, в конце-то концов, они специально, что ли, под ногами путаются?! — Здравия желаю, ваше благородие, — я всё-таки успел поприветствовать офицера, чью фигуру надёжно укрывала тьма, опустившаяся с небес. Зато я был как на ладони из-за света корабельного фонаря над трапом. Офицер кивнул и спустился по трапу вниз. И тут меня разобрало любопытство и я осторожно вернулся обратно к гауптвахте. Чёртова посуда, оставшаяся пока у Никитского, меня мало волновала. В конце концов, посуду у проштрафившегося офицера может забрать и кто-то другой. Например, матрос, которого сменят на посту гауптвахты. А вот подслушать разговор — очень даже хотелось. Разумеется, я знал, что подслушивать нехорошо, но становится пешкой в офицерских играх тоже не хотелось. Поэтому я со спокойной душой, вернулся обратно и спрятался за угол. 1921 г. Отдел милиции. Дойдя в рассказе до этого момента, я вдруг замолчал. Свиридов тоже не сказал ни слова, лишь убирал бумаги в стол. — Пойдёмте ко мне, Сергей Николаевич, — вдруг предложил он. — Переночуете. Я же всё ещё находился под впечатлением от своих внезапно всплывших воспоминаний и потёр рукой лоб, покрывшийся испариной. Неужели такое было? Неужели я был втянут в убийство офицера куда глубже, чем думал раньше? — Вы об этом забыли, не так ли? — Да. Точнее, не придавал этому значения. У нас матросы часто носили еду для тех, кто сидел на гауптвахте. — В том числе и офицерам? — Им не принеси, как же. — Хорошо, вот ещё один вопрос. Ранее вы утверждали, что Терентьев прибыл буквально накануне взрыва, а на самом деле он уже служил больше года на линкоре? — А Никитский не опроверг, — фыркнул я. — Да, Никитский принял вашу версию, — согласился Свиридов. — И это странно. Я пожал плечами. Объяснять поведение Никитского мне было откровенно лень. Где-то через четверть часа мы вышли из здания на улицу и сели в служебную машину. На улице было темно, но горело несколько костров. Припозднившиеся люди старались быстрее добраться домой. Мы молчали всю дорогу. Шофёр довёз нас до подъезда дома Свиридова. Оказавшись в маленькой, но полностью принадлежавшей Свиридову квартире, мы сняли верхнюю одежду. Продолжать разговор не хотелось. Свиридов понял моё состояние и решил пока оставить меня в покое. Он постелил мне на диване в столовой, а сам скрылся в другой комнате.